Из сайта sergeidovlatov.com:

ПЕТЕРБУРГ: ПРОГРАММА ФЕСТИВАЛЯ «ДЕНЬ Д», ПОСВЯЩЁННОГО СЕРГЕЮ ДОВЛАТОВУ

По случаю празднования 75-й годовщины со дня рождения Сергея Довлатова 2-4 сентября в Санкт-Петербурге пройдёт фестиваль «День Д».

Подготовкой фестиваля занимается Общество любителей Сергея Довлатова, куда входит Дом культуры Льва Лурье и единомышленники. Задача фестиваля — создать общегородской праздник памяти Довлатова с ярко выраженным человеческим лицом, который впоследствии будет проводиться ежегодно.

В рамках «Дня Д», сообщает “Киноафиша”, жители и гости Санкт-Петербурга смогут посетить всевозможные выставки, спектакли, кинопоказы, презентации, квесты по местам автора, концерты и открытые чтения. Также в городе состоятся творческие встречи, круглые столы и дискуссии, посвящённые жизни и творчеству Довлатова.

Мероприятия пройдут на известных площадках Санкт-Петербурга, среди которых кинотеатр «Англетер», Центральная библиотека им. Лермонтова, Музей Эрарта, книжные магазины «Буквоед» и «Подписные издания» и другие.

Сайт фестиваля — www.dovlatovday.ru

**

Из сайта sergeidovlatov.com:

МАТЕРИАЛЫ, ПОСВЯЩЕННЫЕ 75-Й ГОДОВЩИНЕ СО ДНЯ РОЖДЕНИЯ СЕРГЕЯ ДОВЛАТОВА

• Александр Бутенин “Загадки Сергея Довлатова (К юбилею писателя)” (“За кадры верфям”, №7 (2554))
• Юрий Лепский “Заповедник” (“Российская газета”, №7063 (195))
• Михаил Бударагин “Большой маленький человек” (Газета “Культура”, 01.09.2016)
• Дарья Ефремова “Соло на ундервуде” (Газета “Культура”, 01.09.2016)
• Владимир Соловьев “Довлатов с третьего этажа” (“Независимая газета”, 01.09.2016)
• Борис Войцеховский “Довлатов и Пушкин: встретились два одиночества” (“Вечерняя Москва”, 01.09.2016)
• “Сергей Довлатов. День Д.” (“Санкт-Петербургские ведомости”, 01.09.2016)
• Лана Федорова-Форд “Как «Новый американец» завладел умами эмиграции” (“МК в Новом Свете”, 01.09.2016)
• Анатолий Найман “Памяти писателя и пешехода” (“Коммерсант”, 02.09.2016)
• Александр Генис “Без Довлатова” (“Новая газета”, №97, 02.09.2016)
• “Город Довлатова: Петербург вспоминает своего писателя” (ВИДЕО) (BCC Русская служба, 03.09.2016)

**

Из «Новой газеты»:

БЕЗ ДОВЛАТОВА

Александр Генис

02.09.2016

3 сентября писателю исполнилось бы 75 лет

Когда 13 марта 1998 года закончилась эта книга — «Довлатов и окрестности» (6-е издание которой вышло только что в издательстве CORPUS. — Ред.), мне казалось, что я дописал некролог, начатый в день смерти Сергея. Но спустя 18 лет и множество изданий, я уже не думаю, что сказал о Довлатове все, что можно. Он сам и виноват, ибо умер на полпути, который продолжился после его смерти.

Как раз накануне ее, после мучительного для каждого автора перерыва, наконец пошли новые рассказы, из которых Сергей хотел составить сборник «Холодильник». Он думал построить его на манер отлично получившегося «Чемодана». В «Холодильнике», из которого, кстати сказать, автор намеренно изъял спиртное, Сергей использовал, казалось, уже отработанный материал. Но в двух его самых последних рассказах — «Виноград» и «Старый петух, запеченный в глине» — появилась новая тема. Довлатов брал своих русских персонажей, помещал их в Америку и смотрел, что из этого получится. Вышло интересно, свежо и неожиданно глубокомысленно. «Петух», например, развивал на фене мотив из «Короля Лира»: «Сведи к необходимостям всю жизнь — и человек сравняется с животным». Не зря довлатовский рассказ «Лишний» был любимым у самого автора.

Может быть, поэтому в свое последнее лето Довлатов выглядел сосредоточенным и почти счастливым. Он совсем не хотел умирать, тем более, как писали в советских некрологах, от тоски по родине. Жизнь на ней, как хорошо знал Довлатов, опаснее, чем ностальгия.

Прошло четверть века, но ничего не изменилось. Довлатова по-прежнему любят все — от водопроводчика до академика, от левых до правых, от незатейливых поклонников до изощренных книжников. С тучных лет перестройки, вместе с которой Сергей возвращался в литературу метрополии, осталось не так уж много имен. Кумиры гласности, ради книг которых мечтали свести леса и рощи, остались в старых подписках толстых журналов. Но тонкие довлатовские книжки так и стоят не памятником эпохи, а живым чтением. Как написал Бродский, эти книги нельзя не прочесть за один присест. Говорят, что вернувшийся в Россию Солженицын спросил, что тут без него появилось хорошего. Ему принесли первый том Довлатова, потом — второй, наконец — третий. И это притом что в Америке Солженицын Довлатова не замечал, как, впрочем, и всю нашу Третью волну.

Сегодня тайну непреходящего успеха Довлатова ищут многие. Снимают фильмы, пишут статьи, устраивают конференции и фестивали. Но мне кажется, что секрет его письма лежит на поверхности, где, словно в хорошем детективе, его труднее всего заметить. Как мастер прозы Сергей создал благородно сдержанную манеру, скрытно контрастирующую с безалаберным, ущербным, но безмерно обаятельным авторским персонажем.

 С этим инструментом Довлатов вошел в отечественную словесность, избегая, в отличие от его многих питерских соратников, авангардного скандала. Сергей ведь никогда не хотел изменить русскую литературу, ему было достаточно оставить в ней след. По своей природе Довлатов — не революционер, а хранитель. Ему всегда казалось главным вписаться в нашу классику. Что он и сделал.

За четверть века, которые прошли со дня преступно ранней довлатовской смерти, в русской литературе перепробовали все на свете: соц-арт, постмодернизм, передергивание, комикование, стеб. И чем больше экспериментов, тем быстрее устает читатель. На этом фоне здоровая словесность Довлатова и стала неотразимой, ибо он — нормальный писатель для нормальных читателей. Сергей всегда защищал здравый смысл, правду банального и силу штучного, к которому он относил простых людей, зная, впрочем, что ничего простого в них не было. Отметая школы и направления, Довлатов ценил в литературе не замысел и сюжет, а черту портрета и тон диалога, не путь к финалу, а момент истины, не красоту, а точность, не вширь, не вглубь, а ненароком, по касательной, скрытно, как подножка, и непоправимо, как пощечина.

Такие книги он любил, такие книги он писал, и этого ему никогда не забудут.

**

Из газеты “За кадры верфям” (2016, №7 (2554))

ЗАГАДКИ СЕРГЕЯ ДОВЛАТОВА (К ЮБИЛЕЮ ПИСАТЕЛЯ)

Александр Бутенин

2 сентября  2016

Не знаю уж как там весь мир, Россия и Москва, ну а Петербург с размахом собирается отметить 75-летие писателя Сергея Довлатова. Для читающей публики день рождения любимого писателя – большой праздник. Программа торжественных мероприятий очень насыщена. Ожидается приезд и выступления именитых гостей, литераторов, людей лично знавших Довлатова. Соберутся его знакомые, приятели, друзья и даже недоброжелатели, которые за последние два десятка лет тоже превратились в друзей прозаика. Все станут делиться воспоминаниями. Грядут конференции, круглые столы, квесты, викторины, спектакли, перфомансы, фильмы, концерты, выставки и чтения. Вопреки утверждению писателя: «любить публично – скотство», люди не стесняются демонстрировать свою любовь к творчеству Довлатова. Этим и мы займемся 2-4 сентября на фестивале «День Д» на улице Рубинштейна и в ее окрестностях.

Готовясь к юбилею Сергея Донатовича, приятно было вновь погрузиться в его произведения и поразмышлять о некоторых загадках, сопровождающих эту монументальную фигуру современной литературы. Собственно, загадкой является уже тот факт, что Довлатов по-прежнему остается современным писателем, несмотря на свою раннюю смерть 26 лет назад. Не каждого писателя вспомнишь спустя четверть века после его кончины. Тем более не всякого захочешь перечитать. А, главное, надо ведь учесть, что за этот немалый промежуток времени изменилось все. И в стране и в мире. Политика, экономика, техника, общество, наконец. Писатель Довлатов этого не застал и перемен не увидел. Он не думал, что СССР развалится. Едва ли владел мобильным телефоном, которые тогда не были распространены. Не представлял себе, что такое интернет, жидкокристаллический экран монитора и пр. Максимальным техническим достижением для него было освоение автомобиля и телефонного автоответчика. До последних дней в своей работе он пользовался авторучкой и блокнотом для записей, а также простой печатной машинкой с копиркой. Писал о том, что ему ближе. О том, что он хорошо помнил и знал. При этом все, о чем он писал – очень знакомо и близко нам, живущим сегодня. Мы его понимаем и, перелистывая страницы его книг (уже на планшетах), смеемся в тех местах, где автору было нужно, чтобы мы смеялись. И задумываемся там, где это требуется. Почему так? Может быть, потому что писал он о том, что не меняется десятилетиями? Что находится вне времени? О людях с их характерами, судьбами, проблемами и немудреным существованием. Об отношениях между людьми. О мелком и незначительном, что нам так привычно. О повседневном человеческом быте, в котором всегда есть место одновременно – смешному, грустному и страшному. Писатель никого не поучает, ничего не осуждает, не морализирует, не навязывает своих идей и мыслей. Он просто внимательно подмечает и точно выражает речь и поступки окружающих людей, способные вызвать улыбку, усмешку, ухмылку или хохот читателя. «Ад – это мы сами» – читаем мы у Довлатова. Но ведь и в аду имеются смешные стороны и детали. Довлатов умел обращать на них внимание и делал их более рельефными, выпуклыми. Вероятно, и в раю есть о чем взгрустнуть. Довлатов актуален, интересен и жизнеспособен. Многие его современники-писатели – ныне прочно забыты. Парадокс.

 Творчество Сергея Донатовича полно загадок. Например, много говорилось про его уникальный литературный стиль. Обратимся к первоисточнику. Вот как сам Довлатов в письме к Науму Сагаловскому объяснял свою теорию: «Я считаю, что каждый прозаик должен надевать какие-то творческие вериги, вводить в свое письмо какой-то дисциплинирующий момент. В поэзии роль таких вериг играет рифма + размер. Это дисциплинирующее начало уберегает поэтов от многословия и пустоты. У прозы таких рамок нет, их, мне кажется, надо вводить искусственно. Что касается меня, то вот уже лет шесть я пишу таким образом, что все слова во фразе начинаются у меня на разные буквы. Даже предлоги не повторяются. <…> Короче, для меня это стало психозом. Вот раскрой мои три-четыре последние книжки и убедись». Письмо датировано июнем 1986 года.

 Следовательно, за шесть лет таким способом Довлатовым написаны книги: «Компромисс» (1981) «Заповедник» (1983), «Наши» (1983), «Иностранка» (1986), «Чемодан» (1986) и др. Начинаешь проверять, раскрываешь наобум любую страницу и восхищаешься, да, действительно вроде так оно и есть. В довлатовском предложении отсутствуют слова на одну и ту же букву. Но невольно задаешься вопросами: под силу ли автору так придирчиво концентрировать свое внимание на строке? Хватит ли ресурсов в русском языке, чтобы верно и ярко выражать мысли, эмоции и чувства человека, заботясь при этом о разности начальных букв в словах? Мастерство конструирования фраз вызывает чувство уважения к писателю. Тем не менее, во всяком произведении Довлатова читатель может обнаружить исключения из правил. Приведем примеры в порядке хронологии издания книг.

Берем «Компромисс» и на второй страничке сталкиваемся с повторением букв: «И все же какие-то люди стоят за этим, какие-то разговоры, чувства, действительность».  В «Заповеднике» повторов много: «Грязноватое желтое здание с колоннами, часы, обесцвеченные солнцем…», «хорошо, – говорю, – с плохой стороны», «Мы берем одну, заметь, одну чувиху и едем на пленэр». А в этом симпатичном афоризме аж тройное повторение первых букв «я думаю, любовь к березам существует за счет любви к человеку». В «Наших» опять-таки на первой странице встречается: «Сначала он жил в Харбине, где и родился мой отец». В первой главе «Иностранки»: «Десятый год Евсей утешает жену мыслью о том, что бизнес достанется сыну». Откроем «Чемодан», посмотрим на вещи: «под ними – вельветовая куртка на искусственном меху». Это из предисловия.

А ведь Довлатов порой намеренно менял фамилии персонажей, названия населенных пунктов, даты событий в погоне за сохранением чистоты своего стиля. И все же во всякой книге, как доказано, существуют отступления от абсолюта. Что этому причиной – невнимательность автора? Невозможность в каждом упомянутом случае (а сколько еще их рассыпано по книгам) избежать повторения? А может быть мистификатор Сергей Довлатов специально изредка допускал повторы начальных букв в словах, чтобы всем морочить голову?

Думается, вряд ли это так, ведь в упомянутом выше письме он признавался: «Даже в цитатах я избегаю двух слов на одну букву в одной фразе. Например, в «Заповеднике» я цитирую Пушкина: «К нему не зарастет народная тропа...». Меня не устраивали «нему» и «народная». И я пошел на то, чтобы поставить: «К нему не зарастет священная тропа...». А затем сделал сноску: «Искаженная цитата. У Пушкина – народная тропа». С предлогом «не» пришлось смириться, ничего не смог придумать».

Короче, еще одна загадка. Хотя на счет искажения  Пушкинской цитаты лично у меня есть гипотеза, что Сергей Донатович немного лукавил. Достаточно вспомнить, что цитирует стихотворную строчку отнюдь не литературный герой книги – Борис Алиханов, а другой персонаж – сотрудник экскурсионного бюро Галина Александровна. Получается, это ее ляп. Не секрет, что Довлатов с юмором относился к обитателям Пушкиногорья. Автор убивает сразу двух зайцев – уличает специалиста заповедника в невежестве, и, вместе с тем, оправдывает собственноручное искажение пушкинской цитаты необходимостью неукоснительно следовать выбранному стилю. И подколол и руки умыл. Красота!

Загадкой остаются неоднократные трактовки на новый лад Довлатовым одних и тех же сюжетов. Например, как минимум, трижды прозаиком интерпретируется история знакомства с женой: то ее забыл Гуревич после вечеринки дома у автора, то встреча состоялась на именинах хомяка в квартире живописца Лобанова, то будущая супруга явилась к Довлатову в роли агитатора в день выборов. Воистину, тема семьи – неисчерпаема. Полагаю, что все три версии отличаются от реальной истории  этой семейной пары. Дважды с изменением фамилии персонажа в книгах Довлатова упоминается система предупреждений о приходе на дом наряда милиции. В первом случае известные кодовые слова в телефонную трубку чеканит спившийся журналист Гена Сахно, во втором – опустившийся журналист Гена Смирнов. Разница между ними заключается лишь в том, что первый пьет портвейн, а второй употребляет шартрез. Примеры можно продолжать. Анекдоты из жизни писателей Довлатов первоначально вкрапляет в канву повести «Невидимая книга», а позже издает их отдельным произведением «Записные книжки». Хорошо, что в собрании сочинений Довлатова, вышедшем в издательстве «Лимбус-Пресс» в 1993 году с рисунками Александра Флоренского, эти вещи разнесены по разным томам. Иначе повторы смущали бы читателей.

Некоторые словесные конструкции Довлатова кочуют из книги в книгу. Например, фраза «дальнейшие события излагаю бегло, пунктиром», повторяется трижды: в романе «Наши», в повести «Марш одиноких» и в рассказе «Старый петух, запеченный в глине». А что, хорошее, проверенное соединение слов. То же происходит с метафорами. Придумав однажды наиболее точное сравнение собаки Глаши с березовой чурочкой, Довлатов не раз к нему возвращается («Соло на ундервуде», «Наши», «Ремесло»). Также не отрекается автор от еще одной устойчивой метафоры, уподобляющей нос фокстерьерши «крошечной боксерской перчатке». Раз уж созданы близкие к идеалу метафоры, так чего от них отступать? От добра добра не ищут. Фраза: «подцепил ускользающий маринованный гриб» у Довлатова дважды фигурирует в одном произведении – в шестой и двенадцатой главах «Компромисса». Щепетильно вглядывающийся в буквы, с целью не допустить их повторения в словах, Довлатов на удивление легко мирится с повторениями одних и тех же фраз в разных произведениях. Почему? Загадка. Невольно вспоминается Владимир Высоцкий, который, комментируя наличие одной и той же мелодии в песнях «Корабли» и «Прощание с горами», просто заявил, мол, к чему претензии, моя мелодия - как хочу, так и использую! Тоже верно.

Кстати, еще одной загадкой является личное знакомство Довлатова и Высоцкого. Вернее, отсутствие такового. Это непостижимо странно. Оба – талантливые люди, почти ровесники, в 60-70-х годы напряженно работавшие над словом. Оба имели общие знакомства в мире искусства, в творческой среде: Олег Даль – театр и кино, Иосиф Бродский – поэзия, Михаил Шемякин – живопись и скульптура, да мало ли еще. Оба испытывали одни и те же проблемы с официальным признанием их литературных способностей в СССР. Оба не печатались. Наконец, оба в одно и то же время находились в США. Но тут надо сделать небольшое пояснение: Высоцкий в период с 1976 по 1979 годы посетил США пять раз. Довлатов, как мы знаем, эмигрировал в августе 1978 года. К моменту четвертого визита Высоцкого, который пришелся на январь 1979 года, Довлатов временно жил в Австрии. В Америку же прибыл только в феврале. Таким образом, гипотетически их встреча могла бы состояться лишь в начале декабря 1979 года, во время последнего короткого американского вояжа Высоцкого. Но – не случилось. Высоцкий был уже тогда знаменит, а имя Довлатова пока еще не было широко известно. Возможно, они знали друг друга заочно, со слов общих знакомых. А может и нет. Сейчас популярность обоих в России почти равнозначна. А мы, кажется, потеряли от того, что у нас нет их совместных фотографий, взаимных отзывов, живых словесных портретов.

 Немало белых пятен имеется в биографии семьи писателя. Вот допустим, его маму все называли Нора Сергеевна, так указано во всех воспоминаниях. Но ведь ее отцом был Степан. Тот самый, что выкрикивал загадочное и грозное заклинание «Абанамат». Так почему же она – Сергеевна? Непонятно. Или это отчество принято ею в честь сына?

По отцу у Сергея Донатовича была фамилия Мечик. До окончания школы он пользовался двойной фамилией Довлатов-Мечик. Еврейская семья Мечиков жила в Харбине и Владивостоке, где советская власть установилась позже всего. Там же в 1919-1921 годах на стороне красных воевал Александр Фадеев. Впоследствии он написал об этих событиях роман «Разгром». В романе назвал одного из персонажей Павлом Мечиком. Герой этот – отрицательный. Проявляет себя не слишком мужественным, слабым человеком. Всхлипывает, заикается. В конце концов, в минуту опасности предает отряд и трусливо сбегает, спасая свою жизнь. Есть мнение, что Фадеев, зная по дальнему востоку семью Мечиков, использовал их фамилию в своем романе. Так ли это? – загадка. В любом случае, честь довольно сомнительная, оставляющая неприятный осадок. Недаром Донат, решивший направить стопы по творческой стезе, взял себе псевдоним «Весенний». Под которым в декабре 1928 года отправил довольно забавное письмо Михаилу Зощенко. Последний приводит текст послания в книге «Письма к писателю», сохранив стилистику и орфографию юного провинциала.

«Будучи незнакомым, посылаю мою пародию на Ваши юмористические рассказы. С 1925 года (с начала студийной работы) я рассказывал Ваши рассказы с эстрады. Как и у большинства остальных рассказчиков, они проходили с должным успехом. На последнем курсе нашего драматического отделения рассказывают Ваши рассказы половина мужского состава. Вас любят читать. Я лично еще молод – мне 19 лет. Кроме студийной работы я отдаю время литературе – пишу стихи, новеллы. В Союзе писателей состою недавно; печатаюсь с пионерского возраста.

Я много думаю о том, почему Вы не поедете в гастроль: успех моральный и материальный обеспечен. Вас любят, даже больше – Ваши рассказы причина здорового смеха.

С товарищеским приветом Донат Весенний.

Я забыл – если понравится компиляция-пародия, то передайте для напечатания по своему усмотрению. Отвечайте! Это представит мне исключительное удовольствие».

В ответ Зощенко посоветовал юноше «в срочном порядке переменить весенний псевдоним на более посредственный. В 19 лет это, может быть, звучит гордо, но в 35 лет будет чертовски неловко перед уважаемой публикой». Донат воспользовался советом и слава богу, а то, чего доброго, знали бы читатели Сергея Довлатова, как Сергея Весеннего. Этого только не хватало. А вообще понятно, почему Довлатов отзывался о творчестве отца с изрядной долей снисходительности, как бы дистанцируясь от родителя. И одновременно становится ясно – откуда у него проявилась тяга к литературе. Явно по наследству. Интересно, что когда книга Зощенко переиздавалась в августе 1990-года, редактор сборника дал в примечаниях небольшую биографическую справку на Доната Мечика, как лицо довольно известное в артистических кругах, не удостоив вниманием его сына. Тогда имя Сергея Довлатова широкому российскому читателю ни о чем не говорило. Спустя год все кардинально переменилось.

Загадочна смерть писателя 24 августа 1990 года, последовавшая в тот самый день, в который он ровно за дюжину лет до этого покинул родину. За границей родился Довлатов-писатель и умер Довлатов-человек. Загадочна природа невероятной славы, обрушившейся на Сергея Довлатова после смерти. Что это – случай? Судьба? Невероятно удачная конъюнктура на литературном рынке новой России? Или плоды работы русских журналистов-друзей Сергея Донатовича, популяризировавших его имя и творческое наследие? В итоге, тот, кто последним стартовал в забеге, триумфально финишировал первым, намного обогнав остальных, навсегда их опередив.

Ну и еще одной загадкой является таинственное исчезновение из стен СПбГМТУ пишущей машинки Сергея Довлатова, которой он пользовался, работая в редакции университетской газеты «За кадры верфям». Пропажа раритета пришлась на период смены редакторов многотиражки в декабре 2014 года. Где сейчас этот ценный артефакт – одному богу известно. Да еще может бывший редактор ЗКВ в курсе. Не сомневаемся, рано или поздно и эта загадка тоже разрешится.