См. ранее на Когита.ру:

= Эстафета памяти

= А. Алексеев: В помощь пишущим о предках и о себе самом/самой

= А. Алексеев: В помощь пишущим о предках и о себе самом/самой (окончание)

= «Коротка моя память…»

= В помощь пишущим о предках… (Опыт семейной хроники Зинаиды Вахарловской)

= Опыт семейной хроники Зинаиды Вахарловской. Продолжение

А. Алексеев: В помощь пишущим о предках и о себе самом/самой

Все большее количество людей ныне задумываются над своими «корнями» и осознают себя в качестве «веточек» генеалогического древа. Некоторые обращаются и к собственной, частично прожитой, жизни как предмету саморефлексии и осмысления. Для них могут пригодиться эти заметки. А. А.

А. Алексеев: В помощь пишущим о предках и о себе самом/самой (окончание)

«…Мир целостен. Человеческая жизнь – тоже целостна. Ее отображение – научное, художественное или «житейское» - всегда более или менее фрагментарно. Однако и оно должно стремиться к целостности, как к «далекому желаний краю». (Из «Тезисов о биографии и СО-бытии человека»).

**

КОРОТКА МОЯ ПАМЯТЬ... (О МОИХ РОДИТЕЛЯХ - ДЛЯ МОЕЙ ДОЧЕРИ)

[Ниже – опыт семейной хроники автора, написанный в 1997 г .  Примечания – курсивом – относятся к 2001 г ., что специально не оговаривается. Позднейшие примечания помечены: «Март 2007» или иначе.- А. А.]

Моей дочери Ольге, в день ее 37-летия, 21 сентября 1997 г .

Содержание

Введение

1) Эксперимент над собственной памятью

2) Родительская родословная. П. П. Аносов

3) Мой дед Петр Михайлович Пузанов

4) Когда меня еще не было... Девические годы матери

5) Материнское воспитание. Как я выучил французский

6) Инженер, кандидат наук В. П. Пузанова

7) Родительская семья. Круг родственного общения

8) Сын — студент. Автомобильные путешествия

9) Сын вырос. Кончина матери

10) Отношения с отцом. Смерть отца

11) Мои родственники: ровесники и младшие

12) Переплетение судеб. 22 июля 1984 г .

13) «Любовь к отеческим гробам»

14) Недавно в Сиверской (могила не моей бабушки)

15) «Круговращение добра»

Заключение

5.07.97. Введение

Родители (пока не впали в детство) обычно мудрее своих детей. Это заметно, поскольку сравнивают их в одной "хронологической точке" (в определенный, общий для тех и других момент исторического времени).

Родители, на данный момент, прожили дольше, пережили больше... Это — их естественное «преимущество» перед детьми. Но дети часто мудрее своих родителей, если сравнивать их с родителями, когда те были в их (детей) нынешнем возрасте. Ибо они (родители) тогда еще не прожили того отрезка исторического времени, который суждено было, к настоящему моменту, пережить и им, и детям (пусть одним — в зрелом возрасте, а другим — еще в детском).

Мне, может быть, и есть чему поучить мою дочь сегодня, в июле 1997 г . (мне — 63, а ей — 36). Но, полагаю, в мои 36 (в году 1970-м, как нетрудно подсчитать), мне можно было бы и «поучиться» у нее сегодняшней.

Детям порой бывает отмерен больший срок жизни, чем родителям. Срок жизни может зависеть от эпохи. Например, многие люди моего поколения (поколение предвоенных детей) помнят (если помнят!) только молодых родителей, рано ушедших из жизни. Но меня судьба раннего сиротства миновала. Я больше помню своих родителей уже немолодыми людьми. (Позднейшие впечатления, возможно, способствуют стиранию или искажению ранних). Я вообще более или менее отчетливо помню, в частности, свою мать не раньше ее 40-летнего возраста. Тут дело еще и в том, что я был относительно поздним, хоть и единственным ее ребенком.

Мать умерла в 1963 г ., в 63-летнем возрасте (когда мне было 29). Отец умер в 1974 г ., в 70-летнем возрасте (когда мне было 40). Ушли из жизни и все остальные родственники старшего поколения. Давно уж нет маминых сестер (моих теток). А родственников отца я практически никогда не знал.

И вот сегодня, в свои собственные 63 года, я оказываюсь едва ли не старшим из рода Пузановых (фамилия моей матери) [на самом деле, старшим является И. Д. Пивен; см. ниже. — А. А.], а из рода Алексеевых (фамилия моего отца) — так даже и не знаю...

Ныне дочь моя, в свои 36 (а вообще-то и раньше!) спрашивает меня, как старшего: Откуда ты? Откуда я сама? Бабушку (мою мать) Варвару Петровну Пузанову она помнить с 2-х летнего возраста не может. Не знаю, помнит ли деда (моего отца) Николая Николаевича Алексеева (после смерти матери у него была новая семья, и мы с ним последнее десятилетие его жизни общались мало).

В общем, спросить моей дочери больше некого! И спрашивает она вовремя (пока есть кого...). А вот я вовремя не спросил, ни в свои 26 лет, ни в свои 36. Ни пока мать была жива, ни пока отец. И это — предмет укоров моей совести. Что-то, может быть, и помню... Точнее помнил (то, что само в уши текло, да само и вытекало; ведь не запоминал!). Забыл больше, чем помню сейчас.

Так кто же мудрее из нас: я — в своем, тогда уже вполне зрелом, возрасте, или моя дочь Ольга Андреевна Новиковская (в девичестве — Алексеева), сама теперь уже мама двоих детей (моих внуков), Ивана и Егора? Могу, конечно, ее поучить теперь, но скорее собственным отрицательным опытом. Покаянная — эта моя записка!

Должен был бы знать, а не знаю... Должен был бы помнить, а не помню. Благодарю мою дочь за то, что не повторяет этой моей ошибки. (А какие-то другие ошибки, возможно, повторяет; а иные жизненные ошибки есть на ее счету и свои, «оригинальные»).

Итак, короткая у меня память! Своей короткой памятью буду сейчас с дочерью делиться.

***

Есть одно утешение, может быть, и не такое уж слабое. Кроме "короткой" памяти, есть еще какие-то мамины вещи, книги, документы и, как во всякой семье, фотографии. Когда мама умерла (а мне, напомню, было тогда "всего" 29 лет), я все это забрал из родительского дома, поскольку отцу они были не очень нужны. И, при всех своих сменах места жительства, сохранил. Что-то и разбазарилось за 30 истекших лет. Но — не фотографии, и не документы!

Кое-какие «семейные реликвии» — сейчас уже у дочери. Большая часть — пока у меня. Иногда я их беру в руки, с некоторых документов даже сделал ксерокопии. Увы, как и в почти любом семейном альбоме, есть фотографии, на обороте которых нет даты. Есть лица, забытые мною, сегодняшним, и даже такие, которых никогда не знал.

Если когда-нибудь соберусь (а надо!) как следует разобрать этот семейный архив, то я буду по отношению к нему скорее в роли "изыскателя", чем "воспоминателя". Но в таком случае, это не самое срочное дело... А вот записать, что помню, надо именно сейчас, не откладывая. Этим и займусь.

***

Прочитал написанное выше моей жене, Зинаиде Глебовне Вахарловской. Ей понравился этот зачин. Зина удачно резюмировала мое предыдущее рассуждение афористической репликой: «Дети старше нас, потому что они младше нас...» («Младше» или «моложе»? Грамматически правильнее последнее. Но «младше» тут звучит лучше, а главное — точнее).

Глава 1. Эксперимент над собственной памятью

Итак, «короткая память»... При моей привычке (и даже страсти) к построению «моделирующих ситуаций» и личностному экспериментированию (см. «Драматическую социологию»), придумал я — строго («экспериментально») разделить то, что пока сохраняет моя активная, «живая» память, и — то, что могу извлечь из документов (может быть, даже и вспомнить, извлечь из собственной «пассивной» памяти, заглянув в пожелтевшие листки).

Я предполагал сочинять эту записку на кордоне Кавказского заповедника (куда мы с Зиной каждый год ездим в отпуск). То есть — без всяких «подсобных материалов».

Но вот, случилось написать эту преамбулу за несколько дней до отъезда на Кавказ, еще в Петербурге, когда семейные альбомы и папки с документами — вот они рядом, на полке. Но раскрывать их сейчас некогда, да и сознательно не буду.

(Разве что, «для контроля» возьму с собой ксерокопию последней из маминых автобиографий; впрочем, там лишь сугубо деловая информация, своего рода послужной список).

Так что «эксперимент над собственной памятью» останется почти чистым, не замутненным документальными разысканиями и консультациями.

Вот вернусь с кордона, с исписанной ("из головы") тетрадкой, и наберу текст на компьютере. А уж в компьютере — что хочешь делай (не разрушая первого варианта): хоть "приложения" пиши, хоть вставки делай, хоть документальные ссылки. (Не спеша, по мере розысков).

Можно эту работу (дополнения, уточнения) продолжать сколь угодно долго. И прервать когда угодно (пускай потом младшие поколения довершают). Зато, хоть короткая, хоть бедная, но живая моя память, не исчезнет, уцелеет — уже как документ.

[10.07.97. Сейчас, когда текст вчерне написан уже на добрых ¾, окончательно прояснилась моя «технология».

Я вовремя догадался датировать свои записи — по мере написания кусков (см. ниже). А вставки — хоть компьютерные, хоть рукописные — тоже буду датировать. Так же и фактические (не стилистические!) исправления (ведь сейчас я слишком часто вынужден писать: «кажется», «примерно», «точно не знаю», а кое-где удастся потом внести определенность.

Итак, мое повествование будет разворачиваться как бы в двух временных пластах. Один — хроникальный (биографический, хронологический). Другой — современный (разворачивающийся в «удлиняющейся» памяти).

Первый пласт относится в основном к фактам, второй — к наращивающемуся воспоминанию и размышлению.

Следить полезно за обоими пластами. Так, эти строки — в квадратных скобках — я пишу четыре дня спустя после написания первоначального текста. А какие-то другие вставки (тоже в квадратных скобках), может быть, возникнут через несколько лет. И будут, соответственно, датированы].

***

 [Продолжение текста, написанного 5.07.97. В дальнейшем таких оговорок после вставок в квадратных скобках делать не буду].

Еще одно (может, и не последнее!) предварительное замечание. Отчего же вдруг задумался я над этими вопросами? Что подтолкнуло? Или — что "подвигло"? Ну, одно из обстоятельств я уже назвал: моя дочь Ольга меня к этому стимулировала. Вообще-то, уже не впервые... Она еще лет пять-десять назад пыталась рисовать генеалогическое дерево (и отцовское, и материнское: ее мама – Елена Ивановна Алексеева, в девичестве – Ларионова (Елена Ивановна Алексеева скончалась в 2002 году.  А. А. – Март 2907). Да куда-то это «дерево» потом запропастилось.

А тут возникли новые поводы... Мой старший внук состоит в каком-то кружке, где предлагают подросткам [14-15 лет. – А. А.] о своих предках рассказывать (такой прогресс в современной внешкольной педагогике!). А внуку Ване есть чем «похвастать»: знаменитый русский металлург, изобретатель русского булата Павел Петрович Аносов (читай о нем во всех энциклопедиях) доводится ему, сейчас соображу — если мне пра-прадедом, то Ване, стало быть — пра-пра-пра-прадедом.

Вот только неясно, которая из дочерей П. П. Аносова вышла замуж за Михаила Пузанова и родила моего деда (а Ваниного пра-пра-пра-прадеда) Петра Михайловича Пузанова.

Ну, на Ваню, как на исследователя своей родословной, рассчитывать пока не приходится. Отправилась моя дочь Ольга сама в музей П. П. Аносова, при Санкт-Петербургском горном институте. Звала и меня, да я уклонился…

С другой стороны, включилась в это дело Олина мама, Елена Ивановна (моя бывшая супруга — первый брак; с нею у нас еще 30 лет назад супружеские отношения сменились на «братски-сестринские»). Елена Ивановна, вообще, Бабушка с большой буквы (очень активная в решении всех внуковых проблем). В данном случае она произвела разыскания в Российской национальной библиотека. И многое стало известно насчет потомков П. П. Аносова, кроме — пока что, увы! — особо интересующего нас факта о моей прабабушке.

В общем, вот так вот устыдили дочка и ее мама — меня, "не помнящего родства".

***

Другим стимулом была «семейная хроника Гудковых» (девичья фамилия матери моей жены Зины).

В отличие от меня, единственного сына своих родителей, у Зины две сестры (младших) и брат (старше ее). А родительские семьи как ее матери (ныне покойной Ольги Константиновны Вахарловской, в девичестве — Гудковой), так и отца (ныне здравствующего Глеба Анатольевича Вахарловского) [Г. А. Вахарловский скончался 9 октября 1998 г . — А. А.] были многодетными.

Зина не застала в живых ни деда, ни бабушку, по материнской линии, но всех их восьмерых детей (своих тетушек и дядей) она хорошо помнит, а две тетушки — еще и здравствуют.

Не беднее родственниками моя жена и по отцовской линии. И именно она (в свои 45-50 лет она оказалась уж всяко мудрее меня 30-35!) подвигла своего отца Глеба Анатольевича написать воспоминания. Тому, в его почти 90 лет, есть что вспомнить, и не только про себя самого (его имя можно найти в Большой советской энциклопедии, в статье под названием «Док»; Г. А. Вахарловский был проектировщиком крупнейших судостроительных заводов).

Тем более, что уже давно Глеб Анатольевич пишет исторические труды (по истории российского флота и судостроения). Сейчас сам писать уже не может (стало плохо со зрением), и потому — диктует своей дочери Светлане (Зининой сестре). Вот так и надиктовал он свои воспоминания на 200 рукописных (красивым Светланиным почерком) страниц, под названием «Семейный альбом Вахарловских».

Прочитала Зина, и стало ей обидно за свою маму и за ее род Гудковых, о котором там — почти ни слова. Да и в собственной семейной хронике Вахарловских есть у Глеба Анатольевича заведомые пробелы и неточности (иногда и нечаянные бестактности.

Написано пером – топором не вырубишь. Пришлось Зине писать приложение к воспоминаниям своего отца.

Тем более, что среди трех сестер (дочерей Г. А. Вахарловского) кому как не ей писать про мать Ольгу Константиновну... Ведь Зина — старшая.

Так возникла рукопись, которую здесь не буду ни пересказывать, ни рецензировать, а просто приложу копию, как некий образец: вот как можно (пока еще не поздно!) писать «семейную хронику». [Эта работа называется: «О моей матери, о моих родственниках и о себе самой» (1997). — А. А.].

Ну, жене-то я помог оставить для ее дочери Любови и ее детей (Зининых внуков) документированную память о матери и отце. А сам-то, что же?

Тут я понял, что писать эту хронику (о моих родителях — для моей дочери) надо поскорее. Ведь память с годами не удлиняется, а еще больше укорачивается...

***

6.07.97.

И все же — не только "внешние" стимулы, поводы, обстоятельства подтолкнули. Было и какое-то внутреннее созревание... (Хотя, поди разберись, где тут внутренее, где внешнее!).

В позапрошлом (1995-м) году состоялся, наконец, мой формальный, а не только фактический развод, жилищный размен и разъезд с моей бывшей супругой (не Олиной мамой, а другой — второй брак) Нелли Алексеевной Крюковой.

Всякий жилищный переезд — веха в жизненном пути российского (в отличие, скажем, от западного) человека. У меня таких жизненных вех было — порядка пяти. При переездах обычно что-то ломается, что-то теряется, а что-то выбрасывается. В 1995 г ., в возрасте 61 года, я не выбросил ничего!

По счастью, в нашей с Зиной нынешней петербургской «берлоге», хоть это и только комната в коммунальной квартире, удалось кое-как разместить все, что у меня накопилось за жизнь.

Упаковывая старые книги, бумаги, фотографии, я заново открыл для себя, в частности, гимназический альбом моей матери. В таких альбомах, в традиции еще прошлого века, было принято у барышень писать друг другу задушевные пожелания и любимые стихи.

Я потом, может, расскажу отдельно об этом альбоме с записями педагогов и выпускниц Екатерининской женской гимназии Петрограда. <...> Сейчас же в этой (затянувшейся уже, пожалуй) преамбуле ограничусь упоминанием о существовании альбома и о том импульсе, который он дал мне, в частности, для настоящего сочинения.

Разумеется, при переезде "всплыло" и кое-что другое — такое, о чем (как и об этом альбоме) помнил только, что "где-то должно быть". Теперь положил так, что сразу найду, при надобности...

Вот так "удлинялась" моя короткая память.

***

Пора заканчивать "экспозицию". Но — еще одно предуведомление.

В хронике семьи Гудковых — был избран прием рассказа о родственниках сквозь призму истории собственной жизни. И не ради авторского (З. Г. Вахарловской) самоутверждения. А потому, что жизни родителей и детей неизбежно переплетаются — и биографически, и, так сказать, концептуально.

Так писать семейную хронику — оправданно, и даже оптимально для случая, когда родители еще живы, или ушли недавно.

Что касается меня, то я собираюсь так или иначе рассказывать здесь о себе — не далее конца 60-х — начала 70-х гг. То есть до того (примерно) 35-летнего возраста, которого достигла сегодня моя дочь.

Было потом много всего… Но, во-первых, уже описано (хотя бы в упомянутой выше «Драматической социологии"), которая в этом году, похоже, выйдет в свет и я, разумеется, дочери подарю [имеется в виду книга: А. Н. Алексеев. Драматическая социология (эксперимент социолога-рабочего)». Кн. 1- 2. М .: СПбФ ИС РАН, 1997. – А. А.]. А во-вторых (и это главное!) — не имеет прямого отношения к заданной самому себе теме.

Ситуация для самого себя, пожалуй, не выгодная. Ибо сам себе в детстве я вовсе не нравлюсь («не уважаю» и «не люблю» себя тогдашнего). И вспоминать о себе вроде было бы незачем, если бы не долгосрочная родительская инвестиция в те годы.

Эффективность этого родительского вклада сегодня, разумеется, тоже не очевидна. Но вложено было немало...

Глава 2. Родительская родословная. П. П. Аносов

Итак, родился я, как мой дочери известно, 22 июля 1934 г., в Ленинграде.

Я был первым и единственным ребенком у моей матери. (У моего отца поэже был еще внебрачный ребенок, моложе меня лет на 15-20, но я его никогда не видел, и даже не уверен в поле; кажется — мальчик).

Так или иначе, родных (в полном смысле слова) братьев и сестер у меня не было.

Моя метрика (свидетельство о рождении) сохранилась в моем домашнем архиве.

***

Моя мать Варвара Петровна Пузанова родилась в 1899 г. (17 декабря).

Мой отец Николай Николаевич Алексеев родился в 1904 г. (17 мая).

Мать была родом «из дворян» (в анкетах, т. е. листках по учету кадров прежних времен, она писала о своих родителях: "сословие — дворянство"). Отец — «из крестьян» или «из мещан» (скорее последнее, т. к. его родители жили в г. Рыльске, Курской губернии).

Теперь обращусь к родословным моих родителей.

***

Из родословной отца мне известно настолько мало, что может уместиться в нескольких строчках. Моего деда (родителя моего отца), очевидно, звали Николаем. Род занятий и годы его жизни — мне неизвестны. Моя бабушка (мать отца) — Наталья Николаевна. Сохранилась довоенная фотография, где она со мной, ребенком. Я ее — не помню. Годы жизни бабушки мне также неизвестны.

У отца были брат Иван Николаевич и сестра Анна Николаевна. Я их не знал, и если и встречался, то в очень раннем детстве. (Кажется, ребенком родители возили меня в Рыльск).

Может показаться удивительным, но я сейчас не могу припомнить даже, кто из детей моего деда по отцовской линии был старшим, кто младшим (хоть раньше, кажется, я это знал). Вроде Анна Николаевна была старшей. А Иван Николаевич вроде моложе отца. Но это я сейчас почти наугад говорю.

Я не знаю, где жил дядя Иван Николаевич до войны. Возможно, в Рыльске. Не знаю, чем он занимался. Ничего не знаю о его семье. Кажется, он был репрессирован, сослан в Казахстан. Откуда-то всплывает в памяти название города — Чимкент. Может, туда был сослан Иван Николаевич? Когда — до войны, после войны?

Интересно, с каких пор мне это стало известно? Предполагаю, что уже после моего поступления в институт (в 50-х гг.). Кажется, отец переписывался с братом. Но я не уверен в этом.

А сестра отца (моя тетя) Анна Николаевна уже после войны жила где-то то ли в Рязанской, то ли в Московской области. Ничего не знаю о ее семье. Кажется, уже в 60-х гг., когда мы с отцом почти не общались, он ездил туда к сестре, в гости.

Что я могу утверждать с уверенностью, так это то, что ни Иван Николаевич, ни Анна Николаевна у нас дома в Ленинграде на моей памяти, т. е. после войны, не были ни разу.

[10.07.97. В 50-х гг. мы с отцом и с матерью объездили на собственном автомобиле всю европейскую часть страны. Город Курск лежит на трассе Москва-Симферополь, хорошо нам знакомой. Родина отца — г. Рыльск — чуть в стороне, но, по-моему, мы ни разу не заезжали туда. Не возникало даже разговора, чтобы навестить кого-либо из отцовых родственников, где бы они ни жили].

Вообще, тема родственников моего отца либо не обсуждалась родителями при мне, либо это начисто выветрилось из моей памяти. Родственные связи по отцовской линии не просто оборвались для меня. Этих связей для меня — никогда не было! (Может быть, какие-нибудь сведения еще всплывут при разборке маминого архива. Да вряд ли...).

Можно упрекнуть в этой противоестественной ситуации моих родителей. Отца, в частности. Но лучше упрекну самого себя. Уж достигнув 40-летнего возраста, можно было и поинтересоваться у 70-летнего отца... Чтобы хоть было что самому в 63 года сообщить своей 37-летней дочери.

Вот и вся моя память о родительской семье и родственниках моего отца Николая Николаевича Алексеева. Не «память», а «чистый лист»... Стыдно!

***

Теперь — из родословной моей матери Варвары Петровны Пузановой. Здесь — уже не «чистый лист». Но память и тут с провалами.

Мой дед Петр Михайлович Пузанов (1862-1935) происходил от соединения двух дворянских родов: Пузановых (ударение на последнем слоге — ПузанОв) и Аносовых. Сохранилась стеклянная дворянская печать Пузановых (с чуточку оббитым краем), предназначавшаяся, вероятно, для оттиска на сургуче. Эту семейную реликвию я уже передал дочери.

Об отце деда (моем прадеде по материнской линии) я ничего не знаю, кроме имени (Михаил Пузанов). Мать же деда (моя прабабушка) была одной из дочерей Павла Петровича Аносова (известный русский металлург, которого я упоминал выше). Имени моей прабабушки (дочери П. П. Аносова) я не знаю, но, думаю, это можно установить, путем библиотечных и архивных разысканий, которые уже начала мама моей дочери (Елена Ивановна Алексеева).

Поскольку дело касается генеалогии и родственной связи с исторической личностью, требуется особая щепетильность и скрупулезность в установлении факта родства. Откуда я это знаю?

Во-первых, мне неоднократно говорила об этом моя мать. Но при отсутствии записи ее рассказа я предстаю скорее хранителем семейного предания. И хоть в одной из публикаций СМИ о моей персоне (в конце 80-х гг.) эта информация фигурировала (взятая из моего дневника), я лишь с осторожностью подтверждал это, допуская возможность аберрации памяти.

В семье хранилась серебряная ложечка, старинной выделки, с выгравированным на ней затейливым вензелем "А". Мать расшифровывала — "Аносов"...

В 1990 г . судьба занесла меня в г. Златоуст, Челябинской обл., где есть металлургический завод, основанный П. П. Аносовым, а при заводе — музей Аносова (или музей истории завода — не помню). Я встретился с музейными работниками, показал им фамильную реликвию, рассказал о "семейном предании" (мол, я, кажется, пра-правнук П. П. Аносова).

Оставил им эту ложечку — для идентификации: мол, если в самом деле она "аносовская", то дарю ее в музей, а если ошибка — то верните мне.

Мне выдали даже какую-то квитанцию о приеме на "временное хранение" (квитанцию я храню). Однако ни подтверждения, ни опровержения моей информации я так и не получил.

Будем, по умолчанию, считать, что вензель на ложечке в самом деле аносовский. Однако и это не доказательство.

[10.07.97. Сейчас, уже едучи в поезде «СПб-Адлер», не могу проверить, но должна быть в моем доме еще одна такая же серебряная ложечка с вензелем «П» (Пузанов). Только сейчас соображаю, что фамильно, да и исторически ценна была именно пара, символизирующая соединение двух родов. Кстати, о музее Аносова в Санкт-Петербурге я тогда, в 1990 г., не знал. Уж если не хранить в семье, лучше было отдать обе ложечки — в Петербургский музей. А еще лучше было бы — отдать дочери. Но, как видно, и в 56 лет «мудрости» у меня не хватило].

Документальное свидетельство родства с П. П. Аносовым (для меня бесспорное!) обнаружено было мною совсем недавно. Просматривая (довольно бегло) бумаги Варвары Петровны Пузановой (моей матери), перед упоминавшимся выше походом Ольги в музей Аносова (при Горном институте), я наткнулся на рукописный текст маминой автобиографии, относящейся к середине 50-х гг.

Там, собственной рукой мат, написано: «Мой отец — служащий, инженер-технолог (внук известного русского металлурга П. П. Аносова)».

Тут уж сомнения отпадают. Я, со своей короткой памятью, мог ошибиться. Моя мать, правнучка П. П. Аносова, — не могла. О Павле Петровиче Аносове можно прочитать во всех Советских энциклопедиях.

Приведу, в качестве иллюстрации, статью из Советского энциклопедического словаря (1990 г.):

«Аносов Павел Петрович (1799-1851), рус. металлург. Известен работами по высококачеств. литой стали. Создал новый метод ее получения, объединив ее науглероживание и плавление металла. Раскрыл утерянный в средние века секрет изготовления булатной стали. Автор кн. «О булатах» (1841). Впервые применил микроскоп для исследования строения стали (1831)». (Сов. энциклопедич. словарь. М., 1990, с. 59).

О П. П. Аносове вышла книга в серии «Жизнь замечательных людей» (в 50-х гг.). [И. Пешкин. Павел Петрович Аносов. М.: Молодая гвардия, 1954]. Есть и другие книги. (Все эти книги я недавно передал дочери).

Подробнее рассказывать о моем знаменитом пращуре здесь нет нужды. Полагаю, моя дочь сейчас уже знает больше меня.

Интересно такое «историко-культурное» наблюдение. Недавно был у меня случай раскрыть соответствующий том «Нового энциклопедического словаря» Брокгауза и Эфрона 1910-х гг. Там, в томе 2, я не нашел персональной статьи об Аносове, зато нашел:

«Аносовская сталь, приготовляется по способу Аносова, для булатов; см. Булат».\

В статье же «Булат» (том ?) описывается этот способ и указывается, что он разработан П. П. Аносовым в 1828-1829 гг.

Похоже, что популярность моего прапрадеда в советское время возросла. (Не в борьбе ли с космополитизмом и за русский приоритет в науке и технике? Впрочем, тут русский приоритет бесспорен).

Но это так, попутное наблюдение. Рядом с "Аносовской сталью" — другая статья: «Аносовы», какую в советских энциклопедиях уже не встретишь:

«Аносовы, русский двор. род, восходящий к началу XYII в. и записанный в VI ч. род. кн. Костромской губернии».

Надо сказать, что в дореволюционной энциклопедии Брокгауза и Эфрона, похоже, так представлены все российские дворянские фамилии. (Например, Зина нашла собственную фамилию — «Вахарловские»).

Конечно же, я захотел посмотреть том на букву «П» («Пузановы»). И оказалось, что это издание Брокгауза и Эфрона (насколько я знаю, не первое!) оборвалось на букве «О» в 1914 г. (с началом Первой мировой войны). (Заканчивалось это  издание словаря уже в 20-х гг., но вряд ли с сохранением тех же принципов отбора и представления материала).

Надо бы посмотреть более раннее (законченное) издание словаря Брокгауза и Эфрона. Вполне вероятно, что там есть не только Аносовы, но и Пузановы.

Итак, будем считать два «дворянских корня», соединившихся в персоне моего деда Петра Михайловича Пузанова, установленными документально. (Если бы я стремился вступить в нынешнее Дворянское собрание, небось, понадобились бы и дополнительные доказательства. Но нам с дочерью, полагаю, этого достаточно).

***

У П. П. Аносова было несколько [а точно – пятеро. – А. А.] сыновей и четыре дочери. Некоторые из его потомков по мужской ветви тоже вошли в историю. Горные инженеры, геологи — сейчас нет под рукой соответствующей информации, но это нетрудно узнать.

Есть у меня большая фотография, а скорее — старинная гравюра (непонятна техника изготовления!), с изображением золотодобывающего прииска второй половины XIX века на р. Силиндже, с указанием на принадлежность ее П. П. Аносову (не Павлу Петровичу, а его сыну — Павлу Павловичу, геологу и основателю Верхнеамурской и Среднеамурской золотопромышленных кампаний для разработки золота). (На гравюре указан год — 1873).

Другая, похожая гравюра сохранилась в семье моего двоюродного брата Владимира Владимировича Абрашкевича.

[13.09.97. Подпись под той гравюрой, что у меня дома:

«Усть-Норский склад Средне-Амурской золотопромышленной компании на р. Силиндже. 1873 г.»].

Не требует пояснений тот факт, что мой дед Петр Михайлович Пузанов был внуком П. П. Аносова — по материнской линии (иначе бы он носил фамилию Аносов). Как все же звали его мать (мою прабабушку), иначе говоря — которая из дочерей П. П. Аносова была моей прабабушкой, надеюсь, удастся установить. [Теперь и этот вопрос проясняется; см. раздел 24.6. — А. А.].

Понятно, что при многодетности дворянских семей XIX века, у моего деда должно было быть много родственников — как Аносовых, так и Пузановых. Но, увы, ничего я о них не знаю. И даже те некоторые из старших родственников по материнской линии, которых я знал (потом назову их), сейчас не могут быть надежно идентифицированы мною по степени и характеру родства (то ли они были родственниками по линии деда, то ли по линии бабушки).

Моя бабушка по материнской линии — Ольга Николаевна Пузанова (1864-1930). Ее девичья фамилия мне неизвестна.

В семейном архиве есть старинные фотографии как деда, так и бабушки. БОльшая часть их у меня, кое-что я уже отдал дочери. Самая интересная из фотографий — 1901 года. (Ныне она под стеклом, украшает мое жилище). Там представлены: дед Петр Михайлович, бабушка Ольга Николаевна с младенцем на руках; это их первенец — моя мама) и пожилая женщина, очевидно, моя прабабушка. (Вот только которая из двух: мать деда или мать бабушки? Если первое, то это одна из дочерей П. П. Аносова).

Фотография — огромная (примерно соответствует современному формату А-3), на картоне. Все сидят в трехколесном автомобиле, очень старинной конструкции (на современный взгляд — скорее самодвижущаяся коляска: без крыши, пассажиры спереди, а водитель — мой дед — сзади, за рулем), на фоне Путиловского завода (как рассказывала мне мать).

Автомобиль этот собственноручно построил мой дед, это было его "хобби" (ниже еще пойдет об этом речь).

***

Моя мать Варвара Петровна Пузанова, родившаяся в 1899 г., как уже сказано, была первым ребенком в семье деда. Всего же у Петра Михайловича и Ольги Николаевны Пузановых было трое детей. Три сестры: Варвара (старшая), Елизавета (средняя) и Мария (младшая). Моих тетушек по материнской линии я хорошо знал, и еще расскажу о них. Сейчас же должен опять повиниться перед дочерью. Я забыл годы рождения Елизаветы Петровны (тети Лили) и Марии Петровны (тети Маруси) — а ведь знал! Надо будет спросить моего двоюродного брата Владимира Абрашкевича, сына Марии Петровны . С датой рождения тети Лили (Елизаветы Петровны Брусенцовой, в девичестве — Пузановой) — сложнее. Но думаю, что и это — задача, поддающаяся решению. [Е. П. Пузанова родилась в 1903 г .; М. П. Пузанова родилась в 1905 г. — А. А.] .

Вообще, у моего деда с бабушкой были поздние дети (напомню, год рождения Петра Михайловича Пузанова — 1862, а Ольги Николаевны Пузановой — 1864; первая же из дочерей — моя мама — родилась в декабре 1899 г.).

Глава 3. Мой дед Петр Михайлович Пузанов

Кем был мой дед? Мама в своей автобиографии пишет: «Мой отец — служащий, инженер-технолог». В другом варианте автобиографии: «мой отец, железнодорожный служащий...».

Почему-то у меня осталось в памяти, что дед имел какое-то отношение также к Путиловскому заводу. Возможно, это аберрация памяти, связанная с упомянутой выше фотографией, а также с тем, что проживала родительская семья моей мамы в Дачном. [Вопрос этот также удалось позднее прояснить. См. раздел 24.6. – А. А.]/

Петр Михайлович Пузанов был кем-то вроде инспектора железных дорог и много ездил, с семьей. Кажется, потому и случилось, что моя мать родилась в г. Калуге, а не в Петербурге, где семья Пузановых жила постоянно.

Мой дед имел какое-то звание в «табели о рангах» (сейчас не помню — какое). Эта информация была обнаружена мамой моей дочери Еленой Ивановной в справочнике «Весь Петербург» предреволюционных лет.

Что касается бабушки Ольги Николаевны, то она была, согласно автобиографии Варвары Петровны Пузановой, «домохозяйкой». (Отец — железнодорожный служащий, мать — домохозяйка... Терминология — уже советского времени).

В Дачном у деда был собственный (или ведомственный?) двухэтажный деревянный дом, довольно оригинальной архитектуры. В войну дом не уцелел. Есть фотографии дома в Дачном, и сам я немного его помню.

Про бабушку Ольгу Николаевну я больше ничего не знаю. Умерла она еще до моего рождения, в 1930 г . А дед Петр Михайлович дождался меня — первого из своих внуков. Он умер в 1935 г . (Эти сведения — из табличек на крестах на Красненьком кладбище, где до сих пор сохранились могилы бабушки и деда, а рядом — похоронена моя мама Варвара Петровна Пузанова, скончавшаяся в 1963 г.).

О моем деде Петре Михайловиче Пузанове была семейная легенда, впрочем, имевшая вещественные подтверждения. Он был инженером милостью Божьей, с "золотыми руками".

Сохранились две фотографии автомобилей, сконструированных им и собранных собственноручно. Об одной фотографии я уже говорил. На другой — четырехколесный, уже более современного вида автомобиль. Эта вторая фотография хранится в семье моего двоюродного брата Владимира Абрашкевича, сына моей тети Марии Петровны Пузановой.

Кто-то из старших родственников рассказывал, что дед, уже в старости, говаривал: «Ну, пойду в свой сарайчик...». Это был гараж, где стояли два его «исторических» автомобиля, которые, чуть ли не до конца его жизни, поддерживались «на ходу». (Впрочем, это скорее умозаключение, а не факт. Если не для того, чтобы возиться с автомобилем, для чего проводить время в гараже?).

Автомобили деда разделили судьбу дома в Дачном, в котором до своей смерти продолжал жить дед, а до начала войны проживала его младшая дочь (моя тетя) Мария Петровна Пузанова, со своей семьей. Когда после войны мама, отец и я вернулись в Ленинград из эвакуации, мы с мамой побывали на месте, где стоял тот дом. Сам он сгорел, а от двух автомобилей остался один руль, торчащий из груды кирпичей, на месте гаража.

Примерно на этом месте в первые послевоенные годы у матери с отцом был огородный участок, где сажали картошку. Это где-то в районе нынешней ул. Хрустицкого, где прошли девические годы моей дочери и где и сейчас живет ее мама.

О последних 10-15 годах жизни моего деда мне, кроме упомянутого любительского увлечения, ничего не известно. После смерти бабушки Ольги Николаевны дед продолжал жить в Дачном, в семье младшей дочери Марии Петровны.

Было одно событие в жизни деда, о котором я узнал совершенно случайно, от мужа моей тети Марии Петровны Владимира Васильевича Абрашкевича, уже в конце 80-х — начале 90-х гг. Оказывается, незадолго до смерти, в 1933-1934 гг. дед был арестован.

Петр Михайлович тогда был уже тяжело болен (рак). Дети (тетя Маруся, возможно также — моя мама и тетя Лиля) как-то сумели выхлопотать, чтобы его отпустили "помирать" домой. Так что скончался он на руках у детей, а не в заключении.

Моя мать никогда не рассказывала мне об этих обстоятельствах . Не рассказывал и отец, который наверняка об этом знал. Владимир Васильевич (муж тети Маруси) упомянул это событие между прочим, «к слову», не предполагая, что для меня это будет новостью.

Интересно, как повторяются наши с моей женой Зиной семейные хроники!.. Зина ведь тоже узнала о трагической судьбе своего деда Константина Николаевича Гудкова, арестованного в 1938 г., от старших родственников, лишь полвека спустя).

До самого зрелого возраста я полагал, что репрессии миновали мою родительскую семью.

Не потому ли я так мало знаю о своих родственниках по отцовской (да, в общем-то, и по материнской) линии, что старшее поколение оберегало младших от "ненужной" информации? А потом молчали уже "по инерции", а младшие не спрашивали...

Вот так утрачиваются родственные связи, укорачивается память... (Кого винить? Себя? Родителей? Время? Предпочитаю — винить себя).

Глава 4. Когда меня еще не было... Девические годы матери

Что я знаю о детстве и девических годах моей матери Варвары Петровны Пузановой?

Она училась в Екатерининской женской гимназии (Ведомство учреждений императрицы Марии). Закончила ее одной из первых учениц.

Вместе с упоминавшимся выше гимназическим альбомом у меня хранятся ее гимназические ведомости об успехах и поведении. Вот ведомость II (второго) класса (учебный год 1915/1916): все оценки — высшие (12 баллов), кроме «рукоделия» (11 баллов); переведена в I (первый; выпускной?) класс. (Оценки в более ранних классах — скромнее).

Мама пишет в своей автобиографии 50-х гг., что окончила женскую гимназию в 1918 г. Судя по ведомостям — скорее в 1917 г. (Или первый класс гимназии, который она должна была бы закончить в 1917 г., не был выпускным, а был еще — «нулевой»?). Может, это ошибка ее памяти? Но может быть, это сделано и сознательно.

Из маминых детских и юношеских книг сохранилось несколько томиков Л. Чарской. Кажется, еще хрестоматия по русской литературе.

Гимназический альбом заполнялся надписями и пожеланиями соучениц и педагогов в последние годы учебы. Не удержусь, и приведу отрывок из Некрасова, вписанный туда на первой странице рукой кого-то из педагогов (как я понял). (При этом, я как бы нарушаю чистоту эксперимента с "короткой", живой памятью. Но на удивление, именно эти стихи Некрасова я помню наизусть и сам, с детства. Уж не от матери ли?).

Средь мира дольнего

для сердца вольного

есть два пути.

Взвесь силу гордую,

взвесь волю твердую —

каким идти.

Одна просторная,

дорога торная,

страстей раба.

По ней громадная,

к соблазнам жадная

идет толпа.

О жизни искренней,

о цели выспренней

там мысль смешна.

Кипит там вечная,

бесчеловечная

вражда — война.

За блага бренные

там души тленные,

в цепях умы.

Ключом кипящая,

там жизнь мертвящая

там царство тьмы.

Другая тесная,

дорога честная,

по ней идут

лишь души сильные

любвеобильные,

на бой, на труд.

За угнетенного...

За обойденного...

Умножь их круг.

Иди к униженным,

Иди к обиженным,

И будь им друг [так подчеркнуто в альбоме. – А. А.].

Н. А. Некрасов  (Из поэмы "Пир на весь мир")

На добрую память и как пожелание от ... [подпись неразборчива. — А. А.]

Вообще, альбом этот — интереснейший историко-культурный документ. Но воздержусь от дальнейших цитирований и комментариев. Останусь в рамках семейной хроники.

[10.07.97. Вообще, хоть пишет эти строки и социолог, не надо рассматривать настоящие записки как историко-социологический опус. Я пишу — семейную хронику, я хочу рассказать дочери то, что знаю о своих предках и о своих родителях, а вовсе не об «эпохе».

Не потому, что не интересна эпоха, а потому, что мои родители мне, да и дочери — сейчас интереснее.

Конечно, в судьбах конкретных людей отражается эпоха. Но это для меня — уже побочный результат и не планируемая здесь возможность исторической интерпретации семейной хроники].

У моей мамы были, мне кажется, способности к рисованию. (Сохранились несколько альбомов с очень интересными рисунками). Вообще, у матери вполне определенно были способности и склонности к гуманитарной сфере. Тем не менее, после окончания гимназии она поступила в Ленинградский (тогда — Петроградский) технологический институт (1918 г.). Возможно, сказалось влияние отца (моего деда).

Сейчас опускаю биографические детали из документа (автобиографии), копию которого я собираюсь приложить к этой хронике. Здесь ограничусь тем, что мне и без документов было известно.

Окончив Технологический институт в 1927 г. (были перерывы в учебе, когда работала на железной дороге) мама стала трудиться на заводе «Красный путиловец» (б. Путиловский завод), где до этого проходила дипломную практику. В качестве инженера-технолога она участвовала в освоении массового производства тракторов. <...>

Сохранились фотографии: моя мама на испытаниях первых советских тракторов в поле.

Все, кто видел портретные мамины фотографии 20-х гг. (а есть среди них и сделанные знаменитым Наппельбаумом), находят ее очень красивой. Я тоже так считаю. (Глядя на это лицо можно предположить, что это скорее человек искусства, чем инженер-тракторостроитель.

Накопленный опыт инженерной работы получил теоретическое осмысление. В 1933 г . в «Госмашметиздате» вышла первая книга инженера В. П. Пузановой «Допуски в тракторостроении» (5 печ. л.). Всего лишь шесть лет после окончания института! Бурный старт научно-технической карьеры. Работала мама все это время либо на «Красном путиловце», либо на других машиностроительных предприятиях, куда откомандировывалась как специалист по допускам (см. автобиографию). С середины 30-х гг. она все больше стала заниматься преподаванием (Институт повышения квалификации ИТР и т. п.). В 1939 г. была издана вторая книга — конспект лекций В. П. Пузановой по курсу "Допуски и посадки".

Экземпляры этих, еще довоенных, трудов инженера В. П. Пузановой у меня есть.

Есть основания утверждать, что мама очень рано, в относительно молодом возрасте, выдвинулась в число ведущих отечественных специалистов в области теории допусков и посадок.

(Конечно, пользуясь маминой автобиографией, другими подсобными материалами, я мог бы рассказать об этом подробнее. Но пока — только "живая", активная память...).

***

7.07.97.

О детстве и юности моего отца Николая Николаевича Алексеева мне известно куда меньше, чтобы не сказать — неизвестно ничего.

Его детство прошло, очевидно, в г. Рыльске, Курской губернии (где он родился). Вероятно, и юность тоже (по косвенным признакам). Какую школу он окончил — не знаю. Но судя по его, памятной мне шутке: «У меня высшее образование без среднего!», — самую демократическую.

Так же не знаю я, когда он приехал в Ленинград. По-видимому, где-то в первой половине 20-х гг. Отец закончил Ленинградский политехнический институт.

Отец, как и мать, был инженером-технологом. Не знаю, с какого времени он стал работать на Ленинградском заводе им. Ворошилова, ныне известном как завод «Звезда». Во всяком случае, к началу войны он был на этом заводе начальником бюро стандартизации.

(На заводе им. Ворошилова отец проработал всю жизнь. Последние 10-15 лет до выхода на пенсию в конце 60-х гг. он был главным технологом на этом заводе).

Отец не воевал (военный завод, бронь).

Но вернемся в 1930-е гг.

(Продолжение следует)