Структура публикации

- А. Алексеев. Наш современник и человек на все времена – Александр Александрович Любищев

- А. Марасов. Александр Любищев (эпистолярный коллаж)

Здесь воспроизводится раздел из работы А. Алексеева «Из неопубьликованных глав «Драматической социологии…»»,  том 1.

НАШ СОВРЕМЕННИК И ЧЕЛОВЕК НА ВСЕ ВРЕМЕНА – АЛЕКСАНДР АЛЕКСАНДРОВИЧ ЛЮБИЩЕВ

Содержание

1. Человек, смотрящийся в часы

2. Основные даты жизни и деятельности

3. Эта странная жизнь... Этот удивительный человек...

4. А.А. Любищев: “Мысли о многом”

5. Собеседники и соавторы А.А. Любищева

6. А.А. Любищев: масштаб личности и духовное наследие

7. Критический плюрализм А.А. Любищева

8. Дополнительные факты и соображения

9. В коридорах власти

10. Уроки мысли, жизни и общения

11. «Как стать личностью более благоустроенной, хотя бы в смысле спользования собственной головы для себя...»

1. ЧЕЛОВЕК, СМОТРЯЩИЙСЯ В ЧАСЫ

[Ниже - извлечение из статьи автора этих строк, написанной в 1983 г. и тогда же, в сокращенном виде, опубликованной. Впоследствии была включена в том 1 (раздел 6.5.1) «Драматической социологии и социологической ауторефлексии». – А. А.]

= Из работы А. Алексеева «Система «времяпользования» А.А. Любищева и возможности ее применения и развития» (1983)

…Самое дорогое, что есть у человека, это жизнь. Но если всмотреться в эту самую жизнь поподробнее, то можно сказать, что самое дорогое - это Время, потому что жизнь состоит из Времени, складывается из часов и минут...

Д. Гранин ("Эта странная жизнь")

   После опубликования документальной повести Даниила Гранина "Эта странная жизнь" в 1974 году [1; 2] стал широко известен эксперимент, поставленный на самом себе нашим выдающимся современником, ученым-энциклопедистом, биологом, философом Александром Александровичем Любищевым [3].

Ремарка: кем был Любищев.

Вклад А. А.  Любищева (1890–1972) в науку далеко выходит за пределы собственно биологических дисциплин, в которых он специализировался (энто­мология, сельскохозяйственная наука, генетика, биометрия, морфология и си­стематика живого, эволюционная теория), — и является также крупней­шим общенаучным и общекультурным вкладом: философия природы, история и методология науки, гносеология, история и философия культуры, эстетика, этика, экономическая и политическая история, литературоведение… Спи­сок — не исчерпывающий! (Декабрь 1999).

   ...Это пример человека, отважившегося собственной жизнью если не решить, то поставить фундаментальную проблему ОТНОШЕНИЙ ЧЕЛОВЕКА СО ВРЕМЕНЕМ.

   На протяжении десятилетий, изо дня в день, А.А.Любищев вел кропотливый и неуклонный учет своего "времяпользования" в cоответствии с выработанной им для себя СИСТЕМОЙ. Эта система предполагала не только особым образом организованный хронометраж собственной жизни, но и регулярный самоотчет и оценку жизненной продуктивности...

Ремарка: учет, самоотчет и планирование

Система "времяпользования" А.А. Любищева включала в себя:

а) УЧЕТ, с точностью до 5 минут, затрат времени на всякое конкретное занятие;

б) САМООТЧЕТ - ежемесячная и ежегодная статистика времени, посвященного основной научной работе: научному творчеству, чтению специальной литературы, научной переписке, - а также временнЫх затрат на другие виды занятий: лекции, доклады, чтение художественной литературы, чтение газет, личная переписка и т.д., (что не относилось Любищевым к основной работе);

в) ПЛАНИРОВАНИЕ "времяпользования" - на месяц, на год.  Результаты: в среднем за день - из года в год - порядка 5 часов только "основной" научной работы. Точность выполнения планов на год - до 1 процента. (Декабрь 1999).

   ...Вот как об этом пишет Д.А. Гранин:

«...Для Системы нужно было знать ВСЕ ДЕЯТЕЛЬНОЕ ВРЕМЯ, со всеми его закоулками и проблемами. Система не признавала времени, негодного к употреблению. Время ценилось одинаково дорого. Для человека не должно быть времени плохого, пустого, излишнего. И нет времени отдыха. Отдых - это смена занятий, это как правильный севооборот на поле... В этом была своя нравственность, поскольку любой час засчитывается в срок жизни, они все равноправны, и за каждый надо отчитаться...» ([4], с. 35).

«...Любищев вглядывался в отчет как в зеркало. Амальгама этого зеркала отличалась тем, что отражала не того, кто есть, а того, кто был, только что минувшее. В обычных зеркалах человек под собственным взглядом принимает некое выражение, не важно какое - главное, что принимает. Он - тот, каким хочет казаться...

У Любищева отчет беспристрастно отражал историю прожитого года.

Его Система в свои мелкие ячеи улавливала текучую, всегда ускользающую повседневность, то Время, которого мы не замечаем, недосчитываемся, которое пропадает невесть куда... ([4], с.  41-42).

«...Меня поражала у Любищева смелость, с какой он обращался с плотью времени. Он умел ее осязать. Он научился обращаться с пульсирующим, ускользающим «теперь». Он не боялся измерить тающий остаток жизни в днях и часах. Осторожно он растягивал Время, сжимал его, стараясь не уронить, не потерять ни крошки. Он обращался с ним почтительно, как с хлебом насущным, ему и в голову не могло прийти - «убивать время». Любое время для него было благом. Оно было временем творения, временем познания, временем наслаждения жизнью. ОН ИСПЫТЫВАЛ БЛАГОГОВЕНИЕ ПЕРЕД ВРЕМЕНЕМ (выделено мною. - А.). Оказалось, что жизнь вовсе не так коротка, как это считается. Дело тут не в возрасте и не в насыщенности трудом. Урок Любищева состоял в том, что можно жить каждой минутой часа и каждым часом дня, с постоянным напором отдачи...» ([4], с. 88).

«...Через свою Систему он изучал себя, испытывал: сколько он может писать, читать, слушать, работать, размышлять? Сколько и как? Не перегружая себя, не взваливая не по силам, он шел по кромке своих способностей, оценивая их все более точно. Это был безостановочный путь самопознания...» ([4], с. 105).

В итоге своего анализа «этой странной жизни» Д.А. Гранин делает следующий важный, обобщающий вывод:

 «...Автор убежден, что проблема разумного, человеческого обращения со Временем становится все настоятельнее. Это не просто техника экономии, проблема эта помогает понять человеку смысл его деятельности. Время - это народное богатство, такое же, как недра, лес, озера. Им можно пользоваться разумно, и можно его губить. Так легко его проболтать, проспать, истратить на бесплодные ожидания, на погоню за модой, на выпивки, да мало ли.

Рано или поздно в наших школах начнут учить детей «времяпользованию». Автор убежден, что с детства надо воспитывать любовь к природе и любовь ко времени. И учить, как беречь время, как его находить, как его добывать...» ([4], с. 112).

К сожалению, нам неизвестны ни (кроме Д.А. Гранина) попытки осмысления замечательного опыта А.А. Любищева [здесь автор проявил неосведомленность; см., например, [5]. - А. А.], ни попытки практического воспроизведения - хотя бы использования основных идей его Системы [а вот об этом - и по сей день автор никакой информацией не располагает. - А. А.]. Возможно, отпугивает как раз максимализм, уникальность, недосягаемость этого жизненного примера.

<…> Опыт А.А. Любищева выступает примером "предельного" овладения человеком структурой жизнедеятельности (и тем самым - структурой собственной личности). Это - осознанное использование "времени жизни" С МАКСИМАЛЬНЫМ КОЭФФИЦИЕНТОМ ПОЛЕЗНОГО ДЕЙСТВИЯ в рамках определенного, наиболее отвечающего интересам и способностям, вектора деятельности субъекта. <…>

Литература

1. Гранин Д.А. Эта странная жизнь // Аврора, 1974, №№ 1, 2.

2. Гранин Д. Эта странная жизнь. М., 1974.

3. Александр Александрович Любищев. 1890-1972. Под ред. П.Г. Светлова. Л.: Наука, 1982.

4. Гранин Д. Эта странная жизнь / Гранин Д. Выбор цели. М.,1975.

5. Время - союзник или враг? Диалоги о повести Д.Гранина "Эта странная жизнь" ведет критик Виктор Дмитриев - с учеными Н. Амосовым, Р. Баранцевым, С. Мейеном, Р. Хохловым, Ю. Шрейдером, а также с автором // Вопросы литературы, 1975, № 1.

А. Алексеев

2. ОСНОВНЫЕ ДАТЫ ЖИЗНИ И ДЕЯТЕЛЬНОСТИ

[Ниже – извлечение из книги: Александр Александрович Любищев. 1890-1972. Под ред. П.Г. Светлова. Л.: Наука, 1982.  – А. А.]

<...> Родился 5 апреля 1890 г. в Санкт-Петербурге.

1906 – Окончил с золотой медалью 3-е Реальное училище и поступил в С.-Петербургский университет на естественно-историческое отделение физико-математического факультета.

1909 – Практика на биостанции в Неаполе.

1910 – Практика на биостанции в Виллафранке.

1911 – Окончил университет с дипломом 1-й степени и стал работать в особой зоологической лаборатории Академии наук.

1911 – Женитьба на В.Н. Дроздовой и свадебное путешествие по Греции, Италии, Египту.

1914 – Ассистент высших женских (Бестужевских) курсов.

1916 – Начал дневник, который не прекращал вести до конца жизни.

1918 – Приглашение в Таврический университет и переезд в Симферополь.

1921 – Переезд в Пермь на работу в должности доцента университета по кафедре зоологии.

1927 – Профессор кафедры зоологии Самарского сельскохозяйственного института.

1930 – Переезд в Ленинград на работу в ВИЗР.

1936 – Присуждение ученой степени доктора сельскохозяйственных наук без защиты диссертации.

1939 – Присвоение ученого звания профессора по специальности “энтомология”.

1941 – Эвакуация в Пржевальск; профессор кафедры зоологии Педагогического института.

1943 – Заведующий эколого-энтомологическим отделом Киргизского филиала Академии наук СССР.

1948 – Женитьба на О.П. Орлицкой.

1950 – Заведующий кафедрой зоологии Ульяновского Педагогического института.

1955 – Выход на пенсию.

1961 – Начало работы над рукописью “Линии Демокрита и Платона в истории культуры”

Скончался 31 августа 1972 г. в г. Тольятти. <...> (Александр Александрович Любищев..., с. 140).

[В известных мне энциклопедических словарях имя А.А. Любищева пока отсутствует.  – А. А.]

3. ЭТА СТРАННАЯ ЖИЗНЬ... ЭТОТ УДИВИТЕЛЬНЫЙ ЧЕЛОВЕК...

[Ниже – две композиции извлечений из работ разных авторов, посвященных А.А. Любищеву.

Первая – из книги писателя Даниила Александровича Гранина “Эта странная жизнь” – была составлена мною в начале 1980-х, по изданию: Гранин Д. Эта странная жизнь. М.: Советская Россия, 1982.

Вторая – из “Заметок об Александре Александровиче Любищеве” математика и философа Юлия Анатольевича Шрейдера – составлена по изданию: Любищевские чтения. 1999. Ульяновск: Ульяновский гос.  педагогический университет, 1999.

В скобках указаны страницы по соответствующим изданиям. Части композиций озаглавлены мною.  – А. А.]

= Д.А. Гранин об А.А. Любищеве (1974)

Система жизни. Благоговение перед временем

<...> То, что он [Любищев.  – А. А.]  разработал  (имеется в виду система системе “времяпользования”, или учета “жизненного времени”.– А. А.) представляло открытие, оно существовало независимо от других его работ и исследований. По виду это была чисто технологическая методика, ни на что не претендующая, так она возникла, но в течение десятков лет она обрела нравственную силу. Она стала как бы каркасом жизни Любищева. Не только наивысшая производительность, но и НАИВЫСШАЯ ЖИЗНЕДЕЯТЕЛЬНОСТЬ [здесь и далее выделено мною.  – А.А.] . (91-92).

<...> У большинства людей так или иначе складываются собственные отношения со Временем, но у Александра Александровича Любищева они были совершенно особыми. Его время не было временем достижения. Он был свободен от желания обогнать, стать первым, превзойти, получить... Он любил и ценил Время не как средство, а как ВОЗМОЖНОСТЬ ТВОРЕНИЯ. Относился он ко времени благоговейно и при этом заботливо, считая, что Времени не безразлично, на что его употреблять. Оно выступало не циферблатным верчением, а понятием, пожалуй, нравственным. (180).

<...> Обращение со временем было для него ВОПРОСОМ ЭТИКИ. На что имеет человек право потратить время своей жизни, а на что не имеет. Вот эти нравственные запреты, нравственную границу времяупотребления Любищев для себя выработал. (180).

<...> Любищев не только сам жил нравственно, но чувствовалось, что у него существуют какие-то точные критерии этой нравственности, выработанные им и связанные как-то с его Системой жизни. (92).

<...> Не ожидая похвал, он научился сам воздавать себе должное. Система учета давала ему объективные показатели своего состояния. С гордостью он отмечал 1963 год, как рекордный по числу рабочих часов – 2006 часов 30 минут! В среднем в день 5 часов 29 минут. А до войны получалось примерно 4 часа 40 минут!  Он отчетливо понимал цену этим цифрам, он сам устанавливал нормы, сам следил за собой с секундомером в руке, сам награждал и сам наказывал себя. (173-174)

<...> Скромная система учета времени стала СИСТЕМОЙ ЖИЗНИ.

Согласно этой системе получалось, что у Любищева имелось вдвое больше времени. Откуда же он его брал? Вот в чем состояла загадка. (179).

<...> Кроме системы у него имелось несколько правил:

“1. Я не имею обязательных поручений;

2. Не беру срочных поручений;

3. В случае утомления сейчас же прекращаю работу и отдыхаю;

4. Сплю много, часов десять;

5. Комбинирую утомительные занятия с приятными”.

Правила эти невозможно рекомендовать, они его личные, выработанные под особенности своей жизни и своего организма: он изучил как бы психологию своей работоспособности, наилучший ее режим. (160).

<...> Вникая в Систему Любищева, автор увидел Время словно через лупу. Минута приблизилась: она текла не монотонным безразличным ко всему потоком – она отзывалась на внимание, растягивалась, выявлялись сгустки, каверны, структура что-то означала, как будто перед глазами автора проявилось течение мысли, время стало осмысленным.  (182).

<...> Если сравнивать время с потоком, как это принято было еще у древних греков, то Любищев в этом потоке – гидростанция, гидроагрегат. Где-то в глубине крутится турбина, стараясь захватить лопастями поток, идущий через нее. Вот в этом – и, пожалуй, только в этом – свойственна была Любищеву машинность.  (182).

<...> Что все это означало? Спросить было некого. Любищев в механику своего учета никого не посвящал. Не засекречивал, отнюдь, видимо, считал подробности делом подсобным. Было известно, что годовые отчеты он рассылал друзьям. Но там были итоги, результаты... (96).

<...> Думаю <...>, что возникли отчеты из необходимости анализа: с каждым годом у Александра Александровича нарастало ощущение ценности времени, какое появляется в зрелости у каждого человека, у него же особенно. Система вырабатывала уважение к каждой частице времени, БЛАГОГОВЕНИЕ ПЕРЕД ВРЕМЕНЕМ. (144).

 Ремарка: Любищев о своей системе жизни

“...Любищев в механику своего учета никого не посвящал...”.

Это не совсем так. Д.А. Гранину в 1970-х, вероятно, еще не были знакомы тексты А.А. Любищева, специально посвященные как цели, так и процедуре своего учета “времени жизни”.

См., в частности, ниже: раздел 7.6.…. (Декабрь 1999).

Талант научного еретика

<...> Размышления о жизни, о себе, о науке не уменьшали его активности. Жажда действия возрастала, мысль подстегивала его. Он не боялся вопроса о том, каков смысл в его неутомимых писаниях, в его энергичной деятельности. Одно он знал твердо и повторял другим: тот, кто мирится с действительностью, то не верит в будущее. (154).

<...> У него был особый талант научного еретика, умеющего подвергать сомнению самые, казалось бы, прочные догмы. Он опровергал, оспаривал иногда вещи, которые для меня были очевидны, и это заставляло думать. Вот, что, пожалуй, существенно: он возбуждал мысль, он пробуждал к мысли людей, давно отвыкших от этого. Как ни странно, многие ученые страдают болезнью бездумья. (158).

<...> Систематика, которой он [Любищев.  – А. А.]  занимался, способствовала его критическому отношению к дарвинизму, особенно к теории естественного отбора как ведущего фактора эволюции. Он не боялся обвинения в витализме, идеализме, но это требовало изучения философии. (108).

<...> Среди биологов А.А. Любищев известен как решительный противник эволюционных взглядов, совмещающих учение о ведущей роли естественного отбора эволюции с достижениями популяционной генетики. Поскольку с эволюционным учением прямо или косвенно связаны чуть ли не все другие общие проблемы биологии, то не удивительно, что и в подходе к этим проблемам А.А. Любищев очень часто не разделял господствующих взглядов. В этой постоянной “оппозиции” – особая ценность. (157-158).

<...> В 1937 году произошло памятное заседание Ученого совета ВИЗРа. Пять часов длилось обсуждение работ Любищева. К сожалению, как это часто бывает, обсуждали не столько проблему, сколько самого Любищева. Его обвиняли в том, что он систематически чуть ли не умышленно снижает опасность вредителей  (имеются в виду сельскохозяйственные вредители-насекомые)  с целью демобилизации борьбы с ними... да и, кроме того, он вообще виталист. В те годы подобные формулировки звучали угрожающе.  Слово “вредитель” играло вторым смыслом. Адвокат вредителей, пособник... Правда, в заключительном слове он признал, что последние годы ему приходилось менять свои взгляды, но, видите ли, он никогда не делал этого по приказу. Ему, видите ли, нужны доказательства. Оказывается, это единственное, что может на него подействовать.

Совет признал научные взгляды Любищева ошибочными и ходатайствовал перед ВАКом лишить его степени доктора наук.  Постановление было принято единогласно, но и это не смутило Любищева: он полагал, что в науке голосование ничего не решает: Наука не парламент и большинство оказывается чаще всего неправым.

Нельзя сказать, что он не учитывал реальности. После такого решения Ученого совета он вполне мог, как он сказал, “перейти на казенные харчи”.

И все же иначе поступить он не мог... Тупо и упрямо он стоял на своем. Вопреки своему хваленому рационализму. Это всегда удивительно – ощутить вдруг предел, неподвластный логике, разуму, непонятный, необъяснимый духовный упор, воздвигнутый совестью или еще чем-то: “На этом я стою и не могу иначе”.

<...> Пока дело тянулось в ВАКе, прихотливая судьба перетасовала все обстоятельства: директора института арестовали, и среди прочих обвинений было – разгон кадров. Тем самым Любищев политически был как бы реабилитирован, и ВАК (еще и по ходатайству академика Ивана Ивановича Шмальгаузена) оставил Любищеву степень доктора наук.

Похожая история повторилась с ним спустя десять лет, после известной сессии ВАСХНИЛа, в 1948 году.

Выручала его, как ни странно, откровенность, с какой он излагал свои взгляды. (141-142).

<...> Он обладал высокой “инцидентоспособностью”. Он не умел уклоняться от неприятностей, от опасных споров, от скользких мест, и если падал, то развивался. (143).

Научная переписка. Естественная жизнь Разума

<...> Возьмем первый попавшийся год, чтобы представить масштабы его переписки:

“1969 год. Получено 410 писем (из них 98 из-за границы). Написано 283 письма. Отправлены 69 бандеролей”.

Адресаты его писем – институты, научные общества, академики, журналисты, инженеры, агрономы... Некоторые его письма перерастают в трактаты, в научные статьи. Некоторые письма, например, переписка с Павлом Григорьевичем Светловым, Игорем Евгеньевичем Таммом, с Алексеем Владимировичем Яблоковым, с Юлием Анатольевичем Шрейдером, с Рэмом Баранцевым и с Олегом Калининым, составляют как бы научные обзоры, диалоги, научные диспуты, которые могут быть изданы сборниками.

Если взять только научную переписку Любищева, эти большие переплетенные тома, то они сами по себе энциклопедия современного естествознания, философии, истории, права, науковедения, этики и еще невесть чего.

Я никогда не мог понять, каким образом ухитрялись в прежние времена люди поддерживать такую обильную переписку. Тем более умирающее это искусство изумляло у Любищева, человека нашего века. (162).

<...> Читать его письма – удовольствие особое. В них проявляется широта его таланта, позволяющая ему видеть мир целостно. Вещи далекие, экзотические, какие-то частности, осколки всегда становятся у него частью целого, соединяются в единую картину. Он умел находить место любой вещи и учил восстанавливать эту утраченную целостность восприятия. (163).

<...> Письма имели адрес, их ждали, они были нужны не вообще людям, как нужны статьи и книги, – а нужны человеку имярек, и это было Любищеву дороже времени. Так же, как истинный врач творит для одного человека, одного больного, так и Любищев не скупился, он мог жертвовать и им [временем.  – А. А.] . В нем не было всепоглощающей, нетерпимой научной одержимости. Наука, научные занятия не могут и не должны быть высшей целью. Должно быть нечто дороже и Науки, и Времени... (164).

<…> Не стоит считать его таким уж альтруистом. Он тратил много времени на письма, но они же и сберегали ему время. Копии писем в переплетенных томах стояли на полках вместе с томами конспектов прочитанных книг - оттуда Любищев часто черпал заготовки для своих работ. Иногда письма почти целиком входили в рукопись..." (170).

<...> Письма, рукописи перепечатывались, копии подшивались – не из тщеславия и не в расчете на потомков, нисколько. Большей частью архива Любищев сам активно пользовался, в том числе и копиями собственных писем. (92).

<...> Архив как бы фиксировал, регистрировал со всех сторон и семейную, и деловую жизнь Любищева. Сохранять все бумажки, все работы, переписку, дневники, которые велись с 1916 года (!), – такого мне не встречалось. Биографу нечего было бы и мечтать о большем. Жизнь Любищева можно было бы воссоздать во всех ее извивах, год за годом, более того – день за днем, буквально по часам. (92).

<...> Так вот, в федоровском смысле воссоздать Любищева, или “воскресить”, можно, вероятно, легче и точнее, чем кого-либо другого, поскольку имеется множество материалов, иначе говоря – параметров. Можно как бы восстановить все его координаты в пространстве и времени – где он был в такой-то день, что делал, что читал, кого видел. (93).

<...> Подвига не было, но было БОЛЬШЕ, ЧЕМ ПОДВИГ – была хорошо прожитая жизнь. Странность ее, загадка, тайна в том, что всю ее необычайность он считал для себя естественной. МОЖЕТ, ЭТО И БЫЛА ЕСТЕСТВЕННАЯ ЖИЗНЬ РАЗУМА? Может, самое трудное – достигнуть этой естественности, когда живешь каждой секундой и каждая секунда имеет смысл. (185).

<...> Пользуясь библейской мифологией, его можно сравнить с Иоанном Предтечей: он один из тех, кто готовил новое понимание биологии. Он сеял – зная, что не увидит всходов. В нем жила уверенность, что то, что он делает, – пригодится. Он был нужен тем, кто останется жить после него. Это было утешение, привычное скорее художнику, чем ученому. Но и современники нуждались в нем, каждый по-своему. (157)

(Гранин Д. Эта странная жизнь. М.: Советская Россия, 1982)

= Ю.А. Шрейдер об А.А. Любищеве (1973):

Человек, творящий климат эпохи

<...> Александр Александрович не был в узком смысле человеком своего времени, человеком, которого творила его эпоха. Он был “человеком на все времена”, одним из тех, кто творил климат эпохи. Он мог трезво относиться к пониманию смысла науки потому, что он не был жестко связан сегодняшним сиюминутным пониманием этого смысла. Сегодняшняя наука была для него одним из многих этапов диалектического развития человеческой мысли, явно отвергающей те корни, из которых она неявно выросла. Для него наука шла к сегодняшнему состоянию из многих истоков, и он пытался осмыслить ее, не ограничиваясь представлением современной науки о самой себе. Тем самым он избежал порочного круга, в который попали , например, Н. Винер и С. Лем, когда пытались осмыслить развитие науки, оставаясь в рамках созданных этой же наукой методических постулатов и позитивных воззрений.

Благодаря ощущению прошлого, он лучше многих других видел ростки будущего, едва различимые в настоящем. Свое отношение к науке он выразил прекрасными словами о том, что ее здание никогда не строится на пустом месте и никогда не достраивается до конца.  Новая эпоха склонна порой считать предрассудком то, что накоплено предыдущими. Но не бывает чистых предрассудков, как не бывает окончательных истин в последней инстанции. Нельзя удержаться от пересказа одного из примеров Любищева. В свое время отрицательное отношение к астрологии помешало Галилею построить правильную теорию приливов, поскольку он не мог допустить влияния луны на земные события. Такую теорию построил Кеплер, серьезно относившийся к астрологическим концепциям. Значит ли это, что астрология права? Нет, разумеется, не значит. Это значит только, что отвергая астрологические предрассудки, связанные с предсказанием судьбы (это полагала суеверием христианская церковь и сурово относилась к деятельности астрологов), нельзя отвергать мысль о влиянии небесных тел на земные процессы. <...> (12-13).

Связь с прошлым, понимание будущего

<...> Мы часто понимаем науку как прогрессивное накопление новых фактов. Действительно, стремление к добыче новых фактов, новых конкретных и полезных знаний о мире, – это лейтмотив сегодняшней науки. Но кроме индустрии знаний наука имеет и другой аспект, определяемый стремлением понять сущность мира. Этот аспект науки был наиболее дорог и важен для А.А. Любищева. И тут бывает важнее наблюдение и осмысление известного, чем ворох новых фактов... Но в осмыслении фактов Любищев видел не столько прогрессивное накопление новых идей, сколько трансформацию некоторых “вечных” идей, идущих еще от древних греков. Отсюда его пристальный интерес к истории воплощения идей, к диалектической смене, борьбе и сосуществованию идей, находящих в каждый исторической период свое конкретное воплощение. Под его пером внезапно раскрывалось, как аристотелевская идея энтелехии, жизненной силы неожиданно возникает в новом обличье в трудах современного биофизика Рашевского, как высмеянная Вольтером телеологическая идея преадаптации заново появляется в современной биологии.

<...> Именно умение А.А. Любищева критически осмысливать очевидные вещи, понимая, что очевидность целей – понятие историческое, а не абсолютное, делает его человеком не только прочно связанным с прошлым, но и ясно понимающим будущее. Не случайно его соображения о редукционизме и эмержентных факторах в теории систем, о нетривиальности понятия существования и многие другие, тесно связанные с идеями классиков науки, столь важны для будущего науки. Словами “человек на все времена” названа пьеса О. Болта о Томасе Море, чье имя в 1918 году помещено на обелиске в саду у Кремля, а в 1935 включено в святцы Римско-Католической церкви. Эти слова как нельзя лучше подходят к Александру Александровичу Любищеву, хотя мы сегодня еще и не знаем, в каких почетных списках его имя будет помещено через 400 лет после кончины. <...> (13-15).

“За честь природы фехтовальщик...”

<...> По-видимому, многим приходит в голову, что наша эпоха сумела как-то особенно подчеркнуть быстротечность времени.  Сменяют друг друга научные теории, моды и нравы, растут города и пустеют деревни, меняется картина мира... Категория вечности кажется предрассудком далеких эпох, когда люди ощущали ее дыхание, передавая по наследству платье и дом, участок земли и ремесло, сословие и место на кладбище. Нет уже вечного и неизменного пространства, какими его рисовали себе Ньютон и Кант, нет вечных и неизменных атомов, которые оказались сложными системами, изощренно поддерживающими динамическое равновесие, сама Вселенная оказалась то ли пульсирующей, то ли взрывающейся.  Простые житейские ценности девальвируются на наших глазах вместе с долларом, недавно еще служившим символом экономической устойчивости.

И в этом сложном, динамическом, раскручивающемся с бешеной скоростью мире раздается спокойный голос Александра Александровича, который говорит, что вечная “особенность человеческого духа – совесть и ничем не удовлетворенность”.

Он говорит о добре и гармонии, воплощенных в этом мире, об отсутствии имманентной необходимости борьбы за существование, о вечных ценностях. Его трезвые коллеги полагают, что тому причиной наивный идеализм старого ламаркизма: “Был старик застенчивый как мальчик, неуклюжий, робкий патриарх... Кто за честь природы, фехтовальщик? Ну, конечно, пламенный Ламарк. Если все живое лишь помарка, за короткий выморочный день, на подвижной лестнице Ламарка я займу последнюю ступень” (О.Мандельштам).

Идеализм? Да. Но наивный ли? Так ли уж безразличен мир к тому, как мы о нем думаем?

По совету Вивекананды, “не говорите о порочности мира и его грехах. Плачьте, что вы сами все еще принуждены видеть порочность. Плачьте, что вы не можете не видеть везде грехи, и, если хотите помочь миру, не осуждайте его. Не ослабляйте его еще больше”.

Не будем сейчас спорить о том, насколько наше отношение к миру влияет на мир. Одно бесспорно, мы видим в мире то, что мы настроены в нем увидеть, т.е. проекцию нашей души. Мы видим во встреченной женщине шлюху или королеву, и она оказывается именно тем, кого мы в ней увидели. НАША СПОСОБНОСТЬ ВИДЕТЬ МИР, ЗАВИСИТ О ТОЙ ПОЗИЦИИ, КОТОРУЮ МЫ ВЫБИРАЕМ В ЭТОМ МИРЕ. [Здесь и далее – выделено мною.  – А.А.] . Дело, конечно, не в том, чтобы не замечать зла. От этого оно не исчезнет. Дело в том, чтобы уметь видеть добро. Александр Александрович умел и учил других видеть в Природе начала гармонии, принципы красоты и добра. Для этого не нужно никакой предвзятой точки зрения, НУЖНО ТОЛЬКО НЕ ЗАГОРАЖИВАТЬ НАМЕРЕННО СВОЙ ВЗОР, ОТМЕТАЯ С ПОРОГА НЕКОТОРЫЕ ИДЕИ ПО ВУЛЬГАРНО-ФИЛОСОФСКИМ ПРЕДУБЕЖДЕНИЯМ. В поисках мировой гармонии нельзя быть предвзятым. Иначе мы будем искать не реальность, но наше представление о ней и не найдем ничего.  Основное зло Любищев видел в вульгарном монизме, в попытках навязать природе свои убогие представления о ней. Он был воистину “за честь Природы фехтовальшик” и это свидетельствует о его мудрости. <...> (22-23)

(Шрейдер Ю.А. Заметки об Александре Александровиче Любищеве / Любищевские чтения. Ульяновск, 1999)

4. А.А. Любищев: “Мысли о многом”

[В 1997 г. в издании Ульяновского государственного педагогического университета, по решению IX Любищевских чтений, вышла (тиражом 500 экз.) книга, составленная еще в 1951 г. женой А.А. Любищева Ольгой Петровной Орлицкой (ныне покойной), под названием “Мысли о многом”.

Ниже – композиция извлечений из указанной книги. Фрагменты озаглавлены О.П.  Орлицкой.

В скобках указаны страницы по изданию: А.А.Любищев. Мысли о многом. Ульяновск, 1997.  – А. А.]

= О.П. Орлицкая об истории создания книги “Мысли о многом”

<...> Пересматривая архив Александра Александровича, я поразилась многогранности его интересов, отраженных в его научной и личной переписке с родными и друзьями. Однажды, когда А.А. был в командировке, я сделала для себя выписки из ряда писем по разным, на мой взгляд, интересным темам.

Делая выписки из его писем, я невольно стала просматривать и письма друзей, родных. Меня поразил полемический характер переписки и я стала подбирать материал, отражающий полемику друзей с А.А., сына и дочери с отцом. Так возникли “Мысли о многом”. При проведении этой работы я руководствовалась желанием сделать “Мысли о многом” достоянием детей и внуков Александра Александровича. Как-то жаль было оставлять эти яркие, порой вызывающие возражения со стороны его друзей мысли в груде писем, большей частью трудно читабельных...

Александр Александрович одобрил мою работу и решил послать ее кроме детей и своим друзьям, отталкиваясь от мыслей которых он излагал свои мысли.

“Мысли о многом” были преподнесены друзьям и, по выражению друга А.А. профессора П.Г. Светлова, они явились “редкостным ферментом для умственной деятельности”...

О. Орлицкая. Октябрь, 1951 год. (Цит. по: Любищев А.А. Мысли о многом. Ульяновск, 1997, с. 4-5) 

= Из переписки А.А. Любищева (1940-50-е гг.)

О смысле переписки лиц, резко расходящихся по своим взглядам

Из письма Б.С. Кузину. 16.01.1949

<...> А РАЗВЕ ТАК УЖ ХОРОШО БЕЗУСЛОВНО ВЕРИТЬ В СВОЮ ПРАВОТУ И СМОТРЕТЬ НА ВСЕХ ИНАКОМЫСЛЯЩИХ С ЧУВСТВОМ ГОРДЕЛИВОГО ПРЕВОСХОДСТВА? [Здесь и далее выделено мною.  – А. А.] . По-моему, это и есть источник подлинного фанатизма: человек остается вполне приличным человеком, пока его воздействие на инакомыслящих ограничивается возможностью взирать на них с чувством горделивого превосходства, но как только у него появляются иные методы ведения спора, то он редко воздерживается от соблазна заткнуть противный рот, и он это действие оправдывает тем, что твердо уверен в своей правоте.

Моя точка зрения иная: ИСТИННЫЙ УЧЕНЫЙ И ИСКАТЕЛЬ ИСТИНЫ НИКОГДА АБСОЛЮТНОЙ УВЕРЕННОСТИ НЕ ИМЕЕТ (конечно, дело касается тех областей знания, где существуют споры): он пытается все новыми и новыми аргументами добиться согласия своего противника не потому, что он чувствует горделивое превосходство перед ним и не из тщеславия, а прежде всего для того, чтобы проверить собственные убеждения и не прекращает спора до тех пор, пока не убедился, что точно понял всю аргументацию противника, что противник держится своих взглядов не на основании строго объективных данных, а по причине тех или иных предрассудков и что, следовательно, дальнейший СПОР МОЖЕТ БЫТЬ ОКОНЧЕН ТОЛЬКО ТОГДА, КОГДА АВТОР МОЖЕТ ИЗЛОЖИТЬ МНЕНИЕ ПРОТИВНИКА С ТАКОЙ ЖЕ СТЕПЕНЬЮ УБЕДИТЕЛЬНОСТИ, С КАКОЙ ЕГО ИЗЛАГАЕТ ПРОТИВНИК, НО ПОТОМ ПРИБАВИТЬ РАССУЖДЕНИЕ, ПОКАЗЫВАЮЩЕЕ ПОДСОЗНАТЕЛЬНЫЕ КОРНИ ПРЕДРАССУДКОВ ПРОТИВНИКА. Учителем в искусстве такого спора, по-моему, является величайший философ всех времен и народов Платон. <...> (11-12).

О принципиальности

Из письма к дочери – Евгении Александровне Равдель. 16.12.1949

<...> Истинной принципиальностью можно назвать такое поведение, которое в своем наиболее полном виде удовлетворяет трем требованиям:

1) ПРИНЦИП НЕ ДОЛЖЕН БЫТЬ НАПРАВЛЕН ДЛЯ УДОВЛЕТВОРЕНИЯ ЧИСТО ЛИЧНЫХ ИНТЕРЕСОВ, А ПОДЧИНЕН НЕКОТОРЫМ НАДЛИЧНЫМ, ПО ВОЗМОЖНОСТИ ОБЩЕЧЕЛОВЕЧЕСКИМ ИНТЕРЕСАМ,

2) ОН ДОЛЖЕН ИМЕТЬ ИЗВЕСТНУЮ УБЕДИТЕЛЬНОСТЬ ОБЪЕКТИВНОГО ХАРАКТЕРА и

3) СЛЕДОВАНИЕ ЕМУ ДОЛЖНО БЫТЬ ИСКРЕННИМ, А НЕ МАСКОЙ ДЛЯ ПРИКРЫТИЯ БОЛЕЕ НИЗМЕННЫХ МОТИВОВ.

Последнее требование является обязательным так как нельзя назвать принципиальным человека, который делает вид, что поступает согласно некоторым высоким принципам, а на самом деле только прикрывается ими для достижения более низменных целей. Что касается первых двух, то непосредственно неясно, обязательно присутствие обоих признаков.

Разберем какие существуют принципы. Они основаны на верности:

1) ОПРЕДЕЛЕННОМУ ДОГМАТИЧЕСКОМУ УЧЕНИЮ – РЕЛИГИОЗНОМУ, НАУЧНОМУ, ЭТИЧЕСКОМУ ИЛИ ПОЛИТИЧЕСКОМУ;

2) ОПРЕДЕЛЕННОЙ ЛИЧНОСТИ (МОНАРХУ, ВОЖДЮ, СЮЗЕРЕНУ);

3) ОПРЕДЕЛЕННОЙ СОВОКУПНОСТИ ЛЮДЕЙ: ПАРТИИ, КЛАССУ, НАЦИИ, ПЛЕМЕНИ, ОТЕЧЕСТВУ, ГОСУДАРСТВУ, ЧЕЛОВЕЧЕСТВУ;

4) РАЗУМУ.

Последовательный рационализм и заключается в признании единственного принципа – следования разуму с отрицанием самостоятельного значения за всеми другими принципами. Я себя причисляю к таким рационалистам. <...> (15-16).

О разуме

Б.С. Кузин – А.А. Любищеву. 1.02.1951

... Неужели Вы серьезно считаете, что истинно-человеческая добродетель только одна – РАЗУМ? [здесь и далее – выделено мною. – А.А.] . А куда же Вы денете все моральные достоинства и чувства прекрасного? Меня прямо пугает Ваше преклонение перед разумом.  Хорошо, что я Вас знаю так давно лично и поэтому мне известно, что всякие другие добродетели, кроме разума присущи Вам в высокой степени. Я думаю, что разум, конечно, очень важное и очень высокое качество. Но он ужасен в человеке, если составляет единственную его добродетель. Всякие попытки утвердить культ разума неизбежно влекли за собой жестокость и фальшь, губительную для искусства. ГОЛЫЙ РАЗУМ – ЧУДОВИЩЕ, ЕЩЕ БОЛЕЕ УЖАСНОЕ, ЧЕМ ЧИСТОЕ БЕЗУМИЕ. Величие человека состоит не в том, что он разумен, но что он РАЗУМЕН, МОРАЛЕН И СПОСОБЕН ВОСПРИНИМАТЬ ПРЕКРАСНОЕ. <...> (181)

А.А. Любищев – Б.С. Кузину. 19.09.1951

<...> Вы пишете: “МЕНЯ ПРОСТО ПУГАЕТ ВАШЕ ПРЕКЛОНЕНИЕ ПЕРЕД РАЗУМОМ... <...>

Я думаю, что Ваше негодование проистекает только из неправильного понимания разума и морали. Можно ли построить мораль независимо от разума. Здесь мое учение вовсе не оригинально. Это просто повторение старого сократовского и платоновского учения. <...> Какое положение морали Вы можете выдвинуть, чтобы оно приводило к хорошим результатам независимо от критики разума? Любая добродетель, не контролируемая разумом, приводит к смешным или преступным поступкам. <...>

И, конечно, гораздо больше жестокости внесено в мир вследствие неограниченного проведения моральных доктрин, чем вследствие неограниченного господства разума. Торквемада, вероятно, был убежденным сторонником определенных, и притом неплохих, моральных доктрин, и, возможно, как это в некоторых поэмах изображено, он даже считал, что, сжигая еретиков, он тем самым спасает их от вечного мучения в аду. Что же тут разум виноват? ЖЕСТОКОСТИ МНОГИХ УБЕЖДЕННЫХ ВЛАСТИТЕЛЕЙ ЧАСТО ВОЗНИКАЮТ ОТТОГО, ЧТО ОНИ НЕ ДОПУСКАЮТ ПРОТИВОРЕЧИЙ ИСКРЕННЕ СЧИТАЯ, ЧТО ПРОТИВНИКИ ИХ – ПРЕДСТАВИТЕЛИ ДИАВОЛА В ТОЙ ИЛИ ИНОЙ ФОРМЕ. ИНСТИННЫЙ РАЗУМ ВСЕГДА ПРИВОДИТ К ПОЛОЖЕНИЯМ ПОДОБНЫМ НЬЮТОНОВСКОМУ, ЧТО ТО, ЧТО МЫ ЗНАЕМ, ЕСТЬ НИЧТОЖНАЯ ДОЛЯ ТОГО, ЧТО ВООБЩЕ МОЖНО ЗНАТЬ, А ОТСЮДА ПОДЛИННО РАЗУМНЫЙ ЧЕЛОВЕК ВСЕГДА СКЛОНЕН К ТЕРПИМОСТИ. [Выделено А.А. Любищевым.  – А.А.]. Крайняя степень убежденности и отрицание “с порога” всякого инакомыслия есть признак несовершенного разума. Здесь всегда мораль приводит к жестокости, а не разум. <...> (33-35).

Об иррационализме

Из письма сыну. 19.12.1949

<...> Может показаться, что с точки зрения самого принципа, который является руководящим в моей деятельности, все иррациональное должно быть отвергнуто. Это неверно. Слово “иррациональное” имеет очень много смыслов.

1) ПОСТИГАЕМОЕ НЕ РАЗУМОМ, А ЧУВСТВАМИ. От этой формы иррационального не свободен, конечно, ни один человек. <...>

2) Иррациональное как АБСОЛЮТНО НЕДОСТУПНОЕ РАЗУМУ, иначе говоря, утверждение, что существую области бытия, которые разумом достигнуты быть не могут. Если это утверждение носит окончательный характер, то оно явно противно науке. <...>

3) Иррациональное как НОВАЯ ФОРМА РАЦИОНАЛЬНОСТИ. Тут мы можем пронести полную аналогию из математики. Когда Пифагор открыл иррациональные числа, для него они показались сначала нарушением разумного порядка Вселенной, то есть сначала он их понял как нечто недоступное разуму. Но иррациональные числа оказались полностью подчинены разуму и нашли свое место во вполне рациональной математике. То же случилось и с трансцендентными числами, мнимыми числами и т. д. Сами названия показывают, что авторы, установившие эти понятия, считали их противоречащими или выходящими за пределы разума или, наконец, неспособными к реальному существованию: как могут мнимые числа существовать! Тут как будто противоречие в определении. И, однако, сейчас со всеми этими числами рациональная математика справилась и включила их в свой аппарат и они служат для отображения вполне реального мира, являясь мощными орудиями познания действительности. Вот я и считаю, что очень многие направления, как, например, интуитивизм Бергсона, которые как будто порывают с рационализмом, на самом деле являются только новыми формами рационализма. Но догматизм сторонников механистического материализма эту мысль никак не может принять. <...>

Вот я и считаю, что в биологии и в других науках наряду с рациональными в узком смысле слова должны быть иррациональные, трансцендентные, мнимые, и т.д. понятия, с которыми будущая наука будет оперировать так же свободно, как современная физика оперирует с разнообразнейшими понятиями математики. <...> (36-38).

О равноправии разных наук

Из письма сыну. 6.01.1947

<...> А для чего нужна теория сама по себе? Прежде всего это есть наивысшая форма наслаждения, что так ценилось эллинами, почему Эллада, несмотря на ужасы и хаос в политическом устройстве, дала несравненно более гармоническую культуру, чем Римская империя практиков, где практика была на первом месте. А отсюда и отношение к так называемой “чистой” науке, которую вовсе не следует смешивать с теоретической. ЕСТЬ ДВЕ СОВЕРШЕННО ОТЛИЧНЫЕ ДРУГ ОТ ДРУГА АНТИТЕЗЫ: ЧИСТАЯ И ПРИКЛАДНАЯ НАУКА, ТЕОРЕТИЧЕСКАЯ И ЭМПИРИЧЕСКАЯ. [Здесь и далее выделено мною.  – А.А.] .

Теоретической может быть и прикладная наука (напр. теория корабля в волнующемся море нашего академика Крылова или вся баллистика) и чисто эмпирической может быть и “чистая” наука, например история в понимании историков буржуазного толка, считающих, что дело истории просто объективное изложение событий почему-либо для нас интересных. Как будто и дошли до того, какая наука является наименее ценной – это ЧИСТАЯ ЭМПИРИЧЕСКАЯ НАУКА, но и она не оставалась без защитников: а где вы проведете грань между той отраслью науки, которая навсегда останется неиспользованной, и той, которая используется сегодня или завтра. Такой областью, которая в широких массах является совершенно бесполезной, является, например, систематическая энтомология, и сбор и определение насекомых для многих кажется совершенно никчемным занятием и в первый период моего пребывания в ВИЗРе (начало тридцатых годов) чистая систематика в глазах многих коммунистов казалась чуть ли не контрреволюцией, но потом они убедились, что это совсем не так. Можно привести ряд примеров, где пользу принесли такие отрасли энтомологии, которые развивались вне всякой связи с практикой. <...>

Если прибавить к этому, что филоксеру [вид тли, обитающей на корнях винограда. Примеч. ред.] “прозевали” потому, что она не была известна до ее обнаружения в Европе, что теперь всевозможные заносы вредителей все учащаются благодаря усилению авиации, то станет ясно, сколь даже объективно полезен тот смешной тип энтомолога, который, например, выведен Жюль-Верном в образе кузена Бенедикта в “Пятнадцатилетнем капитане”. А если мы примем в соображение то удовольствие, которое доставляет занятие энтомологией и вообще “чистой” наукой, даже коллекционерством, насколько оно заполняет досуг, делает жизнь интересной в самых глухих уголках, то польза ее станет очевидной даже там, где никакого практического использования от нее не получается. Люди, занимающиеся такой наукой не в качестве профессии, и чисто из интереса, и составляют тот “КУЛЬТУРНЫЙ ФОН”, которого нам еще очень недостает. <...> (45-47).

О применении математики и биометрии в биологии

Из письма А.А. Передельскому. 20.08.1950

<...> Вся моя работа пропитана биометрией, без этого я работать и думать не могу и не желаю (будучи убежден, что недостаточное введение биометрии в биологию приносит ежегодно многомиллионный убыток), а Вы сами знаете, что на биофак, как и на гуманитарные факультеты, идут преимущественно по признаку совершенной невинности в математике. Этот биологический обскурантизм поддерживается очень многими биологами, и очень умными к тому же, и эта нелепая доктрина сейчас проводится в жизнь в смысле полного изгнания математики и биометрии из биологических вузов стараниями уважаемого Т. Д. (т. е. Трофим Денисович Лысенко – от ред.). Жду не дождусь, когда эту доктрину постигнет судьба доктрины Марра и мой несокрушимый оптимизм заставляет меня думать, что ждать остается недолго. <...> (59).

Примечание.  “Ждать” и действовать ради этого, в том числе самому А.А. Любишеву, автору работы “О монополии Т.Д.Лысенко в биологии” посланной в ЦК КПСС в 1953 г. и других выступлений в защиту науки оставалось еще 15 лет. (См.: Любищев А.А. В защиту науки. Л.: Наука, 1991; Любищев А.А. Этика ученого. Подбор писем и статей А.А.Любищева против лысенковщины. Ульяновск: Ульяновский гос. педагогический университет, 1999.  А. А.

Об искусстве и науке

Из письма Б.С. Кузину. 19.09.1951

<...> Не могу не привести одно из выражений математика Мордухай-Болтовского о математике: “Ведь это единственная наука, ставящая условием красоту, изящество и т. д. Она стоит на грани науки и искусства. Ее следует оценивать не только как полезную науку, но также как расцениваются прелюдии Шопена или симфонии Бетховена”.

Я считаю, что Мордухай-Болтовский неправ в том отношении, что считает математику единственной наукой, ставящей условием красоту. Это свойственно всем подлинным наукам и систематик, конечно, в своей работе получает прежде всего удовлетворение своему эстетическому чувству. Но так как большинство людей противополагает стремление к истине стремлению к красоте, то большинство ученых стыдится в этом признаться, а псевдоученые, нахлынувшие в массе в область науки, конечно, не стремятся ни к истине, ни к красоте, а только тому, чтобы получше поесть, получше одеться и помягче поспать. Чем выше стоит наука, тем больше в ней играет роль интуиция, догадка, воображение и все прочие способности, присущие только искусству в обычном понимании. Догадка в математике и физике играет огромнейшую роль.

Один математик, академик Н.М. Крылов мне даже цитировал выражение одного французского математика: “ГЕНИАЛЬНЫЕ МАТЕМАТИКИ ВЫСКАЗЫВАЮТ ТЕОРЕМЫ, А ТАЛАНТЛИВЫЕ ИХ ДОКАЗЫВАЮТ”. Хваленое воображение поэтов, художников и т. д. не идет ни в какое сравнение с воображением современных математиков, строящих неэвклидовы геометрии, геометрии многомерного пространства, формулирующих абстрактные положения теории групп множеств и т. д. Поэтому когда говорят, что искусство выше науки, то к этому можно присоединиться в таком понимании: те способности, которые считаются особенно необходимыми для искусства, характеризуют в своем лучшем развитии наиболее гениальных людей. <...> (79-90)

Двух станов не боец...

Из письма К.В. Беклемишеву. 7.03.1953

<...> Позиция “двух станов не боец” вызывает решительное осуждение, как отсутствие твердых убеждений. Я склонен думать наоборот: ИМЕННО СОЗНАТЕЛЬНОЕ ИЛИ БЕССОЗНАТЕЛЬНОЕ НАДЕВАНИЕ НА СЕБЯ ШОР ОЗНАЧАЕТ НЕТВЕРДОСТЬ СОБСТВЕННЫХ УБЕЖДЕНИЙ О БЕЗУСЛОВНОЙ СПАСИТЕЛЬНОСТИ РАЦИОНАЛИЗМА, БОЯЗНЬ УСТУПКИ “ЛУКАВОМУ РАЗУМУ” [выделено мною.  – А. А.] .

Но даже принимая как первое приближение, что в период решительных переворотов позиция “двух станов не боец” недопустима, мы должны вспомнить старую пословицу: “всякому овощу свое время”. Убежденность с отрицанием “с порога” всякого инакомыслия, нетерпимость, даже фанатизм могут быть полезны в период крупных переворотов, но превращаются в безусловный вред в период эволюционного прогресса после завершения переворота, так как тогда они стремятся остановить развитие мысли. <...> (258-259).

Двух станов не боец, а только гость случайный.

За правду я б и рад поднять свой добрый меч,

Но спор с обоими – досель мой жребий тайный,

И к клятве ни один не мог меня привлечь.

Союза полного не будет между нами,

Не купленный никем, под чье б ни стал я знамя,

Пристрастной ревности друзей не в силах снесть,

Я б знамени врага отстаивал бы честь!

А.К. Толстой

[Приведя эти строки поэта, А.А. Любищев в письме к сыну (4.12.1953) замечает:

“...Когда я говорю с коммунистами, я многим из них (конечно, не очень умным) кажусь страшной контрой, и, наоборот, в разговоре с людьми, критикующими современность, я часто наталкиваюсь на вопрос: “Вы – коммунист?”.

Я унаследовал это свойство от моего покойного бати, я считаю это объективностью, отсутствием фанатизма и не вижу в этом ничего дурного...” (Любищев А.А. Мысли о многом. Ульяновск, 1997, с. 223-224). – А.А.]

***

Будьте независимы!

<...> И вот я думаю, что я все-таки имею право дать совет молодым людям на их жизнь. Мой совет: будьте независимы [здесь и далее выделено мною  – А.А.] , и этот совет можно понимать в разных смыслах:

1. Независимость от окружающих. “Ты сам свой высший суд”. Это вовсе не означает презрения к людям или культа собственной личности. Это просто означает, что высшим арбитром в решении спорных вопросов должны быть собственные разум и совесть.

2. Независимость от условий среды. Очень часто в оправдание обывательского загнивания приводят слова: “среда заела”, говорят о скуке и однообразии тех или иных условий существования. Но мы знаем множество примеров, когда человек, усиленно работая над собой, преодолевая самые неблагоприятные условия, не только достигал хорошего среднего уровня, но подымался по своим результатам и по своему умственному развитию высоко над окружающим уровнем.

3. Независимость от узкой специализации. Специализация необходима и неизбежна, но это не влечет за собой разделения всего человечества на узких специалистов. Есть хорошее изречение: надо знать все о кое-чем и кое-что обо всем. Умственная культура человека должна строиться не в одном направлении и не в одной плоскости, а про крайней мере в двух-трех, взаимоперпендикулярных направлениях; такой принцип осуществляет связь разных специальностей и обусловливает целостность и прочность всего мировоззрения человека.

4. Независимость от догматов любого сорта: если можно говорить о бесспорном выводе из истории человеческой культуры, то любое, самое прогрессивное учение, переходя в неподлежащий критике догмат, из стимула развития превращается в тормоз развития. <...>

Любищев А.А. Каким быть. 25.01.1956. (Цит. по: Марасова Л.И. Классные часы в школах № 34 и 38 г. Ульяновска о жизни и творчестве А.А. Любищева / XII Любищевские чтения. Ульяновск, 2000, с. 85)

5. СОБЕСЕДНИКИ И СОАВТОРЫ А.А.ЛЮБИЩЕВА

 Ремарка: кто же здесь автор?

Интересно замечание редакторов сборника: А.А.Любищев. Мысли о многом. Ульяновск, 1997 (Р.В. Наумов, А.Н. Марасов, В.А. Гуркин):

“...У данной книги фактически несколько авторов, прежде всего это, конечно, Александр Александрович Любищев, мысли которого составляют главное содержание. Но с полным правом авторами данной книги можно считать и тех корреспондентов, в переписке с которыми А.А. эти свои мысли развивал. Также и составитель, Ольга Петровна Орлицкая – жена А.А. – имеет право на авторство, во-первых,  потому, что подборку материала из огромного эпистолярного наследия А.А. она осуществляла согласно своей точке зрения, а, во-вторых, в некоторых дискуссиях... она сама принимала активное участие...” (Любищев А.А. Мысли о многом. Ульяновск, 1997, с. 270). -#

Ниже – извлечения из откликов корреспондентов А.А. Любишева на “Мысли о многом” (начало 50-х). В скобках указаны страницы по названному изданию. (Апрель 2000).

Н.М. Воскресенский – А.А. Любищеву (6.03.1952; Курган)

Дорогой А.А.!

<...> Я готов с радостью поддерживать эпистолярный обмен мыслей, раз Вы уже включили меня в свою философскую интереснейшую конференцию (не обижайтесь за это сравнение).

Я хотел бы подчеркнуть одну черту Вашей манеры изложения своих взглядов, которая мне чрезвычайно нравится – это “растекание по древу”, как Вы ее обозвали, хоть это и не совсем так: при растекании основная нить (“сквозное действие” по Станиславскому) теряется и может вовсе исчезнуть, а у Вас лишь так окружается экскурсиями в смежные области, что само изложение основного в результате делается выпуклее и яснее; иногда, впрочем, надо, чтобы временно не потерять нить, перечитать написанное Вами, каковое от этого становится интереснее; а эта эмоция стимулирует внимание к собственной мысли; в чтении видишь Вас быстро говорящим, нагромождающим мысли. <...> (260-261).

Б.С. Кузин – О.П. Орлицкой (31.01.52; Алма-Ата)

Дорогая Ольга Петровна!

<...> По-настоящему мне теперь следовало бы года на два удалиться на необитаемый остров, захвативши с собой “Мысли” и несколько стоп чистой бумаги. Там писать свои соображения по поводу каждого прочитанного отрывка. И мне очень грустно, что я заведомо не “проработаю” таким образом и десятой доли собранного Вами материала. – Даже на живые и актуальные письма, смотришь, сколько времени не могу собраться ответить... Не ответить Вам на письмо тотчас же я не мог. Уже хотя бы потому, что было бы величайшим свинством не поблагодарить Вас за присылку такой необычайно вкусной мозговой пищи. А ответ отнял еще время от ее поглощения. Все равно эту вещь быстро глотать не годится <...> (262).

Б.С. Кузин – О.П. Орлицкой (14.09.1952)

<...> За это время я несколько раз перечитывал отдельные места “Мыслей о многом”. И мне стало виднее, что они очень неравноценны. В них представлены очень блестящие рассуждения А.А., и довольно слабые. Не знаю, хорошо это или плохо. Если Ваша цель была запечатлеть наиболее ценные плоды деятельности ума А.А., то, конечно, примесь менее ценного досадна. Но с точки зрения создания портрета А.А., это получилось удачно, т. к. для него как раз характерно это сочетание большой разрешающей силы ума с не всегда правильным определением области приложения этой силы. И в этом отношении выбранные Вами образцы очень показательны. <...> (263-264).

О.П. Орлицкая – Б.С. Кузину (3.10.1952)

<...> По поводу “Мыслей о многом”. Вы пишете, что эти мысли неравноценны. Все дело в том, что эти “Мысли о многом” выбрала из груды писем А.А. и разных лиц я, а не он подбирал, что ценно или, напротив, не заслуживает отбора. Следовательно, я и виновата в том, что не сумела отобрать то, что отражало бы наиболее ценные плоды деятельности ума А.А. Но я как раз, кстати, и не задавалась целью взвешивать на весах, что более, а что менее ценно. Я подбирала зачастую то, что как раз больше всего взывало возражения со стороны корреспондентов А.А., а, следовательно, как мне казалось, и положения, которые отстаивал А.А., были спорны.

Вы написали: “Но с точки зрения создания портрета А.А. это получилось удачно, т. к. для него как раз характерно это сочетание большой разрешающей силы ума с не всегда правильным определением области приложения этой силы”.

А раз так, то выходит, что я действительно всесторонне (в силу возможностей) и достаточно объективно подошла к подборке “Мыслей о многом”.  <...> (264)

(Цит. по: Любищев А.А. Мысли о многом. Ульяновск, 1997)

 Ремарка: читатели, собеседники, соавторы

Приведенная выше, наша собственная композиция извлечений из книги “Мысли о многом” (той, где со-авторами А.А. Любищева выступают его жена, дети, друзья) являет собой, по-видимому, “вторичное” (“третичное”?) СО-авторство.

...Всякий читатель – потенциальный СО-БЕСЕДНИК, а всякий со-беседник – потенциальный СО-АВТОР!

Вот и автор этих строк со-беседует с героями и действующими лицами настоящей книги. А они – со-авторствуют с ним... (Апрель 1999).

(Продолжение следует)