О ПОЛЬЗЕ ИСТОРИИ… И «ВРЕДЕ» ИСТОРИЧЕСКОГО ОБРАЗОВАНИЯ

Леонид Баткин

О движении истории в будущее

(окончание)

 <…>

18

Начинается Новое время. Третья история.

То есть Великая модернизация, не имеющая прецедентов (хотя история обновлялась всегда).

Назовем ее появление вторым осевым временем.

Его феноменология сводится к тяжкой секуляризации, к укреплению национальных государств и культур, к созреванию частной собственности и индивидуализма, к переворотам в политическом устройстве и художественной стилистике, к расширению географических горизонтов. Наконец, к машинному производству, открытию электричества, созданию топливных двигателей, а на последнем важном перевале между XIX и XX веками – радио, летательных аппаратов, кино, телевидения, новых форм вооружения и уничтожения.

Заметим, что, при сохранении самых общих характеристик всемирности, количество внутренних стадий Второй истории сравнительно с прежними временами разительно увеличивается. Историкам для удобства пришлось даже небезосновательно выделить Новейшее время.

Понадобилось чередование все более кратких и отчасти хронологически накладывающихся друг на друга Возрождения, Реформации, Просвещения (и в сфере искусства Барокко). Начиная с машинного производства в Англии XVIII века и Великой французской революции Новое время вошло в современное русло и в стадию индустриализации.

Мы можем еще раз убедиться, что ускорение истории является не новостью, а ее постоянным качеством.

Центром излучения всемирности оказывается Западная Европа, а с задержками и Европа Центральная, и Скандинавия. Наконец, слава богу, и Россия Петра Великого и Екатерины Великой.

Европейские страны после поистине «средних» для этой части мира веков и, так сказать, через их голову играют роль, принадлежавшую некогда Риму. Они, эти страны, своеобразно и в очень разной мере осваивают его наследие, оставаясь, однако, христианскими. И, следовательно, до известной степени в чем-то средневековыми, диалогически наследуя две цивилизации. Понятие «пережитков», наличествовавших во все времена, пожалуй, становится, как никогда, уместным, резко очерченным, кстати, не во всем отрицательным – и влияющим на уровень развития и ближайшие исторические следствия.

Повторяю. Я предложил бы называть то, что последовало за вторым осевым временем, Третьей историей.

Она неуклонно втягивает в свою орбиту и «недвижный» Восток.

Настойчиво напомню, что сами категории «Востока» и «Запада» суть обозначения не географические, а содержательно-социальные и культурные и что в ХХ веке (отчасти уже с конца XVIII века) возникают многие разные «европы», от североамериканской до японской, от австралийской до южнокорейской или тайваньской[3]. Не стану на этом задерживаться, чтобы не затягивать свои заметки, не множить общеизвестные факты и банальности, не затягивать перехода к тому, что меня занимает более всего и что послужило толчком к написанию данного историко-философского эссе.

Вот этот повсеместно обсуждаемый у нас вопрос. Что же будет дальше?

19

Нам всем выпала удивительная судьба.

После Второй мировой войны мы присутствуем при третьем осевом времени. И, следовательно, на подступах к Четвертой истории.

Мы теперь – ее современники.

А я, пользуясь скайпом, электронной почтой и прочими чудесами Интернета, помню еще извозчиков в харьковском детстве.

Эта случайная привилегия не делает нашу участь счастливей. Но она – даже в России – в принципе предоставляет ранее неслыханные технические, медицинские, потребительские возможности. Она способствует возрождению из пепла понятия прогресса.

Крайне интересно, что такой беспрецедентный взлет человечества свершился немедленно после небывалого и жуткого падения. Какой невероятный прогресс именно после Голокауста и Катыни!

Я, в отличие от многих других, тоже пожилых людей, никогда не привыкну к застигшему нас перелому и не перестану восхищаться им. Было бы интересно разобраться, почему в истории немыслимо радикальные переломы происходят в такой мере контрастно и в одночасье (сравните хотя бы Францию Людовика XVI и Францию Робеспьера и Марата, примеров сколько угодно, в том числе и в России).

20

Но речь о другом. Ныне происходящее волнует не только воображение. Меня оно заставило задуматься как историка.

В значительной мере потому, что меня, как и других, беспокоит настоящее и обозримое будущее. К чему происходящее сегодня в конце концов приведет? К какому будущему?

Будущему моей злосчастной России. И всего мира, в полном контексте которого только и позволительно размышлять о судьбе России, как и любой иной страны.

С другой стороны, разве вместе с тем не ясно, что настоящее и будущее отбрасывают отсвет на все прошлое? Позвольте еще один трюизм. Только оборачиваясь из достигнутого местонахождения, можно попробовать что-то разглядеть в пройденном пути. Только ретроспектива противостоит пагубной модернизации. При условии, что мы способны, никоим образом не упуская из вида устойчивости традиций, делать начиная с традиционалистской древности акцент на изменениях. Только проследив, насколько это доступно, ведущие векторы миновавшего и нынешнего движения истории, можно что-то всерьез сказать о будущем.

Да, я всего лишь перебираю давно усвоенные сведения. Однако все дело в том, чтобы поместить их обзор в более глобальный и мегаисторический контекст. Разглядеть за деревьями лес. Я не уверен, что это уже выполненная коллективная задача. Во всяком случае, решения (включая и предлагаемое здесь) дискуссионны.

21

Итак, вот основные линии движения, как они выглядят в данный момент.

Во-первых.

Человечество на всех этапах существования расширяло зону пространственного присутствия. В ХХ веке началось освоение не только всего наземного, но и подземного, и подводного, и космического пространства.

Несмотря на потери в войнах, эпидемиях, техногенных и тектонических катастрофах, численность людей всегда увеличивалась, особенно после самой кровавой Второй мировой войны.

Во-вторых.

В экономике та же, сперва медленная, затем все более бурная, смена, совершенствование и модернизация производств, их числа и объемов, источников энергии, материалов, средств передвижения и связи. В третье осевое время процесс обновления начинает принимать обвальный характер. Речь не только об экономике и технике, о мировом рынке и мировых финансах. Но и о способах мыслить.

В-третьих.

В политике – крах практически всех тоталитарных режимов, еще недавно казавшихся вечными. Между тем, они возникли неожиданно, как это ни парадоксально, именно по мере успехов модернизации, в качестве откатной традиционалистской реакции на нее. Если зрелая модернизация – это землетрясение, то тоталитаризм – это вызванное им цунами. Тоталитаризм – невозможный ни ранее, ни впредь, невиданный, но неизбежно исторически краткий, причудливый и страшный сплав, с одной стороны, новейших средств связи, управления, позволяющих прямое сцепление государственных институций с каждым отдельным человеком, а с другой стороны, традиционалистской социальной и ментальной архаики. При всем своеобразном различии и сходстве гитлеризма и сталинизма. Тоталитаризм, разумеется, появляется только в отсталых или потерпевших бедствие странах при условии сочетания этого с пандемией урезанной модернизации.

Это гибрид архаической темноты – и радио, пулеметов и прочего.

Архипелаг ГУЛАГ или гитлеризм не могли (уже по техническим причинам) появиться раньше, но давшая им шанс модернизация их же и сокрушила. Колониализм и империи отыграли свою переходную – и цивилизующую, и гнетущую – роль. Тот, кто слишком любит о ней вспоминать и питает какие-то неоимперские надежды, безнадежно перепутал эпохи.

Исчезновение, легко предположить, с некоторой оттяжкой постигнет и авторитарные режимы.

Оставшимся тоталитарным обществам осталось ничтожно мало исторического времени. Авторитарным – больше, но и они обречены.

В-четвертых.

В области гуманитарных наук и художественного творчества. Уклонюсь на сей раз от перечня общеизвестного. Констатируем только, что и здесь смена направлений, методов, стилей, форм и средств, визуальных или музыкальных, столь же или еще больше убыстрена. Наши вкусы и привычки с трудом за ними поспевают.

Никогда в культуре не было такого количества новаторов, никогда не было и стольких поводов их опасаться, равно как и опасаться стать ретроградом. Хороша тахикардия культуры или плоха? Скорее, хороша. Но верней всего будет просто ответить: она такова и таковой пребудет в обозримом будущем, включая и вызывающие новшества, и, между прочим, тягу к стилистической реставрации и играм в прошлое.

22

Еще раз оглянемся на ХХ век.

Монархические и самодержавные режимы уступают место республиканским (иногда с характерными чисто формальными и орнаментальными пережитками). Кроме считанных стран.

Колониальные империи исчезают, уступая порой место ни к чему не обязывающим, но неслучайным, обусловленным ранее сложившимися экономическими, языковыми и прочими связями, формальным группам стран вроде Британского содружества наций или инвалидного СНГ. Авторитарные режимы обычно сменяются демократическими (иногда с характерными имитациями демократии).

Новое подчас сберегает ветхие покровы прошлого, старое рядится в имитирующие современность обновки.

Тем не менее, человечество в целом идет вперед. Что это, как не прогресс? – на макроуровне и в повседневной жизни. В отношении качества жизни и ее продолжительности. Хотя большинству земного населения ликовать еще рано. Хотя нравственный прогресс и сейчас сильно отстает. Но в передовых цивилизациях – пора бы это безоговорочно признать – очень заметен и он. В виде терпимости, корректности и упорядоченности поведения, физической и моральной гигиены, повышения общественно признанной ценности человеческой жизни и личного достоинства, успехов в экологической осторожности, феминизма (правда, порой нелепо остервенелого), взлета медицины, заботы о диких и домашних животных, укрепления справедливых и независимых судов, социальной защиты инвалидов, эффективной помощи слабым, пенсий, пособий по безработице и так далее.

Привычки мышления – наиболее инициативная и одновременно наиболее консервативная сфера. Но и они в цивилизованных современных обществах тоже, следует признать, разительно изменились к лучшему. Но не только к лучшему, возникли и новые болезни. Мы часто о них говорим. Они ужасны, не будем их перечислять. Надеюсь, они пройдут, подобно тому, как почти исчезли оспа, холера, проказа. Как сужается страсть к курению. Как будут, конечно, открыты средства борьбы с раком, СПИДом и наркоманией.

Для веселья планета наша, что там говорить, по-прежнему, как выразился Маяковский, «мало оборудована». Но прогресс налицо. Достигнет ли человечество когда-либо беспроблемного социального существования (оставим в стороне болезни, старость, смерть, природные катастрофы и чрезвычайные ситуации)?

Увы, это было бы неисторично...

Вот это и означало бы «прекращение истории».

23

Но вернемся к сюрпризам сегодняшнего прогресса. И неизбежно не только прогресса. В XIX веке пираты, если не ошибаюсь, уже оставались только в книжках. А теперь они вдруг стали опасной для всего мира реальностью.

Но вот Китай, при все еще жестком политическом устройстве и идеологии, вдруг (все теперь происходит «вдруг») занял второе место в мировой экономике. И в спорте. А в архитектуре?

Ясно, что на этом дело не остановится, отразившись со временем в политике и массовой культуре (что уже начинает быть заметным), преобразив вслед за огромными богатыми городами также и обширнейшую провинциальную деревенскую глубинку, все еще унизительно обездоленную и зависимую. Замечательны успехи Китая в музыке, в научном образовании, даже в космосе. Ему пророчат мировое лидерство! «Недвижному Китаю»! Только сначала его прогрессу необходимо распространиться на государственный авторитаризм и другие социальные реликты. А Индии дождаться хотя бы уничтожения каст.

Показательны для духа нашего времени прежде всего прогрессивные перемены. Как показательно – причем на той же колеблющейся переходной основе, – скажем, поражение предпринятой с благими целями интервенции США в Сомали. Как и далеко не вполне достигнутые цели в Ираке.

24

Но от какой печки танцевать рациональному историку?

Мне нынешняя картина общего вектора кажется все-таки совершенно определенной. Отсюда мой принципиальный исторический оптимизм и конкретно-ситуационный пессимизм относительно ближайших перспектив на некоторых локальных участках всемирности. Будь то путинская Россия или племенной Афганистан, талибы или венесуэльский синдром в небольшой части Южной Америки.

Мейнстрим, как всегда, вырисовывается только на контрастном фоне. Не будем впадать в эйфорию или в панику по всякому действительно обнадеживающему или действительно обескураживающему поводу.

Политологии незачем быть торопливой и страдать поверхностной сиюминутной впечатлительностью.

Неожиданно, но исторически неизбежно сдвинулась, наконец, арабская и мусульманская территориальная полоса – эта ныне самая важная проблема выравнивания всемирности. И точно по тем же причинам в ответ жужжит и больно жалит потревоженный модернизацией улей. Возникают алькаиды, терроризм, фанатичные смертники, ваххабизм, то есть заостряются и «обновляются» ответные реакции.

Зато давно появилось и все более закрепляется замечательно новое международное право, дающее возможность следить за соблюдением прав человека в любой другой суверенной стране. И весьма действенна роль такого всемирного инструмента, как ООН (по сравнению с предыдущим выкидышем – Лигой Наций). И многие иные обоюдные коллективные обязательства (хотя бы экологические) множества стран. Все то, что было непредставимо до Второй мировой. А после нее было изобретено и стало будничной практикой.

Мы справедливо тревожимся в отношении реакционных и кровавых явлений, подчас небывалых, но на всемирном фоне они явно лишены долгого будущего.

25

Пора завершать эти заметки, по необходимости и сознательно переполненные повторами и спиральными переиначиваниями одной, собственно, мысли, хотя и с попытками представить ее в более объемном виде.

Все сказанное о третьем осевом времени подводит к самому важному.

К нарастающему реальному объединению человечества.

Начнем с «глобальности», которая многим представляется стиранием локальных самобытностей и насилием над остальными самых могущественных государств. Мы помним всегдашние неистовые манифестации против глобализации.

Но, собственно, что это такое?

Тут все элементарно. Во-первых, это распространение на все страны инфраструктур относительно одинакового уровня. От Австралии до Исландии, от Индии до Чили – банки, Интернет, телефонная связь, автомобильные трассы, аэропорты, освещение, водопровод, джинсы, вооружения, стадионы и прочее примерно одинаковы. Пересекая на лайнере земной шар, человеку в незнакомой стране не очень сильно приходится переучиваться в этом отношении.

Во-вторых. Очевидна взаимозависимость всех ото всех. Одна лишь возможность дефолта в маленькой Греции немедленно отражается на всех биржах и финансах мира. Авария атомной станции, гибельное землетрясение и другие форс-мажорные потрясения в какой-либо из стран немедленно вызывают помощь со всего мира. Всемирные гастроли, обмен выставками, глобальный туризм, международные чемпионаты стали самым обычным делом. Толпы японцев стоят перед «Джокондой». Термин «мировое сообщество» перестал быть риторическим. Что ж дальше ломиться в открытую дверь? Всемирность теперь есть наличная данность.

Это и есть глобализация. Одновременно, как всегда, усиливаются противоположные устремления: к культурной уникальности и экзотике. К политическому сепаратизму, будь то Кипр, курды, Бельгия, Испания (от страны басков до Каталонии), распавшийся Судан – или даже слабые веяния сепаратизма в Великобритании (Шотландия и Уэльс), Италии (Север и, как и раньше, Сицилия), резкий и словно бы бесшумный распад СССР, отделение Абхазии от Грузии, вооруженный распад Югославии и мирное расхождение Чехии со Словакией. Опять смешаны магистральное и тесно с ним сопряженное, но противоположное движения.

Почему глобализацию, с одной стороны, и сепаратизм, повышенное, часто очень острое устремление к самобытности, с другой стороны, я не считаю во всемирной перспективе несовместимыми направлениями движения в будущее? Не впадаю ли в слепую мечтательность?

Дело – не мне одному – представляется на основе нынешних прецедентов следующим образом. Именно всемирная связность порождает и усиливает тягу к самобытному. Самобытность и различия оказываются более ценными и культурно необходимыми на общем фоне. Как в США каждый гражданин ощущает себя одновременно и американцем, но и членом одной из бесчисленных и часто многолюдных этнических, культурных, религиозных общин. Все это спорит и сплавляется, и американский «котел» застывает, как пласты извергнувшейся магмы.

Это – конечно, лишь в радикально далеком будущем – можно также сравнить с естественным разложением белого цвета на радужный спектр.

Есть ведь еще третья – и самая важная, суммирующая – сторона глобальности. Человечество, подчеркнем снова, уже начало реально объединяться! США в этом смысле есть структурный прообраз будущего.

Другой механизм – адаптация (хотя и драматически осложненная) иммигрантов в более благополучных странах. Кто такой сегодня, скажем, француз? Он бывает и этническим арабом, и африканцем. И кем угодно (этнически).

Третий вариант (самый, очевидно, перспективный и показательный) – это, само собой, Европа. Мечтание Ленина о «Соединенных штатах Европы» едва ли не близится к осуществлению (через 50, через 100 и более лет?). Но при даже не снившихся Ленину причинах и условиях. Почему бы не предсказать (пусть только через 100 или 200 лет) Соединенные штаты Южной Америки?

В мире остается все меньше стран, не входящих в какие-либо пока рыхлые и ни к чему особенно не обязывающие, раздираемые противоречиями и даже антагонизмами, но все-таки не случайно возникшие, сообщества. Это арабская лига, африканское сообщество государств, латиноамериканское и так далее.

26

Подытожу. Еще не так давно то, о чем здесь говорится, было лишь достоянием фантастов. Но ныне есть серьезные научные основания предвидеть единое человечество со всемирным правительством. С по-новому трудными глобальными и космическими проблемами. Сколько столетий для этого понадобится? Бог весть. Но это действительный исторический вектор, к которому приходится присматриваться реальным политикам, экономистам, культурологам и всем остальным.

Заглянуть бы в несомненное будущее, к которому движется история начиная с древности. Как оно будет выглядеть?

Это, разумеется, был бы пустой разговор. Вот его как раз и оставим фантастам.

Некоторые достойные люди высмеивают понятие «законов истории». Напрасно. Эти законы не просто труднопостижимые, но специфически труднопостижимые, и поэтому ими озабочены не естественники, а гуманитарии. Их понимание дополнительно осложнено тем уже оговоренным обстоятельством, что мы знакомы лишь с самым начальным этапом движения истории. Нам совершенно неизвестен объект изучения в целом.

Но разве появление и жизнь мыслящих существ – не элемент устройства вселенной (или вселенных)? Все остальное в ее устройстве, в ее «порядке» («космосе») законосообразно, а потому и доступно естественнонаучному исследованию. Человечество не выпадает из природы, и, следовательно, законы истории есть особый модус законов природы.

То, что материя в физическом смысле могла на Земле стать мыслящей, следовательно, материей, вышедшей за пределы физики, включив в себя бездну метафизики и потребовав возникновения в науке парадоксальной гуманитарной сферы, пожалуй, никак не менее загадочный феномен космоса, чем черные дыры и темная энергия. Я готов безрассудно приравнять по значимости этот переход материи в другое состояние, так сказать, «второй взрыв» Вселенной к «первому взрыву», то есть к самому возникновению материи.

Во Вселенной, как мы недавно узнали, не одна галактика, а миллиарды, не тысячи, а миллиарды миллиардов звезд и, соответственно, бесконечное число планет. Ничто во Вселенной, ни одна ее данность не остается в единственном числе. По этой чисто физической и доказанной причине то же самое, по-моему, необходимо уверенно сказать об оксюмороне «метафизической материи», то есть о жизни разума. Разумов в космосе много, и у каждого своя природная форма существования и своя история. Успокоимся (или встревожимся?). Мы не «одиноки».

Или наверняка одиноки – только в ином, не физическом смысле – среди других разумов и их историй. Это вовсе уж отвлеченный вопрос. На него с замечательной фантазией попытался ответить Станислав Лем в «Солярисе». Замечательность ответа состояла в том, что Лем предложил художественную версию мыслящего океана, совершенно невозможную с физической точки зрения и тем выразительней гиперболизирующую крайне важное соображение. Всякая ли космическая разумность разумна в земном содержании этого понятия? При ином телесном носителе и при иных физических условиях не вероятней ли абсолютно иная разумность и внеземная логика?

Мы о своих «собратьях по разуму» ровно ничего не знаем. Но почему и в каком значении обязательно собратьях? Разве одна галактика не может столкнуться с другой, меньшей, например, Туманность Андромеды с Млечным Путем… и поглотить ее. Это полагают через миллиарды лет неизбежным астрофизики. Возможно, со временем мы что-то узнаем и об инопланетянах. Как узнали только что о черных дырах и всем прочем.

Но достаточно ли для этого у человеческой истории осталось времени? И что с ней самой произойдет после такой гипотетической встречи? Успокоимся окончательно. Поживем тысячи лет, и ответ сыщется не только у фантастов.

P.S.

Позвольте прибавить к этому тексту лирическую коду.

Ночью, прежде чем я успел завершить настоящие заметки, мне приснился сон. Это не значит, что я спал. Я смотрел трансляцию церемонии открытия в Лондоне всемирной летней Олимпиады.

Церемонию явно подготовили фантасты.

Я не хуже других понимаю, что актуально: это профессиональный спорт, притом весьма коммерческий, это очень технически сложное, дорогостоящее и увлекательное шоу, это большой бизнес, это нашпигованная вооруженными конфликтами и демонстративно драпирующая их, обдуманно примирительная политическая акция. Это аллегорический и, вопреки всему скверному, искренний минутный пафос и всплеск единения.

Но в ослепительно-радужном шествии люди всех рас и стран от души ликовали, улыбались, подпрыгивали и танцевали. В это время все словно забыли о пока еще не преодоленных проблемах и конфликтах. На это смотрел миллиард людей. Трибуны с одинаковым подъемом рукоплескали и крошечным делегациям самых маленьких стран, с гордостью и упоением несшим свои знамена. В потрясающем финале небольшие факельные огни 205 стран слились в одном огромном огне.

Мы все прильнули к телевизорам и восхищались.

Если к моим замечаниям о виртуальном будущем была бы возможна и понадобилась выразительная и точная актуальная иллюстрация – то вот она.

20 июля – 10 августа 2012 года

[1] См. мою статью «Два способа изучать историю культуры» в: Баткин Л. Пристрастия. М., 2002. С. 34–55. Написан этот текст был в 1986 году.

[2] См. очень важную для меня статью «Странная тюрьма исторической необходимости», где также говорится о стадиях всемирности, но в связи с проблемой соотношения в истории детерминации и открытости (Баткин Л. Пристрастия. С. 232–248). Здесь этот интереснейший ракурс, естественно, опущен.

[3] У меня в мае 1988 года уже был случай поразмыслить в журнале «Страна и мир» о том, что по нынешнему свету, помимо Европы, разбросаны, начиная со Штатов или Японии, иные, существенно разные «европы» (см.: Баткин Л. Возобновление истории. М., 1991. С. 287–296). Сейчас, следя за преувеличенными и модными противопоставлениями Запада и Востока, заглянув в эту статью, я могу лишь сожалеть, что за четверть века она ничуть не устарела для широкой публики. В ней уже было вскользь и отчасти высказано то, о чем я говорю и сегодня. Боюсь, ее стоило бы переиздать.