Эрлена Лурье. Глухое время самиздата (6). Параноик у власти...
ЭРЛЕНА ЛУРЬЕ
ГЛУХОЕ ВРЕМЯ САМИЗДАТА
СОДЕРЖАНИЕ
Папки с машинописью
ВОКРУГ ЖИВОПИСИ
Наши знакомые
«Дело Глазунова»
Художники и власть
РЕПРЕССИРОВАННАЯ ПОЭЗИЯ
«Литературные папки»
Осип Мандельштам
Марина Цветаева
Борис Пастернак
Анна Ахматова
Николай Гумилев
Иосиф Бродский
Александр Галич
«Прометей свободной песни»
ВОКРУГ ЛИТЕРАТУРЫ
Антисоветское литературоведение
Бандитский шик «Алмазного венца»
Письма Солженицына
ПРОРЫВ НЕМОТЫ
Подвижница
Книга великого гнева
ПАРАНОИК У ВЛАСТИ
Темный пастырь
Открытое письмо Сталину
Большой террор
Смерть тирана
ВРЕМЯ ПЕРЕМЕН
В ожидании весны
Совесть нации
Последний генсек
Ельцин и другие
Экспресс-хроника
О прогнозах и предсказаниях
Август девяносто первого
Пока живу — надеюсь
ВЕЧНАЯ ТЕМА
Еврейский вопрос
«Цветы зла» на почве гласности
За и против истории
Родословная вождя
Post scriptum
**
См. ранее на Когита.ру:
= Эрлена Лурье. Глухое время самиздата (1). Папки с машинописью. Вокруг живописи
= Эрлена Лурье. Глухое время самиздата (5). Вокруг литературы… Прорыв немоты…
(Внимание! Если при клике мышкой на название материала Когита.ру Вы получите ответ: «К сожалению, по запрошенному адресу мы ничего не нашли», не смущайтесь и пойдите в конец открывшейся страницы, где сказано: «Возможно, Вы искали…» и соответствующее название. Кликните по нему и выйдете на искомый материал. А. А.)
**
ПАРАНОИК У ВЛАСТИ
Темный пастырь
Гениальность тиранствования слагается в основном из двух сил: величайшей силы самоутверждения и величайшей жестокости.
Даниил Андреев
Даниил Андреев — русский визионер, «принявший эстафету духовидения от Владимира Соловьева», совершил подвиг, оставив нам свой необычный труд о «высшей реальности», о той надмирной истории (метаистории) человечества, которую он постиг духовным взором. «Роза мира», имеющая подзаголовок «метафилософия истории», почти целиком была написана в тюрьме (1947–1957), а ее рукопись сохранена и вынесена на волю не иначе, как чудом.
В ней есть большая глава, посвященная Сталину — тирану, с воцарением которого наступило самое темное и кровавое время в нашей истории. Глава называется «Темный пастырь» и начинается тремя пророчествами о приходе того «страшного человеческого существа», портрет которого, оказывается, уже давно был явлен всем нам русской классической литературой. Даниил Андреев воспроизводит и обширно комментирует эти непонятно чем вдохновленные тексты, ибо в годы их появления (1830, 1869 и 1903) никаких аналогий не просматривается. Я приведу из этой главы лишь самое необходимое. Выделение части текста курсивом принадлежит Даниилу Андрееву. Передаю ему слово:
«Над шестой частью земного шара обрисовалась с окончательной резкостью исполинская фигура страшного человеческого существа, еще издалека предвиденная и предсказанная великими пророками России.
Настанет год, России черный год,
Когда царей корона упадет;
Забудет чернь к ним прежнюю любовь,
И пищей многих будет смерть и кровь;
Когда детей, когда невинных жен
Низвергнутый не защитит закон;
И станет глад сей бедный край терзать...
Так начинается поразительное стихотворение, написанное шестнадцатилетним юношей Лермонтовым в 1830 году. Озаглавлено оно четко: “Предсказание”.
...И станет глад сей бедный край терзать;
И зарево окрасит волны рек:
В тот день явится мощный человек,
И ты его узнаешь — и поймешь,
Зачем в руке его булатный нож.
И горе для тебя! Твой плач, твой стон
Ему тогда покажется смешон,
И будет все ужасно, мрачно в нем,
Как черный плащ с клонящимся пером.
<…> “Клонящееся перо” — дань юношескому романтизму, перенос реквизита эпох прошлого на эпоху будущего. “Черный плащ” — выражение при помощи поэтического образа той непроницаемой тьмы, которая будет окутывать эту страшную фигуру, видимую из-за дыма и туч целого столетия. <…>
— Все ли спокойно в народе?
— Нет, император убит.
Кто-то о новой свободе
На площадях говорит.
Это — стихотворение Александра Блока, написанное двумя годами раньше революции 1905 года.
— Все ли готовы подняться?
— Нет, каменеют и ждут.
Кто-то велел дожидаться:
Бродят и песни поют.
— Кто же поставлен у власти?
— Власти не хочет народ.
Дремлют гражданские страсти:
Слышно, что кто-то идет.
Сжатые, очень точные формулировки, передающие общественную атмосферу накануне первой революции. Но дальше начинается нечто неожиданное:
— Кто ж он, народный смиритель?
— Темен, и зол, и свиреп;
Инок у входа в обитель
Видел его — и ослеп.
Он к неизведанным безднам
Гонит людей, как стада…
Посохом гонит железным…
— Боже! Бежим от Суда!
Но бежать было поздно. Появление этого существа было предопределено слишком давно и подготовлено слишком могущественными силами инфракосмоса. В русской литературе прошлого века имеется и еще одно предсказание о нем, еще более поражающее. В особенности, если учесть, что оно принадлежит перу автора, от метаисторических представлений и чувств далекого. <…> Начну с сокращенной передачи описания воображаемого портрета этого существа.
“Это мужчина среднего роста с каким-то деревянным лицом... Как смоль черные волосы покрывают конический череп и плотно, как ермолка, обрамляют узкий лоб. Глаза... осененные несколько припухшими веками... взгляд чистый, без колебаний, губы тонкие, бледные, опушенные подстриженною щетиной усов; челюсти развитые, но без выдающегося выражения плотоядности, а с каким-то необъяснимым букетом готовности раздробить или перекусить пополам. Одет в военного покроя сюртук, застегнутый на все пуговицы” (Андреев Д. Л. Роза мира. М., 1991. С. 214).
Читаешь — и вздрагиваешь. Что это? Когда и о ком написано? — Написано в шестидесятых годах прошлого века. Но почему же такое невероятное совпадение с обликом, слишком уж памятным не людям шестидесятых годов, а именно нашему поколению?
Читаем дальше...»
Дальше читать не будем, ибо цитат приводится столько, что легче взять в руки «Историю города Глупова» Салтыкова-Щедрина и внимательно перечесть все, что относится к Угрюм-Бурчееву — это точно сталинский портрет, вплоть до его «борьбы с природой», чем, как известно, никто до Сталина не занимался. Откуда такое у Салтыкова-Щедрина?! У Даниила Андреева есть ответы на многие вопросы, но для этого надо прочесть его книгу.
А мне хочется привести здесь еще один удивительный текст, теперь уже современный, но тоже связанный с автором «Предсказания» — фигуры до сего дня неразгаданной и мистической. Судите сами…
«ЛЕРМОНТОВСКИЕ ЮБИЛЕИ
В октябре шестьдесят четвертого года
Ахматова спросила Наймана:
«Вы не замечали,
что на Лермонтовские годовщины
обязательно происходят катастрофы?
1914 — столетие рождения,
1941 — столетие смерти,
и вот шестьдесят четвертый —
сто пятьдесят от рождения.
Юбилей — поскромнее,
и беда ему вровень —
убрали Хрущева».
Ни Ахматова, ни Найман,
ее слова записавший,
знать не могли,
что ближайший,
по определению Ахматовой,
скромный юбилей
придется на 1991 год,
в который страна треснет
и распадется на черепки
с режущими краями.
Я не верю гаданию по числам,
может быть, это — только совпадение,
но мне зябко подумать,
что будет в 2014 году.
Двести лет — юбилей серьезный…»
Думаю, Владимир Губайловский заставил задуматься многих… Тем более, что год этот — 2014 — в какой-то эзотерической литературе мне уже попадался…
«О Сталине мудром, родном и любимом…»
Я правду о тебе порасскажу такую,
Что хуже всякой лжи...
А.С.Грибоедов
В перестроечные годы советский «гламурный» журнал «Огонек» сменил главного редактора и стал читаться от первой до последней строчки — Коротич постоянно печатал в нем ранее недоступные материалы.
И вот в 41-м номере за 1989 год мы прочли удивительно точную и предвещавшую многие наши беды характеристику Сталина, данную ему ровно 60 лет назад. Прозорливый Борис Бажанов в течение пяти лет работал оргсекретарем в аппарате ЦК, в том числе и у самого Сталина. А в 1929 году через Афганистан бежал во Францию. Рассказав в эмигрантской прессе о том, чему был свидетелем, Бажанов заключил:
«Какие же у Сталина страсти? Одна, но всепоглощающая, абсолютная, в которой он целиком, — жажда власти. Страсть маниакальная, азиатская, страсть азиатского сатрапа далеких времен. Только ей он служит, ею все время занят, только в ней видит цель жизни… Тщательно разбирая его жизнь, его поведение, трудно найти в них какие-либо человеческие черты. <…> Это аморальный человек с преступными наклонностями».
По-моему, всё это очень соотносится с приведенным выше отрывком из Даниила Андреева. К сожалению, предупреждения Бажанова оказались никем не услышаны — да, по правде говоря, в 1929 году поверить такому было еще трудно. Хуже, что практически без реакции остались и появившиеся спустя десять лет разоблачительные сведения дипломата Федора Раскольникова.
Вызванный в Москву из Софии, где он работал, Раскольников, уже понимая, что его может там ожидать, вместе с женой и ребенком вышел из везущего его на родину поезда, пересел на другой и оказался во Франции. Не желая попадать в лапы ненасытным «сталинским органам», бывший комиссар флота не только отказался вернуться, но и посчитал своим долгом рассказать миру ПРАВДУ, опубликовав в «Новой газете» открытое письмо Сталину. Причем именно с таким эпиграфом: «Я правду о тебе порасскажу такую…»
«Сталин, Вы объявили меня вне закона. Этим актом Вы уравняли меня в правах, точнее — в бесправии — со всеми советскими гражданами, которые под Вашим владычеством живут вне закона. Со своей стороны отвечаю полной взаимностью: возвращаю Вам входной билет в построенное Вами «царство социализма» и порываю с Вашим режимом.
<...> Постепенно заменив диктатуру пролетариата Вашей личной диктатурой, Вы открыли новый этап, который в историю нашей революции войдет под именем эпохи террора. Никто в Советском Союзе не чувствует себя в безопасности. Никто, ложась спать, не знает, удастся ли ему избежать ночного ареста. Никому нет пощады. Правый и виноватый, герой Октября и враг революции, старый большевик и беспартийный, колхозный крестьянин и полпред Союза, народный комиссар и рабочий, интеллигент и маршал — все в равной степени подвержены ударам меча, все кружатся в дьявольской кровавой карусели. Как во время извержения вулкана огромные глыбы с треском и грохотом рушатся в жерло кратера, так целые пласты советского общества срываются и падают в пропасть…».
И далее идет длинный и конкретный — с фактами, именами и фамилиями — список сталинских преступлений, та страшная правда о личности Сталина и о происходящем в Советском Союзе, которую Раскольников хотел довести до сведения Европы. Ведь на самом деле в своем письме он обращался именно к европейской общественности.
Все то, для чего дипломату понадобилось несколько страниц, поэт сказал в небольшом стихотворении, написанном еще в ноябре 1933 года! Убийство Кирова, послужившее поводом для начала «большого террора», пока впереди. Да, конечно, уже не первый год шли на север колонны «раскулаченных», расстреливались и высылались священники... Но все же той страшной действительности, когда «никто, ложась спать, не знал...», еще не было.
Но поэту все ведомо заранее... Он ни к кому не обращался, ни от кого не ждал помощи, он просто не смог не написать того, что рвалось наружу. А потом не сумел удержаться, чтобы не читать этого вслух.
Хотя, конечно, все хорошо понимал: «Я к смерти готов».
Мы живем, под собою не чуя страны,
Наши речи за десять шагов не слышны,
А где хватит на полразговорца,
Там помянут кремлевского горца.
Его толстые пальцы, как черви, жирны,
И слова, как пудовые гири, верны,
Тараканьи смеются усища
И сияют его голенища.
А вокруг него сброд тонкошеих вождей,
Он играет услугами полулюдей.
Кто свистит, кто мяучит, кто хнычет,
Он один лишь бабачит и тычет.
Как подкову, кует за указом указ:
Кому в пах, кому в лоб, кому в бровь, кому в глаз.
Что ни казнь у него — то малина,
И широкая грудь осетина.
За этот правдивый, по сути, портрет вождя Мандельштам заплатил жизнью.
Но мир отказывался верить очевидному и не услышал ни громкого голоса политика, ни сдавленных криков, доносящихся из-за нашей колючей проволоки.
Не захотел услышать...
Тридцать девятый год — европейские страны замерли в ожидании Второй мировой войны. Страх перед Гитлером оказался сильнее, и Европа закрыла глаза и уши. Россия осталась наедине с Большим террором.
Звезды смерти стояли над нами,
И безвинная корчилась Русь
Под кровавыми сапогами
И под шинами черных марусь.
Так обозначила это время Анна Ахматова... Кажется, невозможно короче и выразительней обрисовать тот ужас, который продолжался в стране долгие годы, потому что репрессии не прекращались ни во время войны, ни после, ни до самого конца жизни этого вурдалака, питавшегося кровью собственного народа.
Что же сам народ?
«Удивительное поколение! Люди без колебания шли под огонь, кидались на амбразуры, под танки с какой-нибудь пукалкой, а то и с голыми руками, но большую часть жизни просуществовали в атмосфере всеобщего страха — это, по-моему, что-то феноменальное. Изверг расстреливал и гноил в лагерях их самих, их отцов и братьев, жен и матерей, детей и друзей, а они шли на погибель с его именем на устах, и для многих это вовек проклятое имя было последним предсмертным криком.
И пусть не говорят мне сегодня об инфернальной хитрости, обманувшей миллионы, о победах и успехах, связанных с его именем, о вражеском окружении и страшных замыслах врагов, — миллионы обмануть невозможно, если только они не хотят быть обманутыми: победа и успехи были не благодаря ему, а только вопреки, да и едва ли поднимется язык назвать их победами и успехами, вспомнив о цене, которую за них платили.
Впору удивиться, поразиться тому, что еще существует наш народ, наша страна, и не в каменном веке, а на ближних подступах к цивилизации. Что ж, если так реализуются пресловутые богоносность и боголюбие нашего народа, поклонившегося антихристу, то уж увольте нас от нашей избранности!» (Эйдельман Н.Я. Дневник (1985-1989) // Звезда. 2002. № 6. С. 123).
Такую обширную цитату «из замечательной по нравственной силе статьи Константина Смирнова об отце С.Смирнове, о слабостях, ошибках отца!!» выписал 29-го июня 1988 года из «Огонька» к себе в дневник Натан Эйдельман.
Ничего я нигде не ищу, нигде не роюсь, кроме как в своих бумагах и в своей памяти, но, как говорится, на ловца и зверь бежит, и упустить его я никак не могу. Тут же беру — и к себе в компьютер, в подходящее окружение... Могла ли я вслед за Эйдельманом не «переписать» этот весьма эмоциональный и выразительный отрывок?! Пусть он теперь и здесь поживет...
Большой террор
Западному читателю невозможно вообразить себе страдания, которые пережил в то время советский народ.
Роберт Конквест
«Поколение 20-40-х годов нашего века прошло тяжкие исторические испытания. Одно из них — сталинский террор — выделяется тем, что до сих пор в каком-то смысле прямо влияет на мир. Раны, оставленные нацизмом, глубоки и болезненны, но они уже полностью принадлежат прошлому, чего нельзя сказать о сталинизме. Режим, созданный Сталиным, и другие, сформированные по его образцу, по-прежнему существуют. Произошли, конечно, важные изменения, но политические принципы остаются. Поистине весь мир до сих пор живет как бы под тенью Сталина».
Это начало книги английского ученого и историка Роберта Конквеста, который нашел выразительное и точное название для советской действительности тех страшных лет — «большой террор». К сожалению, Конквест прав — тень Сталина будет маячить еще очень долго.
В конце семидесятых в печати систематически начали появляться материалы о Сталине. Сперва осторожные — о «неоднозначности» этой исторической фигуры, а потом и вовсе меняющие минус на плюс в ее освещении — похоже, что окопавшиеся в руководстве страны сталинисты собирались отметить юбилей своего Хозяина и готовили общественное мнение к реабилитации «великого полководца».
О его «военной доблести» теперь известно достаточно, в частности, о том, что перед самой войной Сталин уничтожил элиту командного состава армии:
«В ходе террора погибли: 3 из 5 маршалов, 14 из 16 командармов 1-го и 2-го рангов, 8 из 8 флагманов, 60 из 67 комкоров, 136 из 199 комдивов, 221 из 397 комбригов. Все 11 заместителей Наркома обороны и 75 из 80 членов Высшего военного совета. Репрессии начинались буквально с командиров рот и батальонов. Всего 35 тысяч человек — почти половина всего командного состава».
Причем о неизбежности войны с Германией знали, писали, говорили, пели песни, даже кинофильм такой был: «Если завтра война». С противогазами тренировались... Настроение шапкозакидательское — воевать будем на чужой территории!
Насколько мы оказались к ней не готовы, сегодня даже трудно представить... Армия была обезглавлена почти полностью… Мало кому известно, в какой растерянности и панике пребывал «великий полководец» в начале войны:
Б.Сарнов в своей книге «Случай Эренбурга» писал, что в первые военные дни Сталин находился в такой глубокой прострации, что «готов был даже начать переговоры с Гитлером, предложив ему (по аналогии с ленинским Брестским миром) отдать Украину и любые другие территории».
А за все четыре года Великой Отечественной войны так называемый генералиссимус ни разу не побывал на фронте! Но несмотря ни на что — «великий стратег»: «Посмотрите, Василий Васильевич, какой великий стратег товарищ Сталин — еще один город немцам отдал!», — так обратился к проходившему мимо знаменитому артисту Меркурьеву один партийный холуй, передвигавший флажки линии фронта на висящей в закулисном коридоре карте. Вспыльчивый Меркурьев бросился на него и, с силой придавив к стене, прошипел, что если он еще раз ТАК назовет эту сволочь, этого душегуба, этого... то он, Меркурьев, за себя не отвечает... Такая вот военных времен картинка из воспоминаний Петра Меркурьева — сына нашего замечательного артиста.
О том, что победили мы в войне не благодаря, а вопреки Сталину, нынче говорят многие аналитики. «Великий стратег» был способен разве что на продолжение борьбы с собственным народом, стоит вспомнить его бесчеловечные приказы по армии:
«В первом, № 227 от 28 июня 1942 года, известном под названием “Ни шагу назад!”, говорилось о создании так называемых заградотрядов: “не следует ли нам поучиться в этом деле у наших врагов...” и о введении штрафных батальонов и рот. Второй приказ, № 270, вышедший в период отступления, подписан И.Сталиным, Г.Жуковым и др. Здесь «все советские военнопленные» объявлялись предателями и изменниками. Семьи пленных командиров и политработников подлежали репрессиям; родные же солдат лишались льгот, предоставляемых семьям участников войны. <…> Приказ № 270 обрек на страдания миллионы семей, а также тех, кто вернулся из плена» (Эйдельман Н. Я. Дневник (1985-1989) // Звезда. 2002, № 6. С. 127).
Этот приказ сломал жизнь родственника мужа Александра Шадрина — некогда красивого морского офицера. Его подводная лодка оказалась на дне в расположении немцев, кислород кончался, надо было решать — либо погибнуть всем, либо дать шанс хоть кому-то выжить. И командир дал команду всплыть. Сначала — плен, потом — ГУЛАГ... Надо сказать, что союзные войска, освобождавшие советских военнопленных из концлагерей в своей зоне, естественно, передавали их нашему командованию. Им и в голову прийти не могло, что по приказу «папы Джо» несчастных грузили в вагоны и прямым ходом через всю страну отправляли уже в концлагеря советские — по свидетельству выживших, еще более страшные.
И вот в конце семидесятых в стране снова встрепенулись сталинисты, явно собиравшиеся торжественно отметить 100-летие со дня рождения этого клинического параноика, а заодно под эту дату покрепче закрутить гайки. «Клинического параноика» могу прокомментировать, вспомнив давнюю лекцию доктора медицинских наук А.Е.Личко, прочитанную в Доме писателей в преддверии намечавшегося торжества. Чтобы освежить память слишком забывчивым, лекция так и называлась — «Параноик у власти».
В частности, Личко рассказал историю гибели Бехтерева.
В 1927 году в Москве проходил Международный конгресс физиологов и психиатров. Кремлевские врачи решили воспользоваться собравшимися вместе светилами, чтобы показать им своих подопечных. Когда Сталин покинул врачебный кабинет, Владимир Михайлович Бехтерев — гениальный диагност и глава нашей научной школы — обвел глазами присутствующих и сокрушенно развел руками: «Паранойя, коллеги!» Позже мне где-то попался вариант этой легенды («легенды» — поскольку никаких документов нет). Опоздавший на очередное заседание Бехтерев на вопрос о причине раздраженно ответил: «Смотрел одного сухорукого параноика».
В двадцать седьмом году еще многие не понимали, с каким коварным деспотом имеют дело. Такая неосторожность всемирно известному ученому стоила жизни: на следующий же день он был отравлен... И хотя внезапно умер абсолютно здоровый человек, вскрытия не делали, срочно кремировали — и концы в воду...
Неуютно жить в стране, где имеются силы, готовые снова возродить эту жуткую мифологическую фигуру, пытаясь вытеснить из человеческого сознания все страшное, что с ней связано… И, главное — зачем?!
Зачем мы так хотим забыть
Неисчислимые колонны,
Что без суда и без закона
Шли отбывать бессрочный срок
На север или на восток?
Себя в манкуртов превратить —
Забыть те страхи, пытки, стоны,
Расстрелы, тюрьмы, голод, зоны,
Что насаждал наш царь и бог —
Диктатор, параноик, рок?
У меня нет ответа на этот вопрос.
Тогда, слава Богу, этого не случилось — слишком много пострадавших и помнящих были еще живы. Но попытки делаются и сегодня, уже через полвека. И весьма активные. Увы — забыть наше кровавое прошлое хочется слишком многим. Любимая их фраза: «при Сталине был порядок».
Едва ли можно назвать «порядком» постоянный и всеобщий страх: за пять минут опоздания на работу — тюрьма; за НЕДОНЕСЕНИЕ — тюрьма; за КОЛОСКИ, подобранные на поле, тоже написала было — «тюрьма», но оказалось — РАССТРЕЛ:
«Колоски, оставшиеся в поле после уборки, запрещалось подбирать голодным людям, пусть лучше под снег уйдут. Всесоюзный наш староста, умильный с седенькой бородкой Калинин, сам родом из деревни, подписал указ: РАССТРЕЛИВАТЬ 12-летних ДЕТЕЙ, если пойманы на том, что подбирали колоски на колхозном поле» (Бакланов Г.Я. Из двух книг // Знамя. 2002, № 9. С. 24.).
В голове не укладывается...
А как насчет «порядка», при котором планировалось количество арестованных? Интересно, что и во фрагменте из «Воспоминаний» Надежды Мандельштам, и ниже — у Конквеста, повторяется одна и та же фраза по поводу ареста людей целыми пластами:
«Людей снимали пластами по категориям: церковники, мистики, ученые-идеалисты, остроумцы, ослушники, мыслители, болтуны, молчальники, спорщики; люди, обладавшие правовыми, государственными или экономическими идеями, да еще инженеры, техники и агрономы, потому что появилось понятие «вредитель», которым объяснялись все неудачи и просчеты. «Не носите эту шляпу, — говорил О.М. Борису Кузину, — нельзя выделяться — это плохо кончится» (Н.Мандельштам)».
У Сталина, как определил Конвест, «не было никаких моральных или иных сдерживающих факторов»:
«В марте и мае 1937 г. в печати появились статьи, атакующие “уклоны” в истории, экономике, литературе. …Людей снимали пластами по категориям. (Р.Конквест)».
Категории менялись — теперь вместо церковников, мистиков, идеалистов и т.п. брали историков, физиков, экономистов, биологов, писателей, поэтов... Были разгромлены научные школы, пересажены в тюрьмы и расстреляны не только ученые и профессура, но и большое число студентов, особенно среди историков, которым приписывался терроризм. Уцелевшая после революции и нарождавшаяся новая интеллектуальная элита страны была уничтожена, потери неисчислимы, и подсчитать их невозможно — погибли тьмы, тьмы и тьмы…
Поразвел — плах,
поразмел — смех,
Произвол, страх
поизвел всех...
Где же тьмы тех,
чей во тьме прах?
Замолчать — грех,
закричать — крах.
Я не хотела участвовать в замалчивании «тьмы тех, чей во тьме прах», и делала то малое, что могла — писала стихи и печатала тексты Солженицына и Конквеста, чтобы донести их хотя бы до своих друзей. Печатала на тонкой бумаге через один интервал, машинка профессиональная, электрическая — шесть копий получались вполне читабельны. Торопилась, печатала с сокращением слов и опечатками — быстро и качественно не получалось, но это все ерунда, главное, текст не сокращала:
«Таким образом, даже при невозможности точного подсчета, нетрудно усмотреть, что все эти оценки, если их сопоставить с оценками числа арестов и расстрелов, не противоречат в высшей степени осторожной оценке примерно следующего порядка (НЕ СЧИТАЯ обычных уголовников, которых нельзя рассматривать как жертв сталинского террора):
В тюрьмах и лагерях на январь 1937 года — около 5 млн
Арестовано между январем 37 и декабрем 38 года — около 7 млн
Из них расстреляно — около 1 млн
Умерло в заключении в 37-38 гг. — около 2 млн
В заключении на конец 38 года — около 9 млн
Из них в тюрьмах — около 1 млн
В лагерях — около 8 млн».
«Большой террор» я бы в школьное обучение ввела как внеклассное чтение по истории — в качестве обязательной прививки от существовавшего тогда «порядка». Причем именно англичанина Конквеста, который исследует этот период нашей истории несколько со стороны, в отличие от естественно эмоционального Солженицына.
В противоположность «Архипелагу», книг Конквеста в городе было почему-то очень мало; во всяком случае, даже Александр Моисеевич Володин, у которого возможностей доступа к западной литературе, естественно, было значительно больше, читал «Большой террор» с моей перепечатки. Дали нам его, как обычно, на три дня, ночью мы, конечно, не спали — читали, а потом я кинулась печатать; все не успеть, но хотя бы самую значимую для нас главу — «На культурном фронте». Но неожиданно книга еще на некоторое время осталась у нас, и я всю ее перепечатала. Кроме той части, где написано о лагерях, потому что лучше Солженицына об этом не напишет никто. «Архипелаг ГУЛАГ» — великая книга, для того Судьба и хранила Александра Исаича, чтобы он ее написал.
А с точки зрения КГБ Александр Солженицын и Роберт Конквест были самыми криминальными авторами — у того и другого описывались конкретные события и назывались конкретные цифры. Страшные события и страшные цифры. В конце «Большого террора» приводятся итоги сталинского режима, полученные при анализе различных источников:
«12 млн — погибших, 1 млн — расстрелянных, 3,5 млн — жертв коллективизации, 3,5 млн — заключенных и спецпереселенцев; ИТОГО — ДВАДЦАТЬ МИЛЛИОНОВ ЧЕЛОВЕК».
Это все жертвы мирного времени...
Да было ли оно вообще когда-нибудь при советской власти?! Странно, но вопреки собственным воспоминаниям некоторым и до сих пор кажется, что до войны было вполне «мирное время», а «при Сталине был порядок»...
И как же тут снова не вспомнить Галича:
Был порядок, — говорят палачи,
Был достаток, — говорят палачи,
Дело сделал, — говорят палачи, —
И, пожалуйста, сполна получи.
Палачи скучали (и скучают) по тому порядку, палачи и рабы: «Встань, Отец, да вразуми, научи!» Впрочем, одно не исключает другого...
Р.S. Прошли годы, и в печати появились еще более устрашающие цифры жертв Большого террора.
«Самые большие цифры называла О.Шатуновская на основании справки, полученной ею из КГБ в тот период, когда она занимала высокий пост в партийном контроле и вела расследование убийства Кирова: за шесть с половиной лет с 1 января 1935 года было арестовано 19 миллионов 840 тысяч человек и 7 миллионов из них — расстреляны. Потом КГБ отрекся от собственных сведений» (Кавторин В. В. Что это такое 37 год? // Нева. 2008. № 11. С. 179.).
Смерть тирана
Наконец, великая минута настала: Сталин испустил дух.
Даниил Андреев
В мой самиздат попала и часть автобиографической книги дочери Сталина Светланы Аллилуевой, вот ее свидетельство о смерти вождя:
«Это случилось ночью. Отца нашли в три часа на ковре и перенесли на тахту, где он лежал сейчас. В большом зале толпилось много народу. Врачи были незнакомые. Академик Виноградов, наблюдавший отца, сидел в тюрьме...
Дыхание отца учащалось. Лицо потемнело. Губы почернели. Человек медленно задыхался, его агония была страшной. Перед смертью он неожиданно открыл глаза и оглядел всех. Все бросились к нему, и тут он вдруг поднял левую руку и не то указал ею на что-то, не то погрозил всем нам. В следующую минуту все было кончено».
Многими замечено, что праведники уходят легко... Все соответственно — у Даниила Андреева описаны в те страшные катаклизмы, которые происходили в момент агонии великого грешника в иных, недоступных нам мирах.
Я в те дни лежала больная и читала Барбюса — «Сталин». И вдруг — сообщение... Помню, очень меня это совпадение впечатлило. Увы — я была ничуть не умнее других и переживала «как все». Как-то не сливалось это у меня тогда: Сталин — и, например, наш родственник, взятый за слушанье по приемнику вражеских голосов. Или арестованный сотрудник моей тетушки, который всего лишь повторил вслед за вождем сказанные по радио слова: «последняя жертва»… Ну, может, и с выражением повторил, ибо слова эти предваряли сообщение об очередном государственном займе, когда людям, хочешь-не хочешь, а приходилось подписываться «на месячный оклад» из своей и так скудной зарплаты. Стукачей всегда хватало — его взяли при выходе с завода, прямо у проходной. За что?! Он ведь даже ничего не сказал!! А его не за слова и взяли — за интонацию, чтобы другим неповадно было над великим и гениальным иронизировать…
В общем, в день похорон я, дуреха, встала с постели и с температурой потащилась со своего Фонарного на Исаакиевскую площадь для того, чтобы… Право, сейчас даже не понимаю, для чего. Наверное, «чтобы разделить свое горе вместе со всеми», как будто не могла прослушать раздававшийся из динамиков вой заводских и фабричных гудков дома.
От тех траурных дней остались у меня два «Огонька». Я перелистала их и поняла, что это надо сделать еще раз — вместе с вами. Тут уж такой запах времени! Прямо «амбре»!
Обложка — на красном поле портрет вождя в траурной рамке.
Стр.1 — такая же рамка, но портрет уже не анфас, а в полупрофиль. Тут же аршинными буквами сообщение:
« 5 марта в 9 часов 50 минут вечера после тяжелой болезни скончался председатель совета министров союза сср и секретарь центрального комитета коммунистической партии советского союза иосиф виссарионович Сталин. бессмертное имя Сталина всегда будет жить в сердцах советского народа и всего прогрессивного человечества».
Стр.2-3 — Обращения от ЦК КПСС, Совета Министров и Президиума Верховного Совета СССР, медицинское заключение и сообщение об образовании комиссии по организации похорон: «Перестало биться сердце гениального... мудрого... отдавшего... беззаветному… тягчайшая…» — и так далее.
Стр.4-5 и 6-7 — ВЕЛИКАЯ СКОРБЬ НАРОДА
Горькая весть: Нет, не могу поверить этому, не могу! — прерывистым шёпотом произносит мастер литейного цеха, с трудом подавляя рыдания...
В Кубанской станице: Люди добрые! Страшное горе постигло нас: перестало биться сердце создателя нашей счастливой колхозной жизни...
На родине вождя: Рано утром к домику Сталина начали стекаться жители города и близлежащих селений — на автомобилях, лошадях, большими группами и в одиночку...
Голос трудящихся Эстонии: Судьба всего эстонского трудового народа, впервые увидевшего свет благодаря товарищу Сталину...
Трудовой Баку клянется: О Баку! Шел по улицам старым твоим Вождь народов, когда был совсем молодым...
Урал в трауре: На улицах у репродукторов все еще стоят люди. Сколько раз эти репродукторы доносили сюда живой голос любимого вождя! ...Он был слышен всюду. Его будут слышать на всем земном шаре и через сотни лет!»
Не знаю, надо ли комментировать отношение к Сталину оккупированной Советским Союзом Эстонии и «счастливую колхозную жизнь» беспаспортных, привязанных к месту полурабов, которые вместо денег получали на пропитание ими же произведенную сельхозпродукцию (если, конечно, не судить о колхозах по снятой еще при жизни вождя киносказке «Кубанские казаки»). Но Урал своим раболепием переплюнул всех: «на всем земном шаре и через сотни лет»... Даже непонятно, как такой бред можно было печатать.
«Сталин и партия! Они воедино... Вместе с В.И. Лениным... Товарищ Сталин вложил... Гений Сталина вооружил... Под водительством товарища Сталина... Гениальный труд... Величайшее значение… Товарищ Сталин пришел к гениальному выводу о возможности построения коммунизма в нашей стране...».
Такая ритуальная партийная трескотня по поводу гения всех времен и народов, рисунки Кибрика «Вожди Октября» и стихи Николая Тихонова с неуместным плясовым мотивом: «Это радость всех народов, / Это Сталин — наш отец!» — занимают 8, 9 и 10 страницы.
Стр.11, 12-13 — фото Сталина на параде 7 ноября 1941 года, стихи Твардовского «Черты портрета дорогого…», семья которого, как известно, от Сталина весьма пострадала, и сплошные славословия Бориса Полевого:
«Мысль Сталина, слово Сталина, имя Сталина позволяют советским людям совершать чудеса, вдохновляют их на то, что по общим человеческим понятиям кажется не только небывалым, но и невероятным».
На память сразу приходит вдохновленное мыслью и словом Сталина строительство Беломоро-Балтийского канала — силами заключенных и на их костях. И ведь, действительно, это «по общим человеческим понятиям кажется не только небывалым, но и невероятным» — тут даже и возразить нечего.
Стр.14-15 — «Разговор в Кремле» из романа Б.Горбатова «Донбасс»:
«Дорогое, знакомое лицо. Оно и похоже, и непохоже на портреты; оно и старше, и моложавей; и добрей, еще добрей, чем на портретах; роднее, проще, любимее...»
Куда уж еще добрей: «Железной рукой загоним человечество в счастье», — так, кажется, звучал лозунг над воротами в лагерные Соловки... Тексты перемежаются фотографиями плачущих и скорбных лиц, портретами вождя и очередными стихами. На задней обложке рисунки траурных флагов.
Во втором «Огоньке» отражены, как кто-то удачно выразился, «великие московские похороны». В журнале «богатый изобразительный материал»: парадный портрет вождя, 56 фотографий, 7 картин и рисунок Яр-Кравченко — Сталин в гробу.
«9 марта советский народ проводил в последний путь величайшего гения человечества — Иосифа Виссарионовича Сталина»
Речи Маленкова, Берии и Молотова заканчивались, как и положено, призывами: «Вперед по пути к полному торжеству великого дела Ленина-Сталина!» «Вечная слава нашему любимому, дорогому вождю и учителю — Великому Сталину!» «Да здравствует великое, всепобеждающее учение Маркса-Энгельса-Ленина-Сталина!»
Материал журнала разбит на отдельные темы, которые иллюстрируют многочисленные фотоснимки, отмечу лишь некоторые.
«Последний путь»: На Мавзолее, где стоят наши члены правительства и зарубежные гости, появилась уже новая надпись — ЛЕНИН СТАЛИН.
«Вынос гроба соратниками»: справа с откровенно довольным видом идет Маленков; Берия, лицо которого скрыто под глубоко надвинутой шляпой, несет гроб с левой стороны — все это важные иерархические знаки...
Фотоснимки сопровождают репортажный текст и, конечно, опять стихи — небезызвестный Сергей Смирнов: «Скорбный марш звучит в Колонном зале, / Всюду Ваше имя на устах»; и весьма известный тогда Александр Прокофьев: «Он — в любви и счастье всенародном, / Он — великий друг наш и отец...»
Сначала мне показалось странным, что обоих поэтов вдохновил один и тот же размер, а потом я подумала, что, возможно, стихи были заказаны редакцией, а «стихи по случаю» — даже и по такому — обычно требуют какой-то опоры. И размер могла подсказать постоянно тогда звучащая по радио песня: «Широка страна моя родная, / Много в ней лесов, полей и рек». Попробуйте спеть на этот мотив — прекрасно получится. Впрочем, и на «Катюшу» выйдет ничуть не хуже: «Расцветают яблони и груши, / Поплыли туманы над рекой...»
На следующей странице сплошным блоком помещены фотографии пятнадцати зарубежных деятелей, приезжавших проститься с великим и гениальным. Один из них — председатель компартии Чехословакии Клемент Готвальд поплатился за это жизнью, сильно простудившись во время траурной церемонии.
Кроме него, Сталин забрал с собой многих других, погибших в давке по пути к гробу, — тех, кто был задавлен и затоптан уже не властной над собой людской массой... Точное количество этих жертв неизвестно, в литературе назывались разные цифры — от 400 до 1500. В любом случае, во многих семьях горе было вполне искренним.
Вот как написано об этом дне у Даниила Андреева:
«Москва являла собой картину Бедлама, увеличенного до размеров мирового города. Толпы залили весь центр, пытаясь пробиться к Дому Союзов, где был выставлен для обозрения труп тирана, и откуда должно было выступить траурное шествие. Прилегающие улицы превратились в Ходынку. Люди гибли, раздавленные о стены домов и столбы фонарей, растаптываемые под ногами, срывающиеся с крыш многоэтажных домов, по которым они пробовали миновать клокотавшее внизу человеческое месиво. Казалось, будто он, питавшийся всю жизнь испарениями страданий и крови, даже из-за гроба тянул к себе в инфракосмос горы жертв» (Андреев Д. Л. Роза мира. М., 1991. С. 230).
Не правда ли, впечатляющая картина...
Но в огоньковском тексте все «с точностью до наоборот»:
«Все свободолюбивые люди склоняют головы перед человеком, чье сердце больше полувека излучало свет необыкновенной благодатной силы. ...Три дня и три ночи шли люди через Колонный зал. Они будут идти через Мавзолей, через Пантеон великих людей Советского Союза годы и годы, целые столетия».
О, Господи! «Свет благодатной силы»! «Целые столетия»!
Дальше пошло перечисление всего «сталинского». Сперва хотела выделить шрифтом особенно издевательские понятия, вроде сталинской совести, но потом увидела, что сегодня без кавычек уже не воспринимается почти ничего... Каждый абзац так и начинается:
«Знамя Ленина-Сталина, Партия Ленина-Сталина... Сталинская пятилетка... Великие Сталинские стройки... Сталинский план преобразования природы... Сталинская Конституция... Сталинская забота о человеке... Сталинская правда... Сталинская честность... Сталинская твердость... Сталинское бесстрашие... Воля Сталина, совесть Сталина... Сталинская любовь к народу... Сталинская ненависть к врагу... Все это было и будет вечным достоянием нашей партии, нашего народа».
Ну, воля и ненависть — это уж точно сталинские, оставляю ему еще знамя, партию и пятилетку. А все остальное...
Сегодня слишком хорошо известно, во что обходились «великие стройки»; к каким экологическим потерям вел план преобразования природы; что такое сталинская забота о человеке и любовь к народу, которые выражалась в создании все большего количества лагерей и выселении целых народов с их исторических земель… А о том, что вместо правды было сплошное вранье, конституция существовала только на бумаге, а честности, совести и бесстрашия у коварного и трусливого Сталина отродясь не бывало — об этом и говорить нечего...
И, наконец, «Пять минут» — 9 марта, 12 часов дня»: фотографии забитой людьми набережной Москвы-реки и нашей Дворцовой площади — яблоку упасть негде. В качестве сопровождения пошла уже «тяжелая артиллерия» — Маршак:
Когда Вождя соратники внесли
В гранитный Мавзолей для погребенья,
Народ во всех краях родной земли
На пять минут остановил движенье.
Последняя тема — «Под знаменем Ленина-Сталина вперед к коммунизму!»
Самое любопытное здесь — снимок с членского билета Сталина. Оказывается, 22 декабря 1939 года его избрали в Почетные члены Академии наук СССР — это был подарок вождю к шестидесятилетию. «Товарищ Сталин, вы большой ученый...»
Нашим академикам пришлось этой песенке подпевать.
«Товарищ Сталин проявлял глубочайшее знание техники, исключительную осведомленность о состоянии авиационной промышленности, поразительное знакомство с ее кадрами... Особенно много времени уделял товарищ Сталин воспитанию конструкторов», — это голос авиаконструктора Яковлева.
«Яки» в дни войны — наша истребительная авиация, быстрые и маневренные «ястребки». Яковлеву повезло, его «воспитанию» Сталин уделил внимания меньше, чем, например, сидевшему в тюрьме даже во время войны Туполеву, тяжелые бомбардировщики которого в это же самое время летали в тылы врага...
«Советский народ, ученые Советской страны потеряли величайшего корифея науки, чьи труды были, есть и будут оружием огромной идейной силы в руках нашего народа, строящего коммунизм... Сталину наша наука обязана своим расцветом», — это мощный бас академика Топчиева.
Неплохо бы тут вспомнить уморенного голодом в саратовской тюрьме всемирно известного и действительно гениального Вавилова. А заодно «продажную девку империализма» генетику и «лженауку» кибернетику, разгром которых навсегда обеспечил нам отставание в этих областях. И прочая, и прочая, и прочая...
«К Сталину обращались советские ученые за разрешением сложнейших вопросов, когда развитию научной мысли угрожала опасность застоя, — а это уже славословит земляк, грузинский академик Чикобава. — Гениальные работы Сталина по вопросам языкознания, по экономическим проблемам... являют собой классические образцы...», — как же, как же, дальше-то ведь так и поется:
Товарищ Сталин, вы большой ученый,
В языкознанье вы познали толк,
А я простой советский заключенный,
И мне товарищ серый брянский волк.
«Всех нас поразило глубокое знание Сталиным особенностей каждой профессии. Разговаривая со Стахановым, Иосиф Виссарионович был шахтером, с Кривоносом — машинистом, с Виноградовой — ткачом. Сталин знал все, понимал всех и всем интересовался», — такой фольклор выдает безвестный инструктор по внедрению стахановских методов труда.
«Хорошо бы нам иметь хоть одну такую машину», — подумали мы. И вдруг узнаем, что эти машины, лес, строительные материалы прибыли в адрес нашего колхоза. Об этом позаботился товарищ Сталин», — а это уже фольклор сельский.
Напоследок заметка, озаглавленная «К новым высотам искусства».
«Советские люди, от мала до велика, с родным именем Сталина связывают... Во всех сферах человеческой деятельности сказывалась направляющая сила его гения… Люди искусства, мы с особой остротой чувствуем горечь утраты... От нас ушел мудрейший наставник, заботливый друг… Как предельно четко и просто умел Иосиф Виссарионович... В каждом его совете сказывалась глубочайшая забота... Люди сталинской эпохи, мы должны... Выпестованные товарищем Сталиным советские художники отдадут…»
Я оставила только начало фраз, но горький смысл этого текста открывается, когда мы видим подпись — Шостакович… Я не могу бросить камень в нашего великого композитора — он хотел, чтобы мир слышал его музыку. Мне просто безумно его жаль...
Ладно, на этом кончу…
Последний штрих эпохи решила поместить целиком:
«ПОСТАНОВЛЕНИЕ ЦК КПСС и Совмин СССР о сооружении ПАНТЕОНА — ПАМЯТНИКА ВЕЧНОЙ СЛАВЫ ВЕЛИКИХ ЛЮДЕЙ СОВЕТСКОЙ СТРАНЫ
ЦК КПСС и Совмин СССР постановляют:
В целях увековечения памяти великих вождей В.И.Ленина и И.В.Сталина, а также выдающихся деятелей Компартии и Советского государства, захороненных на Красной площади у Кремлевской стены, соорудить в Москве монументальное здание — Пантеон — памятник вечной славы великих людей Советской страны.
По окончании сооружения Пантеона перенести в него саркофаг с телом В.И.Ленина и саркофаг с телом И.В.Сталина, а также останки выдающихся деятелей Компартии и Советского государства, захороненных у Кремлевской стены, и открыть доступ в Пантеон для широких масс трудящихся.
ЦК Компартии Советского Союза
Совмин Союза ССР»
На самом деле в этом тексте нет никаких сокращений, аббревиатур и инициалов — все полностью со всей почтительностью к вождям, Центральному Комитету и Партии.
Если помните, предсказатель Сиддик Афган еще в начале девяностых предупреждал, что ничего путного у нас не выйдет, пока с Красной площади не уберут труп — якобы какие-то отрицательные энергетические поля от него наводятся... А уж если бы целый Пантеон соорудили... Но, слава Богу, не успели.
В конце последней страницы этого номера неожиданный сюрприз в виде объявления в рамочке:
«В этом номере на вкладках помещены портрет товарища Иосифа Виссарионовича Сталина, семь страниц репродукций картин советских художников и ВЛОЖЕНА ЦВЕТНАЯ ФОТОГРАФИЯ «Иосиф Виссарионович Сталин в гробу»».
Это чтобы все подписчики смогли насладиться этим зрелищем — Сталин в гробу. На стенку повесить. При случае и сказать можно: «В гробу я его видала». И добавить: «В белых тапочках»…
С тех пор прошло более полувека, но только сейчас начинают доходить до нас некоторые детали тех лет и тех дней. Например, о том, что осенью 1945 года у Сталина был третий инсульт, я недавно услышала в одной из телепередач по поводу 55-летия со дня его смерти. И тогда становится понятным свидетельство вскрывавшего труп академика-паталогоанатома Михаила Сергеевича Скворцова, который сразу после вскрытия сказал своему другу-ученице: «Странно, как Сталин мог в таком состоянии жить? Кора головного мозга атрофирована, маразм в последней степени» (Гусейнов Ч. Лета к воспоминаньям клонят // Дружба народов. 2006. № 3. С. 188)»..
А он и не жил, он еще как-то по инерции функционировал в своем призрачном мире, и его маразматический мозг был способен только на то, чтобы продолжать плодить количество своих призрачных врагов. И поскольку ближайшие соратники не без основания опасались вскоре оказаться в их числе, то вполне возможно, что они (по одной убедительной версии) решили его упредить. А если даже не отравили, то сознательно и надолго оставили без врачебной помощи — это уж точно.
Не знаю, поймут ли те, кто в этот мир пришел уже позже, какое это было страшное наваждение — Сталин, Темный пастырь...
С его смертью архипелаг ГУЛАГ начал терять свое могущество, хиреть и уменьшаться в размерах. Стало меняться и отношение к книге Солженицына. Со дня ее выхода в свет в Париже прошло три десятилетия. И не в связи ли с этой датой в появился очерк, или, скорее, эссе Игоря Сухих — «Сказание о тритоне». В заключение этой главы приведу несколько его мыслей об «Архипелаге» вчера и сегодня:
«В семидесятые годы книга Солженицына жгла. В девяностые, когда «зэки как нация» почти исчезли, когда спокойно дожили на своих дачах и пенсиях большие и малые создатели Архипелага, проблемы вины, ответственности, раскаяния приобрели академический характер.
...Новое русское поколение, вероятно, смотрит на эту книгу с тем же чувством, как и на Карамзина, Ключевского, Тацита.
...В общем, дело давнее... Как он старомоден со своими “совестью”, “народным благом”, “общественным мнением” и ролью писателя-борца, защитника униженных и оскорбленных.
“В нашем славном отечестве самые важные и смелые книги не бывают прочитаны современниками, не влияют вовремя на народную мысль (одни потому, что запрещены, преследуются, неизвестны, другие потому, что образованные читатели заранее от них отвращены). И эту книгу я пишу из одного сознания долга... Я не чаю своими глазами видеть ее напечатанной где-либо; мало надеюсь, что прочтут ее те, кто унес свои кости с Архипелага; совсем не верю, что она объяснит правду нашей истории тогда, когда еще можно будет что-то исправить” (ч.3, гл.7).
НЕ ЧАЮ и МАЛО НАДЕЮСЬ в итоге не оправдались, СОВСЕМ НЕ ВЕРЮ оказалось пророческим.
...”Архипелаг ГУЛАГ” — книга великого гнева и большой любви, острого понимания и близоруких заблуждений, не услышанных предостережений и несбывшихся пророчеств.
Этот неправдоподобный тритон навсегда вморожен в лед советской эпохи»» (Сухих И. Сказание о тритоне // Звезда. 2001. № 12. С. 226).
(Продрлжение следует)
