Из портала телеканала «Культура»;

85 лет назад родился Мераб Мамардашвили

15.09.2015

Мераб Мамардашвили – выдающийся философ второй половины XX века. Блестяще образованный, он владел пятью европейскими языками, которые выучил сам – его одарённость поражала. Главной темой исследований ученого был феномен сознания. Философствование Мамардашвили, порой, называли «сократическим». Он читал много лекций, но при жизни его работы почти не публиковались. Тем не менее, они значительно повлияли на развитие независимой философской мысли в стране. Сегодня исполняется 85 лет со дня рождения Мераба Мамардашвили.

Мераба Мамардашвили при жизни практически не издавали, но он повлиял на целое поколение советских интеллектуалов «воздушно-капельным путем» - читал лекции, проводил встречи. Считал философию размышлением вслух. «В том числе поэтому его сравнивали с Сократом», – объясняет Нелли Мотрошилова, автор книги о философии Мамардашвили. 

«Известен он, главным образом, не по тем книгам, которые написал, а он их написал. Но его неохотно печатали. Или совсем не печатали. И тогда он выбрал вот такой замечательный жанр лекций. Лекции были в поднадзорной Москве, в других городах. Но на них, что называется, приходила вся Москва. И также были учреждения, которые предоставляли ему трибуну», - добавляет Нелли Мотрошилова. 

<…>

Мамардашвили говорил: «Философия – это свобода, сознание – это свобода». Он преподал урок, как мыслить свободно в обществе сплошных запретов.

К 85-летию со дня рождения философа и мыслителя Мераба Мамардашвили наш телеканал покажет документальный фильм из цикла «Острова». Смотрите в эфире в 21:15.

**

Из портала телеканала «Культура»;

85 лет со дня рождения Мераба Мамардашвили

Документальный фильм «Острова» (15 сентября, 21:15) снят в жанре телевизионных мемуаров. Об одном из ярчайших отечественных мыслителей и философов ХХ века вспоминают друзья и коллеги: Юрий Карякин, Юрий Левада, Отар Иоселиани, Борис Грушин, Паола Волкова, Александр Пятигорский, Владимир Лукин, Надежда Колумбус, Сандро и Ирина Твалчрелидзе, однокурсник Эдуард Иванян, сестра Иза Мамардашвили. Включена запись с Эдуардом Шеварднадзе. «Он был очень жестким и принципиальным человеком, не уступавшим в спорах, если он был уверен в своей правоте и обоснованности своих суждений. А он, как правило, был уверен всегда. С ним было трудно общаться, очень немногие получили доступ к его душе, до его сути удалось докопаться единицам», – рассказывает его однокурсник Эдуард Иванян. Фильм позволяет еще раз вспомнить человека, чья судьба была неразрывно связана с историей нашей страны, ее наукой и культурой. Использованы уникальные материалы из личных архивов, семейной хроники.

*
Мераба Мамардашвили называли грузинским Сократом. Масштаб его личности и философских интересов простирался далеко за пределами и его родной Грузии, и всего постсоветского пространства. При этом письменных трудов после себя выдающийся философ почти не оставил. При жизни его работы почти не публиковались «по идеологическим соображениям», во многом в этой связи он и писал сравнительно мало. Его наследие – это интервью для журналов и телевидения, беседы, лекции и доклады на различных конференциях и круглых столах, магнитофонные записи которых были расшифрованы и опубликованы уже после его смерти. Круг его интересов был очень широк: от античности и философии Канта до эстетики и литературоведения. «Я могу вам признаться, что одной из причин, по которой я стал заниматься философией, была совершенно мне непонятная и приводящая в растерянность слепота людей перед тем, что есть. Стоят нос к носу с чем-то и не видят этого!», – говорил Мамардашвили.
На его лекции невозможно было пробиться. Нестандартный взгляд на мир – всегда представленный в неординарной форме – привлекал многих слушателей не только в Москве и Тбилиси, но и в Риге, Франции, Германии и США. Именно Мамардашвили первым заговорил на несоветском, европейском философском языке; он в личном качестве прорвал железный занавес сознания, который был куда более непробиваемым, чем занавес политический. У Мамардашвили было много учеников не только в среде ученых, но и среди тех, кто не имел к философской науке никакого отношения, но старался не пропускать лекции ученого, и среди деятелей кино. Целое поколение современных режиссеров помнит лекции, которые Мераб Мамардашвили читал во ВГИКе в конце семидесятых.
*
Мераб Мамардашвили родился 15 сентября 1930 года в Грузии, в небольшом городке Гори. В этом же городе родился Сталин, и этим фактом Мамардашвили совсем не гордился. «Более резко настроенного человека против режима я не встречал в жизни, – отмечал Борис Грушин. – Что меня поражало больше всего, он не менялся. Он как приехал со сложившейся программой отношения к жизни, таким и оставался до конца». В 1949 году Мамардашвили поступил в МГУ на философский факультет. В стране, где не было ни малейших предпосылок для формирования философского сознания и философского языка, в трудные послевоенные годы, на фоне сложной политической ситуации начался подъем философского образования. На одном курсе с Мерабом Мамардашвили учились Карл Кантор, Юрий Левада, Юрий Карякин, Борис Грушин, Георгий Щедровицкий; чуть старше – Александр Зиновьев, Эвальд Ильенков, чуть младше – Нелли Мотрошилова, Эрих Соловьев. Вместе они сыграли важную роль в развитии философской мысли в СССР.
Но Мамардашвили всегда был чужим в советской стране. Недаром он говорил: «Страшно не жить во сне. Страшно проснуться в чужом сне». Попытка без разрешения властей продлить командировку в Париж дорого ему стоила. Почти на двадцать лет он, ученый с мировым именем, стал невыездным. Перед ним стоял выбор: прощаться с профессией и уходить в диссиденты, прощаться с отечеством и уезжать в эмиграцию. Об эмиграции не было и речи. «В отличие от меня Мераб был человеком семьи и семейного долга, – вспоминал Александр Пятигорский. – Как бы пошло это не звучало, но он все-таки был воспитан Кавказом. Как он мог уехать от больной сестры и старой матери? Исключено!»
Он остался и продолжил работать. И на какое-то время судьба подарила ему возможность комфортно заниматься главным делом жизни. Мыслить. И, следовательно, как учил Декарт, существовать. В 1980 году Мераб Мамардашвили уезжает в Тбилиси, где дышится чуть легче, где есть Институт философии, в котором он работал и читал лекции, где Эдуард Шеварднадзе, по его мнению, действует умней и осторожней, чем обычные советские начальники, где друзья, встречи, беседы помогают прикрыть ощущение исторической беды, которая уже надвигалась. «Мы не извлекаем опыта. И все, что с нами происходит, повторяется бесконечно. Все заново и заново мы делаем одну и ту же ошибку. Очевидно, не существует структуры, в которой мы раз и навсегда извлекли бы опыт из того, из-за чего нам приходиться раскаиваться. И если этого не сделать, то мы вечно будем ходить по кругу. В российской истории вовсю гулял гений повторений, дурных до тошноты». Идеи Мамардашвили, которые помогали удержаться в противостоянии со временем, оказались в реальности нежизнеспособны в пределах реальной истории. «Ничто не дается человеку просто так, все, что существует и происходит, не дается мне просто так. Существование – это нечто такое, что вечно движется по неровным горным уступам человеческих усилий. Если этого не происходит, если человек устал, то любой человек и всякая цивилизация разрушаются».
Мераб Мамардашвили скоропостижно скончался в 1990 году от сердечного приступа в терминале аэропорта Внуково, направляясь в Тбилиси. «Путь домой философа в чистом виде, без прикрас и цветов. Только скорбь», – вспоминала впоследствии Ирина Твалчрелидзе.

**

Из журнала «The New Times» (№ 29/378):

Андрей Колесников

МЕРАБ МАМАРДАШВИЛИ: ОПЫТ СВОБОДНОГО МЫШЛЕНИЯ

<…>

Против социальной алхимии
Мераб Мамардашвили считал, что в философии нет плагиата — просто потому, что разные люди могут иногда мыслить одинаково. Наверное, все-таки в этом была доля снисходительно-веселого лукавства. Ведь попробуй плагиировать Сократа. Попробуй плагиировать Мераба — у него не было философской системы, которую можно уместить в параграфе учебника, и свои мысли он чаще всего излагал устно. И попробуй вставь его мысль в диссертацию депутата Госдумы РФ! Мамардашвили — единственный советский публичный интеллектуал мирового уровня. Он и жил-то в контексте не русской или советской, а именно мировой философии — в основном во французской, итальянской, английской языковой среде, потому что говорил и читал на этих языках.
Для советской интеллигенции он был своего рода поп-фигурой. Вероятно, из-за своего «сократизма», устной традиции передачи философского знания: пленки с его лекциями ходили так же, как записи песен Окуджавы, Галича, Высоцкого. Их творчество было способом критического осмысления действительности, а лекции Мамардашвили оказывались такой же попыткой публичного мышления, только в другой форме. Что само по себе было фрондой в ситуации доминирования негнущейся государственной идеологии.
Хотя инвективы в адрес господствующей идеологии Мамардашвили считал своего рода оксюмороном. Функция идеологии — «клеить», держать и не столько сохранять, сколько охранять сложившийся социальный порядок. Не принимая этого порядка, оставаясь свободным человеком, Мераб Мамардашвили в то же время относился к нему спокойно-аналитически, попыхивая трубкой и иронически глядя сквозь толстые стекла очков.
Заметим попутно, что «общественно-политическую» мысль, в том числе русскую и советскую, философ оценивал как социально-утопическую, называл ее социальной алхимией, которая не в состоянии адекватно описать действительность или извлечь уроки из истории, потому что все тезисы и термины ее предустановлены, заранее доктринально сформулированы.
В записных книжках Мамардашвили есть важное замечание: «Всякая идеология доходит в своем развитии до такой точки, где ее эффективность состоит не в действии того, что она говорит, а в том, что она не дает сказать». Особенно если идеологии и сказать-то уже нечего.

Без «отличительного колпака»
В середине 1980-х Мамардашвили ушел в подробный философский разбор прозы Марселя Пруста. Казалось бы, где Пруст, Декарт, Кант, а где советская власть? Но вот за эту самую способность мыслить — не антисоветски, а просто несоветски — Мераб Мамардашвили и был изгнан со всех своих работ в Москве и провел последние десять лет жизни, с 1980 по 1990-й, в Тбилиси, в неотапливаемом доме на проспекте Чавчавадзе, в комнате, выходящей огромным окном во двор. Окном, из которого по сию пору льется, как в стихотворении Арсения Тарковского, «вечерний, сизокрылый, благословенный свет», узнаваемый даже на фотографиях философа.
И в то же время размышление о Прусте стало возможным потому, что советская власть, озабоченная подавлением прямого политического несогласия, упустила другое: возможность глубины. Можно было изучать Канта, Декарта, античную философию. Но и думать по поводу Канта, Декарта, античной философии. Что само по себе точило изнутри политический режим: когда начинаешь думать глубоко, видеть второй, третий слой — это вдруг становится опасным для основ системы.
Мераб Константинович называл себя метафизиком, как бы говоря: занимаюсь самыми глубокими вещами, не ищите во мне поверхностного и политического. Он был одиночкой, индивидуалистом, отчасти поэтому не мог стать диссидентом — принципиально не принимал подполья, считал, что культура может быть только открытой. «Уважение законов и отсутствие желания обязательно носить какой-либо отличительный колпак и ходить на манифестации протеста всегда давало и даст, представьте, возможность свободно мыслить», — почти запальчиво отвечал он на вопросы читателей журнала «Юность» в 1988 году.
Он и здесь шел против течения, придерживаясь почти набоковской позиции неучастия в клубах и кружках: «Не участвуй в этом ни «за» ни «против» — само рассосется, рассыплется. Делать же нужно свое дело, а для этого следует признать право на индивидуальные формы философствования».

Взаимная индукция мысли
Мамардашвили — из послевоенного поколения выпускников философского факультета МГУ, с которых в СССР началась собственно философия, в отличие от советской философии как части идеологии и агитпропа. Ну и отпочковавшаяся от нее социология: Борис Грушин и Юрий Левада заложили фундамент и основали традицию.
Мамардашвили неоднократно подчеркивал важность 1950-х, когда на философском факультете МГУ появился, по его словам, «некий духовный элемент». Идейно Мерабу не был, например, близок гегельянец и марксист Эвальд Ильенков. Но с ним у Мамардашвили возникала, по его определению, «взаимная индукция мысли».
Комфортную для мысли среду создавали философы круга Института философии АН СССР и журнала «Вопросы философии» при главном редакторе Иване Фролове — именно в этой команде замом главного работал Мамардашвили, а заведующим отделом зарубежной философии был писатель Владимир Кормер, автор выдающегося романа «Наследство» о диссидентской и подпольной среде позднего совка.
Статус полуофициального гуру стал едва ли не общепризнанным в годы перестройки. Но и в перестроечный стиль мышления Мамардашвили не очень попадал. Когда все вокруг сходили с ума от обрушившейся свободы, кидались из крайности в крайность, превращаясь то в поверхностных демократов, то в неофитов-охранителей (трагическая история, произошедшая с Александром Зиновьевым), казалось, единственным трезвым человеком оставался Мераб.
И не просто трезвым: он был не русским, не грузином, он был и оставался гражданином мира, как и надлежало философу европейской традиции и мирового масштаба. Он и для тогдашней Грузии оставался чужим, да отчасти остается и сегодня. Антифашизм и антисталинизм Мамардашвили сочетались с антинационализмом. Его слова об истине, которая выше нации, и о том, что, если народ пойдет за Звиадом Гамсахурдиа, он пойдет против народа, — стали классикой. Общение с нацией обернулось настоящей драмой. И стоило ему конфликта со звиадистами, нервов и расстроенного здоровья.

Усилие
Одно из главных понятий философии Мамардашвили — усилие. Для философа человек — «это прежде всего постоянное усилие стать человеком», «человек не существует — он становится». Культура — «это усилие и одновременно умение практиковать сложность и разнообразие жизни». То же — и история. И все это налагает на человека ответственность — не стать варваром. Для того чтобы не стать варваром, тоже надо прилагать усилия: «Человек только тогда фигурирует как элемент порядка, когда он сам находится в состоянии максимального напряжения всех своих сил».
Сознание меняется только там, «где была проделана работа». Ничего просто так, само собой, не возникает. Например, «случился» в европейской истории опыт представительной демократии, что могло закончиться ничем. Но была проделана работа. В России же «не случилось так, чтобы возникла артикулированная форма выражения, обсуждения и кристаллизации общественного гражданского мнения». <…>

25 ноября 1990 года друзья Мераба Мамардашвили Лена Немировская и Юрий Сенокосов, в квартире которых он всегда останавливался в Москве, проводили его в аэропорт — философ с тяжелым сердцем улетал в беспокойный Тбилиси. В накопителе Внукова он умер.
<…>

**

Из портала радио «Свобода»:

Юрий Вачнадзе

ГРУЗИНСКИЙ СОКРАТ

К 85-летию со дня рождения Мераба Мамардашвили

15.09.2015

Выдающемуся грузинскому философу Мерабу Мамардашвили 15 сентября исполнилось бы 85 лет. Символы и парадоксы были спутниками жизни Мераба (в Грузии известных людей упоминают по имени). Даже место его рождения – маленький грузинский городок Гори – выглядит некоей усмешкой фатума: там же родился один из самых кровожадных тиранов в истории человечества Иосиф Сталин (в детстве и юношестве Сосо Джугашвили). Оба – грузины, оба прожили большую часть жизни в России. Первый был пророком свободы, второй – вождем коммунистов, на совести которого десятки миллионов жизней ни в чем не повинных людей. Забавная деталь: оба курили трубку…

Ни Мамардашвили, ни Сталин не укладываются в прокрустово ложе формальных исторических дат – с той лишь разницей, что известный философ почти забыт на родине, в Грузии, где он покоится на обычном тбилисском городском кладбище, в то время как прах его грозного соотечественника хранится в стене пантеона на главной площади России. Похороны Сталина были едва ли не самыми пышными в истории ХХ века, тело Мамардашвили, скончавшегося 25 ноября 1990 года в московском аэропорту Внуково, везли домой из тбилисского аэропорта в открытом кузове грохочущего грузовика (вспомним телегу с телом "Грибоеда" и вагон из-под устриц с телом Чехова). 

Даты рождения и кончины Мераба, 15 сентября и 25 ноября, видимо, не случайно приходятся на осень – время прощания с солнцем, светом, когда впереди тяжелая зима тягостных испытаний, "зима тревоги нашей".

Смерть обоих, и философа, и тирана, не была естественной: один погиб от душевных ран, нанесенных несправедливым и жестоким обществом, второй был уничтожен своим же окружением. Никто из ИЗВЕСТНЫХ грузинских скульпторов не пожелал создать памятник своему выдающемуся соотечественнику, и сейчас в центре Тбилиси на неприметном пятачке,  меж каменными громадами домов, за строительной изгородью стоит  скромный памятник Мерабу, подаренный городу знаменитым скульптором Эрнстом НЕИЗВЕСТНЫМ. Еще один символ: рядом с памятником стоит здание бывшего института марксизма-ленинизма-сталинизма, с фасада которого после падения СССР сбросили барельеф Сталина.

В то время как многие правоверные коммунисты в России по сей день молятся на вождя народов, идейные противники Мамардашвили в Грузии из-за его работы в издававшемся в Праге международном журнале "Проблемы мира и социализма" именуют философа российским агентом, забывая о знаменательных словах, сказанных им еще в период советской империи: "Поле, в котором мы живем, нетрадиционно и чуждо нам. Это поле русской власти, которое было создано в ХVI веке и усилилось во время советской власти. Основной его идеей является то, что государство стоит выше всех и всего, человек – ничто, если он не слуга государства или государственной идеи…" И еще: "Конфликт с русскими не национальный, а политический. Меня, например, можно обвинить в прорусских настроениях, так как я говорю по-русски без акцента, а это уже дурной знак. Я долго жил в России и много пишу не только по-грузински, но и по-русски. Но во мне намного сильнее антирусское начало, чем в наших антирусских политиках, поскольку они слишком сосредоточились на зависимости от внешнего врага. Это зависимость политической ненависти. С этим надо решительно порвать". ("Жизнь шпиона", стр.350-351).

Пророчески описанную им картину социальных бедствий и духовного обнищания философ связывал с обрывом цивилизационных нитей, самих цивилизационных основ жизни. Мамардашвили реально олицетворял собой то, что позже, на одном из международных форумов провозгласил покойный Зураб Жвания: "Я грузин – и, следовательно, европеец".

Вот что писал Мераб Мамардашвили о своем великом предшественнике: "Илья Чавчавадзе был европейской личностью, и автономное пребывание внутри России для него имело смысл лишь как путь к воссоединению с Европой. Историческое предназначение Грузии европейское, в силу того характера, какой имело наше первохристианство. От этой судьбы не уйти – необратимо то, что грузин не может не хотеть быть свободным и независимым в государственном отношении. Мы можем погибнуть, но если мы есть, мы должны эту судьбу выполнить". И еще Мераб предупреждал: "Если мы будем  "собирать" новое мышление из старых представлений, тогда с точностью копии повторим все структуры тоталитарной системы, и слепые вновь поведут зрячих, сгорбленных в знак всеобщего и полного повиновения. Захотел вождя? Осторожно. Знай, это рабство". Непохоже, что кто-нибудь в Грузии прислушался к этим словам.

А что же Россия? И вновь Мамардашвили: "Сохраняются остатки русской традиции невозможности автономного существования социальных сил помимо государства и власти. По такой же структуре происходит ее непосредственная, неполитическая (и этим еще более опасная) реакция на национальные проблемы. Национальная независимость – это автономный феномен, который воспринимается как опасность и враг... Русские чувствуют опасность перед чем-то, что является существующим само по себе, и в них возникает агрессивная обида, основным элементом которой является то, что кто-то для себя чего-то захотел. Если русский народ сам не преодолеет эту структуру, Россия затонет..."

Философствование Мамардашвили принято называть "сократическим" – он, как и Сократ, за небольшим исключением, не оставил после себя письменного наследия. Между тем, в свете происходящих ныне в мире едва ли не апокалиптических событий, собранные по крупицам его высказывания, записи лекций и интервью нуждаются в новом, поистине современном осмыслении. В частности, это касается понятия свободы и независимости. По-грузински свобода – "тависуплеба", что в переводе означает "принадлежать себе", т.е. быть независимым: для грузин эти два понятия едины и неразделимы. Вот, что писал Мераб: "Я использую слово "независимость" в простом значении, которое не имеет ничего общего с экономической или культурной автаркией, т.е. с тем, чтобы отмежеваться от всего и быть отдельно. Разумеется, Грузия не будет независимой в том смысле, что ей не понадобится ничего чужого: ей понадобятся и нефть, и многое другое. Независимость подразумевает такую свободу, когда ты сам распоряжаешься собой, сам управляешь своей деятельностью таким образом, как ты понимаешь ее смысл, как этого требует дело".

Идею индивидуализма и независимости человека философ называл возрожденческой. Он был одним из немногих в советской империи, кого можно было бы назвать "современным мыслителем" в европейском, западном смысле. Мамардашвили видел такое мышление в прозе трех великих ХХ века – Джойса, Кафки и Пруста. По свидетельству жившего в Лондоне близкого друга и соавтора Мераба, профессора Александра Пятигорского, Пруст был ближе ему как "южанин южанину". Именно за такую независимость боролись и отдали свои жизни Звиад Гамсахурдиа, Мераб Костава, Гия Чантурия, Зураб Чавчавадзе.

Здесь нельзя не упомянуть об отрицательной реакции сторонников первого президента Грузии Звиада Гамсахурдиа на высказывание Мамардашвили о том, что Истину он ставит выше Родины. Не вдаваясь в многословную дискуссию, можно достаточно просто ответить на поставленные его оппонентами вопросы: дело в том, что для Мераба, как и для любого настоящего философа, Истина есть синоним Бога. К сожалению, никто до сих пор всерьез так и не проанализировал столкновение идей Гамсахурдиа и Мамардашвили. А стоило бы! Почти с уверенностью можно сказать, что, будь сейчас живы оба оппонента, они нашли бы важные точки соприкосновения – ведь и один, и второй боролись за независимость Грузии. Оба понимали эту независимость как свободу распоряжаться собой.

В последние годы жизни Мераб внимательно следил за происходившим на его родине и на всем постсоветском пространстве. Он успел нас предупредить: "Из любого экономического и финансового кризиса находится выход, антропологический кризис означает катастрофу". В свете нынешних событий в мире его слова выглядят пророческими.

В жизни, в человеческом общении Мераб был чрезвычайно артистичен и легок – ничего от традиционного образа сухаря-философа. Он собственным существом утверждал характеристику, данную им грузинскому характеру: "Я бы назвал это талантом, или талантом незаконной радости… Это особого рода трагизм, который содержит в себе абсолютный формальный запрет отягощать других, окружающих, своей трагедией… Звенящая нота радости, как вызов судьбе и беде. Существует один такой опыт: грузинский".

На своих лекциях Мамардашвили, с интонацией и богатым обертонами голосом, подобно сиренам из древнегреческих мифов, постепенно, исподволь завораживал слушателей, завлекая их в неизведанные дебри сознания. Нечто подобное происходило в свое время на концертах великого пианиста Софроницкого.

Может быть, единственный раз в жизни Мераба с его уст сорвались горькие слова: "Какая тяжелая страна, какая тяжелая страна… Но ведь душа бессмертна!" Это случилось перед роковой поездкой в Тбилиси, в московском аэропорту Внуково, где он принял свою мученическую смерть.

Сейчас, когда Грузия переживает трудные времена, спустя 25 лет после кончины философа, чаще всего приходят на память его слова: "Нашей исторической задачей, обязанностью является то, чтобы власть вышла на агору и предстала в истинном своем обличье".

См. также на портале радио «Свобода»:

Мераб Мамардашвили как философ поступка

Мераб Мамардашвили, гражданин мира

 Философ, похоронивший империю: Мамардашвили и СССР