В ОЖИДАНИИ ЧЕТВЕРТОГО СРОКА: РОССИЙСКИЙ ПОЛИТИЧЕСКИЙ РЕЖИМ ЗА ГОД ДО ВЫБОРОВ

Андрей Колесников

4 апреля 2017

Краткое резюме:  Выборы 2018 года при всей предсказуемости их результата — продление президентских полномочий Владимира Путина — все же предполагают интригу: каким станет очередной срок политика, который де-факто правит Россией с 1999 года?

Основные задачи исследования

Квалифицировать природу политического режима, сложившегося к 2017 году.

Оценить базовые риски режима после 2018 года.

Основные выводы

• Отсутствие динамизма в политической системе истеблишмент считает ее достоинством, а не риском.
• Природу режима логичнее описывать не в терминах политической науки, а в терминах политической теологии: граждане России поддерживают не «первое тело короля» — живого человека, а «второе, политическое тело короля» — символ России, воплощенный в бренде «Путин». Пресловутый 80-процентный рейтинг Владимира Путина — это, по сути дела, одобрение сакрализированного образа России.
• В массовом сознании Путин — это «царь» или генеральный секретарь. На сколько бы пунктов ни уменьшился ВВП и как бы ни упали реальные доходы населения, это не сможет пошатнуть власть первого лица до тех пор, пока большинство не решит, что «царь ненастоящий». Пока что президент в рамках социального контракта «Вы нам лояльность и невовлечение в политику, а мы вам Крым, величие державы и „тысячелетнюю историю“» доказывает, что он «настоящий».
• Режим эволюционировал от попыток авторитарной модернизации к модели русского неоимпериализма и государственного капитализма (70 % вклада государства и госкомпаний в ВВП).
• Россия — это своего рода «фиктивное государство»: оно не может предоставить гражданам качественные сервисы, его сильная сторона — ритуалы, «оборонительные» войны и символические победы.
• Система управления сводится к инерционному «развитию», пока без расширения ареала насилия, с применением точечных репрессий в сочетании с пропагандой/цензурой/самоцензурой.
• Режим не готов к переменам: страх перед последствиями возможных реформ сильнее страха перед последствиями продолжающейся стагнации.
• Перед нами модель «плохого равновесия» из теории игр — ни одна из социальных и политических групп не готова что-либо предпринимать, опасаясь ухудшения своего положения.
• К 2017 году режим эволюционировал от «капитализма друзей» (cronies) к «капитализму охранников» — наиболее эффективными чиновниками считаются выходцы из силовых ведомств и технократических департаментов бюрократии, сравнительно молодые люди около 50 лет, которые не могут сказать Путину «ты». Они и будут участвовать в гонке за ключевые посты в 2018–2024 годах.
• Сами выборы-2018 превращаются в своего рода референдум о доверии Путину, который не нуждается ни в какой интриге и ни в какой реальной конкуренции; проблема явки будет решаться так же, как на парламентских выборах 2016-го, — за счет нагнетания результатов на отдаленных от Москвы территориях и на Северном Кавказе и с пропагандистским использованием ссылок на «опыт» низкой явки в западных странах.
• Режим ожидает «ловушка-2021» — это не только год окончания очередной каденции парламента, что означает необходимость «пересоздания» партийной системы при эрозии всех партий, имитирующих оппозицию, и существующей модели «партии власти», но и время, когда президент должен будет послать элитам сигнал о том, как будет работать механизм преемственности. Кроме того, к этому моменту, если не начнутся реформы, станет ощущаться «институциональное проклятие» — страну ждет как минимум деградация социальных систем и отраслей человеческого капитала, госуправления, а также проявят себя негативные демографические тенденции. Инерционная модель «развития» будет переживать кризис.

Введение

Лейтмотив политического года — ожидание президентских выборов, которые состоятся в марте 2018-го. А по сути — формально четвертого срока Владимира Путина (неформально пятого, поскольку пауза 2008–2012 годов оказалась технологичным способом продлить правление второго президента России). В этом ожидании одновременно прочитываются и безразличная инерция, и желание перемен. С одной стороны, политическая конструкция, назовем ли мы ее авторитарной, персоналистской или какой-нибудь еще, остается прежней — мелкие и даже крупные кадровые перемены, противоречивые намеки и сигналы, которые исходят из Кремля, со Старой площади, с Краснопресненской набережной, с Охотного Ряда, по большому счету ничего не меняют. С другой стороны, просто сама по себе смена политического цикла, который в России четко маркируется именно президентскими, а не малозначащими парламентскими выборами, провоцирует вопрос: будут ли перемены, а если будут, то какие?

Отсутствие динамизма — не риск, а достоинство

Точно не будет смены фамилии президента. Авторитарный вектор никто поворачивать в сторону расширения пространства свободы не собирается: это невозможно ни технически, ни политически (в том числе и из-за популярности авторитарно-изоляционистского дискурса), ни идеологически (империализм, национализм, милитаризм, изоляционизм, политическое православие¹ лежат в основе сегодняшнего социального контракта власти и общества). А вот дальше начинаются детали. И их конкретное содержание во многом зависит от того, какие риски видит для себя власть и видит ли она их вообще.

Если власть (а под ней мы здесь понимаем само первое лицо и несколько «ближних» кругов, хотя бы в какой-то степени влияющих в этой вертикализированной системе на принятие решений) ощущает себя стоящей на вершине горы и оценивает себя как нечто почти совершенное, ей не надо ничего бояться и даже ничего планировать в стратегическом смысле. Как заметил в частном разговоре один аналитик, «у совершенства нет будущего». И значит, ему не нужна стратегия. Если власть, озабоченная тем, как ей сохраниться в ближайшие годы, вдруг решит, что хотя бы ради выживания надо что-то изменить в системе, — тогда она может начать планировать реформы большего или меньшего масштаба.

Пока мы можем констатировать ситуацию неопределенности: власть не настолько напугана экономическим кризисом и ухудшением социального самочувствия россиян, чтобы начать реформы (которые, по общему мнению, должны почему-то оказаться обязательно «болезненными» и «непопулярными»). Достаточно точечных репрессий и перманентного пропагандистского цунами, чтобы держать общество в состоянии апатичной поддержки всего, что делает политическое руководство страны.

Однако если алармистски настроенные эксперты предложат что-то гиперрациональное, но при этом не затрагивающее самих основ системы, можно и скорректировать отдельные недостатки — причем не только в экономике, но и, например, в системе государственного управления. Какая власть будет против того, чтобы ее команды исполнялись буквально? Так, может быть, даже удобнее контролировать общество. Какая власть против технологического развития? В конце концов, технологический прогресс позволяет более эффективно следить за гражданами и их частной жизнью.

А вот настоящего спроса на реформы ради развития нет. Потому что в этом случае придется согласиться с расширением свободы общества. А на это наша гибридная автократия пойти не может. Потому что угрозу она видит не в застое и инерционном развитии, а именно в любых преобразованиях и коррекциях системы. Если модель популистского авторитаризма оправдала себя — зачем ее менять? В этой ситуации не работает принцип Танкреди Фальконери, героя Алена Делона в «Леопарде» Лукино Висконти: «Чтобы все осталось как есть, нужно, чтобы все изменилось».

Отсутствие изменений или просто динамизма в системе воспринимается как ее достоинство, а не как риск…

Читать далее

**

См. этого же автора:

• Двое и Франц-Иосиф: зачем Путин увез Медведева в Арктику
• На лыжах покатались
• Дорожная карта для Медведева