См.: Ольга Крокинская. Социобиотика и социокультура (Глубинные смыслы социальной  жизни). LAP  LAMBERT Academic Publishing, 2012

(Издание зарубежное. Книга мало доступна российскому читателю. А. А.)

О книге

Введение

В заголовок этой книжки вынесены два редких термина социологической науки – «социобиотика» и «социокультура». Сама их непривычность говорит о том, что они относятся к не самым явным фактам социальной жизни. Где располагаются эти неявные факты, как они выглядят, о чем говорят?

Мы хорошо различаем такие уровни мироустройства, как неживое и живое вещество природы (литосфера и биосфера), а также области, «поля» или тоже «сферы» социальной, культурной, политической, экономической жизни. В процессе познания мы дифференцируем картину внешнего мира, выделяя в нем некоторые сектора или сегменты, изучаем их, достигая некоторой степени определенности и в результате получаем более или менее четкий рисунок реальности, достаточно понятный, чтобы как-то в нем ориентироваться и как-то с ним взаимодействовать. Особенно жестко границы между сферами изучения проводит (и потом усиленно охраняет) наука, ибо только так она достигает четких и чистых результатов – каждая в своей отрасли, в своем сегменте, своими методами. Битвы, которые она ведет за границы своих предметов исследования, говорят об этом лучше всего. Однако, понимая, что при таком жестком разграничении теряются из виду целые классы явлений реальности, наука ищет их на границах искусно (и искусственно) разделенных явлений, ибо на этих границах тоже есть жизнь.

Научное познание таких пограничных областей рождает междисциплинарные исследования и новые научные отрасли. Здесь имеют право на существование такие форматы синтетических знаний, как, например, социальная психология и психологическая социология, как физическая химия и химическая физика, каждая со своей стороны соединяющие «края разрезов». Но прежде чем такие научные направления появятся, нужно выделить и увидеть тот особенный объект, который они будут изучать, и нужно его как-то назвать, обозначить. Никак не обозначенный, он ускользает от познания. «Флогистон», «бессознательное», «ноосфера» – вот примеры таких прорывных, брошенных вперед, еще до опыта существующих обозначений некоторой предполагаемой реальности, которую потом, если повезет, наука может обнаружить. Теория флогистона, не найдя соответствующего вещества, все же привела к открытиям в области химии горения и немало способствовала становлению химии как науки; понятие бессознательного в психологии, культурологии, социологии, обладая очень высокой объяснительной способностью, так и обходится без релевантного субстрата. В наши дни

обретает реальные черты философская идея ноосферы В.И.Вернадского: мы учимся думать о ней как о возможном средстве решения важнейших проблем человечества и, возможно, уже видим ее в лице Интернета, этой всемирной виртуальной сети человеческих миров, мыслей, чувств, а может быть, и коллективного разума краудсорсинга.

Итак, чтобы увидеть нечто скрытое, неизвестное, нужно прежде предположить его существование и как-то назвать, обозначить – таков парадокс познания. Иногда это удается сделать с помощью образов, метафор и других первичных концептуализаций, которые в дальнейшем могут превратиться в полноценные гипотезы.

В этом смысле термины «социобиотика» и «социокультура» тоже можно понимать как первичные концепты, позволяющие уловить некую реальность на границах, в первом случае, биологического и социального, во втором – социального и культурного. Как кентавры или химеры, такая реальность обладает двойственной природой, и мы должны увидеть факты этого двуединого состояния. Первое понятие очень мало концептуализировано, второе проработано лучше, но все-таки еще полной ясности не имеет.

«Биотическую» ипостась общества выделяют в социальном устройстве Роберт Парк, Питирим Сорокин, Толкотт Парсонс. Опираясь на их представления, мы можем понять ее как уровень обыденной жизни, который соединяет человека с природными явлениями, создавая формы своеобразного симбиоза и диктуя обусловленные природной неизбежностью формы социального бытия. «Социокультурную» ипостась мы различаем в

общественной жизни тоже с легкой руки Питирима Сорокина, и тоже понимаем как синтетическую категорию. Однако, в отличие от «социобиотики» она, напротив, используется чрезвычайно широко – настолько широко, что, кажется, теряет собственное, вмененное ей, значение. Как минимум, это указывает на очень нестрогий характер термина. Интересно и то, что он используется почти исключительно в грамматической форме прилагательного, что закрепляет за ним несколько служебный характер. Действительно: слово прикрепляется буквально ко всему, что попадет под руку. В современной литературе мы легко находим «социокультурный процесс», «социокультурную деятельность», «социокультурный проект», «подход», «менеджмент» – все, что угодно, только не то, что является собственно «социокультурой». Иными словами, мы видим «социокультурное» как означающий элемент описания явлений и не видим его в форме означаемого, то есть самого явления. Получается, что «социокультура» как явление почти никак не концептуализирована, не «схвачена», не узаконена. Однако, надо пытаться это сделать, ведь на какую-то глубинную интуицию исследователей оно отвечает.

Можно попробовать сделать это с помощью идей Карла Мангейма, Михаила Бахтина, Фридриха Тенбрука и других ученых о том, что культура должна быть понята не только как универсум значений, выработанных человечеством, но, напротив, как социально специфическое и ситуативное образование, смыслы которой не самодостаточны, а зависят от социальных позиций ее носителей и руководят их пониманием реальности. Это культура, значимая для этой и только этой ситуации, этих и только этих сообществ, обладающая действенной и объяснительной силой для этого и только этого социума. Это культура, призванная на службу социума, и в этом случае, может быть, ангажированная культура.

Итак: термbном «социокультура» (и «социокультурное», конечно, тоже) мы далее будем обозначать такие общественные формы, в которых культура 1) выступает не только как совокупность значений и смыслов, но как их социальная практика; в которых она 2) становится «непосредственной производительной силой», создающей общество и контролирующей его историю; в которых 3) социум как структура и непрерывная структурация, с одной стороны, и культура как смыслообразующая деятельность общества, с другой, – есть две взаимно воссоздающие друг друга силы. Иными словами, мы будем понимать «социокультуру» как взаимообусловленное производство структур и смыслов общества.

Книжка, которую Вы держите в руках, ставит своей целью первичное описание гипотетически сконструированных явлений, предположительно имеющих место в социальной реальности и раскрываемых на основе результатов социологических исследований. Автору кажется, что распознавание неявных состояний и фактов общества, лежащих на потаённых уровнях неимоверно сложно устроенной социальной жизни, поможет лучше понимать многое из того, что с нами происходит. А может быть, и подскажет, как действовать.

Автор выражает признательность коллегам – профессору, доктору социологических наук, Зинаиде Васильевне Сикевич, доценту, кандидату психологических наук, Юлии Альфредовне Поссель, а также нашей помощнице Наталии Константиновне Лариной, в маленькой, но дружной компании с которыми осуществлены представленные в этой книжке проекты.

Глава 1. Эволюционная эвристика на сегодня и на каждый день.

Общество как процесс

Строго говоря, никакой статики у общества нет. Даже в периоды стабильного функционирования и полного равновесия оно «живет и движется», так как осуществляет воспроизводство – трансляцию культурных образцов. В ситуациях социальных изменений общество тем более не статично. Значит, оно может и должно рассматриваться не только как структура, но и как процесс, точнее, совокупность огромного множества процессов. По типу протекания они различны: это спонтанные, самосовершающиеся, «естественные» – и целевые, проектные, «искусственные» процессы (Г.Саймон, Б.М.Кедров, Г.П.Шедровицкий, Э.Г.Юдин, Ф.И.Гиренок, А.В.Тихонов). На микроуровне, в хаосе социобиотики (Р.Парк, П.Сорокин), очевидно, господствуют «естественные» процессы, тип их существования – самоорганизация, развитие идет через спонтанное самоизменение, мутации и отбор, на макроуровне, в институциональной организации, ведущее место занимают «искусственные» регуляторы – целеполагание, контроль, управление. Здесь развитие происходит с помощью реформ и других инноваций. Через «естественные» процессы проявляется «биоподобная» ипостась общества или собственно социальная Жизнь, через «искусственные» – его целерациональная, цивилизационная ипостась. В первом случае функционирование подчиняется логике организма, во втором – логике механизма. Таким образом, общество можно понимать как двуприродный «естественно-искусственный» или «искусственно-естественный» объект, а точнее – процесс. Абсолютизация одной его сущности, «естественной», т.е. полное высвобождение стихийных процессов, влечет за собой хаос и распад, абсолютизация «искусственной» стороны – застой и деградацию.

Социальная эволюция идет на материале человеческих культур. В ней наблюдаются как многообразные, самобытные, уникальные формы (их предлагают видеть теории мультилинейной эволюции – М.Салинс, Э.Сервис), так и некоторые генерализованные тенденции, всеобщности (их подчеркивают теории эволюционных универсалий – Т.Парсонс, Н.Н.Моисеев). Вследствие культурной диффузии глобального масштаба наряду с мультилинейными траекториями формируется процесс, в котором носителем признака и 8 элементарной единицей социальной эволюции выступает все человечество.  Социальная эволюция не имеет цели и предопределенных состояний. Она носит, в конечном счете, вероятностный характер, протекает как в макро-, так и микроформах. На макроуровне идут институциональные изменения и более сильна «искусственная» регуляция, на микроуровне – изменения в поведении, мышлении и деятельности людей, более сильна регуляция «естественного» типа. Микроизменения могут составлять поддержку институциональным переменам, могут препятствовать им, а могут быть и достаточно безразличны.  Периоды стабильности и постепенности микроизменений, на протяжении которых законосообразно действуют системные ресурсы каких-то социальных парадигм, и для объяснения которых вполне применимы подходы социологического объективизма, рано или поздно в результате исчерпания системных ресурсов прерываются макробифуркациями, проходят через системные кризисы и масштабные структурные перестройки. В переходные периоды идет становление нового качества социума и культуры, которое формируется в режиме абсолютной уникальности и абсолютной конкретности событий (И.Валлерстайн). На это время воцаряется постулат социологического субъективизма: «каковы люди – таково общество», то есть, в известном смысле: «что вырастет – то и вырастет». Всегда непредсказуемая сумма воздействий целесообразных «искусственных» и культурогенных «естественных» факторов (традиции, преемственность, наследственность), в конечном счете, ведет к трансформации – такому изменению, которое не разрушает самобытной идентичности культуры, но развивает ее на базе имеющихся предпосылок.  В социальном смысле бифуркация – это, конечно, не «точка», а довольно длительный период, «переходный модуль», предназначенный для выработки следующих структурных форм. Здесь возникают и абсолютно новые приспособительные элементы, технические и поведенческие гаджеты с повышенной функциональностью, и актуализируются все прошлые эволюционные достижения и наработки. Переход наполнен архетипами чуть ли не всех пройденных человечеством эпох. В этом смысле он похож на супермаркет запчастей, вырванных из своих материнских плат и поступивших на распродажу в формате second hand. Ни о чем нельзя сказать, пригодится оно или нет, но пробовать будут всё, и отбор пойдет быстро, потому что архетипы second hand также повышенно функциональны, как и гаджеты современности, так как на Переходе они лишены «бэкграунда» – своей формационной основы, базы, обоснованности и обусловленности, вытекающей из общих структур и правил той или иной эволюционной формации. Например, совсем нетрудно представить себе флэшмоб на тему «Назад к природе». Этот призыв Ж.Ж.Руссо сегодня явно популярнее, чем во времена своего автора. В поисковой системе Google на него предлагается более  миллиона ответов в контексте от самых модных диетических продуктов до устойчивого тренда перемены местожительства в мегаполисах на жизнь в сельской местности, на природе.  На Переходе оживают все социальные формы, а виртуальная среда позволяет моделировать и синтезировать их, как угодно. Все сущее существует здесь в конкурентной среде. Все цивилизационные формы интенсивно мутируют, видоизменяются, сращиваются с чем-то или вытесняются.  Архетипические образования вступают во взаимодействие с образцами сиюминутного нормотворчества, и в этом ядерном синтезе возникает качественно иная, в высшей степени новая, полностью уникальная и полностью конкретная, адекватная времени и человеческим потребностям структура, имеющая шансы стать основной будущей стабильности. Социологи и эксперты рынка оперируют понятиями «конец знакомого мира», «ускользающий мир», «растекающаяся modernity», говорят о гигантских последствиях, порожденных непредсказуемыми эффектами «черного лебедя», «взмаха крыльев бабочки» и других микроимпульсов для макропоследствий (И.Валлерстайн, Э.Гидденс, З.Бауман, Н.Талеб, Б.Вильямс).  Конечно, из такого видения эволюции вытекает прогноз лишь весьма общего характера, когда о сколько-нибудь ясных макромоделях говорить не приходится. Понимание вероятностного характера эволюционных процессов вообще накладывает на такие прогнозы методологический запрет, поскольку понимает их как попытки предопределения и идеократического контроля возможного будущего – стратегию, в XX веке приведшую к социальной катастрофе строительства коммунизма по заранее заданному теоретическому плану. Возможно, единственно корректным прогнозом здесь будет глубокое, но грустное объяснение основ бытия: «Ничто не навсегда».  Эволюционное объяснение такого рода, вполне приемлемое ретроспективно, далеко не всегда может быть принято как объяснение настоящего. В настоящем, полном угроз и рисков, демонстрирующем неспособность государств и обществ контролировать социальные процессы и упреждать растущую незащищенность людей, наоборот, хочется контроля, полной управляемости и уверенности в будущем. Такие ощущения укрепляют интерес к концепциям и практикам гипертрофированной управляемости и предвещают существование наднациональных государств и всемирных правительств. Иными словами, с точки зрения критиков эволюционизма, современный мир дает слишком мало оснований для эволюционной интерпретации.

Общий смысл критики эволюционных теорий опирается, как правило, на представление об эволюции как улучшении и усовершенствовании общества в процессе его прогрессивного развития. Однако к сегодняшнему дню эволюционизм претерпел весьма глубокие изменения, чего критика, кажется, не замечает. Он отделил эволюцию от идеи прогресса (из-за его евроцентризма и целевых интенций) и отказался от идеи совершенствования как достижения полноты благ. И сделал это, надо сказать, раньше, чем достижение полноты благ в формах общества потребления обнаружило пределы своей экспансии, ныне наблюдаемые воочию.

Что же остается в концепции социальной эволюции, если из нее уходят не только идея целевого предопределения, но и идея совершенствования? Остается понимание эволюции вне каких бы то ни было ценностных рамок: как непрерывного и необратимого процесса увеличения сложности, многообразия, продуктивности и адаптивности форм существования человечества для обеспечения его жизнеспособности в ситуациях изменений. То есть она определяется не через указание на будущие формы общества или на перспективу прохождения каких-то закономерных стадий (общественно-экономические формации, индустриальное, постиндустриальное, информационное общество), а через процесс. В этом качестве эволюция может включать и социальные противоречия, и катаклизмы, и регрессивные тенденции – в частности потому, что ее единицей теперь полагается все человечество, а не отдельные его сообщества. Факты, приводимые критиками в качестве контраргументов, действительно трудные для объяснения с точки зрения прогресса (повышенные риски, незащищенность человека перед цивилизацией), а также субъектные влияния, могут в таком случае включаться в объяснительные схемы эволюции.

Такая эволюция говорит о способах, средствах, механизмах изменений, не вынося оценок ни текущим, ни грядущим состояниям, и не предопределяя их. Это более драматично, потому что более относительно. Человек в таком  процессе, действительно, менее защищен и «укоренен», менее обустроен морально и психологически. Что ж! Есть два пути: учиться жить в ситуации неопределенности, вырабатывая приспособительные средства – или ждать «безумца, который навеет человечеству сон золотой». Кроме того, эволюционные объяснения ни в коем случае не препятствуют социальной критике формирующихся явлений. Более того: учитывают и их влияние тоже.  Иными словами, идея социальной эволюции – не сладкая сказочка о движении к наилучшему социальному устройству. Ее реальное присутствие в нашей жизни проявляется не чем иным, как кризисами, и довольно жесткими.  Эксперты говорят даже не о выживании в кризисе, а о стратегиях существования в нем, т.к. считают это состояние длительным и, возможно, нормальным для какого-то следующего этапа эволюции. И судя по всему, это стратегии индивидуальные (лягушка в молоке. а не колонны на марше), в высшей степени креативные, требующие методологической гибкости, поливалентной компетентности, широкой вариативности проектов деятельности, а значит, свободы и автономии индивидуального поведения.  Иными словами, на всех уровнях требуется активно и ответственно действующий социальный субъект. И вместе с этим совершенно неслучайно растет запрос на мораль, на стратегическое поведение под контролем морали, т.к. сам кризис стал возможным во многом при ее ослаблении в современном обществе, да и синтез зачастую соединяет худшее прошлое с худшим настоящим, а не наоборот. О необходимости «реморализации» общества пишут У.Бек и Э.Гидденс.

Реальность эволюции

Очевидно, что сегодня мы имеем дело не только с теорией, но и с «практикой» социальной эволюции, ее реальными признаками. Именно с этой точки зрения трактуется то, что называют «всемирный финансовый и экономический кризис» 2008-2010 годов, и, похоже, верхнюю временнyю границу ставить ему пока рано. В 2011 году к нему присоединились «арабская весна» – волнения в странах арабского мира, и «американская осень» –движение «Захвати Уолл-стрит», направленное против действий финансистов и крупных корпораций, подхваченное многотысячными демонстрациями по всей Европе. Все это заставляет видеть разнородные события как факты более общего процесса, и все чаще эксперты говорят об этом как о признаках  радикальной смены цивилизационных форм существования человечества, его взаимодействий с окружающим миром, и в целом как о завершении господства модели мира, заложенной еще в эпоху Просвещения.  Если это так, то мы наблюдаем реальность эволюции, протекание ее процессов on-line во всех смыслах слова. Мы видим, как макро-изменения цивилизации осуществляются «снизу», когда люди приемлют или не приемлют те или иные структуры современного мира. И мы убеждаемся, что контролировать ее не удается. Хорошо это или плохо, но мы приходим к выводу, что управляемая эволюция, о которой мечтают идеологи современного абсолютизма, – это нонсенс.

Крайне интересна в этом смысле перемена риторики у некоторых действующих лиц ныне господствующей формации. В ней стали появляться концептуальные категории эволюции. Чтобы решать проблемы развития электронных медиа в XXI веке, Генеральный директор «Первого канала» Российского телевидения К.Эрнст изучает эволюцию человечества (1). Эксперты заговорили об эволюции политической системы страны, и вот уже замелькали газетные заголовки, ставящие рядом слова «Путин» и «эволюция». Запрос в поисковой системе Google с ключевыми словами «Путин-эволюция-политическая система» дает сегодня более 600 тысяч ответов. Не исключено, что таков новый экспертно-политический тренд. Пока в нем обозначена только постепенность изменений, но ведь изменений, а не консервации, так что это уже другой взгляд на процессы и перспективы. И, уж коли это началось, то свести явление исключительно к риторике не удастся.

Еще вчера власть сама себе казалась прекрасным инструментом для демиургии – целевого конструирования общественных институтов, политических партий, мнений, информационного пространства. Этот рецидив большевистского технократизма, где-то в мозговых штурмах экспертных групп породивший новые терминологические конструкты и новые попытки выстроить реальность «по понятиям» (гуманитарные технологии, культурные индустрии, новый индустриализм), на глазах иссякает, не давая никакого результата. Ибо его сметает со своего пути логика трансформации мира по другим законам, возможно, нам неведомым. От жажды конструирования мы (как страна, как историко-культурная сущность) снова, и быстрее, чем раньше, переходим к пониманию тщетности его претензий на эксклюзив. От гипертрофии «искусственного» регулирования движемся к признанию прав на развитие «естественного» типа – самодвижения культуры и общества в совместном процессе эволюционных изменений.

Итак: обращение к эволюционной эвристике для интерпретации процессов текущих социальных изменений современности обещает быть продуктивным, потому что она:

– учитывает необходимые для развития преемственность и прерывность;

– способна работать с процессами, т.е. изменениями, содержащими некоторый вектор;

– работать на микро- и макроуровне социальных процессов; увязывать микро- и макроуровни регуляции в единой объяснительной схеме;

– способна объемлющим образом интерпретировать как традиционные, так и инновационные, как спонтанные, так и управляемые, как объективные, так и субъективные, как сознательные, так и бессознательные предпосылки, явления, процессы и импульсы движения.

Однако что же за материя, среда или «социосфера» (в смысле В.Вернадского) является местом пребывания «низовой» эволюции, которая, в конечном счете, решает вопрос о формах настоящего и будущего?  Практический ответ на него дает социальная и гражданская активность людей, но теоретическая работа еще требуется. Применительно к социологии она будет касаться проблемы наследственности и изменчивости в культуре, а вместе с ней – идеи культурного программирования или «обреченности на культурный код», препятствующий развитию. Как броско сформулировал эту идею режиссер А.Кончаловский: «Культура – это судьба» (2).

Социобиотика или социальная Жизнь

Выше было предложено понимать селективную работу эволюции применительно не к социальным агентам, а к системам поведения, нормам и правилам. Задача данного раздела статьи – вписать в эти представления понятие наследственности, а вместе с этим выделить и описать форму социальности, в которой эволюция (наследование и отбор) совершается реально, то есть существует не как концептуализация процесса, которого никто не видел, а именно как зримый и ощутимый процесс, ряд вполне различимых событий.

Вводить в научный аппарат социологии строгое понятие наследственности, может быть, и не обязательно, хотя даже выдающиеся авторитеты не стесняются прямо говорить о наследовании приобретенных признаков в системах поведения (К.Лоренц). Можно по-прежнему пользоваться терминами «традиция», «историческая память», «преемственность», но для научного анализа они излишне метафоричны и не раскрывают существа последовательностей, ведущих к продолжению одних характеристик общества и исчезновению других. При этом искусственное насаждение каких-то традиций слишком часто сводится к конъюнктуре и формальности, что в целом оказывается очень далеким от живой жизни культуры и общества. Значит, надо искать некий слой явлений, в котором передача наследственного материала идет, как в природе, естественным путем.  Кажется, мы найдем искомое там, где границы упорядоченных социальных форм, хорошо очерченных в науке, исчезают. Спустившись туда с уровня организованных порядков, мы окажемся в потоке «живого вещества» социальной жизни. Назовем его «социобиотикой», потому что характер протекающих здесь процессов хорошо поддается описанию при помощи признаков «естественного» состояния социального объекта (разнообразие, изменчивость, способность реагировать, самодвижение, саморегуляция и др.) «Биотическую» ипостась (или субструктуру) социального порядка выделяют в общественном устройстве Р.Парк, П.Сорокин, Т.Парсонс. По мысли Роберта Парка, биотический уровень обыденной жизни соединяет человека с миром флоры, фауны, природных циклов и циклов жизни материальных предметов. Эти факты окружающей среды обладают собственной «тотальностью бытия», что требует от человека если не подчинения, то определенной меры уподобления этому бытию, каких-то симбиозов, «учитывающих» иную природу вещей в скоординированной с ними жизни людей. Бытие природы отображается в семантике культуры и сообщает организующие импульсы проведению.

Так, природные формы небезразличны «растущим на них» социальным формам. Прежде всего потому, что предметная среда и способы освоения  средовых ресурсов, то есть технологии человеческой деятельности и воспроизводящие их культуры вырабатываются именно по поводу имеющихся природных условий. Культурная и социальная регуляция на основе разных природно-климатических и ландшафтных особенностей может давать в результате столь различные социальные формы, как коллективистские цивилизации орошаемого земледелия и индивидуалистические общества охотников и собирателей. Через биотическую субструктуру – как через соединительную ткань между разными материями – в социальное бытие привносятся свойственные биосистемам массы самоорганизующегося стихийного движения. В социуме они так же, как в природе, носят волновой, циклический характер и наблюдаются в экономике, демографии, политике, социально-экономическом развитии и т.д. (Н.Д. Кондратьев, В.И. Пантин, В.В.  Василькова, И.П Яковлев и другие) (3). Таких симбиотических корреляций и коэволюций природного и социального бытия можно назвать немало.  Речь, однако, идет о том, чтобы выделить и описать сам социобиотический уровень общества как особую форму социального.  Попробуем «увидеть» социобиотику – и выяснится, что это можно сделать только внекатегориально: не поддаваясь давлению привычных социологических дефиниций, полагая прозрачными для взгляда даже очевидные признаки пола, возраста, статуса, профессии, образования и всего остального. Мы увидим то, что увидели бы, впервые ступив на территорию джунглей: все знакомое и незнакомое шевелится, жужжит, спешит, все вплетено в цепочки взаимозависимостей и вместе с тем каждая букашка «занята своим делом». Под этим углом зрения мы увидим в социальном пространстве поведение как таковое – массу движений и передвижений, непостижимым и (якобы) случайным образом переплетенных между собой.

Может быть, проще всего назвать все это «жизнью» и увидеть как способ существования «белково-ментальных» тел в социальном пространстве. Он равно распространяется на каждое человеческое существо, объединяет всех, независимо от дифференцирующих социальных характеристик, ибо всеми и каждым совершается множество мелких поступков, принимаются множество мелких решений по поводу повседневной жизни. Все человеческие существа каким-то образом действуют, и именно этим образом действий поддерживают свое существование и существование всех других социальных структур.

Мы видим микросоциальную реальность биотического типа –поток событий и явлений, текущий сквозь все границы и препятствия как тотальность и универсум человеческой жизнедеятельности.  Здесь происходит бессчетное множество микроскопических событий, в которых люди ведут себя так же естественно, как дышат, где они не контролируют этих своих действий каждый раз, когда их совершают, а значит, в некотором роде действуют неосознанно, хотя и «при участии» сознания. Эти нерефлексированные, не контролируемые специально, само собой разумеющиеся действия, одновременно и основанные на разумном решении, и произведенные как бы автоматически, составляют бездонную толщу микропроцессов, капиллярно тонких проводящих путей, позволяющих социальной жизни длиться. Привычка, обычай, ритуал, сама себе довлеющая, повторяющаяся обыденность, повседневность, «длительность в повторениях» и есть собственно социальная Жизнь – ее плоть, преобладающая масса ее плоти, лишь изредка нарушаемая столь же микроскопическими изменениями. На случайные или преднамеренные нарушения биотическая социальная реальность отвечает резким неприятием. Работы Г.Гарфинкеля по этнометодологии вскрыли фундаментальную миссию обыденных автоматизмов и ритуалов, состоящую в том, что они служат сохранности неких глубинных латентных порядков.

Действительно, любая институциональная организованность вырабатывает средства, способные подчинять человеческую спонтанность определенным правилам, тем самым ограничивая ее и придавая ей определенную форму. Социобиотика живет «сквозь» институциональные (административные, правовые, культурные) и другие системы организации, располагается «ниже» или «вне» этих уровней социального порядка (4). Она создает другие регулятивные средства, действующие не с помощью прямого управления или структурного принуждения, а путем повторений, микроизменений, проб и ошибок, привыкания, «обкатки» каких-то импульсов среды.

В социобиотике совершаются действия, обеспечивающие всю полноту повседневного существования людей. Это действия двух типов: повторяющиеся неизменными и включающие какие-то ситуативные модификации. Очевидно, что действий первого рода – обычных, привычных, таких, как вчера, таких, как всегда – неизмеримо больше, потому что именно они обеспечивают постоянство, связность и непрерывность социальной жизни.  Она может длится только потому, что не начинает каждый раз сначала. Тем величественнее выглядят все-таки происходящие общественные изменения –свидетельство возможности преобразования колоссальной толщи инертного вещества жизни.

«Объективируя» этот способ существования, пытаясь «схватить» его собственное, не зависящее от наблюдателя бытие, можно сказать, что здесь социальный признак живет «на человеческом материале», а человек – лишь проводник транслируемого во времени признака или характеристики. По аналогии с «эгоистичным геном» социобиолога Ричарда Докинза его можно назвать «эгоистичная норма» – образец поведения, существующий постольку, поскольку он навязан человеку воспитанием, идеологией, культурой и другими макроструктурами. Он транслируется в социуме до тех пор, пока он эффективен для данного устройства общества, и пока оно заинтересовано в его сохранении как правила, нормы, «обихода».

Социобиотика и организована нормативным образом. Начиная от поведенческих ритуалов в животных сообществах, закрепляемых самим по себе выживанием, и заканчивая социальным поведением человека, которое оформляется и закрепляется тоже в системах выживания. Для этого с древнейших времен и до наших дней с помощью обычая, права, морали и власти человечеством вырабатываются и кодифицируются нормы необходимого социального поведения. Как показывает историко-культурологический анализ, в первых памятниках права, варварских «правдах», фиксировалась не инициатива законодателя, предписывающего народу то или иное поведение, а квинтэссенция народного обычая, дотоле хранившаяся в изустной традиции, в речениях старцев и знатоков. Обычаи права считались при этом сакральными установлениями, чья сила заключается в неизменяемости. Они, конечно, изменялись с течением времени, но исподволь, и, по большей части, помимо сознания людей, что лишь подчеркивает подчиненную, второстепенную роль человека, носителя нормы, по отношению к эффективной норме как таковой (5).

Этот анализ позволяет определить социальное наследование более точно. Далее будем считать таковым процесс передачи социального признака по  сетям социальных связей, в том числе по поколениям в формальных и неформальных практиках социального научения. Таковыми могут быть как осмысленные (дискурсивные, рациональные, рефлексивные), так и неосознавамые практики традиционного воспроизводства, не предполагающие артикуляции происходящего, без «обсуждения дел речами» – «помимо сознания людей», как считает нужным подчеркнуть А.Я.Гуревич. При этом в обоих случаях такая передача направлена преимущественно на процесс, «технику», «технологию», «методологию» поведения, а ее миссия состоит в том, чтобы транслировать эффективную для данного общественного устройства социальную норму. Наследование фиксирует результат эволюционно значимого отбора таких норм.

«Биотическое» социальное поведение заполняет собой область выживания и приспособления в окружающей среде. Оно расположено на самых нижних уровнях социальной упорядоченности, непосредственно примыкая к «физической» среде существования. И оно поставлено в жесткую зависимость от имеющихся условий – климата, погоды, пространства, техники, требований сиюминутной ситуации и множества других запросов, ставящих актора перед неизбежностью реагирования и обязательностью эффективного результата произведенных действий – по жизненным показаниям, под угрозой ущерба или устранения. Вот почему в стабильных ситуациях оно, по большей части, рутинно, ибо «повторение пройденного» – стандартизированное, стереотипное действие, действие по образцу – дает наилучший эффект в плане выживания.

Но даже в стабильных ситуациях общая масса биотического поведения находится в неопределенном, хаотическом состоянии – ибо его многомерность велика и его порядок неясен. Вот почему социобиотика в целом мало доступна структурному контролю и целевому упорядочению (скорее, она способна «переварить» их без остатка), а вследствие слабости контроля в нестабильных ситуациях предоставляет больше возможностей для спонтанной социальной динамики и является областью повышенной индивидуальной свободы. Здесь горнило поисковой активности, а значит, этот хаос – творческий.

Действующее лицо социобиотики – человек рефлексирующий

Чтобы глубже анализировать процессы, идущие в социобиотике, надо определить единицы ее измерения и позиционировать в ней индивида, агента этих процессов, с теми качествами, которые для этого необходимы.  Выше говорилось, что явление социобиотики, которое мы пытаемся выделить в структуре общественного целого и которое наполняем терминологическим содержанием, предстает как некая «материальность» повседневного человеческого поведения во всей его массе и непрерывности, во всем зримом и незримом, непрестанном и неостановимом «шевелении» –броуновское движение частиц, где частицами являются отдельные акты индивидуального действования. Именно в этой массе происходит что-то, что обеспечивает воспроизводство одних и отклонение других качеств или признаков общества.

Элементарным актом в социобиотической реальности будем полагать единичное действие индивида, имеющее определенное, контекстно связанное со средой, содержание. Содержание (семантика и семиотика) действия могут быть явными или скрытыми, но именно работа индивида над значением происходящего ведет к тому, что в своем действии он воспроизводит или видоизменяет норму. Причем контекстная связь выходит далеко за рамки единичного случая, потому что сам этот случай – лишь часть исторического потока культуры, пусть даже с точки зрения вечности и неразличимая. Если бы можно было раскрыть смысловую подоплеку единичного движения (слова, жеста, поворота головы, не говоря уж, телефонного звонка, письма, покупки) –за ними встали бы неизмеримые и неохватные миры уникальных экземплификаций жизни многих поколений людей.

Принятые в социобиотике решения могут быть и «длинными», далеко идущими, судьбоносными (выбор супруга, профессии, деловой стратегии), и «короткими», сиюминутными (пойти или не пойти на вечеринку, спорить или не спорить с начальником). Для социобиотики, наверное, более релевантны вторые, потому что, в отличие от первых, они более спонтанны и более «истинны» относительно габитуса действующего лица. В конечном счете, элементарной единицей социобиотики можно считать любой значимый  (имеющий значение) социальный жест – телодвижение, позу, мимику, звуковой, текстовый, образный, мануальный и любой другой поведенческий паттерн, служащий сигналом в системах ситуативного поведения.  Такие действия в любом случае рациональны, даже если выглядят как импульсивный идеомоторный акт или слепое следование традиции. Они рациональны потому, что принимаются в конкретных жизненных ситуациях, и в них так или иначе присутствует факт принятия решения. Как показывает Р.Будон, в структуре конкретной жизненной ситуации социальное действие неизменно оказывается целе- и ценностнорациональным, так как выбор той или иной стратегии обладает для актора определенным смыслом и предоставляет адаптивные возможности» (6).

Конечно, в социобиотике происходит и интеракция, и институциональное воспроизводство, но в данном случае мы рассматриваем ее как явление, не организованное ни во что другое, кроме единичных действий индивидов.  Возможно ли это в социологической теории, ведь «социальное» неизменно определяется через взаимодействие, а здесь оно как будто разрывается?

Возможно, потому, что, на самом деле, взаимодействие не разрывается.  Оно, как понимал М.Вебер, не только субъективно осмыслено, но и направлено на другого. И оно всегда направлено на другого, потому что решение и действие ситуативны, а жизненная ситуация всегда есть «игра» и «драма», где актор – актёр и режиссер этой драмы (И.Гофман), что подразумевает и вполне определенного «зрителя» тоже. При всех условиях, даже если решение принимается в пустыне, остается взаимодействие с самим собой (в рефлексии) и с Богом. Значит, любое принимаемое решение, любое осмысленное –означенное, наделенное значением – действие в любом случае есть взаимодействие и коммуникация, то есть диалог, и это, кроме всего прочего, диалог с культурой.

Для обозначения «вещества» социобиотики подходящего термина у социологии нет. Ближе всего по внешним признакам понятие «массы», в том смысле, что это плотное и объемное образование. Но в отличие от принятых представлений, масса, которую мы здесь пытаемся увидеть, внутри себя дифференцирована, в ней каждое действие каждого индивида имеет значение. 

Пришло время уточнить, как в предлагаемой теоретической системе понимается индивид. Он понимается не как схематический «актор» структурной парадигмы, и не как набор свойств, полученных при переработке социального в индивидуальное (габитус П.Бурдье), и даже не как «производитель действий» Алена Турена, потому что кроме производства действий он делает кое-что еще. Это скорее полноценное человеческое существо Э.Гидденса, компетентное в реалиях своего существования, владеющее своей реальностью в предметных, ментальных и дискурсивных практиках и способное судить о реальности на основе своих осознанных и неосознаваемых представлений (вербализовать, анализировать, оценивать) (7).  Действующее лицо социобиотики – не «актор», а «автор» социальных действий, может быть, даже субъект (что, как раз, не всегда факт). 

Тогда социобиотическая ипостась общества – это масса действий, производимых людьми как авторами своих отдельных жизней. Масса, состоящая из действий таких индивидов, потенциально разумна. Потенциально – потому что она как целое не спешит проявлять свой разум. Она делает это открыто лишь в минуты острой необходимости. Как говорит существо по имени Цита, героиня одноименного рассказа Клиффорда Саймака, – «Быть умной очень утомительно». Сама она концентрирует разум для важных решений, а в остальное время живет множеством других жизней многих разных существ.

В поведенческом репертуаре социобиотики – полный набор реакций: от абсолютной стихии до абсолютной подчиненности. И то, и другое – крайности, которые сходятся, потому что и то, и другое влечет за собой социальную смерть. А между крайностями – нормальное состояние, и в нормальном состоянии масса может быть совсем не похожа на ту, которую увидел Ортега-и-Гассет – темную, тупую, управляемую, нерассуждающую, влекомую иррациональными импульсами, подчиненную лидерам и вождям. Нет, до поры до времени, пока есть ресурс самовосстановления, масса как общность индивидов индифферентна к попыткам управления ею, предпочитает уклоняться от них и быть «сама по себе». Она – если не «умная», то довольно хитрая субстанция, ей очень даже не чужда гоффмановская «самопрезентация» – представление себя «другой» в повседневных контактах со всякого рода властями и управляющими. Лукавая такая масса, которая и соврет – недорого возьмет.

Кажется, в описании искомого объекта пришлось перейти на метафоры, и это не случайно, потому что понятия для него, как уже говорилось, пока нет, и неизвестно, приживется ли как понятие слово «социобиотика». Тогда вот еще две метафоры: «всплески разумного хаоса» В.В.Розанова или разумный Океан в «Солярисе» Ст.Лема. В обоих случаях огромная, живая, мерцающая, дышащая самодостаточная субстанция, реагирующая на внешние импульсы и отвечающая на них. В обоих случаях – нетождественная умозрительным понятиям, которые на нее налагают, чтобы познать и приручить, отвергающая любые ярлыки, отливающие в жесткую определенность формы то, что не желает ею быть.

Я отдаю описанию социобиотики столько времени, потому что представление о ней как об особой реальности может далее служить базой для интерпретации многих других теоретических и эмпирических результатов.  Последнее, что следует сделать – это определить ее место в общественном устройстве в целом. По отношению к достаточно явному существованию и функционированию того, что понимается как структура и структурация, то есть «жесткая» система общества и ее нормативное давление, выстраивающее человеческие практики необходимым для себя образом, социобиотика существует как распыленная диффузная масса, сверхтекучая материя, заполняющая все пустые места между узловыми точками структур, все поры социального пространства между всеми структурами вообще. Никакое место в социальном пространстве не пусто, все они заполнены человеческой активностью. Более того, именно эта активность создает и новые «места» и новые пространства для себя в общественном целом. Это придает подвижность всему социальному устройству, в силу чего оно обладает способностью самодвижения и приспособления в ответ на фрустрирующие обстоятельства. И оно может это делать, не дожидаясь управляющих предписаний, с помощью которых в «искусственной» логике существования только и может изменяться механизм.

Сама по себе социобиотика отнюдь не инертна, никаких запретов на изменчивость в ней нет, и даже наоборот. Но в ходе гидденсовской структурации общественного пространства она действует не автономно, а в соприкосновениях с официальными «жесткими» структурами, и вынуждена  либо уступать им, либо противоборствовать, а чаще, уклоняться от взаимодействия. Этим создаются многочисленные (хочется сказать, «параллельные», но на самом деле, перпендикулярные) теневые реальности, куда уходит основная активность социального действия. Внеструктурная, она почти не создает институтов, а если создает, то квазиинституты или параинституты, дисфункциональные для социальной системы в целом (дублирующие и конкурирующие системы регуляции, коррупция, эффекты «расколотого сознания», двойных ценностных стандартов и т.д.) Надеюсь, портрет, в основном, написан, и мы можем увидеть его героиню. Это Социобиотика – «естественная», биоподобная, организменная субструктура общества, сообщающая ему гибкость и способность к самоизменению. Вследствие этого она – область реальной микроэволюции, то есть таких изменений, которые, происходя на уровне единичных человеческих действий, ведут к изменению свойств общества в целом.

В заключение – не вывод, а мотивация

Если в чем-то есть Жизнь, а именно на ее присутствие указывает реальность социальной эволюции, то это основание для несгибаемого оптимизма, ибо, как писал Гете, а потом с восторгом цитировал М.М.Бахтин: «Жизнь – лучшее изобретение Природы, а смерть для нее – средство для большей жизни» (8). Подобную мысль оставил нам в наследство и Стив Джобс.  Это значит, что Жизнь общества остановить нельзя. Она рано или поздно найдет границы спонтанности и управляемости и сумеет решить тревожащие ее проблемы. А не сумеет – значит не сумеет. В реальной эволюции такое тоже бывает.

(1) См. выступление К.Эрнста на ежегодном международном телевизионном рынке MIPCOM в Канне в октябре 2011 г. – http://www.kommersant.ru/doc/1793394). 

(2) Кончаловский А. Русская ментальность и мировой цивилизационный процесс // ПОЛИТ.РУ – http://www.polit.ru/article/2010/07/12/mentality/

(3) Кондратьев Н.Д. Основные проблемы экономической статики и динамики. – М., 1991; Идеи Н.Д.Кондратьева и динамика общества на рубеже третьего тысячелетия. М. 1995. Василькова В.В., Яковлев И.П., Барыгин И.Н. и др. Волновые процессы в общественном развитии. Новосибирск. 1992; Василькова В.В. Порядок и хаос в развитии социальных систем: синергетика и теория социальной организации. СПб: Лань, 1999; Пантин В.И. Циклы и волны модернизации как феномен социального развития. М.: Московский философский фонд, 1997.

(4) Чтобы подкрепить догадку о межструктурном характере социобиотики сошлюсь на

аналог: «внеклеточный матрикс» – недавно открытое вещество или квазиструктуру мозга в межнейронном пространстве. См. Б.Булюбаш. В поисках материальной природы безумия. (http://www.strf.ru/material.aspx?CatalogId=222&d_no=42381)

(5) Гуревич А.Я. Начало феодализма в Европе // Гуревич А.Я. Избранные труды в 2-х тт. М.- СПб.: Изд-во «Университетская книга», 1999. Т.1. С. 247-249. 

(6) Будон Р. Место беспорядка. Критика теорий социального изменения. – М.: АСПЕКТ-ПРЕСС, 1998. – С.65.

(7) Гидденс Э. Устроение общества. Очерк теории структурации. – М.: «Академический проект», 2003. – С.89-100.

(8) Бахтин М.М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса. – М. 1990. С.279.

(Продолжение следует)

Содержание

Введение 3

Глава 1. Эволюционная эвристика на сегодня и на каждый день 7

Общество как процесс…………………………………………………. 7

Реальность эволюции …………………………………………………. 11

Социобиотика или социальная Жизнь ……………………................. 13

Действующее лицо социобиотики – человек рефлексирующий ….. 19

Глава 2. Самоорганизация в тени ………………………………………. 24

Социальные смыслы манипуляции……………………………………. 25

Взаимные выгоды от манипуляции……………………………………. 29

Запрос на мораль. Но мы не знаем, что это такое... ............................ 35

Поле нравственных представлений …………………………………… 38

Поле нравственных практик …………………………………………… 42

Откуда ждать возвращения морали? ………………………………….. 47

Процесс дошел. Или пять лет спустя………………………………….. 51

Глава 3. Другие имена для русской дилеммы «Запад – Восток»…. 52

«Восток» и «запад» как познавательные установки………………….. 52

«Запад» и «восток» как «мужское» и «женское» ……………………. 57

«Восток» и «запад» как правое и левое ……………………………….. 60

«Восток» и «запад» как мифологическое и рациональное ………….. 62

«Запад» и «восток» как «открытое» и «закрытое»……………………. 66

«Восток» и «запад» как архаика и современность……………………. 69

Восстановить до целого ………………………………........................ 74

Глава 4. Культура и структура: институциализация мифа……….. 78

Символы влияют на реалии жизни ……………………………………. 78

Социокультурная реальность мифа …………………………………… 81

Институциализация мифа ……………………………………………… 86

Социальные практики институциализированного мифа:

кейс «300-летие Санкт-Петербурга» …………………………………... 93

Петербургская самоидентификация как факт социокультуры………. 97

Авторитарный синдром Петербурга как факт социокультуры ……… 102

Социальные смыслы современной мифологии ………………………. 105

Послесловие …………………………………………………………….. 108

Заключение………………………………………………………………….. 110

Литература…………………………………………………………………… 112