А.М. ХАЗАНОВ

О КОМ СКОРБЕТЬ И КОГО ЗАБЫТЬ? (РЕ)КОНСТРУКЦИЯ КОЛЛЕКТИВНОЙ ПАМЯТИ В СОВРЕМЕННОЙ РОССИИ [1] 

Отношение пост-тоталитарных и пост-авторитарных стран к своему тяжелому прошлому говорит многое и об их нынешних политических порядках, и об их поисках национальной идентичности. Вопрос состоит не в том, являются ли ужасы и преступления прошлого предметом памяти и памятных церемоний, а в том, ставит ли перед собой общество в целом, а не только узкий круг выживших, задачу сделать память о жертвах террора общественной обязанностью? [2] Отношение к прошлому остается болезненной проблемой практически во всех бывших коммунистических странах. Но в России она приобретает много специфических особенностей.

Историки до сих пор обсуждают количество жертв советского режима, прежде всего тех, кто был казнен или приговорен отбывать наказание в ГУЛАГе [3]. В любом случае счет идет на миллионы. Необходимо учитывать, что многие были осуждены по политическим мотивам, но приговорены к заключению по уголовным статьям, причем часто за такие деяния, которые в демократических странах вообще не считаются преступлениями. Другие стали жертвами принудительных переселений во время коллективизации, или этнических чисток и депортаций [4], были отправлены на принудительные работы в трудовые армии или в специальные поселения; были заключены в послевоенные фильтрационные лагеря [5]. Еще несколько миллионов умерли во время голода, несколько раз искусственно созданного властями. Возможно, точное количество жертв никогда не станет известным. Как остроумно заметил Джон Кип, официальные советские источники «столь же надежны, как и налоговая декларация мафиози» [6].

 Но к числу жертв надо причислять не только тех, кто был казнен или заключен в ГУЛАГе. Родственники репрессированных, даже если они не были арестованы, также являлись жертвами. Их душевные и экономические страдания усугублялись дискриминацией в сферах образования, карьеры, местожительства и т.д. Кроме того, миллионы людей были подвергнуты различным формам дискриминации только потому, что принадлежали к «неправильным», социальным или этническим, группам.

Несмотря на это, преступления коммунистического режима мало влияют на отношение к нему большинства россиян. Проблема заключается не в незнании, а, скорее, в равнодушии или даже в намеренном желании игнорировать темные стороны советского прошлого. В настоящее время любой, кто хочет знать истинную историю Советского Союза, легко может это сделать. С конца 1980-х опубликованы многочисленные воспоминания очевидцев о ГУЛАГе, сборники документов, справочники, научные исследования, литературные произведения и статьи в газетах, были созданы документальные фильмы и телевизионные передачи, в которых рассказывалось о преступлениях коммунистического режима. Проведена эксгумация в ряде мест массовых расстрелов, само существование которых в Советском Союзе являлось государственной тайной. Такие неправительственные организации как Мемориал и Сахаровский центр посвятили свою деятельность памяти жертв репрессий и изучению истинной истории советского режима [7]. Начиная с конца 1980-х годов, информация о репрессиях была включена в школьные учебники истории 8].

Однако, кратковременный интерес к репрессиям в конце 1980-х годов в основном был вызван стремлением делегитимизировать коммунистический режим в ходе борьбы за власть. Проблема власти была решена в 1991 году. Это было необходимое, но не достаточное условие. Тема репрессий как национальной трагедии и национального преступления не проникла глубоко в массовое сознание. Она не стала неотъемлемой частью коллективной памяти, потому что отношение к советскому прошлому в большей мере является проблемой ценностей, чем знания. Страшная правда о прошлом отвергается, или игнорируется, или вносит свой вклад в свойственное в настоящее время многим, если не большинству, россиянам представление о себе, как невинных жертвах чьих-то происков [9].

Коллективная память никогда не бывает спонтанной. Поэтому важно каким образом она конструируется. Еще более важно  в какой мере она является самокритичной. В национальной памяти современной России тема советских преступлений занимает незначительное место. Она существует прежде всего в разобщенных «локальных» фрагментах. Коммунистические преступления занимают гораздо более заметное место в коллективной памяти многих этнических меньшинств Российской Федерации, чем в памяти этнических русских. Среди последних жители таких бывших центров ГУЛАГа, как Магадан, Норильск или Воркута, помнят о репрессиях больше, нежели москвичи и петербуржцы. Имеется несколько причин такого печального положения дел.

Во-первых, следует учитывать социально-политические изменения и растущую временную и историческую дистанцию от советского прошлого, в особенности от его сталинского периода. После зверств Большого террора прошло около 80 лет. Это делает восприятие репрессий гораздо менее эмоционально окрашенным. Из двух уровней памяти, фактологического и эмпирического, последний уже почти выветрился.

Во время хрущевской оттепели, Анна Ахматова сделала известное, но неточное предсказание о встрече «двух Россий», той, которая сидела, и той, которая сажала. Ничего подобного на практике не произошло. Сажавшие встречали сидевших безо всякого смущения и стыда. В период с 1953 по 1956 год, когда оставшиеся в живых вернулись из заключения, они должны были снова выживать, на этот раз в среде, которая не случайно называлось «Большой зоной» (по сравнению с «малой зоной» лагеря). Они были вынуждены «влиться» в состав подневольного общества. В глазах многих советских функционеров и чиновников, не говоря уже о сотрудниках КГБ, оставшиеся в живых несли на себе клеймо преступников. Им советовали держать язык за зубами, не рассказывать слишком много о своих страданиях и особенно о тех, кто причинил эти страдания. Секретное письмо ЦК Коммунистической партии от 19 декабря 1956 года «Об усилении политической работы партийных организаций в массах и пресечении вылазок антисоветских, враждебных элементов», разосланное местным партийным организациям, характеризовало часть из тех, кто был помилован или реабилитирован, как людей «злобно настроенных против Советской власти». В Ленинграде некоторые из них были выселены из города [10].

Очень мало, а во многих случаях вообще ничего, было сделано в отношении материальной компенсации жертвам репрессий и помощи им в возвращении в профессиональную жизнь. Реабилитированным, которые выжили в ГУЛАГе, и семьям реабилитированных посмертно выплачивали зарплату за два месяца в размере должностного оклада на прежнем месте работы. Кроме того, им иногда помогали с жильем. Это все. Оставшиеся в живых получили также право при начислении пенсии включать в рабочий стаж годы, проведенные в лагерях. Но реализация этого права была затруднена бюрократическими препятствиями при получении необходимых документов.

В таких обстоятельствах многие из выживших были слишком травмированы или запуганы, чтобы рассказывать о своем опыте страданий. Другие были готовы продемонстрировать свою благонадежность и непоколебимую верность партии и советскому режиму в целях включения в общественную и профессиональную жизнь и, особенно, ради восстановления членства в рядах КПСС. Если эти люди публиковали свои воспоминания, они были лживыми до отвращения [11].

Тем не менее, было бы неправильно считать, что все оставшиеся в живых хранили молчание. Насколько мне известно, никто их тех, кому посчастливилось вернуться из ГУЛАГа, не испытывал «чувства вины», которое было присуще некоторым из тех, кто выжил в нацистских лагерях уничтожения. С 1950-х годов некоторые из них были готовы рассказывать о своем опыте, по крайней мере в частном порядке, за закрытыми дверями, членам семьи и друзьям, иногда даже всем, кто был готов их слушать. Но таких было не очень много.

Некоторые семьи с порога отвергали своих родственников вернувшихся из лагерей. Многие вскоре обнаружили, что не в состоянии найти общий язык с некогда близкими людьми. Семья Варлама Шаламова, великого писателя трагической судьбы, чьи «Колымские рассказы» в качестве свидетельства о поведении человека в ГУЛАГе значительно превосходят труд Солженицына, распалась, потому что после возвращения из лагеря он отверг требование своей жены «забыть» о травматическом опыте. Дочь Шаламова, всегда стремившаяся демонстрировать лояльность режиму, отказалась поддерживать какие-либо связи с отцом. В анкетах она писала, что ее отец давно умер [12]. Писатель Юрий Домбровский, который вернулся в Москву в 1955 году, после почти четверти века, проведенного в лагерях и ссылках, писал о том времени:

Нас даже дети не жалели,

Нас даже жены не хотели [13].

Информационная блокада была неотъемлемой частью советской идеологической индоктринации. Для построения коллективной памяти воспоминания индивидов должны взаимодействовать друг с другом посредством публичного дискурса в пространстве, предоставляемом средствами массовой информации, публичными церемониями и историческими нарративами [14]. Рассказы выживших, за редкими исключениями [15], не попадали в публичное пространство. Большинство жертв репрессий, а также членов их семей, не могли или не желали оставлять письменные либо устные свидетельства. Оставшиеся в живых оставались изолированными друг от друга и от остального общества. Советская система не допускала даже эмбриональных форм самоорганизации. Солидарность и взаимная поддержка были возможны в лучшем случае на уровне очень малых групп. Осмысление прошлого было преимущественно индивидуальным действием. В этих условиях рассказы выживших повлияли на коллективную память значительно меньше, чем это было необходимо. Государство не позволило им стать частью общего опыта.

С конца 1950-х до середины 1980-х, режим оставался репрессивным, но гораздо более изощренным и избирательным, чем прежде. Несмотря на ползучую реабилитацию Сталина, которая стала особенно заметной при Брежневе, произвол репрессий уменьшился, и они далеко не всегда приводили к лишению свободы [16]. КГБ предпочитал так называемые «превентивные меры», такие как слежка, преследования, запугивание, шантаж, насильственное психиатрическое лечение, принудительная эмиграция и так далее. В обществе преобладало мнение, что оказаться в тюрьме можно только совершив что-то действительно «антисоветское». Считалось, что законопослушные граждане теперь могут спать спокойно и больше не дрожать от стука в дверь. Для простых советских граждан само понятие жертв и их гонителей претерпело значительные изменения. По их мнению, невинные жертвы принадлежали в основном к сталинскому прошлому.

К тому же, в конце советского периода, семейное прошлое гораздо меньше препятствовало карьере, чем это было 20 или 30 лет назад. Людей больше не наказывали за «неправильных» родственников, если они были реабилитированы. Но даже наличие нереабилитированных родственников не всегда затрудняло продвижение по службе. Личная преданность партии и хорошие связи имели большее значение, чем наличие репрессированных дедов и, даже, отцов. Дед Горбачева по отцовской линии провел девять лет в лагере. Отец Ельцина находился там три года. Но это не повлияло на карьеры указанных деятелей. Поэтому многие потомки репрессированных были готовы предать забвению память о репрессиях. По их мнению, прошлое должно остаться в прошлом. Таким образом, формирование общей памяти о страданиях и репрессиях стало еще более сложной задачей.

Во-вторых, дебаты об исторической памяти часто игнорируют политическую власть, которая может оказывать сильное, иногда даже решающее, влияние на ее формирование. Память и забвение всегда избирательны. Они связаны не только с индивидуальным и коллективным жизненным опытом; они также являются результатом политического выбора и политических приверженностей. Иначе говоря, скажи мне, что ты хочешь помнить, публично отмечать и что забыть, и я скажу тебе, кто ты. Это можно сказать не только о людях, но и о нациях, и о государствах, особенно если воспоминания неприятны и должны сопровождаться покаянием и возмещением ущерба. Члены разных групп могут прилагать усилия для обнародования своих взглядов на прошлое, но современное государство обладает несопоставимо большими ресурсами и возможностями в этом вопросе. Оно может, как содействовать созданию «полезного» ей образа прошлого, так и ограничивать действия своих конкурентов в сфере памяти [17].

В Советском Союзе вплоть до смерти Сталина те известные коммунисты, которые исчезли во время Большого террора и позднее, упоминались лишь изредка, исключительно в качестве предателей, шпионов и злодеев. Некоторые из них, те кто были реабилитированы во время хрущевской оттепели, были включены в качестве героев и жертв в официальный пантеон. В обоих случаях это было очень далеко от истины. Эти люди были казнены за преступления, которые они никогда не совершали, но большинство из них совершили много других преступлений, которые никогда не были упомянуты и даже не считались преступлениями.

Кроме того, хрущевская реабилитация была очень избирательна. Внятного законодательства в этом отношении не существовало. Даже коммунисты, осужденные на показательных процессах 1930-х годов, не были реабилитированы. Официальный нарратив того времени акцентировал внимание на преследовании ветеранов партии и других коммунистов, но сам принцип политического преследования не был объявлен незаконным. По мнению Хрущева, к жертвам, достойным памяти, в первую очередь относились верные члены партии (т.е. сталинисты), и, во вторую очередь, лояльные режиму беспартийные. Отделяя партию от Сталина, Хрущев представлял ее как основную жертву сталинских чисток. Страдания людей из других слоев общества практически игнорировались.

Сталин и некоторые из его сообщников были признаны виновными в репрессиях, но партия в целом оставалась священной коровой. В период между 1954 и 1961 годами около 50 человек были расстреляны или заключены в тюрьму, и около 350 человек были исключены из партии за «нарушения социалистической законности» [18]. Однако основной причиной их наказания были не их преступления, но связь с Берией. Многие сотрудники КГБ, которые были ничуть не лучше наказанных, сохранили свободу и даже свои посты [19]. Введение срока давности в конце 1950-х годов предотвратило саму возможность уголовного преследования за преступления, совершенные во время Большого террора. Таким образом, политика безнаказанности оставалась доминирующей. Тем не менее, в течение короткого промежутка времени сталинская диктатура и сталинские репрессии стали не только темой осторожной официальной критики, но и публичных дебатов, хотя и ограниченных узким кругом либерально настроенной (в терминах того времени) интеллигенции. Но власти скоро остановили эти дискуссии. [20].

В период перестройки многие из ведущих коммунистов были реабилитированы, а некоторые из них, такие как Бухарин, на короткое время даже стали мучениками, иногда при помощи и с благословения западных симпатизантов [21]. Новые мифы в очередной раз проигнорировали тот факт, что поспешно канонизированные «мученики» сами были преступниками до тех пор, пока не стали жертвами той системы, которую они создавали и поддерживали. В сущности, в 1986-1987 годах, Горбачев следовал примеру Хрущева. Главными жертвами выступали партийные функционеры, военные и, в меньшей степени, творческая интеллигенция [22].

Даже такой подход встретил сильное сопротивление со стороны КГБ и некоторых членов Политбюро, например, Андрея Громыко [23]. Тем не менее, растущее давление общественности привело к тому, что в 1988 и 1989 годах были изданы законодательные акты, позволившие реабилитировать рядовых граждан, которые были репрессированы в период с начала 1930-х до середины 1950-х годов. На основании принятого 18 октября 1991 года закона «О реабилитации жертв политических репрессий» была создана президентская Комиссия по реабилитации жертв политических репрессий [24]. К 2000 году она реабилитировала более 4 миллионов человек; из них около 800000 жертв были еще живы на момент реабилитации. Но иногда, решения о реабилитации были политически мотивированы. Например, Верховный суд отклонил просьбу об оправдании Берии, хотя он был казнен не за свои многочисленные реальные преступления, но за то, что якобы был британским шпионом. В то же время, некоторые из его кровавых подручных, в том числе Павел Судоплатов, были реабилитированы.

Тем не менее, будущее советского прошлого оставалось неопределенным, даже во время расцвета российского либерализма. В конце 1980-х и в 1990-х, российские граждане столкнулись с целым рядом конкурирующих подходов к прошлому. Попытки предложить новые нарративы на основе радикального разрыва с предыдущей официальной версией советской истории в значительной степени не увенчались успехом. Индивидуальные, порой весьма противоречивые, в основном неопубликованные и часто даже незаписанные воспоминания не могли играть существенную роль в построении коллективной памяти, которая была бы независима от господствующего нарратива официальной исторической памяти советского периода. Во время перестройки и позже, было невозможно просто возродить «правдивую» память, ее надо было построить заново. К сожалению, этого не произошло.

На самом деле, отношение правительства Ельцина к советскому прошлому был весьма неоднозначным. Политическая элита, которая пришла к власти после провала путча в августе 1991 года, в основном являлась прямым преемником коммунистической номенклатуры. Решительных перемен в кадровом составе высшей администрации, не говоря уже о низовом бюрократическом аппарате, не произошло. Ротация управленческих кадров свелась к тому, что многие чиновники среднего ранга продвинулись «наверх» [25]. То же самое можно сказать о судебном аппарате и о силовых структурах. Не удивительно, что эти люди не были склонны давать правовую оценку советскому периоду и в особенности преступлениям индивидуальных деятелей советского режима. Их отношение к трагическим и постыдным аспектам советского прошлого не отличалось последовательностью. Государство покаялось в совершенных преступлениях, или скорее притворилось, что раскаялось, да и то только на короткое время.

В современной России, гораздо больше известно о жертвах, чем об их преследователях и палачах. Общество «Мемориал» продолжает делать все возможное, чтобы составить список всех тех, кто был подвергнут преследованиям советской властью, хотя и в этом отношении все еще существуют многочисленные лакуны. Тем не менее, имена даже главных преступников, за исключением Сталина, Берии и некоторые из их ближайших приспешников, не говоря уже о рядовых палачах, остаются неизвестными широкой публике. Зло остается недостаточно персонифицированным.

Раскаяние было неискренним, так как никогда не были подняты важные вопросы индивидуальной ответственности и ретроактивного правосудия. Имена мучителей и палачей так и не были преданы гласности. Даже предложения сделать гласными имена преступников без привлечения их к судебной ответственности были отклонены. Статья 18 «Закона о реабилитации жертв политических репрессий», принятого российским парламентом в 1991 году, предусматривает уголовную ответственность сотрудников органов власти «признанных в установленном порядке виновными в преступлениях против [советского] правосудия» [26]. Тем не менее, эта статья осталась только на бумаге. Не было ни одного случая уголовного преследования преступников. В 1992 году Государственная Дума постановила опубликовать имена тех, кто нес прямую ответственность за преступления советского времени, но это решение было саботировано работниками секретных служб и других государственных органов и никогда не было реализовано. На самом деле, вопрос о судебном преследовании и публичном разоблачении преступников никогда не был популярным в российском обществе; общественное давление практически отсутствовало. В отличие от многих других стран, в России не было комиссий по восстановлению правды.

Существует ряд убедительных доказательств того, что в Центральной и Восточной Европе, люстрация, несмотря на некоторые связанные с ней проблемы, способствовала укреплению демократии [27]. В России в начале 1990-х годов, люстрация была отвергнута не только правительством и парламентом, но даже многими из тех, кто называл себя «демократами». Публикация имен секретных осведомителей никогда не стояла на повестке дня. Не удивительно, что наиболее непреклонными противниками люстрации были функционеры партии, сотрудники КГБ и осведомители (на народном жаргоне – стукачи). В этой связи, писатель Владимир Войнович едко заметил, что самые ярые противники смертной казни – это убийцы, ожидающие приведения ее в исполнение [28].

Секретные службы никогда не были поставлены под общественный контроль. Напротив, в некоторых отношениях они расширили свое влияние на общество. Многие отставные офицеры КГБ проникли в бизнес, в политические партии, на телевидение, в другие средства массовой информации, даже в неправительственные организации. При этом они сохранили связи с прежними работодателями [29]. Уже в 1996 году заместитель главы администрации президента, а ранее высокопоставленный офицер ФСБ Евгений Савостьянов, публично хвастался, что многие секретные агенты и информаторы КГБ стали видными членами политической и экономической элиты [30].

Те, кто утверждали, что России нужен свой Нюрнберг были слишком малочисленны [31]. Это были преимущественно одинокие диссиденты советской эпохи, которых не поддержали даже «новые демократы» - в недавнем прошлом бывшие успешными конформистами. Они воспринимали диссидентов в качестве живого укора. Поэтому предпочитали либо игнорировать диссидентов, либо относить их к числу неисправимых идеалистов. Не удивительно, что при отсутствии сильного общественного давления судебный процесс по делу коммунистической партии стало фарсом еще до своего начала. Взамен, в 1996 году Ельцин переименовал День революции 7 ноября, в День согласия и примирения, который в действительности не принес ни согласия, ни примирения. В 2005 году российский парламент восстановил празднование Дня Октябрьской Революции в качестве памятной даты.

Пожалуй, самая причудливая попытка ложного покаяния состояла в перезахоронении останков Николая II и других членов его семьи в 1998 году. В то время, Ельцин утверждал, что таким образом «мы хотим искупить грехи своих предков» [32]. Это утверждение было фальшивым, потому что виноватыми оказались только преступники далеко прошлого, в то время как многие недавние преступники присутствовали на церемонии без какого-либо чувства вины за свои преступления.

Были и непреднамеренные неловкие действия. Центральный банк выпустил банкноту достоинством 500 тысяч рублей, на которой древний Соловецкий монастырь, расположенный на островах Белого моря, изображался без крестов и куполов, т.е. в том самом виде, когда он был одной из первых и самых жестоких советских тюрем. Таким образом, главный финансовый институт России вместо того, чтобы почтить религию, подвергавшуюся преследованию в советское время, неосторожно воскресил память о ГУЛАГе.

В-третьих, распад Советского Союза и тяготы перехода России от коммунизма привели к широко распространенной ностальгии по «славному прошлому», которая не может способствовать объективному отношению к советскому периоду. Чувство унижения, порожденного поражением России в холодной войне, потерей ею статуса сверхдержавы и распадом советской империи, широко распространилось в стране. Многие россияне ностальгируют о советском времени, потому что тогда жизнь для них была в некотором смысле легче и проще, так как государство не только предписывало им что делать и что думать, но, вместе с тем, решало вопросы занятости и социального обеспечения и внушало чувство гордости за принадлежность к великой стране.

В таких обстоятельствах большинство россиян не в силах признать, что на протяжении более 70 лет они жили в преступном государстве, в котором трудовые лагеря, тюрьмы, железный занавес, внутренние паспорта, ограничивавшие право выбрать место жительства, нехватка основных продуктов питания и товаров повседневного потребления были повседневной реальностью. В то же время правящая коммунистическая элита следовала принципу, который был впервые сформулирован графом Бенкендорфом, начальником вызывавшего страх «Третьего отделения» (своего рода КГБ того времени) в царствование Николая I: «Законы пишутся для подчиненных, а не для властей»[33].

В-четвертых, нет покаяния без чувства вины и ответственности. Но подавляющее большинство россиян категорически отказываются признать, что они были вольными или невольными пособниками советского режима. Понятие коллективной вины и коллективной ответственности совершенно чуждо им. Отсюда их вечное нытье о судьбе несчастной родины и полное нежелание помочь ей на деле. Когда либеральный политик Альфред Кох заявил, что русские люди сами виноваты в своих несчастьях, его слова были почти единодушно восприняты как проявление русофобии и немыслимое оскорбление[34]. Это не удивительно в стране, где люди всегда были подданными государства, но никогда не были его гражданами. Даже в конце 1980-х годов, когда негативное отношение к советскому режиму было на пике, лишь очень небольшая группа радикалов, объединенных в маловлиятельный Демократический союз (в его митингах никогда не принимали участие более двух-трех десятков человек) осмелилась выдвинуть лозунг: «Позор нам всем»…

[1] Первая публикация: Anatoly M. Khazanov. Whom to Mourn and Whom to Forget? (Re)constructing Collective Memory in Contemporary Russia // Perpetrators, Accomplices and Victims in Twentieth-Century Politics. Reckoning with the Past. Edited by Anatoly M. Khazanov and Stanley Payne. London and New York: Routledge. Taylor & Francis Croup. 2009. P. 132-149.

[2] Charles S. Maier Ch. S. Overcoming the Past? Narrative and Negotiation, Remembering, and Reparation: Issues at the Interface of History and the Law // Politics and the Past. OnRepairing Historical Injustices, John Torpey (ed.). New York: Rowman & Littlefield, 2003. P. 296.

[3] См.: Rosefielde S. An Assessment of the Sources and Uses of Gulag Forced Labor 1929-56 // Soviet Studies. 33. 1981. P.51-87; Rosefielde S. Incriminating Evidence: Excess Deaths and Forced Labor under Stalin. A Final Reply to Critics // Soviet Studies. 39/2. 1987. P. 292-313; Conquest R. The Great Terror: A Reassessment. Oxford: Oxford University Press,

1990; Bacon E. The Gulag at War: Stalin's Forced Labor System in the Light of the Archives. New York: New York University Press, 1994; Дугин А.А. Неизвестный ГУЛАГ: Документы и факты. М.: Наука, 1999; Кокурин А.И., Петров Н.В. (ред.) ГУЛАГ: Главное управление лагерей. 1918-1960 М.: Материк, 2000; Ellman M. Soviet Repression Statistics: Some Comments // Europe-Asia Studies. 54/7. 2002. P. 1151-1172; Yakovlev A.N. A Century of Violence in Soviet Russia. New Haven, CT: Yale University Press, 2002. P. 233-234; Applebaum A. Gulag. A History. New York: Doubleday, 2003. P. 578ff.; McLoughlin B., McDermott K. (eds) Stalin's Terror. High Politics and Mass Represssion in the Soviet Union. Basingstoke: Palgrave Macmillan, 2003.

[4] Последняя группа насчитывала свыше 6 миллионов. См.: Поболь Н.Л., Полян П.М. Сталинские депортации 1928-1953 годов. Документы. М.: Материк, 2005. С. 12-13.

[5] Около 6 миллионов человек. См.: Ivanova G.M. Labor Camp Socialism. The Gulag in the Soviet Totalitarian System. Armonk, NY: M. E. Sharpe, 2000. P. 43.

[6] Keep J. Wheatcroft and Stalin's Victims: Comments // Europe-Asia Studies. 51/6. 1999. P. 1091.

[7] Adler N. Victims of the Soviet Terror. The Story of the Memorial Movement. Westport, CT: Praeger, 1993. P. 100ff.; Remnik D. Lenin's Tomb. The Last Days of the Soviet Empire. New York: Random House, 1993; Smith K.E. Remembering Stalin's Past. Popular Memory and End of the USSR. Ithaca, NY: Cornell University Press, 1996. P. 78ff.

[8] Tsfasman A.B. Stalin in Soviet and Russian History Textbooks from the 1930s to the 1990s // Totalitarian and Authoritarian Regimes in

Europe. Legacies and Lessons from the Twentieth Century. Borejsza J.W., Ziemer K. (eds). New York: Berghahn Books, 2006. P. 561ff.

[9] Гудков Л. Негативная идентичность. М.: Новое литературное обозрение, 2004. С. 83 и след.

[10] Пихоя Р.Г. Советский Союз: История власти.1945-1991. М.: РАГС, 1998. С. 167-168.

[11] См.: Дьяков Б.А. Повесть о прежитом. М.: Советская Россия, 1966.

[12] Сиротинская И. «Долгие-долгие годы бесед» // Шаламовский сборник. Есипов В.В. (ред.) Вологда: Издательство института повышения квалификации и переподготвки учителей, 1994. С. 134-135.

[13] Applebaum A. After the Gulag // The New York Review of Books. 2002. October 24. P. 40.

[14] Лоскутова М. О памяти, зрительных образах, устной истории // Ab Imperio. 2004. № 1. P. 76-77.

[15] Их анализ см.: Toker L. Return from the Archipelago. Narratives of Gulag Survivors. Bloomington, IN: Indiana University Press, 2000.

[16] Козлов В.А., Мироненко С.В. Инакомыслие в СССР при Хрущеве и Брежневе. М.: Материк, 2005. С. 28 и след.

[17] Wertsch J. V. Voices of Collective Remembering. Cambridge: Cambridge University Press, 2002. P. 68.

[18] Smith K.E. Remembering Stalin's Past. Popular Memory and End of the USSR. Ithaca, NY: Cornell University Press, 1996. P. 166-7.

[19] Пихоя Р.Г. Советский Союз: История власти.1945-1991. М.: РАГС, 1998. С. 129-30.

[20] Goudoever A. van, The Limits of Destalinization in the Soviet Union: Political Rehabilitations in the Soviet Union since Stalin. New York: StMartin's Press, 1986.

[21] Cohen S.F. Bukharin and the Bolshevik Revolution. Oxford: Oxford University Press, 1980.

[22] Smith K.E. Remembering Stalin's Past. Popular Memory and End of the USSR. Ithaca, NY: Cornell University Press, 1996. P. 42ff.

[23] Пихоя Р.Г. Советский Союз: История власти.1945-1991. М.: РАГС, 1998. С..493-94.

[24]Комиссии при Президенте. URL: http://www.kremlin.ru/structure/commissions

[25] Khazanov A.M. What Went Wrong? Post-communist Transformations in Comparative Perspective // Restructuring PostCommunist

Russia. Brudny Y., Frankel J., Hoffman S. (eds), Cambridge: Cambridge University Press, 2004. P. 31-32.

[26] Его анализ см.: Флиге И. После закона о реабилитации: трансформация общественного сознания // Мир после ГУЛАГа: реабилитация и культура памяти. СПб.: Норд-Вест, 2004. С. 55-61.

[27] Letki N. Lustration and Democratisation in East-Central Europe // Europe-Asia Studies. 54/4. 2002. P. 529-52.

[28] Войнович В. Антисоветский Советсий союз. М.: Материк, 2002. С. 407.

[29] Miller A. The Communist Past in Post-communist Russia // Totalitarian and Authoritarian Regimes in Europe. Legacies and Lessons from the Twentieth Century. Borejsza J.W., Ziemer K. (eds). New York: Berghahn Books, 2006. P. 519.

[30] Известия. 1996. 17 октября.

[31] Meier A. Black Earth. A Journey through Russia after the Fall. New York: W.W. Norton & Company, 2003. P. 43-44.

[32] Президент России Борис Ельцин на церемонии захоронения останков членов семьи императора Николая II в Санкт-Петербурге (1998) // Ельцин Центр. Б.д. URL: http://yeltsin.ru/archive/video/51553/

[33] Pipes R. Russia Under the Old Regime. New York: Charles Scriber's Sons, 1974. P. 290.

(Продолжение следует)