Первым опытом систематического описания «эксперимента социолога-рабочего», предпринятого автором этих строк в 1980-х гг., было ротапринтное издание двухтомника «Драматическая социология (эксперимент социолога-рабочего)», состоявшееся в 1997 г. (М.: Институт социологии РАН).

После чего автор занялся созданием своего opus magnum – едва ли не 2000-страничного сочинения, имевшего несколько промежуточных названий, но в конечном счете названного «Драматическая социология и социологическая ауторефлексия». (Книга под этим названием вышла в 4-х томах в петербургском издательстве «Норма», в 2003-2005 гг.)

Тираж этой книги был невелик (400 экз.), но благодаря интернету она стала общедоступной для профессионалов и для заинтересованных читателей. Уже много позже (в 2012 г.) в интернете были размещены три «дополнительных» тома под названием «Из неопубликованных глав «Драматической социологии…», включившие в себя материал, «не уместившийся» в 4-х томах 2003-2005 гг.

Однако в промежутке между названными двумя «основными», было еще одно уж и совсем малотиражное (в выходных данных указано – 250 экз.) бумажное издание нескольких глав будущей «Драматической социологии и социологической ауторефлексии» Эта книга называлась «Год Оруэлла (из опыта драматической социологии)» (СПб.: Ступени, 2001).

Уже после выхода в свет этого издания автором были написаны «Заметки по поводу книги «Год Оруэлла»», поначалу рассматривавшиеся автором как расширенная аннотация к названной книге, но оказавшиеся своего рода авторским «манифестом» на тему о «драматической социологии», по состоянию на конец 2001 г.  Текст назывался: «Что сказать мне удалось – не удалось (из авторских заметок по поводу книги «Год Оруэлла». Впоследствии он был включен в том 2 «Драматической социологии и социологической ауторефлексии» (2003).

Сейчас, перечитывая эти заметки, нахожу, что они вполне уместны в качестве составной части цикла «Драматическая социология и наблюдающее участие, предпринятого нами ныне на портале Когита.ру.

А. Алексеев. 23.02.2016

**

ЧТО СКАЗАТЬ МНЕ УДАЛОСЬ — НЕ УДАЛОСЬ (ИЗ АВТОРСКИХ ЗАМЕТОК ПО ПОВОДУ КНИГИ «ГОД ОРУЭЛЛА»)

<…> Чего автор хотел и что, по его мнению, ему удалось (не удалось…) сделать в этой книге, а также — чем данная работа, с авторской точки зрения, отличается от некоторых других. Могу сообщить тезисно:

1. Автор надеется, что сделал определенный вклад в развитие кристаллизующейся ныне парадигмы «субъект-субъектной» социологии, в отличие от «субъект-объектной». Разные исследователи используют разныетермины: «субъективная», «интерактивная», «интерпретационная», «рефлексивная», «антропоцентричная», «гуманистическая», «диалогическая»социология и т. п. Перспектива сближения субъекта и объекта в социально-гуманитарных исследованиях, вплоть до их отождествления, опережающе усматривалась некоторыми мыслителями XX века (например, А. Швейцер, А. Ухтомский), в том числе классиками мировой социологии (например, П. Сорокин). Автор этой книги является одним из пионеров ныне бурно растущего применения качественных методов в отечественной социологии.

2. Придуманная автором «драматическая» социология являет собой, по его мысли, одно из исследовательских направлений в рамках указанной новой парадигмы. В ней (драматической социологии) постулируется соединение элементов практической деятельности, рефлексии и игры. «Погруженный» в определенную социальную среду, исследователь (автор называет его «социологом-испытателем») наблюдает и анализирует последствия собственных действий в ней. Тем самым субъект исследования сам становится инструментом и контролируемым фактором исследовательского процесса («познание через действие»).

3. Разработанный и опробованный автором метод «наблюдающего участия», активное использование стихийно складывающихся в процессе «жизни-исследования» и намеренное (иногда говорят — «провокативное») построение «моделирующих ситуаций» были ранее освещены в монографии: А. Н. Алексеев. Драматическая социология (эксперимент социолога-рабочего). М.: СПбФ ИС РАН, 1997. Ныне этот исследовательский подход представлен на новом материале: не только производственная, но и общественно-политическая, научная и прочая жизнь определенного исторического времени.

Непосредственным объектом исследования при этом выступает политическое «дело» социолога-рабочего, развернувшееся в середине 80-х гг.

4. В отличие от большинства современных социологических работ, case study (исследование случая) является здесь не подсобным, а основным методом исследования. Причем (и тут, пожалуй, принципиальная новизна) в центре рассмотрения — «жизненный случай» самого автора, который (случай) вовсе не планировался заранее, а рационально и достаточно эффективно использован субъектом жизни для исследовательских нужд.В описанной на страницах данной книги социальной коллизии автор экспериментировал как над собой, так и над социальными институтами. (Эксперимент над «другими людьми» социологу запрещен по моральным соображениям; так что непосредственными объектами экспериментального воздействия здесь выступали не люди как таковые, а «носители социальных ролей», представители социальных институтов, в частности, институтов власти, вплоть до вершин партийной и государственной иерархии, не исключая «тайной полиции».)

5. Автор производил «социологические испытания» как над социальными институтами, так и над собой. С легкой руки журналистов«перестроечного» времени это стали называть «экспериментом на себе». Существенным здесь является пристальное внимание субъекта исследования к собственным действиям и поступкам в предлагаемых социальных обстоятельствах, а также к мотивации этих поступков,вырисовывающейся не столько из прямых авторских рассуждений, сколько из контекста — содержания и форм взаимодействия личности и ее социального окружения в конкретных жизненных ситуациях.

6. Книга, составленная в основном из документов разных лет, построена как некое социолого-драматургическое произведение, где действующие лица вступают в отношения между собой, ведут диалог, обмениваются репликами, совершают индивидуальные поступки и групповые акции, реагируют на действия других людей. Здесь научное содержание соединяется с почти детективным сюжетом; в отличие от обычных академических трудов, это — «фабульное» сочинение; причем здесь представлены не только «жизненные приключения», но и, как хотелось бы думать автору (а уж судить — читателю!), — приключения духа.  Если в «протоколах жизни» («записях для памяти», своего рода репортажах о значимых событиях и поворотах «дела» социолога-рабочего) преобладает «фактура», то, например, в личной переписке с друзьями и коллегами преобладает ауторефлексия — попытки экспликации определенной жизненной стратегии и тактики; причем показана эволюция той и другой на протяжении рассматриваемого периода (1983–1986).

7. Хоть сюжеты case study, представленного в книге, относятся к середине 80-х, «Год Оруэлла» вовсе не является только «жизненной историей в документах». В отличие от упомянутой выше работы 1997 г.  (где «театр жизни на заводских подмостках» почти не комментировался «из сегодня»), данная монография очень густо насыщена современными ремарками, из которых явствует нынешнее (часто — весьма критическое) отношение автора к собственным «экспериментальным» и не экспериментальным действиям и, особенно, к своему тогдашнему образу мыслей, сформированному в основном «господствующими мыслями эпохи». (Автор замечает о себе, что был не столько «инакомыслящим», сколько «инакодействующим», в тех пределах, в каких диктовали ему инстинкт самосохранения, с одной стороны, и внутренняя убежденность в своей правоте или нравственное чувство, с другой.)

8. В итоге автор истолковывает сегодня всю свою «одиссею социолога-испытателя», и в частности — хитроумное единоборство с партийно-государственной машиной, как своего рода вынужденную инициативу и необходимую оборону личности против тоталитарных или авторитарных посягательств на свободу мысли и действия, а также на ее (личности) достоинство. Необходимая оборона — обычно в рамках социальных норм, официально декларированных в данной общественной системе. Официальные оппоненты социолога-испытателя порой вынуждены были отступать, сталкиваясь со скрупулезным соблюдением системных правил, какое демонстрировал «неудобный» субъект в интеракции с социальными институтами.

9. Указанный в пункте 7 композиционный прием — соединение развернутых документальных свидетельств минувшего времени и современных интерпретаций (те и другие строго датированы), своего рода хронологические контрапункты индивидуального и социального сознания и поведения — почти не имеют прецедентов в нашей научной и философской литературе.20 Вообще, автор претендовал быть (и, по-видимому, оказался) инноватором — не только в способе проведения исследования, но и в способе представления его процесса и результатов.

10. «Год Оруэлла» заявлен автором как автономная публикация нескольких глав некоего opus magnum — трилогии «Драматическая социология, социология жизненного пути и социологическая ауторефлексия». Но, будучи монотематической по своему содержанию (анализ «анатомии и физиологии» политического «дела» социолога-рабочего середины 80-х), эта отдельно взятая часть книги может рассматриваться и как самостоятельное, законченное, целостное произведение. Тут есть свои «завязка», «кульминация» и «развязка» — по всем законам сюжетно выстроенного повествования.

11. Стоит обратить внимание на «многоголосие» или «полифонию» данного сочинения. Автор редко перелагает точки зрения других людей (будь то единомышленники или оппоненты), предоставляя высказаться им самим. В известном смысле это коллективная монография, в которой много как со-акторов, так и со-беседников. Таковыми для автора выступают прежде всего коллеги и друзья: Р. Ленчовский, С. Розет (ныне покойный), Ю. Щеголев, А. Кетегат, А. Базникин (ныне покойный), Р. Баранцев, В. Дудченко и др. В книгу включены также обширные «цитаты»: извлечения из работ А. Кони, А. Любищева, Я. Гордина и некоторых других авторов, имеющие прямое или косвенное отношение к предмету исследования или сюжету книги.

12. Особое место в работе «Год Оруэлла» занимают приложения, составленные как из текстов прошлых лет (самого автора и его коллег), так и из работ последнего времени (теоретических по преимуществу): «Российское общество: «наследственность и изменчивость», «К вопросу о «парадигмах» в социологическим знании», «Дневник, письмо и статья как соотносительные формы коммуникации», «Социологическое воображение, драматическая социология и социология жизни», «Эстафета памяти. Ресурсы, нормы и эффекты автобиографического повествования». Уже одно перечисление названий этих работ дает представление о круге современных научных интересов социолога-экспериментатора. Некоторые — могут служить ключом к пониманию того, чего автор хотел и что, в той или иной мере, сумел сделать в основной части своей книги.

13. Пожалуй, автор настоящей книги претендует не только на научно-социологическую, но и на философско-мироотношенческую интерпретацию предпринятого им в 80-х гг. социального эксперимента, а затем — политического «дела» социолога-рабочего. Сделав инициативный, поначалу скромный вызов системе, человек получает ответные вызовы от судьбы (или общества?), на которые уже обязан отвечать, коль скоро «эту кашу заварил». Что бы с ним дальше ни случилось, он продолжает оставаться «наблюдающим участником» собственной жизни и социальных процессов, в которые вовлечен.

14. С учетом сказанного в пункте 13, анализируемый в книге опыт социолога-испытателя сегодня может быть осмыслен как одно из ранних и частичных предвосхищений современных «моделирующих ситуаций», а также образцов «наблюдающего участия».23 Можно сказать, что актуальность «драматической социологии» сегодня не убывает, а возрастает.

А. Алексеев, ноябрь 2001