На снимке: Виталий Лехциер

 

В. Лехциер, А. Готлиб

 

СОБСТВЕННЫМ ГОЛОСОМ: ОПЫТ СОЦИОЛОГО-ПОЭТИЧЕСКОГО ОСВОЕНИЯ НАРРАТИВОВ

 

Уважаемый читатель!

Мы представляем вам необычные тексты, сгруппированные в два цикла, имеющих, с нашей точки зрения, одновременно научное и эстетическое значение. Их необычность для российского сегмента науки состоит как раз в их трансграничном статусе. С одной стороны, перед вами подлинные нарративы, собранные социологами Самарского государственного университета в рамках реализации исследовательских проектов: «Социальная адаптация населения Самары к новым социально-экономическим отношениям» (2004-2009 гг., поддержан администрацией Самарской области) и «Нарративные практики врачей и пациентов в отечественной медицине: на пути к нарративному здравоохранению» (2011-2013 г. г. , поддержан РФФИ). С другой стороны, -  экспериментальные факты поэзии, примыкающие к традиции литературной документалистики и документального искусства, однако новые именно для российской поэзии (такая традиция существует в современной русской прозе). В зарубежной поэзии, например, в американской по крайней мере с 1931-го года существует традиция т.н. поэтического объективизма (1). Один из ее основателей поэт Чарльз Резникофф уже после войны транспонировал в поэмы подлинные документы – материалы судебных дел определенного периода (поэма «Testimony: The United States 1885—1915”, 1965, а также протоколы Нюрнбергского процесса и процесса над Эйхманом (поэма «Holocaust”, 1975). В обеих поэмах автор практически не вмешивается в документальный материал, прибегая лишь к минимальным способам трансфера документа в литературу: разбивая на стихотворные строки речи свидетелей, жертв, обвиняемых.

В предлагаемых нами поэтически осмысленных нарративах представлена совершенно другая по типу действительность – не эксклюзивные, экстраординарные исторические события, как у Резникоффа, да еще прошедшие через сито юридически институциализированных процедур, а реальные человеческие документы, фиксирующие рутинную, типизированную повседневность людей определенного периода и по определенной проблеме, которая интересовала самарских социологов. Циклы «Антропология переходного времени» и «Антропология болезни» необычны и вместе с тем эпистемологически значимы хотя бы потому, что представляют собой не плод поэтического воображения, а транспонированные в поэтическую форму транскрипты  нарративных интервью. В них нет ни одной строчки от авторов. Весь текстовый массив абсолютно подлинен. Авторы лишь позволяли себе формальные и самые элементарные принципы транспонирования: разбиения речи респондента на строфы, иногда инверсию слов в строке ради достижения нужной интонации и повторения той иной реплики респондента в качестве рефрена. Конечно, каждое стихотворение внутри цикла – это не весь транскрипт интервью, что-то отсечено, какие-то куски остались за бортом. Но осталось самое типическое, самое информативное и самое важное. Освоенные поэтически эти нарративы получают дополнительную эмоциональную контекстуализацию, перестают быть только расходным материалом исследования, убираемым в стол после его окончания, и входят в поле культуры всем своим индивидуально-биографическим и одновременно типизированным содержанием. 

Можно было бы сказать поэтому, что публикуемые нарративы – не первичные транскрипты, а  результат их поэтической интерпретации. В самом строгом смысле, наверное, это так. Однако, это такая интерпретация, которая подошла к уровню «первичных интерпретаций» так близко, как только вообще возможно, практически совпадая с ним.

Публикация собственно нарративов опрошенных людей – довольно редкое явление в отечественной социологии, тогда как в западной социологии и антропологии тенденция подобных публикаций нарастает (2). Одной из первых ласточек такой практики в российской социологии была книга, подготовленная при участии питерских социологов «Расскажи свою историю»” (3), содержащая подлинные автонарративы бездомных людей. Но проблема научных конвенций пока остается. Известно, что классическая социология, построенная по лекалам нововременной формы научного знания, «разговаривает» только на языке теории, языке определенной взаимосвязи понятий «далеких от опыта»,  по  выражению Клиффорда Гирца, в которой и «схватывается» изучаемое явление или процесс. Вместе с тем рождение нового, качественного, подхода в 70-е годы XX века привнесло существенное методологическое разнообразие в социологию. Так сегодня выделяют ряд направлений качественных исследований, среди которых есть и так называемые «собственно гуманистическое» направление и даже арт-направление (4). 

Появление этих направлений  вызвано разными причинами, важнейшие из которых –принципиальный отказ, который совершают некоторые социологи-исследователи, от бесконечного умножения теоретических конструкций в социологии. Также играют роль гуманистические интенции, переплетенные с постмодернистскими установками:  специалистам, научной элите надо потесниться, чтобы те «голоса» изучаемых людей, которые замалчиваются, не слышны на публичных аренах, были услышаны обществом. Эта методологическая позиция получила серьезное обоснование в рамках «нарративного поворота», который затронул все социо-гуманитарные науки, в том числе и социологию (5).  Результатом исследования собственно гуманистического качественного исследования выступает не теория, но то, что Гирц вслед за Райлом называл «плотным» (или «насыщенным», thick description) описанием (6). Главной методологической установкой такого описания является максимальное представление позиции информанта. При этом  позиция исследователя представлена в минимальной степени или отсутствует вовсе: часто она заключается только в «укрупнении» в нарративе наиболее существенного, значимого. В рамках такого подхода эмпирический опыт информантов, тип их мироощущения приобретает самостоятельную ценность, равную или даже превышающую ценность исследовательской рефлексии. Эмпирический опыт информантов важен здесь и для понимания той или иной ситуации, ранее никогда не осмысливаемой (новой), или сознательно замалчиваемой. Представляемые нами циклы стихов-нарративов методологически вписываются в «собственно гуманистическое» направление качественных исследований: нарративы здесь поэтически сжаты, спрессованы, благодаря чему наиболее существенное в них укрупнено.

В содержательном плане в циклах «Антропология переходного времени» и «Антропология болезни» представлен эмпирический опыт жителей Самары, вынужденных жить в «эпоху перемен» (1-й цикл) и соответственно опыт жизни с болезнью хронических больных нашего города (2-й цикл).   

  В первом цикле  рассказанные  истории – каждая по-своему – воспроизводят смыслы, которыми люди сегодня наделяют прошлые и настоящие события своей жизни, так или иначе переплетенные с заметными событиями в истории страны. Особое место здесь, как показывают наши исследования, занимает период перестройки: именно он,  оказывается в рассказах значимой вехой, чертой, которая разделяет жизненную историю на  время «до перестройки» и «после нее». В последние годы социология значительное внимание уделяла теоретической рефлексии этого сложнейшего периода посткоммунистических преобразований в Восточной Европе, и прежде всего,  собственно в России, создав целый ряд концепций, с разных сторон осмысливающих этот процесс (7). Например, исследовательский интерес Т. Заславской сосредоточен на анализе  механизма социальной трансформации: «под воздействием каких социальных акторов качественно меняется тип институциональной структуры российского общества» (8). П. Штомпка, автор «концепции травмы», акцентирует свое внимание на исследовании негативных, дисфункциональных последствий кардинальных общественных изменений, связанных с крахом коммунизма: «Мы стали скептичнее,  потому что отчетливо видим теневые стороны изменения, боль и страдание, которые оно несет» (9). Наши социологические исследования, посвященные  изучению процесса социальной адаптации населения к кардинальным социально-экономическим преобразованиям в стране, позволили создать концепцию адаптации, включающую в себя три  группы факторов, детерминирующих включение/невключение людей в адаптационный процесс,  понимаемое нами как использование/неиспользование адаптационных практик,  а также  определяющих их успешность или неуспешность (10).

Тем не менее, несмотря на безусловную научную значимость теоретических концепций, так или моделирующих этот процесс трансформации российского и других восточно-европейских обществ по линии «назад, к капитализму», на наш взгляд, весьма интересны и сами практически аутентичные тексты невольных участников этого процесса, вынужденных как-то отвечать на революцию сверху, жить в ее сложных, противоречивых координатах. В текстах этих, как нам кажется, нет той жесткой однозначности, которая присуща большинству теоретических концепций. Напротив, для них характерно сочетание высокого и низкого, важных событий собственной жизни и жизни страны, тексты дышат осуществленными надеждами и разочарованием, самоиронией и человеческим достоинством, претензиями к себе и почти сакральным «моя жизнь удалась». Сам же  этот российский трансформационный процесс в нарративах  жителей Самары, на наш взгляд, выглядит разноликим, «разноцветным» от наполненности разными смыслами.

Во втором цикле стихов-нарративов хронически больные люди рассказывают свою историю болезни, точнее, рассказывают о своей жизни, накрепко сросшейся с болезнью, которая во многом и определяет ее (жизни) горизонты, возможности, темпы, поведенческие стратегии, мироощущение в целом. И в каждой такой истории – свои отношения с болезнью, свои смыслы хронического недуга, а также формы взаимодействия с медицинскими институциями. Конечно, можно и нужно обобщать: строить типологии этих смыслов, теоретически осмысливать возможности их использования в медицинских практиках (этим сегодня занимается так называемая «нарративная медицина», новое направление в западной, в основном американской соматической медицине (11)), - собранные самарскими социологами нарративы пациентов позволяют это сделать (12). Можно и нужно анализировать социальные условия возникновения «общества ремиссии», в терминологии известного канадского социолога и этика Артура Франка, выявлять типичные виды пациентского сторителлинга (13), различные биоэтические модели отношений «врач-пациент», так или иначе проявляющие себя в нарративах о болезни. Вместе с тем, и сами нарративы хронических больных представляют, на наш взгляд, особый интерес. Читая их, мы становимся свидетелями чужой жизни с болезнью, жизни, в которой есть все: боль, страдание, жажда жизни, повседневная, невидимая постороннему взгляду герменевтика собственных состояний и симптомов, трансформация интерсубъективных связей, а также постоянные трудные акты медицинского выбора.  

 

1) Zukofsky L. Sincerity and Objectification: With Special Reference to the Work of Charles Reznikoff // Poetry, Vol. 37, No. 5 (Feb., 1931), pp. 272-285.

(2) См., например, Gottlieb Shapiro P. Coming Home to Yourself: Eighteen Wise Women Reflect on Their Journeys. - Santa Fe, 2010, 217 p.

(3) Расскажи свою историю. Tell us your story. На русском и английском языках / Серия: Редакторы-составители: Дмитриева М., Соколов В. Перевод на английский Кэмпбелл Т., Гринолл Р., Хьюз Д.' СПб. ДЕАН 1999 г. 575 с.

(4) Готлиб А.С. Качественное социологическое исследование: познавательные и экзистенциальные горизонты. Самара: Универс-групп, 2004. С.133-140.

(5) Готлиб А.С. Анализ нарративов в социологии: возможности и проблема использования // Международный журнал исследований культуры. 2013. № 1 (10). С. 9-14; Kreiswirth M. Trusting the Tale: the Narrativist Turn in the Human Sciences // New Literary History. 1992. Vol. 23. No 3. History, Politics, and Culture.

(6) Гирц К. Г. Интерпретация культур / Пер. с англ. — М.: «Российская политическая энциклопедия» (РОССПЭН), 2004. С.9-42.

(7) Гордон Л. Социальная адаптация в современной России / СоцИС, 1994. № 8-9. С. 3-15; Наумова Н.Ф. рецидивирующая модернизация в России: беда, вина, ресурс человечества? - М.: УРСС, 1999; Шабанова М. Социология свободы: трансформирующееся общество. - М.: Московский общественный  научный фонд, 2000; Горшков М. Российское общество как новая социальная реальность // Россия реформирующаяся Ежегодник. вып.6: Институт социологии РАН, 2007; Ядов В.А. К вопросу о национальных особенностях модернизации российского общества // МИР России. 2010. №3. С.46-56 и др.        

(8) Заславская Т.И. О социальном механизме посткоммунистических преобразований в России // СоцИс. 2002. № 2. С.8-15.

(9) Штомпка П. Социальное изменение как травма // СоцИс. 2001. №1. С.6-16.

(10) Готлиб А. Качественное социологическое  исследование: познавательные и экзистенциальные горизонты. - Самара: Универс-групп, 2004. С.312-341.

(11) Charon R. Narrative Medicine: Honoring the Stories of Illness. - New York: Oxford University Press, 2006.

(12) Готлиб А.С. Субъективные смыслы болезни, их реализация в отечественных медицинских практиках: опыт эмпирического анализа // Общество ремиссии: на пути к нарративной медицине: сб.науч.трудов / под общ.ред. Лехциера В.Л. – Самара, «Самарский университет», 2012. С.169-191; Лехциер, В.Л. Субъективные смыслы болезни: основные методологические различия и подходы к исследованию // Социологический журнал. 2009. № 4. С.22-40.

(13) Frank, A. Wounded Storyteller: body, illness, and ethics. – Chicago: University Of Chicago Press, 1997; См. также: Лехциер В.Л. Типология пациентского сторителлинга в этическом учении Артура Франка // Международный журнал исследований культуры. 2013. № 1 (10). С.65-71.

**

 

«ЧТО Ж ОБО МНЕ ГОВОРИТЬ…» (АНТРОПОЛОГИЯ ПЕРЕХОДНОГО ВРЕМЕНИ)

 

Расскажи свою жизнь с самого детства, всё, что помнишь, что является ценным... (нарративный импульс)

 

***

Родился в 62-ом году (глубокий вдох), и папа, и мама,

исключительно рабочие, у папы - среднее специальное,

у мамы - восемь классов (вздох). Жили в трехкомнатной

квартире, куча народа, 8 человек. Скандальные ситуации

неизбежны. После одной такой мы с семьей выехали

в какой-то барак, вчетвером. Я начал заниматься спортом.

 

Занятия переросли в профессиональные, и где-то

с восьмого класса (вздох), угу, по теперешним меркам,

мне начали выплачивать стипендию по линии спорта.

9 месяцев в году я был вдали от родителей, я был

самостоятельным, со своим бюджетом (глубокий вздох).

 

Много ездил самостоятельно, привлекался в различные

сборные, много ездил без тренера. Начал привыкать

к самостоятельным решениям. И сегодня, оглядываясь

назад, с благодарностью вспоминаю то время. Женился.

 

Еще 5 лет занимался спортом, родились два сына, я

работал тренером. Очень сильно изменило мою

жизнь приобретение автомобиля. Всё это опять без 

материальной поддержки.  Динамика жизни изменилась,

с ног на голову или наоборот. Круг общения изменился.

 

Потом предпринимательство – конец 80-х. Очень

смутное было время, но настолько энергичное и живое,

было всё внове, с пустого места, и все были равны

в стартовой позиции, у всех были возможности.

 

И тот, кто.. был активнее или… в нужном месте

в нужное время (90% из той плеяды, считаю, оказались

ни с чем), а вот кто применял свои скромные знания..

развивались медленней, но в итоге очень влиятельны

сейчас. Вот и я точно так же. Пришлось поработать

в разных сферах. Торговля компьютерами, предприятия

с иностранцами, эра реорганизации банков, работа с

валютой, ГосПромТорг, дальше дело запахло нефтью,

чем я по сей день занимаюсь. ГосПромТорг провалился.

 

Дальше бизнес с названием «нефть» и «нефтепродукты».

Это большая работа. Грубо: годы были как тридцатые

в Америке, гангстеры те же, бандиты, незащищенность

(вздох), - на собственный страх и риск… в поисках

порядочных людей… Было много провалов. Были находки,

удачи, как на волнах, были глубочайшие падения.

Постепенно эти взлеты стали плавней, появилась канва.

 

Объём оборотов, платформа, слияние корпоративных

интересов (усмешка).  … Я был конькобежцем, нам выдавали

талоны, чтобы спортсмены хорошо питались (вздох),

был дефицит, потом талоны мы меняли на деньги,

 я помогал семье,  а потом стипендии, первые свободные

деньги. Спасатель стадиона «Локомотив». Мне было

14 лет. Я успешный приспособленец (смеётся). Всю жизнь

я учился и переучивался, вникал в детали, но я люблю

 

спрашивать. Надо закрыть глаза, открыть глаза,

прислушаться к тому, куда тебя двигают, и не

сопротивляться. Это ощущение подсказок, и чем дальше,

тем больше, - не всё так просто…

 

(предприниматель 41 год)

 

***

Ну не знаю, с чего начать, ты мне подскажи. С детства?

Вот такие рейтузы были (показывает руками), одевала

мне мама ботинки на три волосинки. В школу пошла,

птичек ловили, бабочек, с сачками бегали, прятались.

 

Детство – бурное. Ледяные горочки, на которых проехали

по лбу семь человек, шишка была. Школу закончила,

поступила в училище кулинарное. Замуж вышла, пока училась,

родила сына. Муж не работал, учился, я его содержала.

 

Через 4 года родился второй ребёнок, работала

по специальности, поваром на заводе, потом в универсаме

кондитером, 12 лет. А потом – беда: муж ушёл на рыбалку

и пропал. Искали – не нашли. Поиски были тяжелые.

 

Через 9 месяцев нашли случайно… (тяжело вздыхает, плачет,

интервью прерывается). Водолазы искали мальчика,

вывалившегося с теплохода около Ульяновска. Мужа

нашли. Мальчик всплыл потом. Я была за границей,

 

не успела на похороны, пенсию за него не платили, он

считался без вести пропавшим (плачет, интервью прерывается).

Я стала работать санитаркой, а по совместительству

зубным техником, в воскресенье торговала на рынке

 

мясом,  арбузами, шмотками, всем, чем могла. Через 7 лет

опять трагедия – за неделю погибли мама и брат (плачет),

вот это было уже совсем тяжело. И детей не с кем было

оставить (плачет, интервью прерывается). Нужно было

 

работать, ну что – выжила. С рынка приходила домой никакая,

стирала, мальчишки – гладили. Ещё раньше я встретила

мужчину, но это было такое говно, дерьмо, не могу сказать,

как, - всех унижал. Мама говорила: «живи», но когда она

умерла, он даже не поднялся, меня обвинил, мы расстались.

 

Три года потеряла. Через несколько лет я встретила

первую любовь, спустя 23 года – а он законченный алкоголик

(всхлипывает). Много-много боролась, не верилось, из запоев

его вытаскивала, самый лучший кусочек отдавала. Прожила,

 

как говорится. Он предал меня, мы с ним расстались, он звонит

иногда, но я вышла замуж. Муж моложе меня на 10 лет, он

такой жизни не знает, всё должно быть так, как он скажет,

ненавидит моих детей категорически, только своего любит.

 

Считает, что прав. У нас скандалы большие из-за ребенка,

говорит, что я слишком люблю детей, что ягодички им

раздвигаю и в попу дую (смеётся). Ну так и есть. А вот он

(указывает в сторону комнаты, где находится сын её мужа)

 

бомжом может стать, у матери его ничего нет. Мой старший

женился, скоро сам будет папой, отслужил, работает, стал

жёстче, жестокий, вернулся другим человеком. Сейчас и младшего

в армию заберут, он более дикий, но добрее ко мне.

 

У него средне-техническое образование, КИПТЫ он закончил,

курит, выпивает, но компания у него хорошая... Мой отец из

детдома, где родился, не знаю (звонит телефон, интервью

прерывается). Они с деревни, лес в основном. Мы жили

 

на Кондурче, за два часа раков ловили и ели всю ночь… В первом

классе я даже гимнастикой занималась, но мама была против,

правда, потом я пошла в лёгкую атлетику, призовые места

были, первое, второе, третье, я бегала с 58-м годом, а потом

 

нас тренерша бросила. Резко. Мы стали ходить для здоровья,

в спорте я познакомилась с будущим мужем, на него многие

претендовали (плачет, интервью прерывается)…  Работая на заводе,

я встретила знакомую, оказалась - врач-стоматолог, мы

 

подружились, она мне посоветовала устроиться в поликлинику

на полставки, а другие знакомые подсказали про рынок.

Зарабатывала приличные деньги, очень хорошие деньги. Сейчас

не подрабатываю, хотя придётся. Может, в зиму. Мне сейчас

 

тяжело. Дети растут – проблем прибавляется. Очень паршивенько

(голос дрожит, плачет, интервью прерывается).

 

(42 года, зубной техник)

 

***

Я родился, отца забрали на фронт, через три месяца

пришло известие, что пропал он без вести, - не видел,

не помню, не знаю, очень жалко. Мама уехала к сестре

в Среднюю Азию,  вроде там легче прожить, тепло,

снега там не было практически. В памяти отразились

тюльпаны, помню орехи, яблоки, виноград всегда

в изобилии. Красиво: поле тюльпанов. Картошка и

хлеб – дефицит. Мама работала на заводе, я был

сам себе предоставлен, покормит – уйдет. Так жили.

Вот так выросли. Помню, пришел на завод, мне дали

щётку - чистить какие-то шестерёнки. Мне за это

вручили полкило пряников как награду. Это запомнилось.

Но, может, просто ребёнок. До завода было около 10 км.,

а транспорта не было. Два года я проучился, как мы

переехали за маминой сестрой в Куйбышевскую область.

Мама была безграмотной, работала на железной дороге,

вскоре мы переехали на станцию Грачёвка, чуть поближе.

Там был Тулук, а здесь Грачёвка. Я закончил 8 классов.

В каникулы чистили снег на железной дороге, а летом

работали в лесопосадке, - она защищает дорогу от заносов,

щиты ставили, культивировали её от пожара, чтобы

не замыкало. Жили плохо, ну и работали, чтобы что-нибудь

купить, костюм или велосипед. Потом в Малышевку перебрались,

школа за 12 км.: зимой – на лыжах, летом – на велосипеде.

10 классов окончил в 60-ом году. Забрали меня в армию.

В Германию. Радистом. С армии пришел, устроился на

завод на Безымянке, учеником электрика, проработал

13 лет. Жилья не дождался. В 69-ом женился. Ушёл

в строительный трест «Промстрой», надеясь на жильё.

Когда мама стала старенькая, перевезли её сюда, тяжело

одной (тяжело вздыхает). В 91-ом она умерла, ей было 78.

Она очень хорошая была, но сидеть со мной не могла,

было бы нечего есть иначе, тяжело было очень. Это

сейчас уже небо и земля… Техникум закончил заочно,

московский техникум, на электрика.. я пошёл на

Авиационный за товарищем, стадное чувство, сейчас

он покойник, в Афганистане воевал. Коллектив был

дружный, очень спортивный, играли в футбол после

работы, группа на группу, участок на участок, цех на цех,

хотя и выпивохи были, вообще жизнь была очень живая,

подвижная, интересная. По концертам ходили. Зарплата

была у меня хорошая, больше двухсот зарабатывал,

работали сверхурочно, по субботам, не было такого

«не хочу», «не могу», было надо», и всё, никаких вопросов.

Жили в общежитии, снимали квартиру, но нужна же своя,

поэтому я ушёл в строительный трест, в коммунальные

органы, - через полтора года я её получил. Я вообще

человек не скандальный. Потом меня повысили, в 82-ом,

затем началась перестройка. Начали делиться,

акционироваться, трест развалили, я попал под сокращение.

Стоял на бирже, искал работу. Через знакомого устроился

в САМАРАОБЛСНАББЫТ. Контора занималась торговлей,

что мне претило, я же производственник, через полгода

я стал прорабом. До перестройки мне больше нравилось,

была защищённость, человек мог поехать в санаторий,

сейчас немыслимо. У меня почки побаливают. Вот этим

мне жизнь не нравится. Но тогда доставать что-то можно

было только по блату, а сейчас ведь всё есть. Пережили

мы всё это дело, вошли в колею. Я почему-то не рвался

в партию, хоть был комсомольцем активным, парторг

мне сказал: «Вступай, будет тебе жильё», вот это

меня оттолкнуло. В Германии я не остался, климат

мне не нравился, мама была одна, и Родину я люблю.

Я считаю, что жизнь моя удалась, меня всегда уважали,

достиг я многого, начальником был, жил честно, жалею

только, что институт не закончил. Был оболтусом в школе,

несколько раз меня исключали, потом я понял, какой

был дурак. На жизнь не жалуюсь, буду работать, пока

есть здоровье. Ну и всё, наверно, вся моя жизнь.

 

***

Родилась я и выросла в деревне, в Буинском районе республики

Татарстан. Мой отец – лесник, мать – колхозница, разнорабочая,

нас, детей, было пятеро. Жили дружно и весело. Дом был большой,

сады, огород огромный, телята, бараны, гуси, коровы и куры  -

жили, кормились. Родителей нет уже, братья – далеко, в Татарстане. 

 

Радуюсь и живу, никому не завидую, не желаю плохого.

 

Закончила сельскую школу, у нас был колхоз. Летом нас отправляли

обрабатывать свёклу или картошку, на одного человека давали

один гектар, представляешь, какой был труд? Осенью собирали

урожай вручную. Чуть руку не сломала - свёкла огромная кормовая.

Нам давали за это 50 кг. сахара, 1 мешок (смеётся), и еще 10 рублей.

 

Радуюсь и живу, никому не завидую, не желаю плохого.

 

Это были большие деньги. Радости – «полные штаны». Тратили –

каждый по-своему, себе что-нибудь покупала, старшая сестра

была продавщицей (училась на нее!), работала в соседнем посёлке,

поэтому у меня было всё, все наряды, самые-самые, брат присылал

из Германии жвачки, я так радовалась, их же не было тогда и в помине.

 

Радуюсь и живу, никому не завидую, не желаю плохого.

 

Он расплющивал её тонким слоем и вкладывал в письма. Однажды

я пошла за подружкой, рот открыла, крикнула, чтобы позвать её, -

жвачка упала в сугроб, истерика просто была, в школу мы опоздали,

искали жвачку пол дня. А еще он фломастеры привозил с карандашами, -

очередь строилась из ребят, чтобы порисовать каким-нибудь цветом.

 

Радуюсь и живу, никому не завидую, не желаю плохого.

 

Отдала документы свои в институт культуры в Казани, хотела

быть певицей, мать была против, плакала, - документы я забрала,

поступила в химический техникум, казанский, где встретила мужа,

получила в Куйбышев направление, в ЖирКомбинат, где работаю

до сих пор. Стаж уже 22 года. Двое детей, что тебе еще рассказать…

 

Радуюсь и живу, никому не завидую, не желаю плохого.

 

В перестройку мы жили прекрасно, работали на одном комбинате

с мужем,  получали зарплату. В магазинах не было ничего, талоны,

всё по талонам было, все продукты, и масло, и яйца, всё-всё-всё-всё,

помню очередь в 2 км., продают носки, самые обычные, по 90 копеек,

давали 2 пары на человека, а мне дали 4, я была с дочерью на руках.

 

Радуюсь и живу, никому не завидую, не желаю плохого.

 

Радости было столько, просто неописуемо, 4 пары, все товары

давали поштучно, в продуктовых – ужас, а народ был весёлый, добрый,

а сейчас – злые, хотя в магазинах всё есть. Всего ведь полно! А люди

злые, зла желают друг другу, такого не было раньше. Возьмёшь конфет

и радуешься, делишься с общагой, я в ней 10 лет прожила до квартиры.

 

Радуюсь и живу, никому не завидую, не желаю плохого.

 

Записывались заранее, стояли за мебелью, с утра пораньше, магазины

ещё закрыты, я на Тухачевской купила шифоньер, стол-тумбу, диван

и полки. Вот купишь тумбу одну и радости столько, привезёшь, поставишь,

и думаешь «ой-ой», всей общагой обмывали, гуляли, как говорится. Вместе

дружно жили, а сейчас не интересно… . В 97-ом мы получили квартиру.

 

Радуюсь и живу, никому не завидую, не желаю плохого.

 

Стояли в очереди на ЖирКомбинате. До чего же скучали первое время

по общежитию, всё там по-доброму было, даже детей не боялись отпускать…

Мир рушится на глазах… Трёшку нам дали в построенном доме. До ВУЗа

я так и не добралась.  После учёбы государство обеспечивало работой,

а сейчас не устроишься, с высшим образованием стоят за конвейером.

 

Радуюсь и живу, никому не завидую, не желаю плохого.

 

Мы жили, работали, получали зарплату, понимаешь, муж был мастером

по холодильным установкам, домой таскал и сыры, и колбасы, икру

чёрную банками двухлитровыми. Даже мороженное ему давали

за починку холодильников, мы им всю общагу кормили, раздавали детям.

Наши родители жили в деревне, обеспечивали нас продуктами, всё с огорода.

 

Радуюсь и живу, никому не завидую, не желаю плохого.

 

Всё свежее, деревенское, свои молоко, сметана, творог, - мясо мы вообще

не покупаем. Ни в чём не нуждались, всё у нас было, дети ездили по путёвкам.

Дочь вышла замуж, муж умер, тяжело вспоминать, водитель фургона

с каким-то  металлом по дороге в Казань заснул за рулём, наехал и сбил нас,

я выжила, муж погиб в реанимации. Счастье, что дети были не с нами.

 

Радуюсь и живу, никому не завидую, не желаю плохого.

 

Суды длились полгода, мужика того посадили, всё рухнуло в один миг.

Считай, 10 тысяч получаю, половина уходит на квартиру, 4 тысячи – на еду.

Ничего, прорвались, старшая дочь работает адвокатом, живу и радуюсь тому,

что есть у меня, столько гнева между людьми, я это вижу, пока добираюсь

до работы, за копейку перегрызутся, никому не завидую, не желаю плохого.

 

(43 г., начальник «Марг-отделения» на ЖирКомбинате)

 

***

Родился я в Куйбышеве в 57-ом в семье медсестры и рабочего,

детство – на Безымянке, игрушек практически не было, дети

были всякие, приличные по нашим понятиям, были хулиганы,

главное попасть в правильную компанию, потому что убийства

были и всё, что угодно. При некоторых грабежах и разборках

я присутствовал. Маленький был, ничего не понимал, но всё видел.

 

Мать была жёсткая женщина, и бабушка присматривала, - я

не попал в эту самую компанию. Мать мне подчас говорила: «не дай

бог ты там расскажешь что-нибудь про Брежнева или Хрущёва,

молчи – проживёшь дольше».  Мы всё понимали, что там и где.

В нашей жизни всегда присутствовал страх, а сейчас свобода. Люди

имеют возможность себя проявить. У нас были игры, мы их придумывали.

 

Делали хоккеистов из картонной бумаги, у нас в подъезде

собирались дети, вот мы и играли, были целые баталии, целые

миры, сейчас это делается компьютерно. Мы делали корабли,

а в них пушки, у нас был случай, когда корабль взорвался

по-настоящему, разлетелся, что-то послужило тому причиной.

Родители никогда не давали карманные деньги.

 

С детства мы жили, как взрослые люди, надо было зарабатывать,

мы работали, как взрослые, на подсобных работах – огород, дача,

в пять утра поднимали меня, я стирал, убирал, развешивал, потом

нужно было куда-то ехать. Надо и всё, а «хочу – не хочу» не прошло бы.

Мы считались ведь средней семьей, мотоцикл был у нас. Вот и всё.

Я нормально учился (с 3-го на Металлурге), били за плохие отметки.

 

В центр города съездить, на площадь Куйбышева, - как в другой

город, так это далеко, много чего там я видел: пьянки, наркотики

были, во дворах маячили целые шайки, нужно было выкручиваться.

Особых мечт не было, для себя занимался спортом, профессию
выбрал в десятом классе. Студенчество – светлые годы. Учился

на педиатрическом, в медицинском, с третьего раза поступил.

 

Мозги были свежие, я успевал тренироваться, атмосфера – дружная,

КВН-ом занимался, с противоположным полом не получалось, я

был закомплексованный, сейчас это понимаю, раньше не понимал.

Подойти боялся, с будущей женой я был знаком четыре года. Все наши

активисты и вожаки стали партийными, ректорами университетов,

они знали, чего хотели. А основной массе политика - по барабану.

 

О религии не говорили, верующей была сестра матери, когда

я родился, меня она покрестила. Однажды я деду сказал:

«А бога-то не существует», он ответил: «Бог тебя простит».

До перестройки я работал в детской реанимации, стал главным

врачом. Работа мне нравилась, ощущаешь себя полубогом,

решающим судьбы людей, оставляющим их на этом свете.

 

Однажды я спас маленькую девочку, она была при смерти, кровь

у неё сворачивалась в организме, и все говорили, она умрёт,

я делал всё возможное, всю ночь ей капал физраствор, - к утру

она выздоровела. Потом её выписали, прибежала её бабка, не зная

в каком та была состоянии, обвинила меня: я украл её тапочки,

просила вернуть. Всего насмотрелся, когда работал с больными.

 

Ну… что там еще…

 

А жена моя в ванной рожала, но в кругу врачей, оперировали

подручными средствами, так получилось, я чуть не лишился

работы, не отвез её в больницу, ребёнок родился здоровый.

После перестройки жизнь моя изменилась, даже должность

главврача не спасала, пришлось крутиться. Ничего ведь не было.

Мы придумали бизнес, страховую компанию, потом фармацевтическую.

 

Перестраивали свои умы, чтобы работать в коммерции, которую

я не люблю. Мне проще лечить людей. Но авантюрность

характера я имею, добился хороших результатов. Окончил

два быстрых курса по менеджменту, познакомился с людьми,

они помогли мне в будущем, обучался за границей. Побывал в Польше,

увидел, как можно жить по-другому, хотя и многие разоряются.

 

Можно ли закончить?

 

Я чувствую себя хорошо в это время, комфортно, вот в нём

мне бы и начинать, дети все разбежались, женатые, что там еще..

 

(предприниматель, 53 г.)

**

 

«УЖЕ НИЧЕГО НЕ ПОДЕЛАТЬ…» (АНТРОПОЛОГИЯ БОЛЕЗНИ)

 

***

Хуже может быть только смерть, уже ничего не поделать,

руки нельзя опускать, отчаяние – самое страшное, повторюсь,

когда вот нет сил бороться, ну что вы, у меня инвалидность

теперь. После операции я стала реже ходить к врачам, не должна

проходить гемодиализ, сейчас объясню… Нужно ли? Я стала

во всём разбираться, читать литературу, многое узнала.

 

И всегда кажется, что с тобой не случится…

 

До операции по пересадке почки ездила изо дня в день в больницу,

была привязана к городу, не могла никуда уехать, процедуры

пропускать нельзя, ни одной. Моя жизнь зависела от аппарата

искусственной почки, я свыклась с этой мыслью, приспособилась,

так скажем. Если выхода нет, если нет альтернатив, то так

даже легче, ты цепляешься за единственный шанс, который есть.

 

И всегда кажется, что с тобой не случится…

 

А теперь – инвалидность. Я хожу на проверки, но живу нормальной

жизнью. Если бы мне сказали, что в 30 лет я стану инвалидом

первой группы, я бы не поверила. Такое разве представишь? Это

ассоциируется с авариями, врожденным дефектом, а вот так,

на «пустом месте», заболеть… я, конечно, не предполагала.

У меня ведь и мама врач с огромный стажем работы, а дети

 

врачей относятся к болезням иначе, более осознанно. Я маму

называла скорой помощью, засиживалась у нее на работе, она

тогда была медсестрой. Я бы так не смогла, ну, я крови боюсь.

За последние годы сколько тысяч раз мне кололи уколы – я стараюсь

отвернуться. А вот сын мой очень любит лечиться, с раннего

детства, ударится – бинт попросит, перебинтуется, играя.

 

И всегда кажется, что с тобой не случится…

 

Помню, был со мной случай. Накануне Нового Года  мне отказали

в гемодиализе. Я не могла поверить, медсестра мне сказала, все

ушли на банкет, а я опоздала. Когда я поняла, что это правда,

мне стало страшно. Вышла из кабинета, пошла домой умирать,

даже спорить не захотелось. Но потом взяла себя в руки,

вернулась, пошла к заведующей, не растерялась, попросила расписку,

 

что она меня отпускает, зная о том, что процедура не сделана - 

они сразу засуетились, всё организовали, а у меня давление упало

от этого хамства, от волокиты, от переживаний. И права же

свои защищать нас никто не учил. Это даже не вопрос медицины,

а беспорядков в системе. Мои родственники за границей не понимают,

как такое возможно, у них волосы встают дыбом от услышанного.

 

И всегда кажется, что с тобой не случится…

 

Приходилось лежать, и не раз, тоже мало приятного. Даже

в платной палате, больница всегда есть больница. Мысль одна –

поскорей бы домой, мне пришлось целый месяц лежать однажды.

Ограничение постоянное в комфорте, атмосфера гнетущая,

хотя операция прошла успешно. Люди стоят в очереди, в Самаре

действует система очередей, могут несколько лет стоять.

 

И всегда кажется, что с тобой не случится…

 

Мне позвонили среди ночи (я была 86-ой) и сказали: почка

подходит по моим показателям, - через 2 часа я уже лежала

на операционном столе, а потом реабилитация долгая. До сих пор

она продолжается. Жизнь моя теперь связана навсегда с медицинской

сферой, приходится мириться. Лекарства дорогостоящие,

но инвалидам делают скидку, можно купить за счет  пособия, но

 

часто их нет, ищешь по всему городу. Муж объезжает аптеки.

И всегда кажется, что с тобой не случится. А потом люди

меняются. 30 лет – не старость ещё, но работать, как раньше,

уже не могу, живём на моё пособие и зарплату мужа. Жизнь

начинаешь ценить по-настоящему, всё страшное уже позади.

 

 (30 лет, инвалид первой группы)

 

***

Долго еще трудиться, я работаю парикмахером, точнее

я директор своей парикмахерской, в то же время

работаю мастером, мастер на все руки, как говорится.

 

Я не скромная, да? Ха-ха-ха, своим трудом заработала

маленькую цирюльню, у меня появился косметолог,

мы расширились, мастер по маникюру, я похвасталась так.

 

Врач – это мой лучший друг, видимся с ней регулярно,

не успевает соскучиться, повод ведь есть, у меня астма,

10 лет уж, наверно. Волос этих много, я с ними в контакте

 

каждый день, ха-ха-ха, приступы астмы бывают частенько,

регулярно преследуют, но уже приспособилась к ним, жить

научилась, не обращаю внимания, но меня расстраивают

сердечные приступы, это не шутки, вот их я очень боюсь.

 

Я думаю, это следствие астмы. Каждый год две недели

лежу в больнице. Иногда попадаю на пару дней…. Затрудняет

движение, не хватает кислорода, бывает, ночью проснёшься

 

от того, что воздуха нет, тут вся жизнь пролетает перед

глазами, знаешь, как страшно. Раньше жила я не полной

жизнью, боялась уехать за границу, вдруг там приступ случится,

 

там всё чужое, что тогда? если всё сразу навалится: и астма,

и приступ сердечный? ограничивала себя. Но вот неделю

назад вернулась из Турции, полной жизнью живу. Летала одна.

 

Раньше испытывала чувство несправедливости, почему я?

из-за чего? Бывают моменты, когда я анализирую, думаю,

неспроста мне дана она, не бывает, чтобы так замечательно

 

было всё, нужно ж что-то в какой-то области… Я счастливая

жена, мать и бабушка, всё у меня получилось, а астма -

всего лишь капля в море, я шучу над собой, типа знак мне подал

 

Бог, чтоб я меньше болтала, я любитель болтать, понимаешь.

Я срывалась, не понимала, был психологический срыв, что к чему,

как, откуда? Врач давала ответы на все вопросы. Я делюсь

 

с ней своими переживаниями, впечатлениями, всё-всё-всё,

да она и сама спрашивает, врач – это мой лечащий друг.

Поначалу она мне звонила, спрашивала, как я, как себя

чувствую, беспокоилась, помогала справиться со страхами.

 

Если честно, ха-ха… мы все люди, можем и ошибаться, доверяй,

но проверяй поэтому, я, например, считаю лишним, ну,

некоторые лекарства, либо дозы меняю, где-то прибавлю,

 

где-то убавлю…вот… из больницы ухожу, она меня ругает,

но я её не слушаюсь. Раньше почитывала брошюрки, скупала

всё, где про астму написано, в Интернете искала, для меня

 

это новое было явление, ещё был хороший источник информации –

моя клиенточка Людочка уже 12 лет варится в этом, она

мне помогла, как второй врач. Она уже всё попробовала, 

 

все лекарства, и теперь советует, я ей сразу звоню, как только

мне что-нибудь выпишут, стоит пить или нет, вот так

я проверяю назначения врача. Самолечением не занимаюсь.

Счастливая я, большая семья, да, наверно, я счастлива, блин.

 

(52 года, среднетехническое образование, парикмахер-предприниматель)

 

***

Щидовидка, хроническое, с 99-го, 10 лет будет вот, по весне.

До этого я избегала регулярных встреч с медициной, сейчас же

получается, хочешь-не хочешь… Поначалу я была ответственным

пациентом, регулярно туда ходила, требовалось наблюдение

эндокринолога, потом я случайно столкнулась со стационарной

хирургией, аппендицит удалили, раньше такого опыта не было

и, надеюсь, не будет. Теперь еще остеохондроз, но главное –

 

щитовидка. Первоначально она была проблемой. Гормональный

фон был резко увеличен, организм реагировал плохо на сбои, сейчас

четвёртый уже, с невралгией я сталкиваюсь раз в полгода,

сезонные обострения, случались приступы головокружения,

приходится капать системы, назначают лечение. Я думаю, тут

эффект всех хронических заболеваний, - с ними как-то срастаешься,

и они встраиваются в твою повседневную жизнь (выдыхает).

 

Первый приступ мой сильно ударил по трудоспособности, сильно,

неконтролируемые вспышки эмоций, усталость, постоянно

слёзы текли по любым поводам, сложно было себя успокаивать,

чтобы не реветь на остановках, когда транспорт запаздывал,

руки тряслись, проблемы с моторикой, неприятно,

в университет приезжаешь, кофе попить, целая проблема –

кофе донести до рта. Потом лечение помогло, и другие приступы

 

были слабее, организм адаптировался. Но проблемы остались,

с утра мне ставили капельницу, и я ехала на работу, было

неприятно, потому что на поворотах в транспорте голова

уезжает вместе с поворотом, состояние такое, ты как будто

на каруселях качаешься, неприятно. Восемь лет я пила лекарства

курсами по полтора-два года, очень длительные курсы, попутно

начинает барахлить сердце, обычно приступы снимаются

 

ударными дозами, а потом остаётся только поддерживать,

но теперь у меня понижается уровень, и я должна их пить

пожизненно - гормоны щитовидной железы. И я пью их чётко.

Легкая степень фобийности у меня есть в отношении здоровья.

Но могу пропустить регулярный приём, мне кажется, хроники -

немножко специалисты уже в своей болезни. Ведь я знаю уже,

какие анализы надо сдавать, отслеживать уровень гормона,

 

и я это делаю, уровень контролирую, а вот если сбои, тогда и -

к врачу, причём, быстро. . Интернет – наше всё (смеётся),

при каждом приступе я в него залезала, искала информацию,

альтернативные средства лечения. Читала про операцию

на щитовидной железе, но до этого не дошла, слава богу,

вырезание аппендицита не могла забыть. Приобрела

несколько книжек про остеохондроз, но вот тут как-то да….

 

Мой запал иссякает, как только проходит болевой синдром,

я понимаю, что это пагубно, но в отношении физкультуры

я ленива всегда, признаюсь, к сожалению. О болезни можно

много узнать в Интернете, но не о медиках, не о том, кто

её лечит, ссылки не подкреплены сайтами, нужно идти

на консультацию, но работают сети «профессиональных

больных», они друг другу рассказывают, дают информацию.

 

Мне на работе тоже один человек «с щитовидкой» сказал,

куда обратиться. Пульс скачет, руки трясутся, ты чувствуешь,

что вот сейчас ляжешь, умрёшь, а куда обратиться не знаешь,

участковому я не доверилась, была не права, но ведь ты понимаешь,

что полис надо зарегистрировать, он валялся без надобности,

пройти флюорографию, смотровой кабинет, и должны быть прививки,

и еще куча преград, а потом талончик к участковому, так что

 

я сама пошла на УЗИ,  а потом к узкому специалисту … Всё  сводится

к разговору о симптомах и жалобах, хотя некоторые вспоминают,

что кто-то еще и работает и вообще жизнь у них там какая-то…

Да и времени у врачей нет на разговоры, 15 минут на человека,

пациенты гроздями висят под дверью, а столько всего, они

в цейтноте жутком, вот и забыли мне сказать в первый раз,

что не полгода надо пить, а два года. В очередях формируются

 

«клубы по интересам», рассказывают о своих болезнях. Меня это

удручает, я не вижу такой проблемы, уж не такое это страшное

заболевание, никакого героизма, воспринимается как само собой

разумеющееся, никак меня не выбивает из рабочего ритма, всё

встроено, кроме насморка, вот он меня бесит и еще какие-то

разовые вещи! Великая прелесть инфантилизма в том, что 

мама всегда пожалеет, она мне скрашивала пребывание

 

в стационаре. Я не представляю, как можно лежать 60 дней

при туберкулезе, меня бы увезли в психушку, люди в больницах,

по-моему, должны сходить с ума (улыбается).

 

(31 год, высшее образование, работающая)