Первоисточник

С БОГОМ НАЕДИНЕ

Борис Парамонов

26.03.2016

Два недавних события кажутся внутренне связанными, как бы рифмующими друг друга. Это, конечно, террористическая атака в Брюсселе и выступление патриарха Русской православной церкви  Кирилла в храме Христа Спасителя. Упаси Бог, мы не ставим российского патриарха в один ряд с террористами, бомбы бросать он не призывал. Но патриарх сказал, что основным заблуждением нынешнего человечества является гуманизм, человекопоклонство, выдвижение на первый план прав человека, что и привело, по мнению Кирилла, к нынешним многочисленным кризисам. Поклоняться нужно не человеку, а Богу, единому божественному закону, сказал патриарх.

Возникает вопрос: а кому известен этот единый божественный закон? Можно ли его установить и, что называется, верифицировать? Здесь и вспоминается нынешний теракт и многие другие теракты. Исламские фундаменталисты тоже ведь ссылаются на своего Бога, Аллаха, и выступают с претензией на знание его воли, на непогрешимость своего богообщения.

Среди многочисленных уже комментариев к выступлению патриарха было указано, в частности, на то, что его послание можно вывести из давних сочинений русского религиозного философа Владимира Соловьева, писавшего в своих "Чтениях о богочеловечестве" о двух результатах европейской истории, давшей на Западе безбожное человечество, а на Востоке, в Византии (и впоследствии в России) – бесчеловечное божество. О бесчеловечном божестве патриарх ничего не сказал, замолчал этот вопрос, как будто бы его не существует. Но и в целом апелляция к Соловьеву, если на ней настаивать, должна учитывать развитие самого философа, заметную эволюцию его взглядов. "Чтения о богочеловечестве" – сравнительно раннее его сочинение, а вот зрелый Владимир Соловьев выступает с докладом "Об упадке средневекового миросозерцания", в котором говорит: дело христианского прогресса стали исполнять не церковные деятели, а скорее революционеры. Это они борются за внесение в человеческую общественную жизнь подлинных христианских заветов человеколюбия, братства, справедливости, милосердия, говорил Соловьев. Ибо нет и не может быть божественной санкции тем порядкам, в которых эти духовные потребности людей не удовлетворены.

Божественный закон, "единое на потребу" такой человек ищет в индивидуальном порядке, не прибегая к посредничеству никаких объективированных инстанций. "Каждый сам себе священник"

Можно оставить в стороне вопрос о революционерах, памятуя о том, к чему способно привести революционное рвение, и как раз русский пример тут особенно выразителен. Соловьев говорил, конечно, не столько о революционерах, как они известны из русской истории – от бомбометателей до большевиков, – сколько о людях, которые руководствовались в своей деятельности именно гуманистическими принципами. Но важно, и первостепенно важно, другое: сама эволюция религиозного сознания на Западе, самого типа человека верующего. И в первую очередь вопрос о том, какой тип личности способствовал гуманистическому прогрессу на Западе. Это, конечно, тип протестанта, то есть человека отнюдь не религиозно индифферентного, а наоборот, упоенного Богом и собственным своим духовным рвением жить по божественному закону. Но вот что тут самое важное: этот божественный закон, это "единое на потребу" такой человек ищет в индивидуальном порядке, не прибегая к посредничеству никаких объективированных инстанций. "Каждый сам себе священник".

Даже если неверно его убеждение, что он нашел этот ускользающий от доказательств закон божественной воли, то он не навязывает его другим. Конечно, мы знаем исторические факты, говорящие о деспотизме протестантских вождей – диктатура Жана Кальвина в Женеве главным образом, но вектор протестантского развития был все-таки не там, он вел к индивидуалистическому углублению религиозной жизни, и здесь укрепились корни западного индивидуализма, то есть в конечном счете гуманизма. Здесь укореняются всяческие права человека, вообще духовный облик свободного человека, вплоть до характера его трудовой деятельности – хрестоматийно известная связка "протестантской этики и духа капитализма".

Самое интересное, что подобную, так сказать, композицию человека мы находим и в России. Духовно стойкая личность, развернувшаяся даже и в хозяйственной деятельности, создавалась в России вне рамок господствовавшей церковности – в людях, в потомках раскола. Можно привести уже и нынешний крайне интересный пример человека, сформировавшегося по этому образцу, – это Александр Солженицын, конечно. Он задолго до нынешних церковных выступлений говорил о том, что истина и закон едины, они исходят от Бога, и надо подчиняться этому закону, а не интеллигентским, "образованским", в его терминологии, ценностям. Но Солженицын являет образец именно протестантизма в самом прямом этимологическом смысле слова: он протестовал, боролся, и в одиночку боролся, против деспотического строя. Ирония в том, что он же и призвал президента Ельцина к поддержке церкви, к возвращению ее в строй общественной жизни. Он, можно сказать, не понял урока собственной жизни.

А этот урок единственный: религия не может быть институтом общественного управления, не может быть монополией какой-либо исторически сложившейся группы. Но всегда и только индивидуальным руководством, индивидуальным путем к совершенствованию. Человек спасается в одиночку, а не в группах, тем более не в "движениях", отчуждающих волю человека во всякого рода крестовых походах и джихадах.