К. Кириллова

ВОЗМОЖЕН ЛИ В РОССИИ ЗДОРОВЫЙ ПАТРИОТИЗМ?

9.02.2016

Итак, на встрече объединения предпринимателей из 40 российских регионов «Клуб лидеров» Владимир Путин все-таки озвучил национальную идею, которая стыдливо замалчивалась им последние 16 лет.

«У нас нет никакой и не может быть никакой другой объединяющей идеи, кроме патриотизма», — заявил Путин, добавив, что «это и есть национальная идея», по его словам, «не идеологизированная и не связанная с работой партии или какой-то общественной структуры».

На самом деле, российский лидер несколько лукавит. Слово «патриотизм» к тому моменту, как Путин озвучил его в качестве идеи, было уже предельно наполнено очень конкретным идеологическим содержанием. Думается, именно поэтому глава Кремля и не называл ранее этот самый простой и, казалось бы, банальный ответ на вопрос о пресловутой «национальной идее». «Патриотизм» преобразился из ценности в идею лишь тогда, когда весь смысловой ряд, сочетающийся с этим словом, был уже многократно определен и успешно опробован в обществе.

Под «патриотизмом» в его государственническом понимании сейчас имеется в виду одобрение милитаристской политики властей, аннексии Крыма и развязанной на Востоке Украины войны, беспрекословное принятие официальной трактовки истории, пиетет перед Советским Союзом и лично перед Владимиром Путиным. Именно такое его понимание было многократно озвучено кремлевской пропагандой и некоторыми политиками и чиновниками, а часть данной концепции даже вошла в государственную программу по патриотическому воспитанию.

Не случайно Алексей Широпаев в своей статье «Преодоление патриотизма» пишет: «Путин пришел к власти на патриотизме. Именно при помощи патриотизма Путин смог повернуть страну в прошлое. Именно на массовом патриотизме Путин основал свою <…> систему, одержимую наживой, потерявшую чувство реальности и возмечтавшую об имперском реванше. И данное обстоятельство многое говорит о природе этого патриотизма». По сути, автор не делает различия между государственным имперским патриотизмом и русским патриотизмом как таковым, отмечая, что противопоставить ему можно лишь патриотизм региональный, который сейчас фактически способен реализоваться лишь при сильной децентрализации, а то и распаде России.

В связи с этим возникает вопрос: а может ли в России вообще существовать не имперская, не агрессивная модель патриотизма, основанная на идеях уважения личности, правах и достоинстве человека, на заботе государства о благосостоянии своих граждан и уважении суверенитета других стран? И способна ли Россия сохраниться при этом в своих нынешних границах? И для ответа на этот вопрос важно учитывать следующие факторы:

1. Во-первых, собственно активных «имперцев», целью и мечтой которых является приращение новых территорий как минимум в границах бывшего СССР, в России не так уж и много. Однако это не исключает того факта, что подавляющее большинство действительно с воодушевлением отнеслось к факту аннексии Крыма. Этот феномен можно объяснить следующими фактами:

1.1. Во-первых, в последние годы российская власть преуспела в создании иллюзии России как осажденной крепости, находящейся в окружении врагов. Соответственно, большинство поддерживает «восстановление Россией своего влияния» на территории бывшего СССР, искренне полагая, что при враждебном окружении России жизненно необходима «буферная зона», защитный пояс, некая прослойка между ней и «врагами». Таким образом, сама возможность выживания России или как минимум ее стратегической безопасности была поставлена властями в зависимость от территориального фактора: если не от прямого приращения территорий, то как минимум от сохранения «зон влияния».

1.2. В том, что касается Украины, большинство россиян действительно приняло искаженную картину действительности, при которой существует некая мифическая «агрессия США». В этой картине мира новая Холодная война между Россией и Штатами идет уже давно, конечной целью этой войны является уничтожение России, а киевский Майдан стал крупной победой США в этой войне, особенно опасной тем, что произошла она у самых российских границ. К слову, именно так видит мир и сам Владимир Путин, что он уже неоднократно озвучивал на разных международных встречах. Таким образом, аннексия Крыма воспринимается путинским большинством как «ответный удар», не позволивший России «проиграть в сухую».

Понятно, что в данной картине мира не существует ни воли украинского народа, ни «европейской мечты», ни международных норм. В ней есть лишь мифическое «сражение под Киевом» между Россией и США, которое Москва проиграла, успев, однако, предотвратить худшие последствия своего поражения и сохранив Черноморский флот и сам выход к Черному морю (на который, правда, никто не посягал, но это уже детали).

Через эту призму, кстати, многими рассматриваются и лозунги Кремля о «защите русскоязычного населения». В России довольно много людей, не верящих в самые одиозные шедевры пропаганды, вроде концлагерей для русскоговорящих или «распятых мальчиков». Эти люди прекрасно понимают, что ничего по-настоящему страшное жителям Востока Украины не угрожало, однако недопущение влияния на этой территории воображаемых «врагов» им уже кажется уважительной причиной для вмешательства и «защиты».

1.3. Ну и, конечно, свою роль сыграло оставшееся с советских времен восприятие Крыма как «своей» территории, которая по определению не может быть отделена от России государственной границей.

Однако, если отбросить активно нагнетаемую в последние годы иллюзию противостояния с Америкой (притом противостояния глобального, на уничтожение, как это внушает российская пропаганда), если не эксплуатировать многократно идею невозможности России выжить и защититься без пресловутых «зон влияния», оказывается, что на протяжении нескольких лет большинство россиян вполне смирилось с существующими границами страны. Более того, и сегодня на фоне начавшегося экономического краха все чаще слышатся голоса рядовых обывателей в стиле: «Да зачем нам был нужен этот Крым?». Претендовать на Таллинн или Прагу в таких условиях обыватели тем более не планируют.

2. Однако вторым, не менее значимым фактором является тот, что не только защитные механизмы, но и значительная составляющая национальной самоидентификации большинства россиян привязана к ее нынешним госграницам. Это идентификация связана не столько с чисто имперскими инстинктами, вроде приращения территорий или расширения влияния (как уже говорилось, такие инстинкты во многом навязаны пропагандистами, и в обычном состоянии общества не преодолеют), сколько с категориями «исторической памяти», «религиозной и культурной общности», «общей истории» и т.д.

Обменять это самосознание на «региональный патриотизм» большинство россиян не готово, а возможность гармоничного сочетания одного с другим блокируется как пропагандистскими штампами, так и отсутствием соответствующего опыта. Потому саму возможность децентрализации и тем более распада страны воспринимает, как катастрофу и как личностную трагедию. Это дает властям довольно успешный рычаг для манипуляций и эксплуатации этого страха, при которой в случае выбора между благополучием своей семьи и своего региона и централизованной моделью существования страны многие будут выбирать централизацию. А это, в свою очередь, означает, что при сохранении такой модели риск искусственного взращивания имперских инстинктов очередным диктатором будет весьма высок.

Однако на фоне этого будет расти и противоположная тенденция – по мере усиления кризиса центробежные тенденции будут нарастать, а региональные элиты начнут искать способ ослабить влияние Москвы. Столкновение двух этих тенденций (иррационального страха «потерять Россию» и необходимости выживания отдельных территорий) резко увеличивают вероятность в перспективе <….> столкновений между столицей и регионами.

Единственной возможностью избежать такого развития событий могла бы стать запущенная «сверху» переоценка системы ценностей – как минимум, использование миролюбивой риторики в сочетании с постоянным указанием на необходимость восстановления страны после опустошившей ее войны, и акцент на созидательно-восстановительных идеях. Реализация созидательного потенциала, реальных, конкретных дел, а не мнимого «величия», способна была бы притупить иррациональные страхи и показать на опыте, что самосознание не зависит от территорий. В этом случае даже возможное стремление отдельных регионов к автономии могло бы пройти мирно, поскольку здоровый, созидательный патриотизм по своей сути очень близок к региональному.

 Однако нынешний характер власти показывает невозможность такого варианта. Похоже, возможность выстроить конструктивную модель патриотизма Россия навсегда упустила в 90-е годы, и в перспективе ее ждет совсем неутешительный финал: столкновение активно внушаемых Москвой иррациональных фобий при поддержке репрессивных структур Кремля с банальным стремлением выживать. И то, чем кончится такое столкновение, предсказать сейчас очень сложно.

(Первопубликация – на Каспаров.ру)