Щелкин А.Г., Божков О.Б.

Классическая и постклассическая/постмодернистская социологии:

конфликт или взаимообогащение?

(Тезисы доклада на методологическом семинаре СИ РАН 31 января 2013 г.)

1. Два способа обозначения эволюции современной культуры, науки и истории: (1) модерн — постмодерн; (2) классика — модерн — постмодерн. Постмодернисты предпочитают первую схему, поскольку в этом случае "классика" как бы растворяется в "модерне", теряет в нем свою сущность и фундаментальное значение в истории культуры, науки и социума. Однако принципиальную важность имеет вторая схема, где противоположностью модерна/постмодерна выступает именно классика. Дело в том, что «эпистемологический разрыв», которым постмодерн отгораживает себя от классики, слишком дорого обходится для современной мысли (в нашем случае — для социологии): постмодернистская социология катастрофически теряет признаки серьёзной научной дисциплины. — См. пункт 3 и 4 — об эпистемологии и онтологии постмодерна.

2.  Постмодернисты ознаменовали свой идейный дебют с обвинения, которое Т. Адорно выдвинул против Просвещения, заявив, что ставка просветителей XVIII века на разум и рациональные начала привела к катастрофе тоталитаризма и триумфу «тотального мышления». Это крупная методологическая ошибка.  Действительно злоупотреблять можно всем, в том числе и рациональным. Но источник злоупотребления не вещь, а субъект, который этой вещью пользуется. Игнорировать это — значит совершать ошибку, известную как abusus non tollit usum, злоупотребление не отменяет употребления. Социальный разум (разумное устройство жизни/социума) предполагает полноту употребления разума (разумных начал). Извращение, злоупотребление связано, скорее, даже не с игнорированием Разума, а с его недоупотреблением.

3. Тем не менее, постмодернизм противопоставил ложно понятой классике (и как реакция на неё) свою методологию, свою эпистемологию, свою онтологию. При классическом подходе методология задается объектом исследования, в постмодернизме — субъектом: «работает любая парадигма, какую бы ни предложил ученый» (так П. Фейерабенд формулирует свой принцип  «эпистемологического анархизма»).

Своей теории познания постмодернисты (Ж. Деррида, Ж-Ф Лиотар и др.) ориентируют нас на когнитивную значимость «различия», то есть того, что отличает один предмет от другого, полагая, что уникальность, отличие, «инаковость» позволяет глубже понять природу того или иного явления. Здесь постмодернисты сознательно бросают вызов классической гносеологии, которая стоит на том, что схватывание сущности вещи, напротив, идёт через поиск общего, того, что характерно всем явлениям данного класса. Поэтому классическое мышление опирается на понятие, а постмодернистское, скорее, — на зыбкость чувствительных образов и ассоциаций. Классическое познание ессенциально, постмодернистское — импрессионистично и феноменологично. Эвристическая разница налицо: сравните, например, с чем остается читатель после чтения «Демократии в Америке» Алексиса де Токвиля (1835) и после знакомства с «Америкой» Бодрийяра (1986).

С разрушением «культуры понятия» постмодернизм уничтожил и принцип «универсализма», под знаком которого классическая наука, рассматривает смысл и содержание каждого явления: насколько тот или иной «объект» репрезентирует ту область, к которой он относится. Для социологии это особенно важно. Есть предметы и явления, которые уникальны «до единичности» (это не предмет социологии), а есть такие — которые несут в себе печать «типичности» (это область социологии и её обобщений). Каждое явление в меру универсально и в меру уникально, поэтому постмодернистский отказ от универсальности в пользу уникальности/неповторимости самоубийственен для социологии.

4. Социальная онтология постмодернизма отличается крайней формой релятивизма. Это означает, что социальные явления рассматриваются как «суверенные», самоценные, атомарные  и, таким образом, свободные от принципов «иерархического соподчинения», а также динамических и темпоральных различий и оценок. Иными словами, любые индивидуальные опыты, человеческие практики, все виды «прав», социальные структуры, культуры, цивилизации несравнимы, уникальны, «легитимны» и требуют к себе абсолютно-толерантного отношения. Если опираться на такую социальную онтологию, то последствия постмодернизма ждать не приходиться. «Вклад» постмодернистского релятивизма сегодня результируется и наблюдается по всем приметам кризиса Современности: «конфликт цивилизаций»,  проблематичность «целого», достигаемого через солидарность, коммунитаризм, справедливость и проч., провал мультикультурализма, деградация этических абсолютов, кризис программ толерантности, концептуальный хаос и обескураживающая неопределенность вокруг политики «принуждения к добродетели», вакуум экзистенциальных смыслов, хищный характер дискурса потребления и т.д., и т.д.

И самый ошеломляющий результат «постмодернистского культа» — отсутствие «антропологического критерия» в оценке самой социальной реальности. Всякая реальность принимается как реальность. Не более того. Это собственно та «реальность», на которую постмодернистская социология стремится наброситься с неподдельным «научным» энтузиазмом, не отдавая отчета о том, какую именно реальность (и какие практики) готов навязать индивидам «современный» социум. В классической науке такое понятие, как «онтология» (Аристотель, Гегель, Хайдеггер) означает учение не просто о «сущностях мира», а учение об «истинных», «подлинных», «настоящих» вещах, лежащих в основе мира, в нашем случае, социального мира. Постмодернистская социология «оппортунистична» в худшем смысле этого слова: она приноравливается и легитимизирует практически любой ход событий и любую ситуацию в сегодняшнем социуме. Новая, «постклассическая социология» определяет сущность текущего момента, например, как «гламурный капитализм» и игриво предлагает «адекватное» средство познание — «гламурную социологию». Всё это может быть названо «параличом способности социологии к критическому отношению к своему объекту». Факт этот, по признанию известного французского социолога Л. Болтянски (ученика и продолжателя линии П. Бурдье), вызывает в думающем социологическом сообществе «самое настоящее смятение».

5. В противоположность сугубо созерцательной и «играющей в себя» (Дж. Александер. «Социальная наука как чтение и перфоманс»)  постмодернистской социологии набирает темп и удельный вес «другая социология». Набирает темп и вес идея «возвращающейся в общество социологии», идея «социальной интервенции» социологии, идея «репатриации» социологии в социум, «реституции социологии» (М. Вервёрка. «Чему служит социология?») — возвращение гражданскому обществу его законной собственности, то есть, социологического знания как инструмента построения общества «разумного» и «справедливого».

В этой же связи: уже не может остаться незамеченным самый настоящий ажиотаж дискуссий вокруг предназначения социологии как науки «критической» и «публичной» (М. Буравой, Р. Коллинз, М. Вервёрка и многие др.). На этой же волне четко обозначился поворот к «инструментальной» и «действующей» общественной науке в таком её варианте, как «неопрагматизм» (см., напр., известную работу Р. Рорти «Случайность, ирония и солидарность»).  

6. Невозможность «материализации» постмодернистской социологии. Реальный социум (прежде всего власть, политические лидеры, активисты «социальных движений») опираются в своей реальной практике не на словарь постмодернистских представлений, а на проверенный дискурс политологической и социологической классики.

7. Постмодернизм — особенно в искусстве — неоднократно и задолго до второй половины XX столетия заявлял о себе (например, итальянский художник Джузеппе Арчимбольдо, 1527 — 1593; английский писатель Лоренс Стерн (1713 — 1768), автор романов «Жизнь и мнения Тристрама Шенди, джентльмена» и «Сентиментальное путешествие по Франции и Италии»). Однако общий «идейно-героический» характер интеллектуальной культуры XVII— XIX веков  как-то не позволял этим «шедеврам повседневности» стать массовым явлением.

8. Признаки разочарования в современном постмодернизме, равно как и симптомы его клинической смерти обнаружились уже прямо на гребне этого «самого значительного творения не только в социологической теории, но и различных академических и неакадемических кругах» (Дж. Ритцер) XX столетия. М. Фуко дистанцировался от постмодернизма почти сразу, а Ж. Бодрийяр оставил нам убедительное признание: «…Постмодернизм, как мне кажется, в изрядной степени отдает унынием, а то и регрессией. Это возможность мыслить все эти формы через своеобразное смешение всего со всем. Я не имею с этим ничего общего» (1993).

9. Возможно ли возвращение к социологической классике? Кризис постмодернизма состоит в том, что он (постмодернизм) «легитимизируeт» тенденцию «на понижение», потворствуeт «инфляции» «идейного» в лучшем смысле этого слова, оставаясь при своей банальной претензии — быть «комментарием к повседневности» (З. Бауман). Напрашивающийся вердикт: постмодернизм — это «деконструкция» без последующей конструкции, это, перефразируя Ю. Хабермаса, «законченный проект».

10. В этом плане интерес представляет исследование маршрута социальной мысли, как она представлена на линии, отмеченной «социологическими» усилиями цепочки таких мыслителей, как: (Гегель) — Г. Лукач — А. Кожев — Ю. Хабермас —(М. Лифшиц) — Ф. Фукуяма — Пол Кругман и др.

11. И всё-таки: конфликт или взаимообогащение? Конечно, и то, и другое. Обогащение опытом кризиса — «ренессанс» классической социологии  (возвращение либеральных и демократических идей в общество) означает отказ от «постмодернистской практики» в экономике, политике и культуре. Ad majorem hominis gloriam.