Юрий Шевчук: «Я не политик, потому что не могу отправить людей на смерть»

28 января 2013

"Совершенно секретно", No.2/285

Дмитрий ГУБИН

Интервью Юрия Шевчука телеканалу «Совершенно секретно» (ведущий программы Дмитрий Губин). Полная видеоверсия – на сайте телеканала «Совершенно секретно».

– Я хотел бы вернуться к вашей встрече с Владимиром Путиным. О ней все знают. Но почему ты никогда не рассказываешь о том, что Путин после этой встречи прислал тебе телеграмму?

– Меня не спрашивали. Ну, прислал телеграмму, пожелал мне здоровья. Она где-то лежит, может быть, в тумбочке.

– Вот вопрос от зрителей: почему Шевчук в том разговоре с Путиным так уничижительно себя представил, подыграл? Зачем?

– У нас народ закомплексованный. Почему уничижительно? Там, во-первых, кто-то сказал «Юра музыкант», это, по-моему, был Ярмольник, он очень переживал и нервничал на этой беседе. Он сказал – я повторил. Для меня это было совершенно неважно, я держал в башке вопросы, которые я должен был задать.

– Как складывалась жизнь музыканта Юры после этого?

– Так как я назвал себя на всю страну музыкантом, надо за базар отвечать, как говорят у нас на улице. И я фактически полтора года с ребятами занимался новой программой, было много написано новых песен. И мы создали программу «Иначе», с которой до сих пор, так сказать, гуляем по России, по ближнему и дальнему зарубежью. Программа получилась интересной – я так думаю. Мы собираем залы, народ ходит на наши концерты, слушает, сопереживает. Это самое главное.

– Для многих главное другое. То, что программа «Иначе» – перечисляю – в Кемерове – раз, в Тюмени – два, еще где-то была отменена.

– Вот сейчас мы были в Омске и Тюмени, и были хорошие концерты.

– Переформулирую вопрос. Существует массовое убеждение: раз Шевчук снова стал рупором гласности, демократии и свободолюбия…

– Почему снова?

– Кто не пел в 1991 году «Революция, ты научила нас верить в несправедливость добра…»?

– Мне кажется, мы социальную тему тащили с 1980 года, с самого первого нашего альбома. «В небе радуга висела, а на ней свинья сидела и осоловевшим боком свысока на всех глядела…» Мы, ДДТ, не стеснялись высказывать свое мнение о происходящем, потому что нас это всегда волновало. Вообще-то я в этом не меняюсь, мне кажется.

– Хорошо, третий раз пытаюсь сформулировать все тот же вопрос… Правда ли, что, когда Шевчук, зараза, опять посмел говорить о текущей политической ситуации в стране, его концерты стали отменять?

– Ну да, было. Местные феодалы, да, постарались… Но, с другой стороны, ничего у них не вышло. Я помню, когда нас отменили в Кемерове, половина зала в Томске оказалась из Кемерова. То есть люди приехали за 500 км, чтобы прийти на наш концерт. Это была огромная поддержка для нас, это было здорово.

– Я хочу закрыть эту тему о встрече музыканта Юры с Путиным Владимиром Владимировичем.

– Я могу повторить еще то, что уже говорил: наш брат, очкарик бородатый, соткан из комплексов и амбиций. Комплексы и амбиции – это наша интеллигенция. Я стараюсь изживать в себе и то, и другое, поэтому ни комплексов, ни амбиций у меня в этой беседе не было. Важно было задать вопросы, я постарался их задать. В этом суть, а не в том, знает ли меня кто-то или нет. Я же не доллар, чтобы меня все знали. Это очень важно – задавать вопросы и говорить спокойно. Меня родители учили со всеми общаться на равных – и с бомжом, и с представителем власти. Вот это важно, остальное – ерунда.
Не узнали и не узнали. Я хожу каждый день за хлебом, и вот в очереди стоят два пацана, один говорит другому: «Слушай, это Юрий Шевчук в очереди за хлебом». А второй спрашивает: «А кто это такой?» Ну и что? Что же мне теперь, наложить в штаны от горя, вернуться домой, не купив хлеба, сесть на белый камень и переживать сутки? Чушь все это.

– Когда Юрий Шевчук был молодым рок-музыкантом, он, говорят, в ментярке провел много времени. Это так?

– Да. Мне даже руки ломали, лучевые кости… Помню, меня держали на полу, делали «ласточку», и один мент…

– «Ласточка» – что это?

– Ну это когда тебя связывают жгутом, ноги к рукам, и бросают на холодный пол, чтобы у тебя там с почками что-нибудь случилось. Это было в 1980-е.
Помнишь, тогда был певец Виктор Хара очень популярен у нас как борец за свободу, которому как раз руки переломали? И вот мент бил каблуком по моей руке и кричал: «Вот, Виктор Хара, так тебе и надо». Поэтому я не очень хорошо играю на гитаре с тех пор, ну а песни сочиняю…  Ничего страшного, прости его, Господи, этого мента. Я получил опыт.

– Мента этого не искал?

– А что мне его искать? Я говорю, у меня нет комплексов и амбиций. Он был ногами власти, сапогами ее. Он не был человеком, конечно, он был сапогом. Ну что же делать? Нам и волосы жгли. Я мало об этом рассказываю. Поймали менты тоже в сквере, где собирались хиппаны, рок-музыканты. Все разбежались, я один остался, отмахивался, как мог. Они меня прижали вчетвером к скамейке за руки за ноги, и один зажигалкой жег волосы. Потом я его встретил через неделю на улице, он шел со значком Дзержинского, с наглой рожей. Ну я ему вставил…

– Но это же статья?

– Потом меня месяц ловили, мне пришлось даже уехать из Уфы на некоторое время. Ну были разные ситуации, как у любого нормального мужика, который ведет себя так, как он считает нужным в той или иной ситуации.

– Напрашиваются параллели с Болотной площадью 2012-го…

– История не повторяется, она рифмуется.

– В России часто происходит так. По отдельности милые, симпатичные люди, а как только собираются в кучу, превращаются в жуткую стаю. Те же менты…

– Я на это могу сказать, что и среди музыкантов тоже козлов хватает. А среди ментов – хороших людей. Я помню, в юности не сел на два года благодаря такому человеку – капитану, старому менту, который меня просто пожалел. Я сидел 15 суток в КПЗ, все было серьезно, а он сказал: «Сынок, иди отсюда на хер… Иди учись, блин».

– А что делать человеку, у которого на глазах творится несправедливость? Выходить ли на площадь, кричать ли, вступать ли в разговор с начальством, когда такая возможность есть, не подавать кому-то руки?

– Важно, чтобы любовь была. Потому что не бывает заранее спланированных решений, как ты себя поведешь в той или иной ситуации, допустим, на войне, допустим, в те секунды, когда на твоих глазах происходит насилие, несправедливость…
Когда у тебя внутри есть любовь, то ты всегда найдешь решение в той или иной ситуации. Если ты любишь, то ты примешь решение правильное, если ты не любишь, ты запутаешься в своих мозгах, которые тебя могут завести не туда. Слушать сердце – очень важно. Я вот иногда смотрю телевизор, люди говорят о справедливости, о правде, о вере, о православии, а любви нет ни в этих словах, ни в этих глазах. Ты всегда поступишь как человек, если ты любишь. Если ты не любишь, ты поступишь как… как мудак.

– Почему попса сожрала всё?

– Попса – это одно из фоновых музыкальных явлений нашего времени. Современная музыка вообще во многом фоновая… Это промывка мозгов, это понижение языка, личности, культурных ориентиров…

– Ты же сказал, раньше нас глушили маршами, а теперь нас глушат попсой.

– Ну да, тот же «ящик», это чудовищно просто. Костя Эрнст (генеральный директор Первого канала. – Ред.), вот он такой вальяжный, умный и такой тонкий… Таковым себя считает. Или Кулистиков (генеральный директор НТВ. – Ред.) там, или Добродеев (председатель ВГТРК. – Ред.). Эти тонкие, умные коллекционеры, мать их, выдают на-гора такое говно, так утюжат мозги обществу. А вот это наше министерство культуры…

– Министра культуры Мединского не прочитал?

– Не читал я его, просто слушал пару раз и опух, как и многие. Я один раз в Лондоне попал на «Русскую зиму» и видел представителей министерства культуры полутрезвых. Такие жирные хряки, бочки с икрой… Ужас. Бешеные деньги тратятся на это. И, конечно, никакого позиционирования нашей культуры, никакого Дягилева, ничего не выходит…

– Представь – Мединского сняли, поставили меня. Я предлагаю: Юрий Юлианович, сделайте «Русскую зиму» в Лондоне.

– Дело-то совершенно не в Мединском, не в Косте Эрнсте, не в этом, как его там, господи, не помню уже… неважно, дело не в этих именах. Дело в системе. Просто систему надо ломать. Систему менять, конечно, сложно. Но менять надо, она гнилая совсем.

– Мне хочется вернуться к политике… Меня интересуют поступки музыканта Юры. Вот давай возьмем историю с Pussy Riot, ты выступал на большом бесплатном концерте в Петербурге, где для них собирали средства.

– Но не только для Pussy Riot, а вообще для политических заключенных – для ребят, которых держат за 6 мая, для Таисии Осиповой…

– Объясни, пожалуйста, почему ты считал для себя необходимым принять в этом участие?

– Потому что это несправедливость.

– А на митинги ты выходил?

– Да. Я, кстати, на митинги начал ходить в Питере задолго до 2011 года. 2006-й, 2007-й, когда стали разрушать город… На первый митинг меня привело не политическое, а эстетическое несовпадение с властью… В Питере, в этом славном городе, архитектурной жемчужине мира, бюрократия в связке с бизнесом стала просто валить город, это было невыносимо. И я надел куртку, такую кожаную, тертую, старые джинсы рваные, паспорт в рюкзак, бутылку воды – ну я человек в этом смысле опытный. Знаю, что надо брать, на случай если в автозак попадешь. И пошел мимо этих многочисленных автобусов с омоновцами, которых привезли на митинг.

– У ТЮЗа, небось?

– Нет, мы собирались у БКЗ (Большой концертный зал «Октябрьский» в Санкт-Петербурге. – Ред.). И вот эти огромные очереди омоновцев, кто-то грызет яблоко, кто-то поигрывает дубинкой, кто-то разминается. Такой свежий морозец, а ты идешь полон дум мимо, все на тебя смотрят:

– О, смотри, Шевчук идет. Шевчук, ты куда?

– Да туда.

– А чё тебе там делать? Ты чего, дурак, что ли, больной?

– Ну, каждому свое, друзья мои.
А ведь я им пел в горячих точках. Я сказал тогда одному омоновцу: «Старик, а ты помнишь Чечню? И что, ты меня будешь бить дубиной?» Он так глаза долу опустил.

– Ну, омоновцы ладно, у них есть отмазка, они выполняют приказ.

– Они на крюке – на ипотеке, бедолаги. Весь ОМОН на ипотеке. Каждый омоновец примерно к 30 годам имеет жену и двоих детей, не имеет квартиры, поэтому берет ипотеку. И если его выгонят с работы, его, во-первых, никуда больше не примут, а во-вторых, у него все сгорит, его жена с двумя детьми пойдет по миру.

– И что бы ты на его месте делал?

– Я бы для начала не пошел в ОМОН. Но, с другой стороны, по-разному бывает, судьба. Здесь как раз и должна быть та любовь в человеке… Неважно, какая у него должность, какой социальный статус, я просто ищу в человеке человека. Для меня как для художника другого пути нет. Я не политик – прежде всего потому, что я не могу людей отправить на смерть. А любой политик должен к этому быть готов – отправить людей на смерть, воевать. Я не могу этого себе позволить. Я лучше сам пойду. Понимаешь, мне легче самому пойти, чем кого-то отправить на смерть. Тем более насмотрелся я в своей жизни… И это очень важно для меня – в каждом человеке найти человека. Выточить человека. И наши концерты именно об этом.

– Ладно, с омоновцами, допустим, условно понятно, хотя мне там очень многое непонятно…

– Понимаешь, в любом ОМОНе есть фраера, несколько качков, которые чувствуют себя мачо, и они любят просто кого-то мочить… Но это не весь ОМОН. Есть просто служивые, где-то воевавшие, семейные ребята – лямку тянут и всё. А есть молодежь, его что ни спросишь, ответ один: а чё? Они вообще не думают. Просто вот такое растение. Так что ОМОН не однородная масса. И ФСБ тоже не однородная масса. Есть в ФСБ ребята, которые сейчас по горам ползают, блин, и серьезно рискуют жизнью каждый день – в Дагестане или Кабардино-Балкарии… Есть настоящие офицеры. Я говорю, вам бы зарплату всем, как футболистам, вы же, говорю, круче. А один, знаешь, что мне офицер сказал, 25 лет, лейтенант? «Нам не надо такой зарплаты, мы тоже работать не будем тогда». Или, помню, один погранец на заставе в 1990-е патроны варил и продавал духам, чтобы кормить бойцов. 

– Варил в каком смысле?

– Патроны варят, и они после этого не стреляют. А снаружи – как настоящие. Я спрашиваю его: «И что же ты делаешь здесь, Серега, в этом ужасе и кошмаре?» Он ответил: «Я себя здесь делаю. Я Родине служу, больше некому». Вот на таких людях все держится. И, понимаешь, нет у нас таких классов или таких сословий, которые надо ненавидеть. У нас  разные люди, рваное все, расхристанное… Я, в отличие от тебя и в отличие от политиков, все время общаюсь с народом. Я после концертов разговариваю с людьми совершенно разных социальных уровней. И вижу замечательных людей, просто замечательных, в каждом городе.

– Вот смотри, я ходил на митинги. Видел там несчастного Александра Сокурова (кинорежиссер – Ред.), который один раз разрыдался, не смог сдержаться.

– Я вместе с ним ходил. Да, Сокуров – гражданин.

– Я видел Борзыкина (Михаил Борзыкин, лидер группы «Телевизор». – Ред.).

– Борзыкин – гражданин.

– Я видел там Девотченко (Алексей Девотченко, актер. – Ред.).

– Да, гражданин, гражданин.

– Но я никогда не видел на этих митингах ни директора Русского музея Гусева, ни директора Эрмитажа Пиотровского, ни дирижеров Юрия Темирканова или Юрия Гергиева.

– Ну мы же про ОМОН говорили… Всё то же самое. На крючке ребята, ну просто им тоже никуда не дернуться.

– Пиотровский на каком крючке?

– Когда Пиотровский высказался по поводу «газоскреба», на него дело завели, сразу его прижали. Это была заказуха, якобы о воровстве в Эрмитаже.

– Ты считаешь, что это связано?

– Да конечно, так весь Питер считает. Безусловно, ребятам не дернуться, шаг влево, шаг вправо – расстрел. А если Пиотровский уйдет из Эрмитажа… Не дай Бог, пускай работает. Понимаешь, многие люди зажаты этой властью. Конечно, я их понимаю и поэтому не осуждаю. Я их понимаю. Я понимаю наших режиссеров, всяких Табаковых или тетю Галю Волчек, которые тоже не вякают, они все ну как бы подвешены…
А некоторые вообще доверенные лица. Они тоже на крюке все. Все на дотациях.

– А тебе-то как удалось на крючок не попасть?

– А я всю жизнь бился за свою свободу, надо мной нет начальства, я сам по себе – могу копать, могу не копать.

– Чем ты заплатил за свободу? За нее ведь нужно платить.

– Очень много я заплатил. Свобода даром не дается…

– Так чем ты платишь, расскажи?

– Да всем. Мы, к примеру, вычеркнуты изо всех эфиров, вот с тобой интервью у меня за 7 лет первое. Точно. Правда. Со многим сложно, везде проблемы… С концертами проблемы. Есть такая мысль у некоторых наших блогеров, что люди, мол, выражают свое гражданское мнение, выходят на какие-то марши ради пиара. Ну какой пиар? Мы, ДДТ, вычеркнуты вообще отовсюду, мы везде как бы в черных списках. Ну что об этом говорить? Но я тебе хочу сказать, что эта жертва не самая большая, которую мы заплатили за свободу и за то, что над нами нет хозяев. У художника хозяин – Бог. Всё. Бойся царского гнева и царской милости. Надо мной нет начальства, никакого министерства культуры, ни одной копейки ни от кого не получали. Нормально всё.

– А в список «Форбс» ты как попал…

– Они наврали, посчитали мои рублевые долги, перевели их в доллары и написали.  Невозможно попасть в «Форбс», если честно работать. Ну как ты в «Форбс» в нашей стране попадешь, что за бред? Это надо работать на корпоративах…

– Прокомментируй, пожалуйста, следующую вещь: у нас в стране абсолютное большинство считает себя православным. Это факт, как утверждают различные социологические опросы. Но вот данные «Левада-Центра»: 40% православных уверены в том, что Бог есть, а 30% из тех, кто себя называет православными верующими, считают, что Бога нет. Я говорю об этом с тобой, потому что ты человек крещеный…

– Я не стеснялся этого никогда.

– Объясни, что происходит.

– Я в православие пришел в те хипповые времена, когда просто быть верующим – это вообще казалось – за пределами. Я еще в 16 лет нарисовал на желтой футболке распятие и написал «Иисус восхиппи». И рассекал в клешах и в этой футболке по улице Ленина, пока ее не порвали служители правопорядка. Это было круто. Православие – это хорошо, но есть слово такое – «обрядоверие». Так вот у нас много обрядоверия. Вот эта служба, вот это торжество, эта красота византийская. Многие люди, как бы сказать…

Опять же, без любви всё. Христос есть любовь, а многие люди пытаются… Знаешь, у них раньше были корочки КПСС, потом корочек этих их лишили, и они в православие пошли косяками… Не удивлюсь, если корочки теперь начнут выдавать православные. Прости, Господи. Они видят в православии политическую партию. Это чудовищно, конечно.

Я очень много езжу по стране и вижу молодых просвещенных батюшек, которые действительно духовно окормляют наш порванный народ на окраинах России, вот они как раз против этой тенденции, которая поддерживается Московской патриархией. Эти батюшки говорят: они не имеют никакого права говорить от лица всех православных, искать везде врагов, требовать каких-то инквизиций, сжигания на кострах. В этом нет никакого христианства. И вообще нельзя православие ставить впереди христианства. Многие люди забыли, что православие стало образом и подобием власти еще во времена Ивана Грозного. И сейчас пытаются сделать то же самое. А это неправильно, этого нельзя делать. Христианство – это любовь, многие христиане это понимают. Я много говорить не буду, я не богослов. Это прежде всего любовь, милосердие – для меня и для многих из нас – понимание, прощение. Ты знаешь, я человек гневливый, и много лажи было, много людей – ну грешен – оскорблял, много сделал неправильных поступков, много лиц начистил. И если бы не православие, которое мою казацко-татарскую стихию умиряет, было бы куда хуже… И всем желаю этого. И не ищите врагов, враг – в нас, в нашем сердце.

– Многие люди вполне искренне говорят, что Pussy Riot возвели хулу на Господа, разве ж это не самое страшное преступление, разве не следовало их покарать?

– Ну храм ведь это же не морг, ребята. Я когда наблюдаю, как некоторые испуганно так заходят первый раз в храм с постными такими лицами и ожидают увидеть что-то страшное, какие-то кучи трупаков… И с постными такими лицами стоят. А ведь это праздник на самом деле – храм Божий. Там и песни петь можно. Но не нужно, наверное. Мне всегда радостно в храме. Я слово придумал в свое время «единочество» – какое-то ощущение великого единства с этим миром. Ты достраиваешь этот Божий мир, чудесный, замечательный, все дороги перед тобой открыты. И то, что душа бессмертна, – это тоже важно для нас. А когда нас загоняют в этот предметный мир, где все имеет начало и конец, все бессмысленно тогда… Бессмысленно все, и даже наш разговор, если Бога нет.

– У тебя ведь был, я ничего не путаю, концерт в Александро-Невской лавре?

– В самой лавре не было. У меня недавно был благотворительный концерт в семинарии. Мы как раз поддерживали фонд, который работает с наркоманами и алкоголиками. Я поддерживаю любые, как говорят, движухи, которые помогают людям. Ну, стараюсь. Если есть время и силы, мы, группа ДДТ, поддерживаем.

– А закон следует принимать, предусматривающий ужесточение ответственности за оскорбление чувств верующих?

– Нет.

– Почему?

– Это война. Это движение православия в сторону войны. Не нужно этого. Вообще, политический ислам и зарождающееся политическое православие – это чудовищные вещи. Ребята, бойтесь этого, это ужасно. Любовь, только любовь. Это очень интимное, нежное, глубокое чувство – вера. Вера – это очень тонкое, очень глубокое чувство. И достаточно тайное. Вот так.

– Давай в режиме блиц, вопросы, которые тебе задали через «Твиттер». Почему так редки съемки в кино?

– Я не знаю, почему. Потому что я занят своим делом, пою песни. Мне Господь дал голос, это немало. Нет у меня никакой другой работы.

– Верит ли Юрий Юлианович в конец света?

– Конец света – он в отдельно взятой башке. Выйдите на улицу вечером в каком-нибудь там рабочем квартале, вы увидите эти концы света, которые бродят и смотрят на вас холодными глазами с прищуром. И не только в рабочем квартале. И в каком-нибудь клубике модном. Вот это концы света, а их очень много среди нас бродит, трупаков этих. К сожалению. Но они в этом, наверное, не виноваты, опять же я скажу с любовью, это их беда, а не вина. И осуждать не будем.