Лермонтов на Кавказе, автолитография А.С. Пруцких, 1941.

Из «Живого журнала» А. Чернова:

ПРИЧИНЫ ПОСЛЕДНЕЙ ДУЭЛИ

При жизни поэта преследует шепоток сплетен. Когда поэт умирает, сплетни под именем Легенды или Версии перекочевывают в мемуары и исследовательские труды. Каким видели Лермонтова люди николаевской эпохи? Мрачным, дерзким, надменным: если не Демон, то уж точно Фаталист.

Однако откроем словарь языка поэта. Какие слова у Лермонтова – самые любимые? Возьмем лишь те, что употреблены в его стихах и прозе более пятисот раз. Что это за слова? Гибель? Рок? Разрушение?

Ничуть. Любимые лермонтовские глаголы: знать, любить, хотеть, видеть, говорить, жить. Существительные – душа, сердце, жизнь, Бог, слово, люди, человек.

Про страдание и смерть поэт говорит в пять, десять раз реже, чем про жизнь и любовь.

***

Возьмем для модели, скажем, такую ситуацию: 22 июня 1956 года собирается компания офицеров-фронтовиков. Надо ли объяснять, по какому случаю сходка? Разумеется, не надо: дата говорит сама за себя – пятнадцатая годовщина начала войны...

У людей XIX века были свои «знаменательные даты», и то, что Пушкин называл «странными сближениями», может объяснить некоторые «странности» российской истории.

15 июля 1841 года на окраине прифронтового кавказского города Пятигорска отставной майор Николай Мартынов застрелил поручика Михаила Лермонтова. Случилось это между шестью и семью часами пополудни.

Для поединка были выбраны дальнобойные пистолеты Кухенройтера, на десяти шагах смертельные.

Вот, пожалуй, и все, что мы достоверно знаем о той роковой дуэли.

Все прочее – разноголосица недомолвок и лжесвидетельств, слухов и домыслов.

Два десятилетия я нахожу все новые и новые «нестыковки» этого сюжета. И все они имеют лишь одно объяснение: слишком уж страшная для современников тайна лежала на всей этой трагической истории.

Попытаемся же ее приоткрыть.

Начнем с условий поединка. В черновике показаний Мартынова они одни, весьма жесткие и кровавые (каждый имел право на три выстрела), а в беловике – совсем другие: стрельба с пятнадцати (а не десяти шагов), да еще с расходом по десять шагов от барьеров и без возможности подозвать противника к барьеру после его выстрела.

Кто надоумил Мартынова изменить собственные показания? Неужели следователи? Но им-то зачем брать грех на душу?

Второй, казалось бы, еще более простой вопрос: кто был секундантами на том поединке?

И это неизвестно. В официальных документах секундантов два – Михаил Глебов и Александр Васильчиков. Васильчиков на следствии назвал себя секундантом Лермонтова, а Глебов – Мартынова. Но в том же году Глебов в частном письме давал, как указывают лермонтоведы, «обратное распределение функций».

Лгут, – надо заметить, – оба. По мемуарам мы знаем, что решено было скрыть имена еще двух секундантов – Алексея Столыпина и князя Сергея Трубецкого. (Их к делу не привлекли, а просто выслали из Пятигорска). По всему выходит, что Глебов и Васильчиков были секундантами Мартынова, а лермонтовскими «негласными секундантами» (термин по дуэльному кодексу невозможный) были Столыпин и Трубецкой.

Считается, что их участие скрыли, потому что обоих ненавидел царь.

Но если следствие не установило самого элементарного, чего же тогда стоит все остальное дознание?

Впрочем, обвинить следователей в нерадивости и непрофессиональности нельзя. Только профессия у них какая-то другая: берут инициативу в свои руки, сами сочиняют заведомо лживую версию и едва ли не под диктовку заставляют излагать ее участников дуэли. А наиболее опасных вообще прячут.

Для такого поведения следователей причины должны быть исключительными.

Но еще о секундантах: о Сергее Трубецком лермонтоведы пишут, что он, видимо, был членом петербургского оппозиционного «Кружка шестнадцати», Столыпина же прямо называют участником этого кружка. Лермонтов в этой организации молодых аристократов также состоял. В 1840-м, после высылки Лермонтова, все известные «кружковцы» тоже отправились на Кавказ. Считается, что по собственной воле, но историки доказывают обратное: после провала кружка дело в Петербурге решили не доводить до следствия, а молодым людям просто посоветовали ехать в действующую армию.

Летом 1841 года все «кружковцы» собрались в Пятигорске.

Значит, конспиративный кружок не распущен в 1840-м (как считается), но продолжает действовать на Кавказе.

Что же предшествовало дуэли?

Выпущенная в 1981 году «Лермонтовская энциклопедия» осторожничает, называя место и дату ссоры поэта с его будущим убийцей: все случилось 13 июля на вечеринке в доме у генеральши Верзилиной, но... «надежных свидетельств нет».

И впрямь нет. Хотя сам факт скандала в воскресенье 13 июля в доме Верзилиных никто не оспаривает. Одна загвоздка – все всё видели, но одни просто молчат, а другие врут. Например, так: мол, поэт во время музицирования Сержем Тубецким что-то сказал про кинжал Мартынова. (Мартынов был уже в отставке и носил горский кинжал.) И как раз на слове «кинжал» музыка стихла, а Мартынов это слово услышал, и заключил, что речь о нем.

Придумано очень неловко: по одному слову совершенно невозможно понять, о чем (или о ком) говорил Лермонтов. Ну почему именно о Мартынове, а не о каком-нибудь чеченце, или, наконец, не о себе?

Другие считают, что дело вообще в подшучивании поэта над своим будущим убийцей. Де характер у поэта был такой – сложный и неуживчивый.

Но раньше Мартынов терпел остроты приятеля. А тут взорвался.

Предположим. Но – почему именно в этот день?

Иные намекают: ссора произошла «по куда более важным причинам». И называют имена дам, «в реальности» ставших этими самыми «причинами».

Другие выдвигают идею царского заговора: захотел Николай Павлович Романов сжить поручика Лермонтова со света, вот и подослал Мартынова.

Впрочем, никто не спорит с тем, что в тот вечер Лермонтов был «мрачнее обычного».

Так что ж – «мрачнее обычного», а все продолжал острить над мартыновским кинжалом?

И еще ложь: Васильчиков сообщает, что вызов состоялся «при нем», а Мартынов утверждает, что объяснялись они с Лермонтовым «без свидетелей». Очевидно, что убийца поэта и его секундант просто не успели как следует сговориться: лермонтоведы знают, что в первые часы после дуэли секунданты вообще говорят одно, а на следствии – другое.

Равно как и «свидетели» ссоры: в докладе Николаю I будет сказано, что острот и шуток Лермонтова, оскорбивших Мартынова, никто, собственно, не слышал.

А дальше (по показаниям Мартынова) – странная их беседа в саду, уже без свидетелей. Мартынов говорит, что заставит поэта перестать шутить.

В официальном письме полковника Александра Семеновича Траскина (начальника штаба Командующего войсками на Кавказской линии и в Черноморье) к командующему Павлу Христофоровичу Граббе (генерал-адъютанту, а в молодости члену декабристского Союза Благоденствия и соратнику самого Ермолова) это звучит чуть по-иному (но чего стоит это «чуть»!): «Мартынов сказал ему, что он заставит его замолчать».

На что Лермонтов, если верить Мартынову, отвечает выспренной тирадой: «Вместо пустых угроз ты гораздо бы лучше сделал, если бы действовал».

Вряд ли мы поверим, что поэты так изъясняются. Впрочем, даже и в такой передаче сквозь текст проступают слова, сказанные на девятнадцать веков раньше: «Что делаешь – делай скорее».

Лермонтов называет Мартынова Иудой?

За что?..

Через день у подножья Машука, в четырех верстах от города, поэт даже не станет целиться в противника: он демонстративно поднимет пистолет дулом вверх и будет держать его так, пока убийца не выстрелит. Это как новый вызов, как другая цитата, а точнее, самоцитата: «Есть Божий Суд...»

Ну и все прочее – и вмешательство в работу следствия полковника Траскина, указывавшего Глебову и Васильчикову (а также, очевидно, и Мартынову), какие именно им следует давать показания, и назначение в качестве главного следователя уже до этого заплатившего карьерой за отказ сотрудничать с жандармами подполковника Филиппа Федоровича Унтилова, и перераспределение ролей секундантов (с исключением из игры в следствие двоих, наиболее нелюбезных царю), и еще многое другое – разве не удивительно?

Ничуть, если мы ответим на вопрос, а когда и по какому поводу собрались на воскресную вечеринку у генеральши Верзилиной члены конспиративного кружка (плюс иные кавказские офицеры, а с ними и Лев Сергеевич Пушкин).

В лермонтоведении этого вопроса вроде бы и не существует. (Он не вмещается в рамки мифа о жизни и смерти Лермонтова.) Но мы обязаны его задать.

Для офицеров-дворян, для кавказских офицеров прошлого столетия, дата 13 июля 1841 года была не менее говорящей, чем для наших отцов 22 июня 1956 года, а для дедов 25 октября 1932-го или 9 января 1920-го.

Пятнадцать лет назад на Кронверкском валу Петропавловской крепости были казнены Кондратий Рылеев, Павел Пестель, Петр Каховский, Сергей Муравьев-Апостол и Михаил Бестужев-Рюмин.

Именно с этого дня, а даже не с 14 декабря 1825 года, в общественной жизни России началась совсем иная, страшная в своем удушье эпоха.

13 июля 1841 года чуткий на роковые сближения Лермонтов и впрямь должен был выглядеть «мрачнее обычного».

На Сенатскую он не попал по возрасту. И с шестнадцати лет примерял на себя саван цареубийцы…

Нет, цареубийцы из него, как и из Пушкина, не вышло.

Хотя за свои стихи о Пушкине Лермонтов и попадает в первый раз под арест и в ссылку.

Вторая ссылка – за дуэль с де Барантом, сыном французского посланника. Причины дуэли также темны, но есть глухие упоминания, что ссора произошла из-за Пушкина. (Дантес – француз, и Барант выгораживал соотечественника.)

И, наконец, – ссора и дуэль с Мартыновым.

Дуэль, столь напугавшая всех окружающих, что секунданты с места поединка разбегаются, бросая под ливнем мертвое тело поэта, а следователи делают все, чтобы в Петербурге не узнали истинной причины роковой ссоры.

А что прикажете делать, если выяснится, по какому поводу собирались и по какой причине дрались?

Так что шутки про кинжал Мартынова совершенно ни при чем. Уж если и была речь, заглушенная до времени аккордами Сержа Трубецкого, то речь про другой кинжал – декабристский символ цареубийства.

Возможны две ситуации: или Лермонтов в доме у генеральши (жены генерал-майора Петра Семеновича Верзилина, тоже соратника близкого к декабристам генерала Ермолова) поднял тост за «цареубийственный кинжал», или после того, как разговор коснулся темы повешенных цареубийц, Лермонтов предложил их помянуть.

А отставной майор Николай Мартынов, случайно попавший на сходку членов «Кружка шестнадцати» (он жил во флигеле у Верзилиных) воспринял это как провокацию и пить за казненных преступников отказался.

Тогда понятен и тот их диалог в саду, который мы уже попытались реконструировать. Представим себе все эти гефсиманские аллюзии – тайную вечерю, южную летнюю ночь, роскошь кавказского сада, тему казни (и евангельской, и декабристской, ведь мятежное каре вкруг Медного Всадника стояло так же неподвижно, как Христос при аресте), тему предательства, наконец:

– Я заставлю тебя замолчать!..

– Что делаешь, – делай скорее.

А могло быть и так, как это представил московский литератор Георгий Елин:

«Русское дворянство/офицерство из-за «шуточек» не стрелялись – для дуэлей было только две причины: оскорбление чести и женщины. Вторая версия в случае Лермонтова с Мартыновым (как и с Барантом) заведомо отпадает, значит – остается первая. С Барантом сошелся на шпагах и гладкоствольных Лепажах (это за честь русской поэзии, ведь соплеменник Баранта на Пушкина руку поднял!), а с Мартыновым на дальнобойных нарезных пистолетах Кухенройтера – за что? Да потому, что в доме Верзилиных Лермонтов с друзьями собрались тогда на поминки – ровно15 лет назад в эту июльскую ночь декабристов вешали, а туповатый Мартынов, которого в «мужскую» компанию не взяли, вынужден был зевающих без внимания барышень развлекать, и уходил он, обиженный, первым, уже стоя на пороге, брякнул неосторожную фразу мрачным мужикам (типа: вон у жандармского подполковника Кушинникова свет в окне горит, и много бы он дал, чтобы узнать, по какому вы поводу тут пьёте), на что Лермонтов сказал: «Делай, что решил» – известно пять вариантов этой фразы, суть которой одна: пойди и стукни! – вот это оскорбление, которое смывают только кровью».

И ложь, и недомолвки, и инсценировка следствия объясняются тем, что начальнику штаба и самому командующему (напомним, что в молодости он состоял в Союзе Благоденствия и сам чуть было не поехал в Сибирь) надо сделать все, чтобы не открылось, что на Кавказе, кишащем недобитыми декабристами, ссыльные «кружковцы» открыто собираются поминать цареубийц.

Если Николай I узнает про то, Павел Христофорович Граббе (как минимум) отправится в отставку. И многие прочие – вслед за ним.

И потому вести следствие поручают офицеру, чья карьера уже загублена из-за его отказа сотрудничать с жандармским ведомством. (Этот не выдаст.)

Самое трудное, видимо, было объяснить убийце поэта, что от него требуется и чем для него самого обернется попытка чистосердечного признания.

Должно быть, объяснение было в том самом духе, в каком высказался о Мартынове опальный генерал Ермолов:

«Если бы я был на Кавказе, я бы спровадил его; там есть такие дела, что можно послать да, вынувши часы, считать, через сколько времени посланного не будет в живых...»

Мартынов этих слов никогда не узнал. Он и без того оказался сообразительным молодым человеком.

P.S.

– А я скажу вам: над Россией — рок,

и если так дела пойдут и дальше...

Так вот, мы коротали вечерок

у N., у хлебосольной генеральши.

Рояль, шарады, шутки, легкий флирт –

кружили, счастью своему не веря...

В окне душистый лавр и пряный мирт.

(Не тайная, но все-таки вечéря.)

Ведь прямо из окопов! Повезло.

Тут жить да жить, а не курками клацать.

Тринадцатое – чертово! – число,

и приглашенных (вышло так) тринадцать.

Был Пушкин Лев Сергеич, Трубецкой,

ну, словом, от майора до поэта.

И вдруг такой повеяло тоской,

когда Мишель заговорил про это:

«Пятнадцать лет, а, кажется, вчера...»

Сказал и встал, и стал еще бледнее:

«За убиенных Павла и Петра,

Кондрата, Михаила и Сергея!..

Мартыш, а ты не выпьешь?» «Я не пью

за эту сволочь». Музыка увяла,

И время растянулось, как в бою.

«А этого тебе не будет мало?..»

Девицы в обморок. Мартынов за кинжал.

А тот насмешливо: «Ты стал большим черкесом!»

«Я сделаю, Мишель, чтоб ты молчал!»

...Он посмотрел впервые с интересом

(вот, как сейчас, я вижу их двоих,

и этот взгляд сквозь сумрак омертвелый)

и поклонился, и промолвил стих

евангельский: «Что делаешь, то делай –

скорее».

**