Из портала радио «Свобода»:

"Я ПОДВЕРГАЛСЯ ВСЕМ ФОРМАМ ТРАВЛИ"

10.08.2016

(здесь воспроизводится в сокращении. – А. А.)

О смерти Неизвестного, которому этой весной исполнился 91 год, сообщил в фейсбуке его друг Олег Сулькин. На Западе Неизвестный прожил последние 40 лет: в 1976 году он эмигрировал из СССР, где его искусство называли "дегенеративным", сначала в Швейцарию, а затем в США.

Уничижительное определение работам Неизвестного дал в 1962 году на знаменитой выставке авангардистов тогдашний советский генсек Никита Хрущев. Тем не менее после его отставки и кончины Неизвестный, по просьбе родственников Хрущева, создал надгробный памятник бывшему Первому секретарю ЦК КПСС на Новодевичьем кладбище.

В конце Второй мировой войны Эрнст Неизвестный был тяжело ранен, причем его ошибочно сочли погибшим и за проявленный героизм "посмертно" наградили орденом Красной Звезды. В 1955 году Неизвестный стал членом секции скульпторов Московского отделения Союза художников СССР и до 1976 года занимался художественной деятельностью в Советском Союзе.

В 1976 году Неизвестный эмигрировал в Швейцарию, а в 1977 году переехал в США (Нью-Йорк). В последние годы перед отъездом за Неизвестным велась открытая слежка. Ему настойчиво предлагали остаться в СССР, долго не давали разрешения на выезд. По словам скульптора, незадолго до эмиграции власти СССР попросили его сделать бюст Брежнева в обмен на возвращение престижных заказов, но он отказался. Последней работой Неизвестного в Советском Союзе стал барельеф на здании архива ЦК компартии Туркмении в Ашхабаде.

Спустя год после эмиграции Неизвестный уже неплохо освоился в Нью-Йорке, хотя сам говорил, что чувствует себя на Западе "ребенком". В 1977 году скульптор выступил с речью на презентации выпущенной в Швейцарии книги своего друга, советского писателя и ученого Александра Зиновьева "Зияющие высоты". Запись этого выступления и ответов Неизвестного на вопросы американских журналистов сохранилась в архивах Радио Свобода. На пресс-конференции после вступительного слова Эрнст Неизвестный рассказал, в частности, о том, как за ним велась слежка и как он отказался от предложения советских властей сделать бюст Брежнева:

"В 62-м году меня выгнали [из Союза художников] после столкновения с Хрущевым. Это отразилось на моей судьбе следующим образом. 10 лет я не имел возможности работать как скульптор. Я не имел заказов, я не имел материалов. Я работал кем угодно. Я работал рабочим на заводе, литейщиком, каменщиком. Не под своим именем я помогал некоторым официальным художникам делать их официальные вещи. Я зарабатывал самыми разными способами. Я подвергался всем формам травли. Я был обвиняем во всех грехах. Навряд ли есть какой-то пункт, в котором меня не обвиняли. Второй раз, последний, я был выгнан из Союза [художников] в день подачи заявления с просьбой выехать из Советского Союза. В течение года с лишним я был лишен мастерской и снова начал обвиняться во всех тех грехах, в которых обвинялся раньше. Кончилось все тем, что мне предложили остаться и предложили вылепить бюст Брежнева. Но я отказался.

Я подвергался всем формам травли. Я был обвиняем во всех грехах

В течение года за мной велась "открытая слежка". Что это значит? Около моей мастерской дежурили две машины. Не скрывая, что они имеют отношение ко мне. В одной машине сидело несколько очень больших мужчин, а вторая машина была с рацией. Причем машина с рацией была очень необычного для России цвета, такого цвета, как в Америке такси, то есть она бросалась в глаза. Я со своими помощниками прозвал эту машину "желтый "Ягуар", исходя из романа Сименона. Я вел себя в ателье таким образом, будто бы этой машины не существует, потому что считал, что это психологическое давление, потому что следить можно и не из желтого "Ягуара". В конце концов, в одно прекрасное утро ко мне постучали в дверь. Пришел шофер из этой машины, который сказал, кто он и что он здесь делает. Он сказал, что да, эта машина прослушивает все, что происходит в моей мастерской. Но он сказал, что за время работы со мной он полюбил меня, он уважает меня и сейчас он хочет со мной начать сотрудничать – в смысле передачи информации на Запад. Я ему сказал, что я этим заниматься не хочу. <…>

Господин, сидящий в машине, так обиделся, что перестал со мной здороваться. Потом его сменили – не знаю, с понижением или с повышением. Ну а потом мне сломали палец, ребра, нос", – вспоминал Эрнст Неизвестный в 1976 году, разговаривая в Нью-Йорке с американскими репортерами.

В интервью журналисту Радио Свобода Владимиру Юрасову спустя два месяца после своего приезда в США Неизвестный рассказывал о замысле памятника жертвам сталинских репрессий, который появился у него еще до XX съезда ЦК КПСС, на котором произошло развенчание культа личности Сталина. Сразу после съезда к Неизвестному приходили представители властей, которые попросили его сделать модель такого монумента. Однако вскоре эта идея была заброшена советским руководством.

– В печати появилось ваше предложение о создании памятника жертвам сталинщины, памятника, о котором говорил еще Хрущев и о котором недавно внесли предложение, по-моему, восемь ленинградцев.

– В действительности Хрущев объявил о таком решении партии, в действительности ко мне пришли три видных человека прямо с ХХ съезда, поскольку я работал над серией работ под названием "Концлагерь" в Москве. Эта тема мне была близка. Они об этом знали, и они меня попросили сделать модель монумента. Я сделал эту модель, но период оттепели кончился и этот проект был забыт. Но я не забыл об этой теме и продолжал работать.

– Что из себя представляет ваш замысел этого монумента памяти загубленных миллионов людей, советских людей в годы сталинщины?

– В прошлом эта модель представляла из себя следующее: плоскость 500 квадратных метров, покрытая гранитными плитами, на эту плоскость ставился второй объем в виде параллелепипеда и на этом параллелепипеде сидела маленькая тоненькая скорбная девочка или девушка, закрывшая лицо руками – босоногая Россия, скорбящая об великих утратах. Плоскости архитектурного монумента должны были быть испещрены бесконечным рядом цифр лагерей. Тогда этот монумент рассматривался не как монумент протеста, а как монумент скорби. Сейчас я восстанавливаю этот проект, я считаю это своим гражданским долгом.

– Вы меняете тему скорби на тему протеста?

– Я по фотографиям и чертежам хочу восстановить бывшее решение. В процессе работы, видимо, прошло время, будут внесены некоторые изменения, сейчас мне трудно сказать, какие конкретно.

– Но где же найти место на Земле для такого памятника? В Советском Союзе нынешнее высокое начальство, судя по тому, как оно старается замолчать сталинщину, монумент памяти загубленных Сталиным людей не разрешит. Где же тогда?

– Самое лучшее и самое правильное было бы поставить его в России, но, увы, на сегодняшний день, видимо, это невозможно. Я считаю, что такой монумент, пусть меньших размеров, должен быть установлен на Западе, как символ, что память о погибших жива. Это необходимо.

– Эрнст Иосифович, но вот кончился 1976 год, год, когда вы покинули Советский Союз, родину, начался новый, 1977 год. Что бы вы хотели пожелать своим землякам, друзьям, близким вашим в Советском Союзе?

– Есть общее пожелание – пожелание счастья, пожелание благополучия и пожелание здоровья и успехов. Но я бы хотел их расшифровать. Я всегда был персоналистом, я всегда отстаивал право на собственное Я, и первое и самое главное, что я хотел бы пожелать своим землякам – больше быть человеком вообще, Человеком с большой буквы и меньше подданным, меньше чувствовать себя связанным ложными иллюзиями и ложными обязательствами. Я желаю своим землякам свободы. Свободы передвижения и творческих возможностей на любой работе, начиная от работы землекопа, крестьянина, кончая работой интеллектуала. Дело в том, что свобода порождает инициативу, инициатива порождает хороший труд. Поэтому не рабства, а инициативы я желаю своим землякам.

Я мечтал увидеть мир, я многое увидел, но для этого мне нужно было совершить поступок по существу ненормальный – мне нужно было порвать со всем, что мне было дорого

Я мечтал увидеть Италию, я мечтал увидеть мир, я многое увидел, но для этого мне нужно было совершить поступок по существу ненормальный – мне нужно было порвать со всем, что мне было дорого, с семьей, с друзьями, с местом, за которое я воевал. Я желаю им в будущем права путешествовать без таких трагических поступков, без такого драматизма. Я мечтаю, что моя дочка, как дочка любого египтянина, испанца, американца, француза, просто как молодая художница, в тот день, когда она захотела, могла бы поехать и посмотреть французское и итальянское искусство. Мир един, культура мира едина, и я бы желал, что эта нормальная ситуация наконец-то наступила и в Советском Союзе, чтобы могли ездить не только избранные, а чтобы могли ездить все. Я здесь в борьбе завоевал право иметь два огромных ателье в Цюрихе и в Америке. Мечтой моей жизни было увидеть свой рисунок, хотя бы отойдя на пять метров – это было невозможно. Я желаю своим коллегам иметь возможность, минуя все бесконечные бюрократические инстанции, весь табель о рангах, исходя из собственного труда иметь те ателье, которые им нужно. Я желаю свободы и благополучия. Но я хотел бы, чтобы мои земляки поняли, что материальное благополучие и свобода – синонимы. У нас часто думают: порядок – есть синоним благополучия. Но свобода и есть порядок. Я желаю материального благополучия как следствия личной свободы для людей России. А руководителям России я желаю подумать о собственных детях и о собственных внуках. Потому что сегодня, может быть, их дети могут пользоваться благами свободного передвижения и материальными благами, но при сложившейся структуре мы же все знаем, что завтра они будут лишены этого, как дети вчерашних вождей. И я прошу их подумать о будущем собственных детей, если они не хотят думать о будущем моей дочки и о будущем моих друзей. Я хочу, чтобы они были хорошими отцами и дедами.

Мир един, культура мира едина, и я бы желал, что эта нормальная ситуация наконец-то наступила и в Советском Союзе

Что касается личных и более интимных пожеланий, я своим друзьям хотел бы пожелать, естественно, здоровья, спокойствия и благополучия. Но поскольку мои друзья в основном люди творческого труда, я хотел бы пожелать им подлинных успехов в их творчестве. Этого я хотел бы пожелать своей маме, я хотел бы, чтобы ее книги печатались. Отцу своему я хотел пожелать здоровья. Своей семье благополучия и спокойствия, чтобы они не очень грустили, что я далеко, поскольку я с ними душой, чтобы они это знали. Дочке я хотел бы пожелать, чтобы она благополучно завершила диплом, чтобы она была выносливой, честной и хорошей. Пожелать ей хочу, чтобы она знала, что я ее очень-очень люблю. Друзьям, которые работали со мной в мастерской, я желаю, чтобы они продолжили наше общее дело, чтобы они не отступали, чтобы они продолжали быть художниками, работали внутри искусства и не сбивались на коммерческое искусство. Кроме того, я желал бы их всех видеть и хочу им пожелать этой возможности. Мои дорогие соотечественники, моя семья, мои друзья, всем вам желаю счастья, благополучия и, главное, внутренней свободы и спокойствия.

Реализовать идею памятника жертвам репрессий Неизвестный смог уже после распада СССР. Он не раз возвращался и работал в России. В 1996 году Неизвестный закончил монументальное, высотой в 15 метров, произведение "Маска скорби". Эта скульптура установлена в Магадане. Он также является автором многих других известных практически каждому россиянину скульптур – например, статуэтки телевизионной премии "Тэфи".

В 2005 году, вскоре после его 80-летия, с Эрнстом Неизвестным беседовала в Нью-Йорке журналист, автор газеты "Новое русское слово" Майя Прицкер.

– Как вы вообще пришли к скульптуре, что, в первую очередь, вас сформировало как скульптора?

– Самое интересное, что очень рано я начал рисовать и лепить. Моя мама вспоминает, что я лепил из хлебного мякиша различных существ, рыцарей и, даже кентавриков. А когда моя тетка возмутилась, потому что то время не было богатым, но мама сказала: "для моего сына искусство важнее пищи".

– Какая умная мама!

– Во всяком случае, романтичная.

– Что вас сформировало как скульптора, каким вы сейчас являетесь?

Меня формировала моя фантазия

– Могу вам сказать одну вещь, которую я потом, позднее, понял. У Юнга есть такая теория – коллективное бессознательное, смысл которой в том, что всякие архаические образы живут у нас в коллективном сознании, так что мы иногда знаем больше, чем знаем. Меня формировала моя фантазия. И уже позднее я с удивлением узнал, что я повторяю многие архетипы, которые есть в различных искусствах, но которые я не видел вокруг себя. То есть в искусстве эскимосов, в мексиканском искусстве, в русском народном искусстве. Это совмещение практически в жизни не виденного совместимого – человека и зверя, многоголовых существ, например, в буддизме или в индуизме. Я с удивлением это узнал. Но, в действительности, меня называли модернистом и ругали за модернизм. Я никогда себя модернистом не считал, потому что моим любимым искусством является древнее искусство. Я исходил из классики. Трансформировал эту классику с потребностями моего чувства, а не моды. Но, конечно, использовал современные элементы, как кубофутуризм. И я постарался объединить, поженить модерн с классическим искусством.

– Бронза и камень. Вы работаете с обоими материалами. Что дает вам каждый из них?

– Бронза дает свободу. Потому что сама технология бронзы изумительно подвижна и трепетна. Итальянский скульптор Мансу даже мог отлить цветок, настолько бронза трепетна. Любое твое дыхание, движение, прикосновение пальца или стека может быть воспроизведено в бронзе. Камень всегда меня привлекал и до сих пор привлекает, просто сейчас я с ним не работаю, по практическим причинам. Хотя не так давно вырубил два четырехметровых тотема в каррарском мраморе. Камень поразителен тем, что это одушевленное существо, это спящая душа скульптуры внутри глыбы. Ты вступаешь в единоборство с этой стихией, и враждебной, потому что это твердо и жестко, потому что требует и физических усилий и нравственного контроля, внутренней дисциплины, чтобы не испортить, и, одновременно, невероятно дружелюбной, ласковой, светящейся, обладающей, буквально, душой. У меня к камням отношение трепетное, как будто это диалог, если не с живой душой, в смысле животного и человека, то с душой стихии, природной стихией. Недаром горы дышат, светятся. Горы – это мистическое чудо. Камень мистичен уже от природы.

– Что вы пережили, когда оказались на Западе? Что вас поразило, что вы чувствовали, кем вы себя чувствовали, каким вы себя чувствовали?

Я до слез был тронут после злобы, угнетения, недоверия, клеветы, лжи и насилия, которые я испытал в России

– Я себя чувствовал, с одной стороны, очень обласканным. И я до слез был тронут после злобы, угнетения, недоверия, клеветы, лжи и насилия, которые я испытал в России. Я даже как-то плакал. Никогда не забуду. Когда я был в Женеве, я пошел на урок французского языка, и там была прелестная молодая девушка, которая учила нескольких эмигрантов. И когда она приседала передо мной, всей душой хотела объяснить, рисовала, чтобы я что-то понял, и все это бесплатно... У меня вдруг слезы на глазах навернулись. В России никто, кроме близких и любимых, не был так чуток, внимателен и отзывчив. Я подумал: "Боже мой, за что? Я для них еще ничего не сделал!" Я был обласкан, когда приехал. Энди Уорхолл, Ростропович, Солсбери – все меня ласкали и обращались со мной как с почетным гостем и как с ребенком. Тут они были правы. Я в действительности был ребенком, потому что все это страшно угнетало. Надо было учиться ходить, все не то. По телефону звонишь – другой звук, чем в России. Останавливаешь такси, которое зажжено потому, что оно занято, а оно свободно. Каждый жест, простой жест... даже как пиво открывать. Пиво я открывал зубами в России, иной раз. Это даже было особое лихачество. Здесь я зубами попробовал – челюсть свернешь. У меня до сих пор такая растерянность. Все-таки я читал лекции по философии искусства, по изобразительному искусству, по анатомии в Колумбии, в Гарварде, во многих [университетах]. И как-то у меня слова сочетались, меня понимали, задавали вопросы. А сейчас если я пойду в магазин, то я не знаю, как называются 99% предметов, и никак не могу запомнить. Я не могу этого держать в голове. Я себя чувствую абсолютно второсортным человеком.

– Тогда все-таки вернемся к творчеству и к общей творческой ситуации. Я сейчас процитирую вас. Когда-то вы сказали одному западному корреспонденту, находясь еще в России: "В 60-е годы (после того знаменитого скандала с Хрущевым) у меня не было заказов, но были надежды". "Сейчас у меня есть заказы, но нет надежд" – это вы сказали в 70-е годы. Какую формулу вы бы вывели сейчас?

– Сейчас у меня есть заказы и есть надежды. Вот и вся формула.

Писатель и постоянный автор Радио Свобода Александр Генис так говорит о Неизвестном: "Эрнст Иосифович, наверное, самый известный обитатель русской Америки. Во всяком случае, он так органично вошел в пейзаж, что я не могу себе представить нашу Америку без его работ, без его выставок, без встреч с ним. Человек неукротимого темперамента, мужества и обаяния, художник могучего дарования и трудолюбия, мыслитель ренессансного кругозора, Неизвестный производит оглушающее впечатление на каждого, кому повезло его встретить".

"В первую встречу он ошеломлял напором философского красноречия: два лика Хрущева, черное солнце Достоевского, “красненькие” из Политбюро, битва богов и титанов. Лавина грандиозных концепций, клубки замысловатых метафор, крики пьянящих пророчеств – все это валилось залпом без перерыва и продыха. Примерно так я представлял себе Ренессанс. <…>

**