Познание действием. От автора - сегодня, 30 лет спустя
Доклад на Ученом совете СИ РАН 20.01.2007
К выходу в свет 4-х томника “Драматическая социология и социологическая ауторефлексия”
Цит. по: Алексеев А. Н., Ленчовский Р. И. Профессия – социолог (Из опыта драматической социологии: события в СИ РАН 2008 / 2009 и не только). Документы, наблюдения, рефлексии. Т. 2. СПб.: Норма, 2010, с. 140-151.
Уважаемые коллеги!
Как я понял Ирину Ильиничну (Елисееву. – А. А.) , предложившую мне сделать этот доклад на Ученом совете, моей задачей сегодня является привлечь внимание и способствовать отклику коллег на свою многолетнюю работу, нашедшую наиболее полное отражение в монографии “Драматическая социология и социологическая ауторефлексия”. Это объемное произведение, аж в 4-х томах, из которых первые два вышли в свет в 2003 г., а последние два — в самом конце 2005 г., фактически — в 2006-м. Издание предпринято при поддержке Российского фонда фундаментальных исследований (были реализованы один за другим два так наз. издательских проекта, когда спонсируется не предполагаемое исследование, а издание уже готовой рукописи).
Книга издана петербургским издательством “Норма”, как я считаю, качественно. Тираж, как обычно, в таких случаях невелик — 400 экз. Из них примерно половина распределяется Фондом по университетским и иным научным библиотекам, а другая половина тиража подлежит бесплатному распространению непосредственно нашим институтом.
Что касается внимания и отклика коллег, то автор этим, пожалуй, и так не обделен. Здесь стоит заметить, что нынешней — итоговой — публикации предшествовали: (а) издание Институтом социологии РАН авторской монографии “Драматическая социология (эксперимент социолога-рабочего)” (1997) и (б) пилотное издание тома 2 уже нынешней монографии, вышедшее под названием “Год Оруэлла (из опыта драматической социологии)” (2001). Некоторые извлечения из этих изданий в свое время публиковались в журналах “Мир России”, “Звезда”, совсем недавно — в “Телескопе”, кроме того, в виде брошюры — в трудах нашего института. Все четыре тома “Драматической социологии...” (в дальнейшем буду говорить именно так, сокращенно) вывешены на сайтах Киевского международного института социологии, а также Центра демократической культуры Университета Невады (США). В Национальном университете “Киево-Могилянская академия” по этой монографии в 2004 г. читался спецкурс у социологов.
Весь указанный цикл авторских публикаций получил определенную прессу. Первые два тома “Драматической социологии...” были отрецензированы в журналах “Новое литературное обозрение”, “Нева”, в “Социологическом журнале”, более ранние публикации об “эксперименте социолога-рабочего” — в “Социологических исследованиях” (рецензия Ядова), в журнале “Знание — сила”. Тексты практически всех этих “официальных” рецензий, равно как и многих “неформальных” отзывов и откликов были введены автором в состав 3-го либо 4-го томов монографии, иногда с авторскими комментариями и даже полемикой, которую здесь воспроизводить не стану.
Пора уж перейти к предъявлению основного содержания и смысла нашей работы. Но сначала еще несколько слов о ее жанре. Он довольно специфичен.
В отличие от известных канонов научной монографии, эта работа представляет собой сюжетно выстроенное произведение, где результаты исследования предстают не как готовые, а как развивающиеся в процессе их получения. Сюжетообразующим элементом здесь является история так наз. эксперимента социолога-рабочего, “наблюдающее участие” социолога в социальных процессах, подлежащих исследованию, будь то освоение нового оборудования на производстве, повседневное трудовое, потребительское и культурное поведение или самооборона от идеологических и политических обвинений (в середине 80-х гг.).
Вся книга являет собой хронологически и тематически упорядоченное собрание, многосложную композицию личных, деловых и научных документов разных лет. Так наз. протоколы жизни, а именно: дневниковые записи, личные письма, обращения в официальные органы, документы различных социальных институтов и т. д. выполняют здесь функцию социологических свидетельств, притом что собственно научный результат может быть как эксплицирован, так и имплицитно отражен, “зашифрован” в авторской организации материала и монтаже “сырых” наблюдений. Это, так сказать, исторический, документальный пласт описания и анализа. Второй же пласт — современные комментарии к этим “исходным”, первичным материалам, обозначаемые обычно как ремарки (а в случае объемного комментария — “От автора — сегодня”).
Такой композиционный прием — соединение документальных свидетельств минувшего времени и современных интерпретаций (те и другие строго датированы), своего рода контрапункты индивидуального и социального сознания и поведения почти не имеют прецедентов в нашей научной и философской литературе. (Можно сослаться разве что на очень ценимое мною творчество известного российского культуролога и философа Георгия Гачева; например, его книга “Семейная комедия. Лета в Щитово (исповести)”).
Мне хотелось бы также предварить дальнейшее изложение одним резко самокритичным заявлением. Стремясь наиболее полно отобразить не только предмет, но и контекст исследования — как исторический, так и личностный, как фактологический, так и концептуальный, в том числе научный контекст, — автор делает это порой в ущерб лаконизму и целостности книги. В частности, так наз. приложения к главам порой перегружены материалом, который сам по себе, может, и небезынтересен, однако не является, так сказать, насущно необходимым. Особенно этим страдают 3-й и 4-й тома.
(В качестве примеров можно привести уместные в данной книге лишь ассоциативно стихи друзей и коллег автора, или, скажем, документально-критические очерки истории нашего института, от 1989 г. до наших дней, и Санкт-Петербургской ассоциации социологов — СПАС — от ее возникновения до сего дня. Зачем включил их в 3-й том? Казалось, что другого случая не будет и никто другой, кроме тебя, этого не сделает).
Вообще, объем всей тетралогии явно выходит за пределы комфортного для читателя. Отчасти автор пытается это оправдать многоадресностью работы, рассчитанной не только на профессиональную аудиторию. Другое оправдание — активнейшее привлечение других авторов, прямых или косвенных со-участников описываемых событий или же авторской рефлексии. Только “копирайтов” в этой, в известном смысле коллективной, монографии свыше 30, а 4-й том — так просто является тематизированной антологией.
Теперь о самом исследовании. Его начало уходит, так сказать, вглубь прошлого века, к рубежу 1970 - 80-х гг. Может быть, этим началом теперь следует считать в свое время инкриминировавшийся автору опыт андерграундного (как в свое время говорили, “не санкционированного партийными органами и администрацией научного института”), экспертно-прогностического исследования «Ожидаете ли Вы перемен?» (о котором специально скажу позже). Но, пожалуй, непосредственным зачином был шаг, по сути не исследовательский, а лишь дипломатично интерпретированный как исследовательский. Это своего рода “побег” (помните, у Пушкина — “давно замыслил я побег...”) из официальной науки, экзистенциально мотивированный поиск свободы от жестких идеологических и институциональных рамок, казавшихся тогда мне и некоторым моим друзьям и коллегам (в частности — Ю. Щеголеву; ныне покойному С. Розету; А. Кетегату...) невыносимыми.
Интересно, что остроумно предложенная Ядовым (1979) трактовка перехода “из социологов в рабочие” в качестве “натурного эксперимента”, т. е. как исследовательского действия, была не только “инструментально” использована мною, но и органично воспринята, так что социально-познавательный мотив вскоре если не вытеснил первоначальный (экзистенциальный), то, пожалуй, вышел на первый план.
Уже через два года появилась первая научная публикация на темы “экспериментальной” (как я тогда говорил) социологии (Томск, 1982). В большой, подводящей итоги первых трех лет “эксперимента социолога-рабочего” статье (написанной в 1983 г., а первопубликация состоялась лишь 6 лет спустя) так определялись задачи изыскания:
«1) Задачи, относящиеся к исследованию системы ныне действующих социальных норм производственной организации; <…>
2) задачи, относящиеся к исследованию соотношения социально-адаптивных и социально-преобразовательных потенций личности, возможностей реализации активной жизненной позиции в определенном социально-нормативном контексте; <…>
3) задачи, относящиеся к исследованию возможностей и перспектив направленной коррекции и ныне действующей системы социальных норм, и путей развития личности».
Вполне, можно сказать, в духе научности того времени... Вообще, автор старательно вписывал свой жизненный поворот в контекст популярных в ту пору исследований образа жизни и социальной активности личности (чем занимался и научный коллектив, возглавлявшийся Ядовым, к которому автор принадлежал с середины 70-х гг.), Это с одной стороны. А с другой — в русло исследований природы и механизмов инновационных процессов, что стало особенно популярным как раз сегодня, а тогда реализовалось Н. Лапиным, А. Пригожиным и другими сотрудниками Института системных исследований (Москва).
В качестве объектов эмпирического изучения автор выделял следующие (цитирую) “доступные нашему наблюдению и составляющие непосредственную сферу ролевого поведения социолога-рабочего инновационные процессы”:
«1) Процесс внедрения новой (для данного предприятия) технологии штамповки листовых деталей на координатно-револьверном прессе (ПКР) <…>; 2) процесс внедрения бригадных форм организации и стимулирования труда (БФОТ) <…>; 3) инициируемый самим исследователем процесс экспериментального социального нормотворчества в конкретной социально-производственной ситуации (ЭСН)».
В качестве же предмета исследования выдвигалось — опять цитирую — “взаимодействие личности и социальной среды в процессе инновации”.
Здесь хочется обратить внимание коллег на формулировку “экспериментальное социальное нормотворчество”. Речь шла, как писалось в той же статье, о:
“...научно-практическом испытании и выяснении своего рода пределов: а) возможностей отдельной личности адаптироваться к новой среде, не разрушая своей внутриличностной целостности; б) возможностей отдельной личности воздействовать на социальную среду, не разрушая своих связей с нею.
(В известном смысле, это есть исследование свободы личности в определенном социально-нормативном контексте, имеющее своей сверхзадачей — расширение зоны этой свободы)”.
(Должен признаться, что последнее, вроде бы рискованное по тем временам заявление — насчет “сверхзадачи” — было (поначалу. – А. А.) загнано в подстрочное примечание).
Пересказывать, как же конкретно реализовались поставленные тогда задачи, я сейчас не имею возможности. Отсылаю к цитированной статье 80-х гг., вошедшей ныне в 3-й том “Драматической социологии...”, а еще лучше — к представленным в томе 1 своего рода полевым дневникам социолога-испытателя тех лет, группировавшимся автором в циклы под шутливыми названиями: “Письма Любимым женщинам”, “Выход из мертвой зоны” и т. п.
Если само по себе погружение исследователя в изучаемую социальную среду (в данном случае — производственный коллектив) имело — не столь редкие в западной социологии и единичные в советской — прецеденты, то сами формы и средства данной “штудии” были довольно не ординарными. В упоминавшейся статье 1983 г. состоялась одна из первых авторских попыток сформулировать принцип, позднее обозначенный как познание через действие (или — познание действием). Тогда это прозвучало так:
“Сама практическая деятельность выступает здесь главным способом или инструментом познания”.
В современной формулировке (из предисловия к “Драматической социологии...”):
“...Наблюдающее участие (в отличие от “включенного наблюдения”. — А. А.) предполагает исследование социальных ситуаций через целенаправленную активность субъекта, делающего собственное поведение своеобразным инструментом и контролируемым фактором исследования”.
Особое место здесь занимает исследовательская практика, названная автором методом моделирующих ситуаций. Под таковыми понимаются “ситуации, отчасти организованные самим исследователем из естественных ситуационных предпосылок, в целях обнажения, заострения, в этом смысле — моделирования социального явления или процесса”.
В одном из “писем-отчетов друзьям” еще 1980 г. (см. в томе 1) автор по-простецки объяснял это так:
“В чем специфика моего исследования (да, пожалуй, и способа жизни) сегодня? Уже приходилось высказываться против включенного наблюдения в пользу наблюдающего участия (метода близкого к социальному экспериментированию). Так вот, меня интересуют прежде всего не высказывания, не мнения и даже не факты, индивидуализированные или массовые, а — ситуации, имеющие достоинство модели...
“В каждой луже — запах океана, в каждом камне — шорохи (или “веянье”? — не помню!) пустынь” (Н. Гумилев).
Но чтобы в капле лучше отразилось море, полезно ее сгустить. Можно сгустить силой художественного воображения, как в искусстве... Силой так называемого домысла к факту, как в публицистике... А можно сгустить — в самой жизненной практике, собственными действиями, способствующими превращению заурядной ситуации в моделирующую.
Оригинальный жанр творчества, которому можно найти аналог разве что в Театре. Но там пока еще остается какой-то барьер между сценой и зрительным залом. Да и зритель — хоть и “со-творец”, но не со-автор и не со-актер... В театре — сначала пишут (драматург), потом ставят (режиссер), потом играют (актеры) и сопереживают (зрители).
А тут все перемешано! И даже отчасти наоборот: сначала играют (иногда — не успев как следует срежиссировать), а потом пишут, осмысляют. Сначала действие, потом текст (ну, хотя бы этот)”.
Опять же, нет возможности сейчас приводить развернутые примеры таких “моделирующих ситуаций”. Из периода эксперимента социолога-рабочего первой половины 80-х гг. удобнее всего отослать к двум неоднократно перепечатывавшимся эссе “Как Серега был штрейкбрехером” и “Бешеная халтура, красивая деталь” (см. том 1), а из позднейших примеров наиболее показательны, пожалуй, “Прессинг по всему полю” и “Производственные страсти, или как мы боролись с двухсменкой” (см. том 3; последнее вошло также в совсем недавнюю публикацию “Телескопа”: 2006, № 5).
Кроме того, рекомендую ознакомиться с приложением 3 в материалах к настоящему докладу, где представлены образцы простейших моделирующих ситуаций.
Коль скоро я упомянул о последней публикации в “Телескопе”, которая называется, кстати сказать, “Познание через действие (Так что же такое “драматическая социология”?)”, я позволю себе прервать обсуждение методологических сюжетов, которые там достаточно подробно рассмотрены.
Ну, а теперь — в порядке предъявления некоторых содержательных результатов как самого “эксперимента социолога-рабочего”, так и ряда иных отраженных в обсуждаемой книге изысканий периода еще 1970-х гг., будь то социология культуры, социология личности или “Человек, его работа и жизнь на БАМе”, — приведу здесь перечень только названий этих результатов. Все они были представлены в научном докладе “Образ жизни и жизненный процесс” (1981) на заседании ядовского сектора в Институте социально-экономических проблем (см. том 1 “Драматической социологии...”).
Ввиду достаточно высокой степени обобщения и принципиальной невыводимости утверждений такого рода непосредственно из данных отдельно взятых эмпирических исследований, а также из “перестраховочных” соображений, эти результаты обозначались тогда как “выводы=гипотезы”, хоть и не без категоричности утверждалось, что “все они относятся к современному (т. е. тогдашнему. — А. А.) состоянию советского общества”. Итак:
“...1. Вывод об относительном преобладании интеграционных тенденций в образе жизни (как в “способе жизни” общества, так и в системах жизнедеятельности индивидов) над дифференцирующими тенденциями. (Сегодня, кстати, наблюдается обратная тенденция... — А. А.).
...2. Вывод о широком распространении практики побочных и даже обратных эффектов социальной политики и ее противоречивой взаимосвязи со “стихийными” проявлениями и тенденциями развития образа жизни. (В основном этот вывод базировался на исследованиях, проведенных на БАМе в середине 1970-х гг.. — А. А.).
...3. Вывод о доминирующей роли “отложенных” эффектов пройденного исторического или жизненного пути в ряде ключевых моментов образа жизни поколений и структуры жизнедеятельности индивидов. (Одно из обоснований для выдвижения динамического подхода к исследованию образа жизни в качестве приоритетного. — А. А.)
...4. Вывод-гипотеза о складывающейся диспропорции между семейно-бытовой, индивидуально-потребительской, и социально-творческой, общественно-гражданственной компонентами в структуре жизнедеятельности личности. (Имеется в виду приоритет первых над вторыми в сознании и поведении людей. — А. А.).
...5. Вывод-гипотеза о социально-экономической и общественно-политической базе (указанного. — А. А.) перераспределения “приоритетов” в структуре жизнедеятельности личности.
...6. Вывод о мере взаимного рассогласования подсистем декларируемых социальных норм-требований и социальных норм-стереотипов поведения, а также об отражении этого рассогласования в ценностно-мотивационной структуре личности. (Один из главных выводов исследования производственной жизни изнутри, “глазами рабочего”. — А. А.)
...7. Вывод о прогрессирующем развитии феномена “ситуационно-ролевой” (если не вдаваться в понятийные детали — синоним “двойной”. — А. А.) морали в сферах трудовой, общественной, бытовой и т. д. активности.
...8. Вывод о складывающейся диспропорции между материальной и духовной компонентами в структуре жизнедеятельности личности и о наблюдаемом феномене “материализации” духовных потребностей.
...9. Вывод о социально-психологических резервах становления индивидуальных и коллективных субъектов конструктивного общественного действия и исторического творчества”. (Так сказать, оптимистический вывод. — А. А.).
Если кого-нибудь заинтересует или покажется не вполне прозрачным какой-либо из этих выводов, я готов дать соответствующие пояснения, отвечая на вопросы.
Признаться, отбирая материалы для включения в книгу, равно как и нынче, при подготовке к настоящему докладу, я усматриваю, несмотря на прошедшие четверть века, актуальность ряда давних социологических наблюдений и заключений, иногда в смысле полной преемственности процессов и явлений, иногда в смысле как раз смены тенденции на обратную.
(Так, например, ряд наблюдений Б. Максимова о буднях рабочей жизни на современном акционированном промышленном предприятии оказались, несмотря на известную смену социально-экономических основ, инверсию отношений собственности и т. д. (!), настолько разительно совпадающими с наблюдениями социолога-рабочего 20 лет назад, что я счел необходимым включить в состав приложений к соответствующей главе своей книги почти полный текст одной из его работ).
“Эксперимент социолога-рабочего” продолжался 8,5 лет. Скажем так, подзатянулся по независимым (а впрочем — почему независимым? может, как раз наоборот, самим экспериментатором созданным...) причинам.
Что было пусковым механизмом обыска в 1983 г., официального предостережения органов госбезопасности, далее — исключения из партии (1984), изгнания из Союза журналистов, из Советской социологической ассоциации, отлучения от Всероссийского театрального общества? Думаю, все же не социально-производственная или научно-профессиональная активность автора, а его вызывающее поведение по отношению к обкому партии в связи с беспардонными и, в сущности, мошенническими действиями его функционеров по смене руководства Ленинградского отделения Советской социологической ассоциации. К чему добавилась безуспешная охота доблестных чекистов за материалами экспертного опроса “Ожидаете ли Вы перемен?” (мною уже упоминавшегося).
Перипетии этого, как сказали бы теперь, наезда со стороны “компетентных органов” и т. д. и предпринятой в этой связи социологом-экспериментатором необходимой обороны — это один из частных предметов авторского исследования. Здесь не удержусь, чтобы не воспроизвести эпиграф к одной из глав тома 2. Из любимого мною Вл. Войновича (его знаменитой “Иванькиады”):
“...Я пытался сохранить спокойствие, но мне это не всегда удавалось. Меня спасло то, что на каком-то этапе борьбы я решил, что ко всему надо относиться с юмором, поскольку всякое познание есть благо. Я успокоился, ненависть во мне сменилась любопытством, которое мой противник удовлетворял активно, обнажаясь как на стриптизе. Я уже не боролся, а собирал материал для данного сочинения (выделено мною. — А. А.): а мой противник и его дружки деятельно мне помогали, развивая этот грандиозный сюжет и делая один за другим ходы, которые, может быть, не всегда придумаешь за столом. Сюжет этот не просто увлекателен, он, мне кажется, объясняет некоторые происходящие в нашей стране явления, которые не то что со стороны, а изнутри не всегда понятны...”
Полностью подписываюсь под этим пассажем...
(Недавно ушедший от нас Ю. А. Левада, навсегда остающийся для меня высочайшим образцом гражданственности, профессионализма и мудрости, когда-то высказался на мой счет в случайном разговоре приблизительно так: “Не то ценно, что попал в передрягу, а что сумел это использовать для нужд науки”. Горжусь этой оценкой).
Еще могу считать своей заслугой, что “случай Алексеева”, получивший, уже на пороге перестройки, достаточно широкий резонанс (шутка ли: выиграл суд по иску о защите чести и достоинства против секретариата Советской социологической ассоциации!), так или иначе способствовал гражданственной консолидации — как рабочего коллектива, так и социологического сообщества. В чем нетрудно убедиться обратившись хотя бы к перепечатанному (из тома 2 книги) в недавнем “Телескопе” авторскому открытому письму 1987 г., содержащему опись (хронику) актов индивидуальной и коллективной гражданской защиты, предпринятых (цитирую) “в разное время, разными людьми, в разных формах, в период с 1984 г. по настоящее время”.
Вообще же, политическое “дело” социолога-рабочего дало повод для существенного расширения и своего рода переструктурирования поля активистского case-study. Притом, что главным предметом исследовательского интереса как было, так и осталось взаимодействие личности и социальной среды, человека и социальных институтов.
Если о драматической социологии, в смысле соединения практической деятельности, рефлексии и “игры” с социальным объектом, сказано уже достаточно, то хотя бы несколько слов о социологической ауторефлексии. Эта последняя (цитирую из предисловия, том 1)
“...в принципе может быть осуществлена путем селекции и предъявления аутентичных авторских текстов разных лет, причем “всех мыслимых” (а точнее — доступных автору) жанров: дневник, хроника, личное письмо, официальное обращение, журналистская статья, научный труд. При этом отбираться для такой “антологии” должны вовсе не лучшие (с авторской точки зрения), а показательные (в плане задуманного анализа) фрагменты.
В этом виртуальном опыте (документированная идейно-духовная биография) ставится задача, как бы обратная той, какую автор пытался решить в опыте практическом (эксперимент социолога-рабочего). Вместо вопроса: “что человек может сделать с обстоятельствами?”, — на передний план выдвигается противоположный: “что обстоятельства могут сделать с человеком?”.
И еще:
“...Если формулой драматической социологии является познание действием <…>, то социологическая ауторефлексия есть, в определенном смысле, самопознание деятеля...”
Более подробно о соотношении драматической социологии и социологической ауторефлексии см. приложение 4 в материалах к настоящему докладу.
За недостатком времени оставляю сейчас без освещения довольно большой и значимый тематической пласт книги, относящийся к проблематике социологии личности. Чем-то надо жертвовать...
То же относится к сюжетам “на пересечении биографии и истории” (пользуясь выражением Ч. Р. Миллса). Я имею в виду представленную в томе 3 историю своеобразной “мифологизации” случая социолога-испытателя на рубеже 1980 - 90-х гг., а также субъективную летопись демократического движения Ленинграда этого периода.
Мне остается еще немного рассказать об андерграундном экспертно-прогностическом исследовании “Ожидаете ли Вы перемен?” (имелось в виду наше общество). Оно было задумано в 1978 г. компанией питерских и московских интеллигентов, в которую входили ныне покойные историк М. Гефтер и писатель А. Соснин, а также ныне здравствующие экономист В. Шейнис, экономист-социолог Н. Шустрова и я. Я был чем-то вроде ученого секретаря этого незримого колледжа.
Были разработаны программа изыскания и оригинальная экспертная методика, опробовавшаяся в 1979-1981 гг. в среде, которую сегодня принято называть либеральной интеллигенцией. До обобщения материалов тогда руки не дошли: на смену “ожиданию” перемен пришло их “делание”. А 45 из 46 анонимных экспертных листов (записей интервью или собственных текстов участников опроса) удалось потаенно сберечь до момента, когда они перестали быть крамолой. Все они — с большей или меньшей полнотой — представлены в обсуждаемой книге, в частности, в ее первой и последней главах.
Обозревая сейчас эти материалы, может показаться удивительным, что при естественном преобладании пессимистических и скептических оценок перспектив развития советского общества, почти треть участников опроса рубежа 1970 - 80-х гг., независимо друг от друга, приурочили (сочли весьма вероятным...) начало системных общественных сдвигов именно к рубежу 80 - 90-х гг.! При этом немалая часть наших экспертов-прогнозистов обнаружила (как мы можем судить сегодня...) вполне реалистичное представление о логике и механизме вероятных общественных изменений. В частности, рядом экспертов, по существу была точно предсказана та самая “революция сверху”, которая фактически состоялась во второй половине 1980-х гг.
В целях экономии времени опускаю свою современную оценку экспертно-прогностической методики — вопросника “Ожидаете ли Вы перемен?”. Соответствующий фрагмент книги представлен в приложении 5 среди материалов к настоящему докладу. Желающие могут ознакомиться.
И последнее замечание. Есть в книге (в томе 2) небольшой раздел, представляющий авторские заметки по поводу книги “Год Оруэлла”, которая, как уже отмечалось, была ничем иным как пилотным изданием 2-го тома “Драматической социологии и социологической ауторефлексии”. Этот раздел воспроизведен в приложении 7 среди материалов к настоящему докладу.
Зачитаю из его текста лишь заключительный фрагмент, уместный для завершения доклада:
“...Пожалуй, автор настоящей книги претендует не только на научно-социологическую, но и на философско-мироотношенческую интерпретацию предпринятого им в 80-х гг. социального эксперимента, а затем — состоявшегося политического “дела” социолога-рабочего. Сделав инициативный, поначалу скромный вызов системе, человек получает ответные вызовы от судьбы (или общества?), на которые уже обязан отвечать, коль скоро “эту кашу заварил”. Что бы с ним дальше ни случилось, он продолжает оставаться “наблюдающим участником” собственной жизни и социальных процессов, в которые вовлечен.
<…> С учетом сказанного выше, анализируемый в книге опыт социолога-испытателя сегодня может быть осмыслен как одно из ранних и частичных предвосхищений уже современных “моделирующих ситуаций”, а также образцов “наблюдающего участия”. Можно сказать, что актуальность “драматической социологии” сегодня не убывает, а возрастает».
Благодарю за внимание!
**
Доклад на первом Всероссийском социологическом конгрессе «Общество и социология: новые реалии и новые идеи» (Санкт-Петербург, сентябрь 2000):
Драматическая социология и социологическая ауторефлексия
Цит. по: Телескоп: наблюдения за повседневной жизнью петербуржцев. 2000, № 6.
1. Доминирующая и по сей день (несмотря на все большее распространение и престиж «не классических» подходов) стратегия социального исследования исходит из предпосылки разделения или противоположения субъекта и объекта в исследовательском процессе (при устоявшемся использовании специальных процедур «контакта», или взаимодействия между ними).
Мы полагаем возможным и перспективным сближение субъекта и объекта и даже своего рода их отождествление в социальном познании. Ниже обсудим некоторые конкретные способы реализации такой исследовательской стратегии.
2. Рассмотрим случай, когда само по себе поведение субъекта социального исследования становится своеобразным инструментом и контролируемым фактором исследовательского процесса. «Погруженный» в определенную социальную среду исследователь (назовем его «социологом-испытателем») наблюдает и анализирует последствия собственных действий в этой среде. Методологической формулой такого исследования является: ПОЗНАНИЕ ЧЕРЕЗ ДЕЙСТВИЕ (или – «познание действием»).
3. В рамках указанного исследовательского подхода (направления) нами разработан и опробован эмпирико-социологический метод, названный, в отличие от «классического» включенного наблюдения, НАБЛЮДАЮЩИМ УЧАСТИЕМ. Отличен этот метод и от социального эксперимента, в общепризнанном смысле: здесь новые факторы вводятся в изучаемое социальное поле не «извне» и «сверху», а «изнутри» и «снизу». Причем исследовательское вмешательство в естественный ход вещей является ситуационным (порой импровизационным) и не претендует на строгую процедуру.
4. Характерной чертой названного метода является построение так называемых МОДЕЛИРУЮЩИХ СИТУАЦИЙ: когда, путем организуемого исследователем (на базе естественных предпосылок) «сгущения» факторов, обыденная ситуация приобретает достоинство социальной модели.
5. Следует отметить, что предметом изучения здесь выступает, как правило, не только социальное окружение, но и собственное поведение социолога-испытателя. Особый интерес при этом представляет выяснение границ свободы индивидуального поведения в различных ситуациях: изучается не столько адаптация субъекта к среде («что обстоятельства могут сделать с человеком?»), сколько адаптация субъектом среды к себе («что человек может сделать с обстоятельствами?»).
6. В изложенном исследовательском подходе синтезируются практическая деятельность, рефлексия и игровой момент («игра» с социальным объектом). Вышеописанный способ исследования мы называем ДРАМАТИЧЕСКОЙ СОЦИОЛОГИЕЙ.
7. Метод наблюдающего участия апробирован, в частности, в опыте многолетнего исследования производственной жизни, «глазами рабочего», предпринятого автором в 80-х гг. на одном из ленинградских промышленных предприятий, а также – с расширением предметной области – на более масштабном «полигоне». Этот опыт обобщен в серии наших работ, главной среди которых является: Драматическая социология (эксперимент социолога-рабочего). М., 1997.
Ныне автором проводится в принципе аналогичное case study» в одном из научных институтов Санкт-Петербурга.
8. Другое разрабатываемое нами, в рамках той же общей стратегии, исследовательское направление: СОЦИОЛОГИЧЕСКАЯ АУТОРЕФЛЕКСИЯ. Это направление является частным случаем СОЦИОЛОГИИ ЖИЗНЕННОГО ПУТИ (термин, пока еще не вошедший в научный обиход, хотя для этого, как мы понимаем, уже есть основания).
Само по себе понятие социологии жизненного пути может быть отнесено к широкому кругу современных биографических и т. п. исследований, среди которых социологический подход, разумеется, не является единственным. Вообще, проблематика жизненного пути («траектории жизни») является междисциплинарной – на стыке социологии, психологии, социальной антропологии и ряда других гуманитарных дисциплин.
9. В рамках социологической практики, в исследованиях жизненных путей применяются различные методы сбора информации (глубинные интервью, биографические нарративы, анализ документов и т. п.). Но нас интересует нестандартный случай, когда социальный исследователь ставит самого себя (или человека, готового к такому способу самореализации) в положение «наблюдающего участника» собственной жизни.
В этом случае:
а) собственная жизнь (или определенный период жизни) трактуется субъектом исследования как некий «жизненный эксперимент»;
б) практические действия (жизненные шаги) субъекта и их результаты (последствия) фиксируются в «протоколах жизни» (вариант дневника, но с социологической сверхзадачей);
в) исследовательский отчет, как таковой, приобретает характер и смысл «жизненного самоотчета» или ауторефлексии (причем последняя имеет не только личностный, но и объективно-социологический смысл).
10. Особый методологический интерес представляет вопрос о соотношении драматической социологии и социологической ауторефлексии. В той и другой имеет место своеобразное сближение субъекта и объекта исследования, с перспективой их «слияния» в «субъект-объект», иначе говоря – их отождествления. Вместе с тем, есть и немаловажные различия.
11. В отличие от драматической социологии, при которой исследование разворачивается «здесь и сейчас», в случае социологической ауторефлексии изыскание может быть также и ретроспективным – за счет использования сохранившихся документов, «жизненных свидетельств», которые, в свое время, могли составляться и без социологического «умысла», однако в рамках исследования – подлежат социологическому «прочтению».
12. Драматическая социология необходимо предполагает самого исследователя в качестве действующего лица (актора). В случае же социологической ауторефлексии (ретроспекции жизни) такое совмещение двух ролей – исследовательской и «жизнедействующей» - не обязательно. Всякий человек может захотеть в какой-то момент – «остановиться, оглянуться».
Разумеется, само по себе «воспоминание о жизни» и ее осмысление – еще не социология. Но если профессионал подключится к этой работе «ума и души» рефлексирующего субъекта в качестве помощника (консультанта, методиста-методолога и т. п.), то может возникнуть исследование «случая имя рек» - в рамках указанного исследовательского подхода.
(Таких примеров находим уже немало в современной научной практике).
13. В социологической ауторефлексии, как и в драматической социологии, существенным является выяснение границ свободы индивидуального социального поведения. Однако здесь вероятна определенная переакцентировка: не «что человек может сделать с обстоятельствами» (драматическая социология), а «что обстоятельства могут сделать с человеком». Иначе говоря – приоритетное внимание к адаптивным («приспособление себя к…»), а не адаптационным («приспособление к себе…») возможностям и способностям человека.
14. Попробуем кратко резюмировать наше сопоставление названных подходов. Если формулой драматической социологии является ПОЗНАНИЕ ДЕЙСТВИЕМ, то социологическая ауторефлексия есть САМОПОЗНАНИЕ ДЕЯТЕЛЯ.
15. Драматическая социология и социологическая ауторефлексия предстают двумя ипостасями ориентированного на сближение (а в перспективе – и на тождество!) субъекта и объекта изучения взаимоотношений личности и общества: как на ментальном уровне (индивидуальное и социальное сознание) , так и на уровне действия (индивидуальное и групповое или даже массовое поведение). При этом та и другая оказываются отдельными струями теперь уже весьма широкого и мощного потока активистских и интуиционистских исследовательских подходов и конкретных изысканий, которые объемлются понятием качественной («интерпретативной», «гуманистической», «субъективной», «интерактивной», «рефлексивной», «субъект-субъектной» и т. д.) парадигмы социологического знания.
Публикации автора, посвященные эксперименту социолога-рабочего (1980-1988):
- Социальные нормы производственной организации и жизненная позиция личности (из опыта «экспериментальной социологии») / Проблемы социального познания и управления. Томск, Изд-во ТГУ, 1982.
- Человек в системе реальных производственных отношений (опыт экспериментальной социологии) / Новое политическое мышление и процесс демократизации. М.: Наука, 1989.
- Наблюдающее участие и моделирующие ситуации (Познание через действие). СПб.: СПбФ ИС РАН, 1997.
- Драматическая социология (эксперимент социолога-рабочего). Книжки 1-2. М.: СПбФ ИС РАН, 1997.
- Театр жизни в заводском интерьере (записки социолога-рабочего) // Звезда, 1998, № 10.
- Человек и его работа: вид изнутри (из записок социолога-рабочего. 1982-1986 гг.). // Мир России, 1998, № 1/ 2.
- Социологическое воображение, драматическая социология и социология жизни / Социальное воображение. Материалы научной конференции 17 января 2000 г.. СПб., 2000.
**
Из статьи Б. Докторова «Профессия: социолог»
…Традиционно выделяют, в частности, включенное, или участвующее наблюдение, в котором социолог старается занять объективистскую позицию и минимизировать свое влияние на наблюдаемые им процессы. Новинка Алексеева — наблюдающее участие, предполагающее, изучение «социальных ситуаций через целенаправленную активность субъекта, делающего собственное поведение своеобразным инструментом и контролируемым фактором исследования». В этом случае наблюдатель стремится стать активным участником происходящего и познаваемого, разрешая себе изнутри вносить в наблюдаемый им процесс некие, определяемые им самим «возмущения». Тогда в конкретике явления или процесса раскрываются те свойства, которые присутствовали в них, но сами бы не заявили о себе. Так частное, по Алексееву, заурядное становится моделью общего.
Эта «процедурная» добавка, точнее, социологическое действие, превратило участвующее наблюдение в наблюдающее участие и, таким образом, принципиально изменилась логика исследования: на смену наблюдению с целью познания пришло познание через действие, или познание действием. Социолог стал не просто участником, актором наблюдаемого действия, но драматургом и постановщиком «социологической драмы». Отсюда и возникает термин, которым Алексеев характеризует свой подход — драматическая социология. Когда же он распространил принципы наблюдающего участия на самого себя, возникла социологическая саморефлексия, или ауторефлексия…
