21 февраля (четверг) в 18 час. в офисе М-центра Европейского университета в СПб (Гагаринская ул., дом 3) состоится выступление профессора ЕУСПб Владимира Гельмана на тему  "Расцвет и упадок электорального авторитаризма в России".

Текст доклада доступен здесь (работа опубликована в журнале "Полития", 2012, № 4): http://www.eu.spb.ru/images/M_center/Electoral_Authoritarianism_in_Russia.pdf.

Ниже – извлечения из названной статьи.

Владимир Гельман. Расцвет и упадок электорального авторитаризма в России

За период правления Владимира Путина заметно изменились и модус дискуссий среди исследователей российской политики, и содержание полемики между «оптимистами» и «пессимистами», по-разному оценивавшими процессы политического развития страны (Sakwa, 2008; Гельман, 2010). Еще в начале 2000-х годов «оптимисты» были склонны рассматривать российский политический режим как весьма несовершенную «демократию с прилагательными» (Collier, Levitsky, 1997), хотя и обладавшую неким потенциалом для улучшения ее качества (McFaul, 2000); «пессимисты» же говорили о нарастании в стране авторитарных тенденций (Shevtsova, 2000). Но уже в начале 2010-х годов почти никто из серьезных специалистов, говоря о положении дел в России, не использовал термин «демократия»: напротив, речь шла лишь о том, насколько далеко наша страна отстоит от нее. В то время как «пессимисты» безоговорочно говорили о консолидации авторитарного режима в России (Levitsky, Way, 2010; Golosov, 2011), то «оптимисты» предпочитали избегать таких характеристик, то подчеркивая низкую репрессивность российского режима (Krastev, Holmes, 2012), то делая выводы о «гибридном» характере режима в силу присутствия ряда демократических институтов (Petrov et al., 2010; Treisman, 2011). Эти терминологические дебаты, отчасти отражающие сложные проблемы концептуализации политических режимов в сравнительной политологии (Bogaards, 2009) сопровождаются печальным консенсусом экспертов в отношении оценок многочисленных патологий российской политики. Исследователи единодушны в негативной оценке таких симптомов, как нечестные и полные злоупотреблений голосования взамен конкурентных выборов, слабые и безвластные политические партии, подверженные политической цензуре СМИ, послушно штампующие спущенные «сверху» решения легислатуры на всех уровнях власти, зависимые и глубоко пристрастные суды, произвол государства в управлении экономикой, повсеместная коррупция, etc. 2

Однако, задача научного анализа политических режимов выходит за пределы придания дефиниций и описания симптомов. Гораздо важнее объяснить логику формирования и функционирования российского режима, выявить его основные параметры и страновую специфику, определить его институциональные основы и механизмы поддержания, с тем, чтобы осмыслить траекторию его «жизненного цикла» – становления, развития и упадка, и понять возможности дальнейшей эволюции. Эти вопросы находятся в центре внимания данной работы.

Электоральный авторитаризм: почему?

Политический режим, сформировавшийся в России после распада СССР, согласно мнению ряда специалистов, в русле современной классификации следует характеризовать как «соревновательный» или «электоральный» авторитаризм (Schedler, 2006; Levistky, Way, 2010; Morse, 2012). В таких режимах институт выборов имеет вполне реальное значение, в них допускается участие различных партий и кандидатов – в отличие от «классического» авторитаризма, при котором преобладают фиктивные «выборы без выбора» (Hermet et al., 1978) – примером такого рода на постсоветском пространстве выступает, скажем, Туркменистан. Но формальные и неформальные правила таких выборов предполагают высокие входные барьеры для участия в них, заведомо неравный доступ участников кампаний к ресурсам (от финансовых до медийных), систематическое использование государственного аппарата в целях максимизации голосов за правящие партии и кандидатов, и злоупотребления в пользу последних на всех стадиях выборов, в том числе при подсчете голосов.

Именно заведомо неравные «правила игры», призванные обеспечить победу инкумбентов независимо от предпочтений избирателей, и отличают электоральный авторитаризм от электоральных демократий. Электоральный авторитаризм – явление не новое, но особенное распространение он получил в последние два десятка лет, в том числе и в постсоветских государствах (Hale, 2005; Way, 2005). Классический авторитаризм уступает место электоральному в силу двух причин. Во-первых, регулярное проведение выборов и наличие ограниченной конкуренции позволяет правящим группам этих режимов более эффективно осуществлять контроль как над государственным аппаратом на всех уровнях управления, так и над подчиненными им согражданами, тем самым минимизируя риски внезапного крушения режимов, вызванного внутриполитическими конфликтами (Geddes, 2005). Во-вторых, электоральные механизмы служат средством внутриполитической, и в особенности международной легитимации – в противном случае само функционирование авторитарных режимов может оказаться под угрозой (Magaloni, 2010). Именно поэтому выборы, в силу самой природы политической конкуренции, становятся для электоральных авторитарных режимов тестом на выживание. Им приходится не просто добиваться победы в нечестной и неравной борьбе, но и прилагать немалые усилия для того, чтобы их победы были признаны внутри страны и за ее пределами, а обвинения в нечестности выборов имели не слишком значительный эффект. Хотя многим режимам электорального авторитаризма удается решать эти задачи более или менее успешно, порой массовые протесты (в том числе и по итогам нечестных выборов) могут создать для них вызовы, несовместимые с выживанием, о чем свидетельствует, например, недавний опыт «цветных революций» и «арабской весны». Различия в судьбе этих режимов ставят на повестку дня политической науки нетривиальный вопрос: почему в одних странах электоральный авторитаризм выживает и укореняется на десятилетия (примеров тому немало – от Мексики до Египта), а в других оказывается лишь временным и преходящим явлением (как в Сербии) либо же одни электоральные авторитарные режимы сменяются другими (как в некоторых постсоветских странах)? В этом свете опыт постсоветской России может служить «критическим случаем» (Eckstein, 1975), способным пролить свет на истоки силы и слабости электорального авторитаризма в сравнительной перспективе.

3

В дискуссиях о причинах упадка и крушения режимов электорального авторитаризма можно выделить две точки зрения. Одна из них склонна рассматривать стабильность этих режимов как результат отсутствия реалистических альтернатив существующему порядку (режиму статус-кво), а их упадок – как следствие массовой мобилизации в результате усилий противников режима, уделяя особое внимание успешной кооперации со стороны оппозиции (Beissinger, 2007; Tucker, 2007). Другие специалисты обращают внимание на уязвимость самих режимов из-за их открытости воздействию Запада и недостаточной силы государственного аппарата и/или доминирующих партий, зачастую не способных эффективно обеспечить контроль правящих групп над политическим процессом (Levitsky, Way, 2010). Споры о том, «кто виноват» в провале электорального авторитаризма – режим или оппозиция (Bunce, Wolchik, 2009; Way, 2008), прежде всего, уделяют внимание историям неудач этих режимов, оставляя в стороне истории их успехов, которые могут быть ничуть не менее поучительны с точки зрения перспектив дальнейшего анализа.

Между тем, постсоветская Россия – по крайней мере, до серии массовых протестов 2011-2012 годов – вполне способна претендовать на то, чтобы выступать примером «истории успеха» строительства электорального авторитарного режим. С одной стороны, лидерам страны удавалось эффективно удерживать свою политическую монополию, опираясь на иерархию государственного аппарата («вертикаль власти») и доминирующую партию («Единая Россия») и ограждая внутреннюю политику страны от «тлетворного влияния Запада». С другой стороны, спрос граждан на политические перемены на протяжении всего постсоветского периода оставался как минимум в латентной форме (Rose et al., 2011; Treisman, 2011), в то время как власти последовательно и систематически стремились избавиться от вызовов режиму статус-кво посредством выстраивания высоких входных барьеров на политическом рынке, умелого использования тактики «разделяй и властвуй», кооптации в качестве «попутчиков» режима одних политических игроков и исключения из истэблишмента других (Wilson A., 2005; Gel’man, 2008a), etc. Волна антисистемной мобилизации зимы-весны 2011-2012 годов несколько поколебала прежнее равновесие, но, по крайней мере, пока, нет оснований говорить о неизбежности крушения электорального авторитаризма в России в ближайшем будущем.

Почему и как история успеха электорального авторитаризма стала возможной в России? Каковы причины возникновения этого режима, механизмы его поддержания, и возможные траектории изменений? В поисках ответов на эти вопросы мы сперва обратимся к анализу институциональных и политических факторов, обусловивших расцвет и последующий упадок российского электорального авторитаризма, затем уделим внимание основным этапам становления и развития режима, и, наконец, обсудим варианты и перспективы его трансформации.

Электоральный авторитаризм: почему?

Политический режим, сформировавшийся в России после распада СССР, согласно мнению ряда специалистов, в русле современной классификации следует характеризовать как «соревновательный» или «электоральный» авторитаризм (Schedler, 2006; Levistky, Way, 2010; Morse, 2012). В таких режимах институт выборов имеет вполне реальное значение, в них допускается участие различных партий и кандидатов – в отличие от «классического» авторитаризма, при котором преобладают фиктивные «выборы без выбора» (Hermet et al., 1978) – примером такого рода на постсоветском пространстве выступает, скажем, Туркменистан. Но формальные и неформальные правила таких выборов предполагают высокие входные барьеры для участия в них, заведомо неравный доступ участников кампаний к ресурсам (от финансовых до медийных), систематическое использование государственного аппарата в целях максимизации голосов за правящие партии и кандидатов, и злоупотребления в пользу последних на всех стадиях выборов, в том числе при подсчете голосов.

Именно заведомо неравные «правила игры», призванные обеспечить победу инкумбентов независимо от предпочтений избирателей, и отличают электоральный авторитаризм от электоральных демократий. Электоральный авторитаризм – явление не новое, но особенное распространение он получил в последние два десятка лет, в том числе и в постсоветских государствах (Hale, 2005; Way, 2005). Классический авторитаризм уступает место электоральному в силу двух причин. Во-первых, регулярное проведение выборов и наличие ограниченной конкуренции позволяет правящим группам этих режимов более эффективно осуществлять контроль как над государственным аппаратом на всех уровнях управления, так и над подчиненными им согражданами, тем самым минимизируя риски внезапного крушения режимов, вызванного внутриполитическими конфликтами (Geddes, 2005). Во-вторых, электоральные механизмы служат средством внутриполитической, и в особенности международной легитимации – в противном случае само функционирование авторитарных режимов может оказаться под угрозой (Magaloni, 2010). Именно поэтому выборы, в силу самой природы политической конкуренции, становятся для электоральных авторитарных режимов тестом на выживание. Им приходится не просто добиваться победы в нечестной и неравной борьбе, но и прилагать немалые усилия для того, чтобы их победы были признаны внутри страны и за ее пределами, а обвинения в нечестности выборов имели не слишком значительный эффект. Хотя многим режимам электорального авторитаризма удается решать эти задачи более или менее успешно, порой массовые протесты (в том числе и по итогам нечестных выборов) могут создать для них вызовы, несовместимые с выживанием, о чем свидетельствует, например, недавний опыт «цветных революций» и «арабской весны». Различия в судьбе этих режимов ставят на повестку дня политической науки нетривиальный вопрос: почему в одних странах электоральный авторитаризм выживает и укореняется на десятилетия (примеров тому немало – от Мексики до Египта), а в других оказывается лишь временным и преходящим явлением (как в Сербии) либо же одни электоральные авторитарные режимы сменяются другими (как в некоторых постсоветских странах)? В этом свете опыт постсоветской России может служить «критическим случаем» (Eckstein, 1975), способным пролить свет на истоки силы и слабости электорального авторитаризма в сравнительной перспективе.

В дискуссиях о причинах упадка и крушения режимов электорального авторитаризма можно выделить две точки зрения. Одна из них склонна рассматривать стабильность этих режимов как результат отсутствия реалистических альтернатив существующему порядку (режиму статус-кво), а их упадок – как следствие массовой мобилизации в результате усилий противников режима, уделяя особое внимание успешной кооперации со стороны оппозиции (Beissinger, 2007; Tucker, 2007). Другие специалисты обращают внимание на уязвимость самих режимов из-за их открытости воздействию Запада и недостаточной силы государственного аппарата и/или доминирующих партий, зачастую не способных эффективно обеспечить контроль правящих групп над политическим процессом (Levitsky, Way, 2010). Споры о том, «кто виноват» в провале электорального авторитаризма – режим или оппозиция (Bunce, Wolchik, 2009; Way, 2008), прежде всего, уделяют внимание историям неудач этих режимов, оставляя в стороне истории их успехов, которые могут быть ничуть не менее поучительны с точки зрения перспектив дальнейшего анализа.

Между тем, постсоветская Россия – по крайней мере, до серии массовых протестов 2011-2012 годов – вполне способна претендовать на то, чтобы выступать примером «истории успеха» строительства электорального авторитарного режим. С одной стороны, лидерам страны удавалось эффективно удерживать свою политическую монополию, опираясь на иерархию государственного аппарата («вертикаль власти») и доминирующую партию («Единая Россия») и ограждая внутреннюю политику страны от «тлетворного влияния Запада». С другой стороны, спрос граждан на политические перемены на протяжении всего постсоветского периода оставался как минимум в латентной форме (Rose et al., 2011; Treisman, 2011), в то время как власти последовательно и систематически стремились избавиться от вызовов режиму статус-кво посредством выстраивания высоких входных барьеров на политическом рынке, умелого использования тактики «разделяй и властвуй», кооптации в качестве «попутчиков» режима одних политических игроков и исключения из истэблишмента других (Wilson A., 2005; Gel’man, 2008a), etc. Волна антисистемной мобилизации зимы-весны 2011-2012 годов несколько поколебала прежнее равновесие, но, по крайней мере, пока, нет оснований говорить о неизбежности крушения электорального авторитаризма в России в ближайшем будущем.

Почему и как история успеха электорального авторитаризма стала возможной в России? Каковы причины возникновения этого режима, механизмы его поддержания, и возможные траектории изменений? В поисках ответов на эти вопросы мы сперва обратимся к анализу институциональных и политических факторов, обусловивших расцвет и последующий упадок российского электорального авторитаризма, затем уделим внимание основным этапам становления и развития режима, и, наконец, обсудим варианты и перспективы его трансформации.

<…>

Повестка на завтра

К лету 2012 года казалось, что в России восстановилось политическое равновесие, которое было присуще режиму в предшествующее десятилетие. Путин вернулся на пост главы государства, распределив ключевые позиции и источники ренты («кормушки») среди заинтересованных групп; «попутчики» режима в лице «системных» оппозиционных партий, представителей бизнеса и значительной части «прогрессивной» общественности, то ли по доброй воле, то ли вынужденно смирились с сохранением статус-кво; волна массовых протестов после серии стычек с полицией выродилась в безопасные для властей хэппенинги; экономика росла, хотя и не слишком впечатляющими темпами; наконец, уровень массовой поддержки властей, судя по данным массовых опросов, если и не вернулся к временам «золотого века» первого президентства Путина, то, по крайней мере, выправился после критического спада конца 2011 года, хотя затем и снова стал снижаться (Левада-центр, 2012). Но неустойчивость этого равновесия, отмеченная наблюдателями (Голосов, 2012; Общество, 2012), требует рассмотрения возможных вариантов дальнейшей трансформации электорального авторитаризма. Если вывести за скобки варианты wild card, ведущих к внезапному коллапсу режима, то к ним следует отнести: (1) сохранение режима статус-кво (и его дальнейшее «загнивание»); (2) реакция российских правящих групп на вызовы своему господству путем ужесточения авторитарных тенденций (механизм «жесткой руки»); и (3) пошаговая и, скорее всего, непоследовательная демократизация режима. Реальная практика российской политики может представлять собой комбинацию этих вариантов или последовательное либо непоследовательное чередование их отдельных элементов.

Во-первых, если та среда, в которой функционирует российский политический режим, в обозримом будущем не претерпит кардинальных перемен, если констелляция ключевых акторов и их возможности по извлечению и перераспределению ренты останутся более или менее теми же, что и сейчас, если давление на режим со стороны оппозиции и протестных движений удастся «сбить» до уровня, примерно соответствующего периоду до конца 2011 года, не стоит ожидать, что правящие группы пойдут на односторонний пересмотр базовых «правил игры». Инерционное развитие событий, предполагающее сохранение нынешних политических институтов России с отдельными, не слишком существенными изменениями выглядит более предпочтительным для российских элит — по сравнению как с демократизацией режима, так и с поворотом к более репрессивному авторитаризму. Однако поддержание политического равновесия потребует от российских правящих групп немалых усилий. Речь идет не только об умелом сочетании «кнута» и «пряника», которое разбалансировалось накануне выборов 2011-2012 годов. Властям почти неизбежно придется прибегать к «точечным» и строго дозированным репрессиям по отношению к своим радикальным оппонентам, проводить политику «разделяй и властвуй» по отношению к противникам умеренным и корректировать формальные и неформальные «правила игры», с тем, чтобы не просто сохранить, но и укрепить статус-кво. «Загнивание», помимо прочего, резко увеличит издержки поддержания равновесия (в том числе, из-за того, что властям придется увеличить масштабы побочных платежей в качестве платы за лояльность).

А что же общество? Спрос на перемены, столь заметно предъявленный властям в ходе волны протестов 2011-2012 годов, может быть частично удовлетворен отдельными уступками по мелким вопросам, а также политикой кооптации; частично канализирован в «ниши» относительно успешного решения частных проблем, а частично так и оставаться на уровне латентных проявлений недовольства или «бунтов» локального уровня. Иными словами, реакцией значительной части общества на «загнивание» может стать не активный коллективный и публичный «протест», а пассивный индивидуальный «уход», который может проявляться в различных формах, но так или иначе он безвреден для властей, поскольку не только не подрывает статус-кво сам, но и увеличивает издержки по его преодолению для участников протестов. А без кумулятивного и относительно длительного давления на режим со стороны общества кардинальных перемен ждать не стоит. Если так, то «загнивание» может продолжаться, пока издержки поддержания статус-кво не окажутся запретительно высоки, либо пока нынешнее поколение российских руководителей не уйдет в мир иной, подобно поколению советских руководителей эпохи «застоя».

Во-вторых, если правящая группа будет сталкиваться с нарастанием вызовов своему господству в самых разных формах – протестные акции не только разрастутся по числу участников и масштабу, но и приобретут новые (в том числе и насильственные) формы; риски нелояльности со стороны ряда «попутчиков» режима возрастут, а потенциал их кооптации окажется исчерпан, то Кремль столкнется с соблазном взять в руки «кнут» и начать применять его по полной программе. И хотя в длительной перспективе такая стратегия авторитарных режимов нечасто оказывается успешной (особенно если уровень их массовой поддержки низок, а протесты приобрели значительный размах) (Kricheli et al., 2011), на короткой дистанции подобная реакция может оттянуть негативные последствия для режимов за счет последующего роста насилия и конфликтов. Таким образом, нельзя исключить, что и российские власти могут прибегнуть к поддержанию своего господства посредством «жесткой руки», с полным или частичным демонтажом демократического «фасада». Конкретные шаги Кремля на этом пути предсказать трудно; речь может идти о кардинальном пересмотре законодательства и правоприменительной практики в сторону расширения полномочий правоохранительных органов и спецслужб и дальнейших ограничениях прав и свобод граждан, и т.д. Набор возможных изменений «правил игры», равно как и масштабы и длительность репрессий в этом случае, скорее, зависит не от того, насколько реально велики вызовы для правящих групп и связанные с ними риски, а от того, в какой мере эти вызовы и риски будут восприниматься как критически опасные. При таком развитии событий правящей группе придется не только намного увеличить издержки контроля и подавления, но и пойти на масштабное повышение побочных платежей «силовикам» в качестве платы за лояльность. Но не стоит ожидать, что возможный поворот российского политического режима к сценарию «жесткой руки» сам по себе может спровоцировать нарушение равновесия, даже если расширение репрессий будет угрожать значительной части «несогласных» с правящей группой. До тех пор, пока «уход» в форме отъезда из страны будет оставаться для «продвинутой» части россиян более доступной альтернативой «протесту» против статус-кво, риски сопротивления со стороны общества для правящих групп будут не слишком велики. Но опыт ряда стран (Davenport, 2007) говорит о том, что существующие на протяжении некоторого времени авторитарные режимы с изначально низким уровнем репрессивности довольно редко становятся намного более репрессивны – после длительного успешного опыта раздачи «пряников» эффективное использование «кнута» оказывается не столь простой задачей. Кроме того, в случае поворота к «жесткой руке» риски нарушения баланса сил внутри правящих групп и дисфункциональность аппарата подавления могут оказаться столь велики, что неудачная попытка применения репрессий против сограждан грозит повлечь за собой крах режима, подобно произошедшему в августе 1991 года в СССР.

Наконец, в-третьих, «ползучая демократизация» (Przeworski, 1991) – поэтапный, иногда довольно длительный процесс демократизации посредством серии стратегических действий правящей группы и оппозиции, меняющих свои стратегии под воздействием шагов друг друга, предполагает, что под давлением оппозиции правящие группы могут пойти на частичную либерализацию режима, а затем (если давление усиливается, а режим не сворачивает либерализацию) на расширение пространства политического участия, что, в свою очередь, приводит к размежеваниям внутри правящих групп и к вовлечению оппозиции в политический процесс. Исходя из этой перспективы, волну политического протеста 2011-2012 годов можно рассматривать как первый (хотя и необходимый, но явно недостаточный) шаг на пути «ползучей демократизации» страны. Конечно, «срывы», отход от демократизации, и возврат к статус-кво и/или к другим формам авторитаризма ничуть не менее вероятны, чем возможность «истории успеха». Но стратегия правящих групп по сохранению и удержанию электорального авторитаризма может измениться лишь если и когда давление со стороны оппозиции будет не просто усиливаться, но также носить одновременный и кумулятивный характер по разным направлениям: различные социальные группы и политические силы будут способны сплотить на основе негативного консенсуса и мобилизовать значительную часть своих сторонников. Пока ситуация далека от такого развития событий.

Важнейшим механизмом, способным подорвать нынешнее авторитарное равновесие в России, помимо массовых протестных выступлений в разных формах, служат выборы. Это не означает, что переход России к демократии, если и когда он произойдет, станет результатом победы оппозиции над правящей группой на выборах при сохранении электорального авторитаризма. Последний в обозримом будущем сам собой не исчезнет, и в этом плане можно говорить лишь об «опрокидывающем» эффекте выборов. Но кооперация оппозиции, выдвижение ею согласованных кандидатов и списков, и, в конце концов, поддержка любых кандидатов, кроме кандидатов «партии власти», могут нанести Кремлю максимальный урон. И если региональные и местные выборы повлекут за собой целый каскад «опрокидывающих» эффектов, то нельзя исключить, что правящая группа будет вынуждена пойти по пути гораздо более серьезной и опережающей либерализации режима в преддверии общенационального цикла выборов, а то и ранее, меняя формальные и неформальные правила их проведения и расширяя политические возможности (Tarrow, 1994) для оппозиции. В этом случае можно ожидать, что все чаще будут наблюдаться примеры того, как некогда лояльные «попутчики» правящих групп начнут выступать под лозунгами оппозиции и опираться на ее поддержку, апеллируя к протестным настроениям избирателей. При таком развитии событий выборы могут стать ключевым вызовом сохранению режима статус-кво, и тогда электоральный авторитаризм начнет уступать место электоральной демократии.

Вместо заключения: задача со многими неизвестными

Список неизвестных величин, которые могут обусловить тот или иной вариант эволюции политического режима, привести к смене одного из них на другой либо к некоему их сочетанию, слишком широк и не специфичен по отношению к сегодняшней России (Huntington, 1991). Но есть как минимум две переменные, динамика которых особенно значима в нынешнем российском контексте – от нее зависит, в каком именно направлении могут оказаться «развернуты» возможные изменения режима.

Во-первых, на уровне политического спроса речь идет об изменениях общественных настроений (и на уровне элит, так и на уровне общества в целом) и связанных с ними сдвигов в политическом поведении россиян. Эти тренды поддаются оценке с большим трудом в условиях авторитарных режимов, поскольку данные подчас оказываются систематически искажены из-за эффекта «фальсификации предпочтений» (Kuran, 1991): своего рода «фиги в кармане»: когда вместо истинных предпочтений граждане сообщают

сведения, социально приемлемые с точки зрения режима. Иногда эту «фигу» граждане начинают демонстрировать властям в самый неожиданный «критический момент»: смена декларируемых предпочтений может повлечь за собой даже крах авторитарного режима. Но подчас «фига» может оставаться в кармане на протяжении долгого времени, и истинные предпочтения граждан неизвестно до тех пор, пока новые вызовы сохранению статус-кво не возникнут как бы «из ниоткуда». А поскольку внешне стабильный авторитарный режим может оказаться опрокинут в любой вдруг возникший «критический момент», то поведение всех участников политического процесса становится заведомо непредсказуемо

Во-вторых, на уровне политического предложения ключевым вопросом для выживания любых авторитарных режимов является то, насколько правящие группы готовы пустить в ход механизмы силового подавления своих противников, а также возможные последствия таких шагов. В российском случае эта проблема стоит особенно остро. Лидеры многих репрессивных режимов обычно не слишком задумываются о применении силы, когда речь идет о малейших угрозах их выживанию, и массовое политическое насилие (а то и просто убийства) своих сограждан для них – дело рутинное (Davenport, 2007). Иначе, однако, обстоят дела для авторитарных режимов, не практикующих массовые репрессии или от них давно отказавшихся; в ситуации вынужденного поворота от «пряника» к «кнуту» они могут оказаться перед нелегким выбором. Даже если репрессии не влекут за собой непосредственных политических последствий для режима, они надолгоопределяют выбор стратегии правящих групп (как это было в СССР после бойни в Новочеркасске в 1962 году). Ключевой вопрос «бить или не бить (массы, выступающие против режима)?» решается порой в зависимости от предшествующего опыта применения правящими группами массового насилия, подобно ситуации в Китае в 1989 году. Силовое подавление протеста на площади Тяньаньмынь стало возможно в силу того, что в ходе дискуссий в руководстве страны по поводу тактики противодействия оппозиции взяли верх ветераны революции, привыкшие убивать сограждан со времен борьбы компартии за завоевание власти (McAdam et al., 2001: 307-322). Российский опыт в этом отношении специфичен и в силу низкого уровня репрессивности режима, и из-за ненадежности средств массового подавления. Но неверно было бы и сводить этот вопрос лишь к техническим границам возможностей подавления, которые оказываются пройдены, если и когда акции протеста принимают действительно масштабный характер (Przeworski, 1991: 64). Скорее, вопросы стоят в иной последовательности: (1) решатся ли российские лидеры в случае реальной или воображаемой угрозы их политическому выживанию отдать приказ о массовом насилии в отношении сограждан, (2) если да, будет ли этот приказ успешно выполнен, и позволит ли насилие устранить угрозу, и (3) если да, окажутся ли российские лидеры в результате заложниками исполнителей своего приказа. Ответы на них, как минимум, неочевидны.

Даже ограничив перечень неизвестных величин двумя параметрами – (1) «фальсификация предпочтений» и слабая предсказуемость поведения россиян; и (2) уровень готовности и способности правящих групп эффективно подавлять сопротивление граждан, можно сделать вывод о тщетности попыток оценить шансы дальнейших изменений российского режима. Но важнее общая логика политической эволюции, позволяющая за «деревьями» текущих событий увидеть «лес» тех процессов, которые определяют настоящее и могут определить и будущее российского электорального авторитаризма.

Крах коммунистического режима и распад СССР произошли в 1991 году, когда многим наблюдателям казалось, что новый глобальный процесс всеобщего и полного перехода к демократии захватит, в том числе, и постсоветские страны, которые «по умолчанию» обречены на то, чтобы стать демократическими (Huntington, 1991). Эти ожидания сбылись или не в полной мере, или не сбылись вовсе: Россия здесь не оказалась исключением. То, о чем двадцать с лишним лет назад говорили как о появлении на свет новой постсоветской демократии в России, на деле оказалось лишь болезненным распадом прежнего режима и

последующим не менее болезненным становлением нового авторитаризма, ставшим частью глобальной тенденции формирования электоральных авторитарных режимов, затронувшей многие страны и регионы мира (Levitsky, Way, 2010; Morse, 2012). Но хотя, казалось бы, за два десятилетия строительства авторитаризма правящие группы смогли наглухо заколотить «окно возможностей» демократизации, но ситуация в России начинает меняться – в частности, благодаря тому, что россияне, пусть медленно, но учатся на ошибках недавнего прошлого, а также оттого, что со сменой поколений в Россию, пусть и не сразу, проникает ветер перемен. «Опрокидывающие выборы» и волна протестов 2011-2012 годов позволили приоткрыть если не окно, то «форточку» возможностей для движения к демократизации России, и понимание необходимости этого процесса наряду с неприятием режима электорального авторитаризма сегодня ширятся среди различных групп российского общества.

Опыт постсоветского развития не прошел зря: спустя более двух десятилетий после распада СССР страна кажется лучше готовой к осмысленной и целенаправленной демократизации, нежели в начале 1990-х годов, несмотря на то, что условия для нее сегодня менее благоприятны, чем непосредственно после падения коммунистического режима. Общественный спрос на демократизацию в России, будучи предъявлен властям, со временем, скорее всего, будет расти, и это дает основания рассчитывать на то, что наша страна в процессе смены политического режима не будет вновь попадать из огня да в полымя, подобно тому, как произошло в 1990-е и особенно в 2000-е годы. И потому лозунг участников оппозиционных митингов – «Россия будет свободной!» – может выступать не просто призывом, но стать ключевым аспектом политической повестки дня нашей страны в обозримом будущем. Россия на самом деле будет свободной страной. Вопрос состоит в том, когда именно, каким образом, и с какими издержками она пройдет свой путь к свободе.

<…>