Эрлена Лурье. Глухое время самиздата (9). Вечная тема: Еврейский вопрос. «Цветы зла» на почве гласности. За и против истории...
ЭРЛЕНА ЛУРЬЕ
ГЛУХОЕ ВРЕМЯ САМИЗДАТА
Содержание
Папки с машинописью
ВОКРУГ ЖИВОПИСИ
Наши знакомые
«Дело Глазунова»
Художники и власть
РЕПРЕССИРОВАННАЯ ПОЭЗИЯ
«Литературные папки»
Осип Мандельштам
Марина Цветаева
Борис Пастернак
Анна Ахматова
Николай Гумилев
Иосиф Бродский
Александр Галич
«Прометей свободной песни»
ВОКРУГ ЛИТЕРАТУРЫ
Антисоветское литературоведение
Бандитский шик «Алмазного венца»
Письма Солженицына
ПРОРЫВ НЕМОТЫ
Подвижница
Книга великого гнева
ПАРАНОИК У ВЛАСТИ
Темный пастырь
Открытое письмо Сталину
Большой террор
Смерть тирана
ВРЕМЯ ПЕРЕМЕН
В ожидании весны
Совесть нации
Последний генсек
Ельцин и другие
Экспресс-хроника
О прогнозах и предсказаниях
Август девяносто первого
Пока живу — надеюсь
ВЕЧНАЯ ТЕМА
Еврейский вопрос
«Цветы зла» на почве гласности
За и против истории
Родословная вождя
Post scriptum
**
См. ранее на Когита.ру:
= Эрлена Лурье. Глухое время самиздата (1). Папки с машинописью. Вокруг живописи
= Эрлена Лурье. Глухое время самиздата (5). Вокруг литературы… Прорыв немоты…
= Эрлена Лурье. Глухое время самиздата (6). Параноик у власти...
(Внимание! Если при клике мышкой на название материала Когита.ру Вы получите ответ: «К сожалению, по запрошенному адресу мы ничего не нашли», не смущайтесь и пойдите в конец открывшейся страницы, где сказано: «Возможно, Вы искали…» и соответствующее название. Кликните по нему и выйдете на искомый материал. А.
ВЕЧНАЯ ТЕМА
Еврейский вопрос
Если бы нас оставили в покое... Но думаю, что нас не оставят в покое.
Теодор Герцль,(основоположник сионизма)
В Советском союзе «еврейский вопрос» существовал всегда, за исключением, может быть, тех полутора десятков лет после революции, когда за антисемитизм можно было не только штраф получить, но даже попасть под суд.
Но уже в тридцатые годы такая позиция государства стала сходить на нет, а в 1938 году за подписью Сталина появился первый антисемитский документ. Их количество с каждым годом увеличивалось, и ко дню смерти параноика и главного антисемита страны таких документов насчитывалось уже 251. Теперь они стали доступны для чтения — в 2005 году Международный фонд «Демократия» выпустил книгу «Государственный антисемитизм в СССР. От начала до кульминации, 1938-1953» (сост. Г.В.Костырченко).
Так что все подробности возникновения и насаждения у нас государственного антисемитизма нынче стали известны. А вообще, конечно, тема эта вечная, бесконечная и неподъемная, и я расскажу лишь о тех документах, которые ходили по городу в качестве самиздата и в этом качестве оказались в моей папке под названием «Еврейский вопрос». А начну со своих личных бумаг и отрывков из поэмы «Про это», написанной в 1976 году. Потому что, если помните, «по китайским меркам, лирическая поэзия — документальное произведение... Искреннее чувство не поддается симуляции, его надо испытать». А уж тут испытывать приходилось неоднократно — в этом можете не сомневаться.
Я — не еврейка, и я — не русская,
Я — половинка, и это грустно.
Две разных крови во мне текут,
В две разных жизни меня зовут.
Две разных крови — тоже не так просто, тоже свои проблемы...
Когда советская власть пала, везде началось обострение национального самосознания. Так вот, чтобы такие, как я — а им несть числа — тоже имели бы свою нишу, свою «национальную общину», москвичка Татьяна Павловна Калецкая придумала создать «Общество половинок» — не знаю уж, как оно официально будет (если вообще будет) называться. Денег пока нет, но в надежде на спонсорство богатых полукровок материалы уже собираются — попросили и у меня... Так появилась эта «Автобиография с пятым пунктом»:
«Мои родители — Фаина Львовна Шуффер и Василий Степанович Попов. Я рано их лишилась (в 1943 и 1948 гг.) и мало что могу о них рассказать. Оба они 1905 года рождения, оба, подхваченные общим устремлением этого поколения, приехали в Ленинград учиться, один — из-под Вологды, другая — из белорусского Кричева. Встретились в аудиториях Ленинградского института политпросветработы имени Крупской (ныне Академия культуры) где-то в середине двадцатых годов.
Новая семья в духе времени была настроена интернационально. Отец — сирота, после революции детдом, рабфак, институт, но происхождение его в нашем быту присутствовало довольно ярко: балалайка, охотничьи сапоги, ружье, удочки... На дачную рыбную ловлю он брал и меня, и любовь моя к лесу, многолетняя байдарка — это наследство отца.
Мама приехала в Ленинград следом за своими старшими сестрами (всего их было пятеро), потом сюда переехали и родители, так что по выходным мы на трамвае ездили к ним в гости. Бабушка и дедушка, разумеется, привезли свой национальный уклад с собой, но дочерей, трое из которых стали комсомолками и затем «партийками», это никак не касалось. Дед умер еще до войны, бабушка — в блокаду. На память мне достались три куска от дедова талеса, разрезанного — страшно вымолвить — безбожными дочерьми себе на шарфы.
Впервые с проблемой национальности я столкнулась во время войны, в эвакуации, в деревне под Муромом. Впервые почувствовала отторжение обществом — пусть и детским, впервые тогда заставили меня понять, что я — чужая... Но я не понимала, оскорблялась, иногда теряла контроль и дралась неистово; помню, как к матери пришли жаловаться — здорово досталось девчонке, которая повторила взрослую гнусность.
Бурное продолжение темы происходило уже в Ленинграде, когда началась свистопляска по поводу «космополитов». Одна из теток, всю блокаду проработавшая на радио рядом с Ольгой Берггольц и знаменитым радиожурналистом Лазарем Маграчевым, вместе с ним и другими евреями была оттуда уволена. К чести их блокадного братства могу сказать, что в знак протеста ушли тогда и несколько русских, — наверное, единственный случай такой солидарности.
Как раз в 1948 году мне исполнилось 16 лет, и при получении паспорта я совершила свой первый «гражданский поступок» — принципиально не захотела стать Поповой, хотя фамилия отца явно облегчила бы мне жизнь. Все вместе звучало несколько странно: Эрлена Васильевна Шуффер, русская. Национальность в те времена традиционно писалась по отцу, а мое имя расшифровывалось как «Эра Ленина», ибо я родилась в восьмую годовщину его смерти.
Тем не менее, живя у теток и вместе с ними переживая период «борьбы с космополитизмом», оборвавшийся смертью Сталина на его пике — «деле врачей» — и готовыми бараками для высылки евреев «в целях их безопасности», — я уже в полной мере социально ощущала себя еврейкой и никем другим. Но именно — социально, ибо позади меня никого не было... Отсутствие корней, семейных традиций переживала болезненно, особенно после поездки в Армению, где национальное самосознание народа развито исключительно сильно.
Мне тоже хотелось чувствовать себя «среди своих», в психологической безопасности; есть такое научное выражение — комфортность принадлежности к группе... На протяжении многих лет я безуспешно пыталась решить эту свою проблему, как-то даже пришла в синагогу, но понята там не была и ушла, глотая слезы обиды... Ощущение неприкаянности, чуждости всем, душевного дискомфорта в этом смысле оставалось долгие годы.
В заключение приведу строчки одного своего стихотворения:
И в кого воплощусь? Только б вновь не попасть в «половинки»,
Лучше просто еврейкой на солнечной родине предков!
А уж если в России, то где-нибудь в дальней глубинке —
Чтобы лес и река, и корова своя — у соседки...
На солнечной родине предков я была в гостях и, как водится, тоже приходила в Иерусалиме к Стене плача, чтобы затолкать в щель между древними плитами свою маленькую бумажку с просьбой к Всевышнему. Просьба была короткой: «Великий Боже, спаси Россию и ее евреев!» Шел 1995 год… В Израиле я чувствовала себя вполне комфортно, «среди своих», но моя карма — жить в России и выхлебать все до самого конца здесь. «Здесь и сейчас»».
И я хлебала, ибо общество очень быстро заставило меня почувствовать себя именно еврейкой…
Конец тридцатых — смятенье, страх
Год сорок первый — всей жизни крах.
В войну впервые мной пережит
Кошмар понятий «еврей» и «жид».
Евреи гибли, как все, в боях,
Но так же в гетто, в печах, во рвах…
Не стало мамы — душа из ран.
Мальчишки в школе: «Скажи — Абхам».
Военной вошью ползло в разрухе
Антисемитство, питаясь слухами.
«Спасай Россию, и бей жидов!» –
Такие были, что был готов.
Во время войны в среде обывателей ходили слухи, что евреи уклонялись от фронта. Но статистика утверждает другое. У американского исследователя Джошуа Рубинштейна говорится о том, что в ходе войны евреи были отмечены непропорционально бОльшим числом наград, чем бойцы любой другой национальности, отличаясь во всех родах войск.
Да уж, среди евреев не только перебежчиков, но и просто сдавшихся в плен быть не могло в принципе, им оставалось только победить — или умереть… В докладе Хрущева начала 1944 года приводилась национальная структура Героев Советского Союза — евреи в ней занимали четвертое место. И это несмотря на то, что представления евреев к «Звезде героя» зачастую «где-то наверху» тормозились и корректировались — практика известная. На эту же тему мне как-то попалась еще одна, уже послевоенная история: в 1945 году журналистка Мирра Железнова по данным наградного отдела ГлавПУРа подсчитала число евреев — Героев Советского Союза. За что возглавляющий этот отдел полковник получил 25 лет лагерей строгого режима с потрясающей формулировкой: «за разглашение государственной тайны».
Война с огромными потерями была выиграна, но надежды измученного народа на спокойную мирную жизнь не оправдались: солдаты, попавшие отнюдь не по своей вине в окружение и выжившие в плену, сразу оказались в ГУЛАГе, так что разрушенное сельское хозяйство пришлось поднимать женщинам, детям и старикам.
Интеллигенцию сталинские подручные тоже не оставили без внимания, началось с Ленинграда: в 1946 году появилось одиозное ждановское постановление о журналах «Звезда» и «Ленинград», и этот удар по Зощенко и Ахматовой, косвенно отразившийся и на общей литературной ситуации в стране, ясно показал, «кто в доме хозяин».
В 1949 году возникло созданное и раскрученное Берией, Абакумовым и Маленковым так называемое «ленинградское дело», в результате которого помимо расстрела шестерых главных руководителей блокадного Ленинграда были «осуждены и приговорены к расстрелу или длит. тюремному заключению св. 200 парт. и сов. работников Л. и их близкие и дальние родственники» (Петербург-Петроград-Ленинград. БРЭ. 1992. С. 336.). Тогда же уничтожили уникальный и невосстановимый Музей обороны Ленинграда.
А годом раньше стали набирать силу так называемые «черные годы советского еврейства». 13 января 1948 года под видом автомобильной катастрофы был убит выдающийся актер, руководитель Еврейского театра и председатель Еврейского антифашистского комитета Соломон Михоэлс. Во время войны ЕАК в помощь Красной Армии собрал по всему миру громадную сумму (45 миллионов долларов), и Михоэлс, будучи прекрасным оратором, стал широко известен — убрать его открыто Сталин не решился. Теперь руки у него были развязаны, и за оставшиеся пять лет жизни (1948-1953) Сталиным было подписано 190 антисемитских документов — в три раза больше, чем за предыдущие десять.
Ровно через год после гибели Михоэлса, 13 января 1949 года арестовали «главарей националистического подполья» — 15 членов Президиума ЕАК, половина из которых — пишущие на идиш поэты и писатели. Сталин одним махом сумел расправиться со всей еврейской культурой. Эта акция стала сигналом к «борьбе с космополитами» по всему Союзу, и огромное количество уволенных с «идеологических постов» людей гуманитарных и творческих профессий в одночасье оказалось без работы и без средств к существованию.
В феврале 1949 года знаменитый академик-микробиолог, 90-летний Николай Федорович Гамалея отправил Сталину на эту тему большое письмо:
«Мой долг, моя совесть требует от меня того, чтобы я во весь голос заявил Вам то, что наболело у меня на душе. Я считаю, что по отношению к евреям творится что-то неладное в нашей стране. Судя по совершенно бесспорным признакам, вновь появившийся антисемитизм идет не снизу, не от народных масс, среди которой нет никакой вражды к еврейскому народу, а он направляется сверху чьей-то невидимой рукой. Антисемитизм исходит сейчас от каких-то высших лиц, засевших в руководстве партийных органах, ведающих делом подборки и расстановки кадров…», — представляю ту злорадную ухмылку, с которой Сталин читал письмо благородного наивного Гамалеи — если он вообще его читал.
А через четыре года, все в тот же мистический для советских евреев день — 13 января 1953 года — в газетах появилось Сообщение ТАСС о раскрытии заговора «врачей-вредителей». Врачи кремлевской поликлиники, в основном профессора с еврейскими фамилиями, обвинялись в том, что все они — «убийцы в белых халатах», «агенты иностранной разведки», «участники террористической группы» и вообще «изверги рода человеческого». Нетрудно представить, к чему это привело — люди отказывались лечиться у врачей-евреев, по улицам стало небезопасно ходить — костры погромов затлели по всей стране.
Кульминация всего этого кровавого действа должна была проходить накануне Первого мая на Красной площади, где после повешения «убийц» и «террористов» планировалось инспирировать хороший погром, от которого власти «спасли» бы евреев, выслав куда подальше.
Среди моих бумаг на эту тему нашелся листок из воспоминаний Григория Свирского об Эренбурге, рассказывающий как раз о тех страшных днях:
«В Сибири, Казахстане, Голодной степи уже строили бараки для выселения еврейского населения СССР в день, когда на Красной площади 30-го апреля 1953 года у лобного места вздернут на виселицу «врачей-убийц».
В комбинате «Правды» собрали «государственных евреев» подписываться под статьей, одобряющей высылку всех евреев до грудных детей включительно, чтобы спасти-де их от гнева народа... Лев Кассиль, который вслед за Долматовским, историком Минцем и другими подписал этот документ («А куда денешься?» — ворчал он), рассказывал, как Эренбург поднялся и, ступая по ногам и пошатываясь, пошел к выходу... Он был единственным, кто не поставил своей подписи. На него смотрели с ужасом, как на человека, выпавшего из окна небоскреба.
Илья Григорьевич позже сам рассказывал, что испытал в эти минуты, когда впервые решил воспротивиться воле Сталина, т.е. умереть. «Я думал, меня возьмут тут же, у выхода из конференц-зала... Вижу, в коридоре никого. Ну, думаю, у гардероба... Нет, дали одеться. Вышел, сказал шоферу: «На дачу, самой длинной дорогой» (дача в Новом Иерусалиме). В машине Эренбург писал письмо-завещание».
На этом «собрании государственных евреев» присутствовал писатель Василий Гроссман, который, поддавшись общему настрою, тоже поставил свою подпись — только не под «статьей», как сказано у Свирского, а под письмом Сталину, причем с принципиально другим содержанием. Всю эту историю в своей мемуарной книжке со слов Гроссмана описывает его друг Семен Липкин:
«В “Правде” собрались видные писатели, ученые, художники, артисты еврейского происхождения. Минц прочитал письмо Сталину, которое собравшимся предлагалось подписать. Смысл письма: врачи — подлые убийцы, они должны подвергнуться самой суровой каре, но еврейский народ не виноват, есть много честных тружеников, советских патриотов и т.д. <…> Письмо так и не было послано Сталину, вообще оно было задумано не наверху, а оказалось, как нам потом объяснил хорошо информированный Эренбург, затеей высокопоставленных партийных евреев, испугавшихся за свою судьбу со всеми ее привилегиями» (Липкин С. И. Вторая дорога. М., 1995. С. 199).
Возможно, что письмо вождю, написанное в попытке предупредить худшее развитие событий, спровоцировало появление другого документа, созданного уже в недрах власти. Назывался он «Письмо в редакцию газеты “Правда”». Вениамин Каверин в своей писавшейся «в стол» дневниковой прозе отреагировал на него так: «Я прочитал письмо: это был приговор, мгновенно подтвердивший давно ходившие слухи о бараках, строившихся для будущего гетто на Дальнем Востоке…».
«Письмо», как теперь знаем, было инициировано и отредактировано лично Сталиным. Оно сопровождалось длинным списком фамилий евреев разного ранга, начиная с члена Политбюро Кагановича и кончая сталеваром Харитонским. Эти 57 подписей требовалось получить во что бы то ни стало — людей вызывали и обрабатывали поодиночке. Кстати, упомянутый Джошуа Рубинштейн сообщает, что четыре человека подписать «Письмо» отказались:
«Илья Эренбург и Вениамин Каверин были не единственными, кто отказался содействовать своими подписями чинимому Сталиным погрому: генерал-майор Яков Крейзер, кавалер многих орденов, герой, руководивший советскими войсками при освобождении Крыма от немецких захватчиков, и Марк Рейзен, прославленный певец, солист Большого театра, также из принципиальных соображений отказались подписать пресловутое письмо. Но только Эренбург отважился возразить Сталину» (Рубинштейн Д. Жизнь и время Ильи Эренбурга. СПб., 2002. С. 300.).
Далее приводится весьма дипломатичный текст Эренбурга, в котором хорошо знающий Запад писатель предупреждает вождя о неизбежной негативной реакции Европы на публикацию такого антисемитского документа:
«Дорогой Иосиф Виссарионович, я решаюсь Вас побеспокоить только потому, что вопрос, который я сам не могу решить, представляется мне чрезвычайно важным. Тов. Минц и Маринин ознакомили меня сегодня с проектом «Письма в редакцию газеты “Правда“» и предложили мне его подписать. Я считаю своим долгом изложить Вам мои сомнения и попросить Вашего совета. Мне кажется…», — ну, и так далее. После чего набирающий обороты антисемитский маховик притормозился; но из-за письма или тут, как пишет Рубинштейн, «вмешалось Провидение», неизвестно.
Самые последние и, соответственно, наиболее точные сведения на эту тему имеются в вышедшей в 2008 году документальной книге Б.Я.Фрезинского «Писатели и советские вожди». Архивные изыскания исследователя позволяют буквально по числам проследить путь того пресловутого «Письма» и понять настойчивость, с которой власть добивалась каждой подписи, по нескольку раз вызывая на разговор особо несговорчивых «потенциальных подписантов». К сожалению, Дж.Рубинштейн ошибался — найденные в архиве документы свидетельствуют, что в конечном итоге «Письмо» подписали все без исключения — в том числе и Эренбург.
Тем не менее, появление в архивах второго варианта письма и анализ дат прохождения документов по канцеляриям власти дают возможность Фрезинскому сделать уверенный вывод о том, что публикацию «Письма в редакцию» задержали именно аргументированные доводы Эренбурга: Сталину не хотелось ссориться с зарубежными компартиями, и он потребовал подготовить текст с более мягкими формулировками. Но на дальнейшее у него уже не хватило времени:
«Смерть Сталина не дала развернуться сценарию этого дела, согласно которому после публичной казни Е. должны были быть депортированы в Вост. Сибирь на ссыльное поселение» (Народы России. БРЭ. 1994. С. 157.).
И очень возможно, что тут свою роль сыграло именно Провидение, ибо день смерти вождя, как написано в издаваемой еврейской общиной газете АМИ от 30 сентября 2007 года, тоже оказался мистическим: «5 марта 1953 года Сталин, как Гитлер и Аман, умер в день праздника Пурим». Если кто не знает — в Пурим празднуется избавление еврейского народа от гибели.
А спустя месяц, 4 апреля 1953 года в газетах появилось сообщение МВД СССР о том, что «провокация века» оказалась липой, все выдвигаемые против врачей обвинения являлись ложными, а признательные показания арестованных получены «путем применения недопустимых и строжайше запрещенных советскими законами приемов следствия». Их пытали…
Не могу удержаться, чтобы не привести связанную с этим днем замечательную историю об астрофизике Шкловском. «Он ехал на работу в предчувствии, что всем им хана, и вдруг у газетного киоска увидел толпу, прочел об оправдании врачей. Перешел на другую сторону, сел в трамвай, приехал домой и записал формулу — самое великое свое открытие! Произошел как бы физиологический процесс высвобождения энергии!» (Гусейнов Ч. Лета к воспоминаньям клонят // Дружба народов. 2006. № 3. С. 189.).
Но были и трагические истории; например, вернувшийся из заключения профессор Зеленин узнал, что его старший сын, подполковник медицинской службы, покончил с собой, а младший, не выдержав этого ужаса, психически заболел…
Но мало-помалу общество успокоилось, и многие, видимо, чувствовали некий душевный дискомфорт из-за того, что антисемитская пропаганда так легко их спровоцировала — по рукам ходил говоривший об этом текст. Фамилии профессоров в нем подлинные, Фельдман действительно отоларинголог, разве что профессору Когану ученую степень снизили. Что касается «Лидки Тимошук», то начало ее славы (и бесславия) началось еще в 1948 году, когда она, будучи лечащим врачом непонятно отчего умершего Жданова, для отвода обвинений в свой адрес накатала «телегу» на консультировавших его профессоров. Несколько лет пролежав невостребованной, эта кляуза, наконец, дождалась своего часа, а жалобщица получила орден Ленина и превратилась в национальную героиню. Но спустя три месяца в немудрящих народных виршах она получила совсем другую аттестацию:
Дорогой товарищ Вовси,
Друг ты наш и брат,
Оказалось, что ты вовсе
И не виноват.
Дорогой товарищ Фельдман –
Ухо-горло-нос,
Ты держался, словно Тельман,
Идя на допрос.
Дорогой товарищ Коган,
Кандидат наук!
Виновата эта погань —
Лидка Тимошук!
Надо сказать, что попытки политологов и социологов как-то рационально обосновать и объяснить государственный антисемитизм к успеху не приводили — ни к чему, кроме потерь, он не ведет и никакой логики тут не просматривается. Кроме обычно практикуемого властями отвода агрессии общества в безопасное для правительства русло, о чем мы читали еще в советских учебниках по поводу погромов в царской России:
До революции — тут все ясно:
«Черная сотня» — царизма язва.
Но мы же — красные, первые в мире!
Нам зачем склоки в своей квартире?
— Дели и властвуй — во все века.
Спасешь Россию наверняка!
Но мы еще в школе учили понятья:
Республики — сестры, народы — братья!
— Братья почти перестали дружить,
А сестры мечтают отдельно пожить.
Как ни странно, строчки о готовых сбежать из советской коммуналки «сестрах» появились в те тихие, точнее — глухие годы, когда даже если где-то что-то и тлело, то в печать не проникало и до нас не доходило. К тому же «голоса» ловились далеко не везде, например, поблизости от нашего дома находилась мощная «глушилка». И множество подобных сооружений выли по всему Союзу денно и нощно — электричества не жалели. Но, видимо, соответствующие настроения «носились в воздухе», да мы и сами сталкивались с ними в Прибалтике (особенно в Эстонии), Молдавии, Львове…
Постройка на крови и на костях…
С таким фундаментом и стены скверны.
Ведь перекосы в разных плоскостях
Не только неизбежны — непомерны.
А крыша, хоть и в лозунгах — течет.
Нет кровельщиков — делись все куда-то…
Но Управдом послал наверх отчет,
Что дом хорош. Ему идет зарплата,
Жильцы же мерзнут. И живут, костя
Свой ЖЭК и управдома. Тихо вянет
Надежда на тепло. Дом на костях
Им отчим домом никогда не станет.
Но если антисоветские настроения тлели в регионах, где власть утверждалась «на костях», т.е., в основном, на окраинах империи, то антисемитские витали уже по всей стране... И если слова «эстонец», «грузин», «татарин» и т.п. в официальных средствах массовой информации никакой эмоциональной нагрузки не несли, то слово «еврей» практически не произносилось — как нечто не вполне приличное. «Государство» пользовалось в основном двумя эвфемизмами: в бранном варианте — «безродные космополиты», в обычном — «лица некоренной национальности», иногда даже — «лица еврейской национальности», но почему-то никогда просто «евреи».
Как называло евреев в бранном варианте «общество», полагаю, можно не напоминать; а если, например, просто обсуждали, почему не взяли на работу такого-то, то, опять же, не говорилось попросту — он еврей, а примерно так: у него профиль не тот, у него пятый пункт не в порядке, или даже совсем коротко: у него пятый пункт. Пресловутый «пятый пункт» был у всех — это просто номер графы анкеты, где проставлялась национальность. Национальность — у всех, но «пятый пункт» — принадлежность одних евреев. В царской России судьба человека зачастую зависела от формального вероисповедания, но безбожной советской власти, как и Гитлеру, важна была кровь...
Что же касается Пастернака,
Странно, что он не пропал во мраке,
Как Мандельштам, как Михоэлс, Кольцов —
Нет им числа, кто пропал без концов.
Нет им числа… Кровавые пятна
Ввек не отмыть... Ну, фашисты — понятно,
Но если наши, свои?! Невозможно
Это понять моим мозгом встревоженным...
Они погибли все: лютеранина Мандельштама замучили (1938), атеиста Кольцова-Фридлянда и иудея Михоэлса убили впрямую (1940 и 1948), а уцелевшего в свое время православного Пастернака до смерти довели, т.е. убили косвенно (1960).
У Губермана имеются подходящие «гарики» на все случаи жизни, нашелся и на этот:
Как ни скрывался в чуждой вере,
У всех народов и времен
Еврей заочно к высшей мере
Всегда бывал приговорен.
Господи, как все это грустно! «Если бы нас оставили в покое»... Если бы…
Мой крик души середины семидесятых кончается именно такой надеждой: вдруг случится так, что в скором будущем
Хлам старых взглядов, ненужных традиций,
Вредных привычек — наследие прошлого –
Будет подальше — на свалку — заброшено!
Тут молодым и придется решать,
Стоит ли ЭТО наследие брать.
Может быть, в угол брезгливо отбросят:
«Антисемитство? Уже не носят!
Долгим был век твой, теперь — выметайся!
В моду входит антикитайство!»
Насчет «выметайся» — это, что называется, «маниловские мечтания», но представить ту жутковатую, гнетущую ауру, в которой мы оказались на рубеже девяностых, тоже было никак невозможно.
«Цветы зла» на почве гласности
Если в кране нет воды,
Значит, выпили жиды.
Фольклор
Итак, хотя возникшее в семидесятых годах «антикитайство» на какое-то время у нас и подзадержалось, но «антисемитство» при этом никуда не делось. Оно почти не камуфлировалось, но все же не имело такой страшной черносотенной физиономии, как это случилось позже, когда с появлением горбачевской Гласности путы ослабли, и стало возможным проявлять инициативу.
Демократы — учитесь! Как быстренько самые что ни на есть махровые шовинисты и антисемиты сумели организоваться в пресловутую «Память» — с газетой, листками, выступлениями в одних и тех же излюбленных местах — и милиция если не охраняла их, то и не трогала... Главным документом, на который они опирались при раскручивании антисемитской истерии, являлись вновь вытащенные на свет фальшивые «Протоколы сионских мудрецов».
В моей папке имеется несколько скрепленных машинописных страниц: «Фальшивка царской охранки» — глава из книги М.Шахновича «Закат иудейской религии»:
«Еще в 1934 г. Верховный суд в Берне (Швейцария), начатый по инициативе антифашистских организаций и рассматривавший дело по обвинению фашистов — распространителей этих «протоколов» — в шантаже и обмане, выяснил подлинную историю изготовления фальшивки. На суде присутствовали известные ученые и литераторы во главе со знаменитым французским писателем Роменом Ролланом, корреспондентами крупнейших газет мира. В качестве свидетелей выступали русские эмигранты, среди которых был бывший министр Временного буржуазного правительства П.Н.Милюков. Суд признал абсолютно доказанным поддельный и фальшивый характер «протоколов» мифических «сионских мудрецов».
Но все это «спасителей отечества» с шовинистической идеологией ничуть не смущало, они даже выдвигали собственных черносотенных депутатов! Запахло погромом... «Агрессивное нечто сгущается черною тучей... / Пронесет или нет? Остается гадать да молиться!»
Слава Богу, пронесло, но могло и не пронести — стоило кому-нибудь бросить спичку... Ощущение реальности такого поворота событий было настолько сильным, что я, помнится, собрала тогда свое серебро — ложки да стопки (а золота у нас в доме отродясь не водилось) — засунула сверток подальше под книжный шкаф и на всякий случай сообщила об этом по телефону моему младшему, умоляя его эти дни по возможности пересидеть дома (старший сын на еврея не похож)...
И следующий документ — мое третье «общественное письмо» — протест против происходившего в то темное безвременье, попытка защититься от надвигавшегося хаоса (насчет статей уголовного кодекса меня проконсультировали юристы).
«Уважаемая Избирательная Комиссия!
Хотим выразить свое возмущение тем, что в Ленинграде регистрируются в качестве народных кандидатов такие одиозные личности, как Риверов — достойный соратник окончательно себя скомпрометировавшего Д.Васильева, стоявшего у руля антисемитского крыла «Памяти». Риверов совсем не случайно заявил с экрана телевизора: «Евреи меня знают!» — его действительно давно знают и евреи, и не евреи как зоологического ярого антисемита фашиствующего толка. Утверждая, что антисемитизма нет, а есть русофобия, говоря об оккупации РСФСР (подразумевая — евреями), приглашая посмотреть фильм, где «есть доказательства, что все прошлые еврейские погромы организованы сионистами», фактически призывая к погрому, заранее обосновывая такую возможность и заведомо оправдывая потенциальных погромщиков, Риверов неоднократно нарушил статью 74 Уголовного кодекса РСФСР, в которой говорится о недопустимости разжигания национальной розни. Полагаем, что на сегодняшний день мы имеем достаточно крови по стране, чтобы не понимать, к чему может привести, а вернее — ведет подобная пропаганда с экрана телевизора.
Кроме того, Риверов нарушил и статью 130 Уголовного кодекса СССР, бездоказательно порочаще высказываясь о государственных деятелях Советского Союза А.Н.Яковлеве, Е.М.Примакове и А.А.Собчаке. Можно уже и не говорить о том, что Риверов и его «команда» нарушала все этические и формальные нормы поведения, не считаясь ни с ведущей программы, ни с мнением телезрителей и других кандидатов.
Полагаем, что сказанного вполне достаточно для того, чтобы на основании статьи 14 «Положения о выборах в РСФСР» аннулировать регистрацию Риверова в качестве кандидата и впредь более ответственно подходить к личностям «народных избранников», если мы не хотим получить в составе своего Правительства маленького Гитлера тем же законным путем, каким когда-то пришел к власти и он, со всеми вытекающими отсюда последствиями.
С уважением…»
К сожалению, на оставшемся черновике письма нет ни даты, ни подписей, которые я тогда собирала...
Не знаю, откуда именно перепечатала я следующий весьма интересный текст с подробным анализом положения евреев в Союзе. Ясно только, что из какого-то зарубежного издания:
«С конца 30-х годов и особенно после 40-х евреи не могли больше строить себе иллюзии относительно исчезновения антисемитизма в России и перестали рассчитывать в своей повседневной жизни на справедливое отношение, выдвижение по службе, любовь избирателей. Все силы старшего поколения и все способности младшего в течение 20-30 лет были сосредоточены на профессиональной компетентности, как единственной неотъемлемой ценности, и образовательном уровне, как единственном пути к благополучию и самоуважению».
Дальше очень толково раскладывалась по полочкам жизнь евреев в советском обществе, и вот уже «сегодняшний день»:
«Они подчинили свои жизни тем великим идеям, которые формулировались в советском (и антисоветском) обществе, и убедились, что эти цели — несуществующие, а сами они были исполнителями в чужой пьесе. Они прошли до конца по пути ассимиляции и не освободились от унижений, но и не отказались от своей еврейской судьбы. Теперь эта группа находится на распутье.
До сих пор я говорил лишь о том, что я знаю, видел, слышал. Теперь настал момент сказать о том, во что я верю: в России созревают условия для новой вспышки еврейского движения, и основной центр сионистской активности еще много лет будет там. Мы должны подготовиться к этому».
Автор оказался прав — вспышка еврейского движения в России привела к тому, что сегодня каждый пятый житель Израиля говорит по-русски — я имела возможность в этом убедиться, когда полтора месяца жила там в гостях.
Имеется у меня и широко обсуждавшаяся в кругах интеллигенции переписка Эйдельмана и Астафьева (сентябрь1986 г.). Эйдельман неосторожно выпустил джинна, вступившись за грузин и «раскосые морды» («Ловля пескарей в Грузии»), заодно припомнив «еврейчат» из «Печального детектива».
Астафьев же ответил с такой зоологической ненавистью, что вежливый, корректный Натан Яковлевич, облыжно обвиненный в том, что его письмо «переполнено не просто злом, а перекипевшим гноем еврейского высокоинтеллектуального высокомерия» и прочее в том же духе, буквально оторопел: «В диких снах не мог вообразить в одном из властителей дум столь примитивного шовинизма, столь элементарного невежества», — писал он по поводу астафьевских инвектив. Надо думать, здоровья вся эта история ему не прибавила — всего через два-три года после этих событий Эйдельман ушел из жизни. Ушел, по слову Гордина, «как и его любимые герои — Лунин, Герцен, Карамзин, Пущин — в 59 лет».
К этой переписке относятся и отрывки текста все того же Владимира Соловьева из «Комментария к переписке Эйдельмана и Астафьева: «Цветы зла» на почве гласности».
«Гласностью куда более активно, чем поредевшие и запуганные либералы, пользуются советские правофланговые, а именно русские националисты разных мастей — от национал-большевиков до национал-либералов, которые полагают себя спасителями отечества и сами себя гордо именуют Русской партией. В их лагере — несравненно более многочисленном, чем либеральный — помимо Виктора Астафьева, такие признанные авторитеты, как В.Распутин, Вас.Белов, поэты Ю.Кузнецов и Ст.Куняев, литературоведы Вадим Кожинов и Петр Палиевский, художник Илья Глазунов, акад. Федор Углов, проф.Евг.Пашкин. У них свои печатные органы — издательства, газеты, журналы, в том числе такие солидные и влиятельные, как «Наш современник», «Молодая гвардия», «Современник», «Литературная Россия»...»
Проследив связи «Русской партии» с Кремлем и назвав Егора Лигачева и Раису Максимовну высокими покровителями этого «ренессанса в правом крыле», Соловьев заключает:
«Приведенных примеров достаточно, чтобы судить о том, какие «цветы зла» буйно расцветают на почве гласности. А что, если это только цветочки, у которых в Кремле есть заботливые садовники, и нам следует ожидать вскоре ягодок? <…> Право же, безопаснее наблюдать за всем этим издалека».
Так Соловьев и делает, поглядывая на нас из-за океана... Но для меня такой вопрос не стоял никогда:
Меня насильно тащат в Рай –
Вот странная забота!
Мне говорят: «Иди, давай,
Не заперты ворота!»
Мне говорят: «Иди скорей,
Нет часового у дверей!»
Мне говорят… Пусть говорят —
Но я-то знаю:
Мой Ад — он мой. Он мне нужней
Чужого Рая.
Ада пока что не было, но все шло к тому, что он вполне мог возникнуть. Надо сказать, беспокоилась об этом и русская общественность, которая не была вовсе уж безучастна к антисемитским проявлениям в литературе и общественной жизни.
1986 год — в самиздате начало ходить открытое письмо писателя и историка Валентина Ерашова, направленное редколлегии журнала с черносотенным душком «Наш современник» и писателю В.Белову по поводу публикации кошмарного антисемитского романа «Все впереди». Кошмарного, помимо всего прочего, еще и по уровню. Вот уж точно, как только писатель начинает писать тенденциозно — талант оставляет его. То же самое произошло и с Распутиным — с его «Пожаром».
«Не стану вдаваться в его разбор с позиций литературных, говорить о его заведомой пошлости, безвкусице, беспомощности композиции и т.п.
Задумайтесь, члены редколлегии и автор романа, над такой, отнюдь не литературной, а взятой из жизни, цепочкой: высокий, подлинный патриотизм — патриотизм «квасной» — национализм — шовинизм — антисемитизм — фашизм. На последней стадии возникают либо концлагеря, либо рождается испытанный, проверенный, безотказный клич «Бей жидов!» На такую ступень опустились Вы, В.Белов».
Далее Ерашов обращается по очереди к членам редколлегии журнала Викулову, Троепольскому, Семенову и Шундику с развернутыми вопросами о том, как они могли подписать такой роман к печати.
А вот у Вас, Юрий Васильевич Бондарев, руководитель Российского Союза писателей, у Вас, члена редколлегии «Нашего современника», я не спрошу ничего. Ибо Вы молвили в свое время слова, под которыми рад подписаться и я... Разве только поинтересуюсь, ведает ли Ваша правая рука о проделках левой? Слова эти подчеркну в качестве резюме:
«Всякий национализм — это последнее прибежище подлеца».
Москва, 3 декабря 1986 года».
1987 год — «Еще раз о так называемом «Еврейском вопросе» — открытое письмо Секретарю ЦК КПСС А.Яковлеву, редакциям газет: «Вечерняя Москва», «Известия», «Московский комсомолец», «Аргументы и факты», «Московские новости».
«Мы уже давно с тревогой замечаем рост агрессивно-националистических и антисемитских настроений в современном русском обществе. Похоже, носители этих настроений, как в идейном, так и в организационном отношении оказались общественной силой, наиболее подготовленной к «эпохе перемен». Попытки дать им отпор с позиций официального интернационализма выглядят беспомощно.
...Память о Катастрофе заставляет нас сказать: определение сионизма, как разновидности расизма, бытующее в советской литературе, отождествление сионизма с фашизмом — это зловредное глумление над памятью жертв геноцида.
...Генрих Бёлль написал, что «лучше быть мертвым евреем, чем живым немцем». Для нас, «советских граждан нееврейской национальности», альтернатива, к счастью, не формулируется так остро. Но наше молчание уже сейчас делает нас сообщниками потенциальных погромщиков.
Сергей Лезов, философ; Елена Вардангулова, филолог; Владимир Прибыловский, историк; Маргарита Петросян, юрист; Кирилл Попов, химик; Сергей Тищенко, физик».
Этим же годом помечено и письмо нашего знакомого скульптора, инвалида войны и автора отличной документальной повести «Нас время учило» — Льва Самсоновича Разумовского. Нигде, кстати, кроме как в его повести, не читала я об антисемитизме в нашей действующей армии. Теперь его волновало то, что «Память» во главе с фашиствующим Васильевым нашла приют в ЛОСХе.
Было такое, было...
Васильев тогда постоянно прокручивал там магнитофонные антисемитские пленки. Моя приятельница-художница хотела послушать, но одна идти побоялась, меня с собой позвала, да нас, слава Богу, в помещение, где все это происходило, не впустили — «не прошли по профилю»...
Разумовский, близко наблюдавший бурную деятельность Васильева в родном Союзе художников, писал:
«Прослушивание текстов повлекло за собой беспрецедентную, отвратительную акцию, приуроченную к предвыборной кампании в ЛОСХе — в почтовые ящики художников были подброшены анонимные листовки с призывами «голосовать против евреев и иноверцев».
...Объявив, что в стране действует скрытый враг — «вредоносный жучок, иссушающий корни народа, проникший во все сферы науки, культуры и в аппарат МВД и КГБ», Васильев определил задачу «Памяти» — борьбу с сионизмом в помощь ЦК КПСС. Он объявил, что «надо спасать Россию», и тут же бросил фразу: «Поздно вы взялись спасать Россию, вам евреи еще покажут!».
...В дальнейшем выступлении, длившемся 3,5 часа и изобиловавшем парадоксальными заявлениями типа «Пушкин погиб не на дуэли — это было ритуальное убийство!», «Евреи сами провоцируют погромы — главный убийца евреев Эйхман — сам еврей», лектор обильно цитировал классиков марксизма-ленинизма вперемешку с чтением цитат из монархистско-черносотенной литературы. Он настойчиво проводил идею тождества между сионистами и евреями, призывая при этом «во имя спасения России» «к активным действиям» и требуя «хирургического вмешательства»...
И так далее — еще на двух страницах. Не знаю адреса, куда было направлено это письмо, но в любом случае результата ждать не приходилось: «есть документы, прямо указывающие на связь между деятельностью лидеров «Памяти» и ленинградскими партийно-идеологическими органами» (В.Кривулин, «Охота на Мамонта»).
Бородин, помню, кошмарные антисемитские картины в ЛОСХе вывешивал — Храм Христа Спасителя вдребезги, а вокруг жуткие еврейские рожи...
1989 год — Письма подписчиков журнала «Октябрь» и еженедельника «Книжное обозрение» в ЦК КПСС, правление СП СССР и Госкомпечать.
Подписчики были весьма обеспокоены тем, что «завуалированная расправа над Ананьевым» — главным редактором «Октября» — нужна для того, чтобы превратить журнал «в рупор шовинистических, бюрократических кругов»; а увольнение главного редактора еженедельника — «дело рук той группы литераторов, которая, блокируясь, с одной стороны, со сталинско-брежневской бюрократией, с другой — с шовинистическими силами типа “Памяти”, стремится удушить гласность, монополизировать прессу».
К началу 90-х ситуация обострилась до предела.
«Память» обнаглела до того, что постоянно дежурила у нашего Василеостровского метро, на эстраде Румянцевского сада и даже в центре города у Гостиного двора, устраивая антисемитские шабаши, никак властями не пресекавшиеся. Наверняка у них были и еще точки, про которые я просто не знаю. Направляясь к метро, я боялась подходить к ним близко — не столько их боялась, сколько своей несдержанности — меня так и подмывало сказать все, что я о них думаю, чем, конечно, могла бы этих подонков и спровоцировать.
В магазинах было пусто...
Чтобы купить молоко для маленькой тогда внучки муж ни свет ни заря отправлялся к молочному магазину, где уже собирался народ — боялись, что не хватит, причем в одни руки больше двух литров не давали. А когда отправлялась в магазин я, то получала от него суровый наказ ни в какие политические разговоры не встревать, — выдержка давалась мне нелегко. Народ был политизирован до крайности, споры и обсуждения велись везде — в транспорте, в очередях, просто на улицах «кучковались»...
Сейчас это время уже как-то подзабылось из-за череды последующих событий, но осталось письменное свидетельство зимы 91-года, и если я написала там про холодные батареи и отсутствие в магазинах электрических лампочек — значит, так это и было. Самый подходящий фон для разгула «Памяти», для того «агрессивного нечто», в ауре которого мы тогда оказались.
Беспросветная ночь... Впрочем, вроде окошко сереет.
Впереди серый день бедной жизни такого же цвета.
Отоварить талоны... Опять батарея не греет...
Где бы лампочки взять? Поскорее настало бы лето!
Не живем — существуем в безвременье этом тягучем.
Ни туда, ни сюда, ни наверх, ни на дно не пробиться.
Агрессивное нечто сгущается черною тучей...
Пронесет или нет? Остается гадать да молиться!
По пустым магазинам таскаем пустые котомки
И теряем терпенье, неся непосильное бремя...
И не видим того, что так ясно увидят потомки:
Всё — эпоха сменилась... Пошло предрассветное время!
Это было написано в декабре 1991 года.
Эпоха сменилась — в городе начал выходить антифашистский журнал «Барьер». Но зато националисты, расисты и фашисты тоже получили возможность легально регистрировать свои организации — НПС (Народно-патриотический союз), «Фронт Отечества», «Русская партия», какие-то «Волхвы»... Причем вся их символика весьма напоминает свастику — она полностью — в семи вариантах — представлена на обложке сохранившегося у меня самого первого номера «Барьера» за 1992 год.
Об этом мрачном времени написано в документальной повести Нины Катерли — «Иск», изданной Самарским отделением Российского еврейского конгресса в 1998 году. В ней подробно рассказывается о двухлетнем судебном разбирательстве между антисемитом Романенко и писательницей в 1988-1990 годы. Отсылаю интересующихся к этой книге. Но одну фразу оттуда приведу. По поводу шовинистического бреда Безверхого, обвиненного в возбуждении национальной и расовой вражды, экспертная комиссия среди прочего пришла к выводу, что «обвинять Безверхого в “антисемитизме” на основании его негативного отношения к “жидам” (иудеям) нет достаточных оснований». Комментарии, как говорится, излишни...
С тех пор прошло десять лет...
Предрассветное время кончилось. Жизнь заметно меняется — рассветает. Изменились мы все, изменились и русские фашисты. Сегодня они превратились в бритоголовых «скинхедов», которые ходят в черной форме и время от времени устраивают погромы и драки с убийствами, железными прутами тренируясь на «лицах кавказской национальности».
Передо мной номер «Общей газеты» за 8-14 ноября 2001 года. Вторая страница начинается крупным — на полстраницы — заголовком:
«ДОЖДАЛИСЬ
Позорный вторник в истории столицы.
То, что случилось в Москве 30 октября, нельзя назвать полной неожиданностью. Столица уже пережила день рождения Гитлера, который “скинхеды” отметили разгромом ларьков азербайджанцев в Ясеневе. Несколько месяцев назад подростки избили в метро иностранца. На Манежной площади скинхед зарезал 18-летнего чеченца. Так что “репетиции” были. И все же последнее побоище поразило своими масштабами: в трех нападавших “стаях” было около 500 человек».
Кроме этого вступления к статье приведу заголовки других публикаций на этой же странице: «Москва и чужеземцы»; «Национал-экстремисты: кто есть кто»; «Свастика на заборе»; «Бритоголовая смена»; «Они уже здесь» с подзаголовком: «чернорубашечники пытаются сформировать у соотечественников “подлинно национальное мировоззрение”».
Дождались... Пока агрессия сливается в параллельный канал... Пока… Потому что
Везде, где, не зная смущенья,
Историю шьют и кроят,
Евреи — козлы отпущенья,
Которых к тому же доят.
Этот губермановский стишок на все времена… Все это в истории уже бывало — и не раз, и в России тоже. Хоть после революции, хоть в сороковые-пятидесятые, хоть в перестройку — во все трудные времена актуальна фраза, сказанная Горьким еще в 1919 году: «Сейчас снова в душе русского человека назревает гнойный нарыв зависти и ненависти бездельников и лентяев к евреям — народу живому и деятельному».
Впрочем, сей колоритный документ эпохи нужно привести полностью, вместе с «сопроводиловками» — он стоит того.
« В процессе работы над материалами к 100-летию со дня рождения В.И.Ленина я натолкнулся на воспоминания С.Диманштейна, опубликованные в качестве введения к брошюре «В.Ленин о еврейском вопросе в России». Диманштейн, в то время председатель ЦБ Евсекции при ЦК РКП(б) и член коллегии Наркомнаца, имел с Лениным беседу по поводу листовки «О евреях» М.Горького, напечатанной в огромном количестве экземпляров. Он хотел задержать распространение листовки, так как Горький «пел неимоверные дифирамбы еврейскому народу». Ленин с этим не согласился, считая, что в листовке имеется много полезного и что толкование, придаваемое Диманштейном ей, немного пристрастно.
Вот текст этой листовки, напечатанной Горьким в 1919 году и позже перепечатанной в Ленинграде и Одессе в виде брошюр.
А.Приблуда
О ЕВРЕЯХ
Товарищи и граждане!
Когда русскому человеку особенно плохо живется, он обвиняет в этом жену, соседа, погоду, Бога — всех, кроме самого себя. Такова русская натура, недаром же у нас придумана на этот случай складная поговорка: «Вали валом свой грех на всех — жалобиться станешь — и черта обманешь». Вот мы всегда и жалуемся на кого-нибудь со стороны, чтобы оправдать нашу глупость, лень, наше неуменье жить и работать.
Сейчас снова в душе русского человека назревает гнойный нарыв зависти и ненависти бездельников и лентяев к евреям — народу живому и деятельному, который потому и обгоняет тяжелого русского человека на всех путях жизни, что умеет и любит работать.
Я знаю — вы скажете: «Ага, он опять защищает евреев, ну, конечно, подкуплен!»
Да, я подкуплен, но не деньгами, еще не напечатано таких денег, которыми можно подкупить меня, но давно, уже с детских лет моих, меня подкупил маленький древний еврейский народ, подкупил своей стойкостью в борьбе за жизнь, своей неугасимой верой в торжество правды, — верой, без которой нету человека, а только двуногое животное. Да, евреи подкупили меня своей умной любовью к детям, к работе, и я сердечно люблю этот крепкий народ, его все гнали и гонят, все били и бьют, а он живет и живет, украшая прекрасной кровью своей этот мир, враждебный ему.
Это евреи вырастили на грязной земле нашей красивый цветок — Христа, сына плотника-еврея, бога любви и кротости, бога, которому якобы поклоняетесь вы, ненавистники евреев. Столь же прекрасными цветами духа были и апостолы Христа, рыбаки-евреи, утвердившие на земле религию христианства — религию всемирного братства народов, религию, на почве которой выросли идеи социализма, идеи интернационала.
И в борьбе за свободу России еврейская интеллигенция пролила крови своей не меньше, чем наша, русская, а впрочем, разве вы знаете, какими муками добыта свобода, которой вы пользуетесь ныне?
Товарищи и граждане!
Заслуги евреев перед миром велики; тупое и ленивое невежество ваше не знает этого, вы одно только знаете — евреи кое-где стоят впереди вас и евреев нет в очередях. Но ведь впереди они только потому, что умеют работать лучше вас и любят работу, а в очередь бедный еврей не идет, потому что вы облаете его, станете издеваться над ним, даже изобьете и, пожалуй, сможете убить в бессильной вашей злобе. Вам неведомо, сколько евреев умирает с голоду, несмотря на то, что они помогают жить друг другу.
Граждане! Говоря все это, я не столько евреев защищаю, сколько вас самих — поймите! Я говорю резко, потому что необходим обильный дождь горячих слов, чтобы смыть грязь и ложь с русской души, необходимо, чтобы вы устыдились и вспомнили о совести, а также поняли и то, что евреи не являются каким-то одним сословием, что это народ, разъединенный, как и вы, на классы, народ, в котором 92 человека из сотни бедные ремесленники и только 8 — богачи-торговцы. Как и у вас, у евреев есть свои партии, враждебные друг другу: евреи-сионисты хотят переселиться в Палестину, где у них основано государство, а другие против этого и враждуют с сионистами, закрывая их школы, синагоги, запрещая учить детей еврейскому языку. Евреи такой же раздробленный народ, как и мы, Русь.
Разумеется, не все евреи праведники. Но стоит ли говорить о праведности, о чести и совести вам, людям, которые за время революции опозорили себя таким безудержным воровством и взяточничеством.
Я говорю вам это в глаза, и вы ничем не можете опровергнуть правды моих слов, — обленились, изворовались вы отвратительно! Бесстыдству вашему камни удивляются, жестокость ваша к человеку — звериная жестокость! На знаменах ваших вы пишете «братство народов», но даже к самим себе не умеете относиться по-человечески.
Товарищи и граждане! Вам грозит возврат прошлого с нагайками и зуботычинами, со всей прелестью рабской жизни, неужели вы не чувствуете, что пора опамятоваться, прийти в разум, дружно взяться за работу, мужественно встать на защиту свободы.
Бросьте травить друг друга звериной травлей. Евреи не хуже вас, вините за свое горе не соседа, а самих себя, свое неуменье жить, свою лень и тупость.
Максим Горький
Издание Петроградского Совета Рабочих и Крестьянских депутатов 1919 г
11.05.70 Дорогой друг!
Посылаю вам листовку Горького, написанную им в 1919 году и в собрание сочинений не включенную. Хотя она принадлежит Горькому и выпущена с ведома Ленина, она, видимо, не признана отвечающей ортодоксальным взглядам.
А.Приблуда
А.С.Приблуда — еврейский языковед, историк, библиограф и юрист (1900-1978). Кому именно посылалась «листовка Горького» — неизвестно.
За и против истории
Взгляды и жизнь Александра Солженицына пока недостаточно изучены, а здесь тоже немало
неизвестного и неясного.
Валентина Твардовская
К сожалению, в России у евреев нет больше таких защитников, как Горький. Одно время можно было надеяться на «общечеловеческую совесть» тогдашнего властителя умов — Солженицына, писал же он в 1967 году:
«И не возражайте мне, что «все понимают справедливость по-разному». Нет! Могут кричать, за горло брать, грудь расцарапывать, но внутренний стукоток так же безошибочен, как и внушения совести (мы ведь и в личной жизни пытаемся перекричать совесть). Например, я уверен, что лучшие из арабов и сейчас прекрасно понимают, что Израиль по справедливости имеет право жить и быть».
Но уже через несколько лет его совесть приобрела явно национальный характер:
«А ведь кроется глубокий смысл и высокий символ и личная закономерность судьбы в том, что изобретатель самого страшного уничтожающего оружия нашего века, подчиненный властному движению Мировой Совести и исконной страдательной русской совести, под тяжестью грехов наших общих и каждого в отдельности — покинул то избыточное благополучие, которое было обеспечено ему и которое так многих губит сегодня в мире, и вышел пред пасть могущественного насилия».
Не думаю, что Сахаров мог бы согласиться с такой «исконно-посконной» характеристикой движений его ума и сердца. И даже наоборот — уверена, что не мог. Ибо слова об «исконной русской совести» предполагают отсутствие таковой у других народов, и, к сожалению, сегодня уже ясно: как только на сцену выходит «страдательная русская совесть», непременно за этим рано или поздно явится и «наглая еврейская бессовестность». Как, например, в последнем творении Солженицына «Двести лет вместе» (2002).
Вместе?! Это надо же... «Не так уж ИМ плохо жилось...»
Не у тех спрашивал. В общем, сие весьма неоднозначное творение сильно взбудоражило как евреев, так и антисемитов. Привожу оттуда одну цитату завуалированных измышлений автора, внешне, вроде бы, вполне вежливую. Вроде бы…
«Сила ИХ [евреев] развития, напора, таланта вселилась в РУССКОЕ общественное сознание. Понятие о НАШИХ целях, о НАШИХ интересах, импульсы к НАШИМ решениям — МЫ слили с ИХ понятиями. МЫ приняли ИХ взгляд на НАШУ историю и на выходы из нее».
На самом деле произошло не вселение еврейских целей в русские мозги, а ровно наоборот — евреи с энтузиазмом приняли идеи и ценности страны, поднявшей знамя интернационализма, и все силы своего таланта, всю свою энергию они кинули на то, чтобы эти идеи развивать. Это же очевидно! Да ведь если убрать евреев из нашего самого массового: советской песни, эстрады, кино, литературы — что останется?! По той же самой причине немало евреев было и среди ревностных служителей строя. Что весьма часто выходило им — то есть нам — боком. «Мы слишком раскаляем утюг, когда гладим чужие брюки», — это гениальное определение старика-портного сути многих еврейских проблем я тоже вычитала у Губермана, весьма к этой теме неравнодушного.
Но задел меня солженицынский абзац другим, а именно — четким делением на МЫ и ОНИ. Я его только шрифтом подчеркнула. Больше тут и говорить нечего, что называется, «суду все ясно».
«Странно, что Солженицын не увидел солидарности тех, кто причастен к культуре, не оценил независимо от состава крови потребности интеллигенции к взаимоподдержке», — уж Ефим Эткинд в свое время поддерживал Солженицына как мог — за что и поплатился. Как и многие другие, «независимо от состава крови». В тюрьме, в «шарашке», в лагере с Солженицыным сидело много евреев, неужели даже там они были для него не МЫ, а ОНИ?
У того же Губермана я где-то прочла о споре среди зэков о том, какой национальности людей больше всего сидит по лагерям. Пришли к выводу, что если считать в пропорции, то больше всего сидит евреев. «На что один уголовник с верхних нар очень неодобрительно заметил:: «Вот гляди какая вредная нация! Сами везде пролезут и своих протащат!»
Вам не кажется, что отношение к «вредной нации» у того уголовника и высоколобого Солженицына абсолютно одинаковое? Интересно, что сказала бы Лидия Корнеевна о сегодняшних писаниях человека, перед подвигом которого она преклонялась... И действительно: через войну, через тюрьму, через лагерь, через раковый корпус — через все прошел. И остался жив, чтобы совершить то, к чему был предназначен. Обычно такие люди потом быстро уходят. Вот Даниил Андреев — Судьба хранила его ровно до тех пор, пока не закончил он свою «Розу мира».
А тут — оставили на Земле... Даже как-то жаль его. Главное дело жизни сделано... Куда-то же надо себя девать? Взялся за современную эпопею — лично я «Красное колесо» прочесть не сумела — скучно. Потом — «Как нам обустроить Россию»... Учительство, мессианство... Впрочем, учеников у того, кто знает, как обустроить Россию без них, предостаточно — всякие там РНЕ и прочие русские нацисты. «Они — чужие, ату их, ату!» А вот теперь им в помощь появилось и теоретическое пособие… то есть, простите, исследование.
Но вот доктор исторических наук Валентина Твардовская признать это исследованием не может. В статье «За и против истории» она с подробными ссылками на источники комментирует тенденциозные, а то и просто неверные, но выдаваемые за истину положения Солженицына в этом труде. Не могу отказать себе в удовольствии пройтись по статье хотя бы пунктиром. Впрочем, какое уж тут удовольствие, просто давно известно: у кого что болит — тот о том и говорит...
«…Вряд ли можно назвать “Двести лет вместе” историческим исследованием. Постараюсь показать это, остановившись на решении А.Солженицыным лишь двух проблем: “самодержавие и еврейский вопрос” и “евреи в революционном движении”.
Солженицын весьма благожелательно — в духе времени — относится к российским самодержцам и пытается оградить их от подозрений в несправедливом отношении к еврейскому народу. С осуждением пишет, что “кто-то безымянный изобрел и пустил по миру ядовитую клевету, будто Александр Ш — неизвестно кому, неизвестно когда и при каких обстоятельствах — сказал: “А я, признаться, сам рад, когда бьют евреев!” И — принялось...”
На самом деле эти слова царя отнюдь не придуманы анонимными клеветниками, а зафиксированы в дневнике Е.М.Феоктистова — начальника Главного цензурного управления.
<...> Непонятно, почему Солженицын оставил за пределами книги официальные документы, раскрывающие идеологию и психологию правителей многонациональной России. Они должны были попасть в его поле зрения хотя бы потому, что опубликованы в том же номере “Источника”, где и “Дело о писателе А.И.Солженицыне”.
<…> Солженицын считает, что правительство решительно и твердо проводило усмирение погромщиков в начале 80-х гг. Но не только “Русский еврей” и либеральный “Голос”, но и консервативные “Московские новости” и ультраправый “Киевлянин” сообщали в корреспонденциях с мест погромов 1881-1882 гг. из Елизаветграда, Киева, Одессы о беспомощности войск при наведении порядка. Это было совсем иное поведение армии, чем при подавлении крестьянских протестов, рабочих стачек, демонстраций 1905 года, когда войсковые части действовали решительно и энергично.
Принудительное выселение семей евреев барон Г.О.Гинцбург в записке императору Александру Ш назвал “имущественным погромом”. Вряд ли можно оспорить это определение, если вспомнить выселение из Москвы в 1891 году 30 тысяч евреев — мелких торговцев и ремесленников: сапожников, шорников, портных, часовщиков, лудильщиков и т.д. Бегло упоминая об этом изгнании, сломавшем судьбы тысячам многодетных семей, Солженицын не сказал о том, что эту “зачистку” Москвы осуществил брат царя великий князь Сергей Александрович с согласия Александра Ш, назначившего его московским генерал-губернатором. Такая политика и создавала в стране обстановку, в которой не только не могли прекратиться “еврейские беспорядки”, но и возникло дело Бейлиса.
Этот ключевой эпизод в развитии еврейского вопроса Солженицын оставляет за пределами книги, весьма сбивчиво объясняя невнимание к нему. Между тем для предпринятого исследования дело Бейлиса особенно важно: тут, как в фокусе, еврейский вопрос с особой яркостью проявился в социальной психологии разных слоев населения и в политике власти.
<…> Черты, отмеченные писателем у еврейской революционной интеллигенции, как правило, можно отнести и к русской. Так, наблюдение, что чаще в революцию евреи шли не от бедности и нищеты, а из зажиточных семей, приложимо и к русской революционной среде, где большинство даже и во второй половине Х1Х века составляли дворяне. Характерно для русской интеллигенции и “постоянное раздражение против российского образа правления”, которое Солженицын находит у еврейства.
Историку трудно согласиться с тем, что “еврейское равноправие оставалось одним из главных лозунгов всероссийского революционного движения”. Ни одна из народнических организаций такого лозунга не выдвигала. …В программах революционно-народнических кружков и партий, о которых рассказывает Солженицын, вообще нет требований по национальному вопросу — революционеры-социалисты боролись не за национальное, а за социальное и политическое освобождение.
Солженицыну представляется, что “в голове у каждого еврейского юноши, пошедшего в российскую революцию, сохранялось, что он продолжает служить интересам еврейства: занимаясь революцией, он тем самым борется и за еврейское равноправие”. Но те, кто думал о завоевании равноправия для еврейского народа, участвовали не в революционно-народнических, а в националистических, сионистских организациях. У революционера-социалиста не было национальности.
<…> Малоплодотворная попытка выделить в революционном движении евреев, показать их особую роль, искажает картину самого движения. Сосредоточенность автора на еврейских деятелях при невнимании к русским делает это искажение неизбежным. Так, например, один из основателей и видных деятелей кружка “чайковцев” М.Натансон представлен в книге единственным его руководителем и главным деятелем. Натансону приписаны важнейшие акции кружка — от устройства побега П.А.Кропоткина из заключения до организации Казанской демонстрации. Но план побега разработал сам Кропоткин, а осуществлен он был группой “чайковцев”. Кропоткин, между прочим, написал и программу кружка. Первую политическую демонстрацию организовал Г.В.Плеханов. Однако и князь Кропоткин и дворянин Плеханов остались в тени, поскольку автора интересовали только “чайковцы” из евреев. И уж совсем непостижимо, как можно было приписать М.Натансону идею “хождения в народ”, носившуюся в воздухе со времен А.И.Герцена, вызревавшую одновременно в разных народнических кружках — идею, которая по своей природе могла быть только коллективной.
Хотя Александр Солженицын оговаривается, что и среди русских “было много важных революционеров”, общее впечатление засилья евреев в российском революционном движении и их главенствующей роли у читателя книги остается. “И в разрушении монархии, и в разрушении буржуазного порядка, как и в утверждении его перед тем, евреи тоже послужили передовым отрядом”, — заключает Солженицын. Думается, что роль евреев в русской истории он преувеличивает.
Все это, как и многое другое, что не вместилось в газетную заметку, не позволяет признать книгу “Двести лет вместе” научным или художественным исследованием. Автор выступает здесь как публицист, каким мы его и привыкли воспринимать последние годы. Однако книгу (пусть не исследовательскую, а публицистическую, подчиненную авторской концепции) надо признать в определенном смысле полезной. Она вызвала интересную дискуссию, показала, как много в избранной автором теме неизвестного, неясного, запутанного. В ней по-новому раскрывается сам автор — личность историческая. Взгляды и жизнь Александра Солженицына пока недостаточно изучены, а здесь тоже немало неизвестного и неясного» (Твардовская В.Т. За и против истории // Общая газета. 2002. 10 апреля.).
Профессиональные, спокойные, лишенные ненужных эмоций комментарии историка Валентины Твардовской, вскрыли мировоззрение Солженицына и бесстрастно продемонстрировали всё его русофильство и тщательно скрываемый антисемитизм. Достаточно было коснуться всего лишь двух проблем, чтобы понять, как построена эта «публицистическая, подчиненная авторской концепции» книга. Собственно, вся «авторская концепция» легко сводится к четырем строчкам губермановского стишка:
Всю Россию вверг еврей
В мерзость и неразбериху;
Вот как может воробей
Изнасиловать слониху.
При этом Солженицын, православный обладатель «исконной страдательной русской совести», явно претендует на роль Отца нации. На его менторские и многомудрые назидания на тему «Как нам обустроить Россию» весьма едко отреагировал Владимир Строчков:
Как бы нам обустроить Россию,
Ну, не собрать, так хоть присборить.
Присоборовать.
Или, скажем, аккуратно попороть
и попоротое перелицевать.
Переоколпаковать.
Поротно.
То есть как бы нам
Как бы реорганизовать Рабкрин,
но соборно.
Как бы это было бы чудно
И, право, славно.
Как бы это нам
Это вам устроить.
Да как поненавязчивей
это вам навязать.
Да как бы вам сказать.
Как бы это вам сказать
поэтичнее.
Попоэтичнее.
Как бы нам послать золотого А.И.
Так сказать, от нашего стола.
Подальше
и потактичнее,
потактильнее так
дать
понять,
чтобы поняли.
Но «золотой А.И.» никаких намеков не понимает — слишком уж с большим пиететом стал к себе относиться... И проезд этот с помпой через всю страну... Вот не представляю, чтобы, например, Лев Толстой мог бы себе такое позволить — да никогда в жизни! У Гумилева это называлось «пасти народы». Просил когда-то Ахматову: «Если увидишь, что я начал пасти народы — отрави меня, пожалуйста».
А ведь когда-то Солженицын «Одним днем Ивана Денисовича» совершил прорыв не только в нашей литературе, но и в общественном сознании, а позже созданием поистине великого «Архипелага» обеспечил себе место в истории. Его имя непременно возникает при рассказе о российской общественной жизни второй половины ХХ века, и даже в этих записках в разном контексте оно появляется несколько раз.
И до чего же обидно, что «Великий Солж» не сумел удержаться на той высоте, на которой когда-то находился. Обидно. И как же искренне его жаль...
P.S. Прошли годы, в 2008 году Солженицына не стало, и нынче он уже целиком принадлежит истории. Но пока многое еще не забылось, что-то еще не дает покоя. Что-то осталось недосказанным еще тогда, когда он был жив, и надо бы досказать…
Мне думается, Солженицын очень пожалел, что издал свое одиозное «исследование». Ибо этим он снял с себя табу, и тут же начали появляться публикации тех, кто слишком хорошо его знал — с разных сторон и в разные периоды жизни. И все эти документальные свидетельства явили миру то, что знаменитые слова «жить не по лжи» — всего лишь слоган для внешнего употребления.
И если в 2002 году Твардовская писала, что «взгляды и жизнь Александра Солженицына пока недостаточно изучены», то теперь о нем известно уже вполне достаточно для того, чтобы нарисовался весьма внятный и, к сожалению, малопривлекательный портрет. Вернее — автопортрет, потому что ведь мы сами своими текстами и своими поступками рисуем тот облик, который получается в конце нашей жизни.
Интересующихся конкретикой отсылаю к мемуарной прозе Григория Бакланова «Дороги пришедших с войны». Последняя глава книги — «Кумир» — посвящена Солженицыну. Стоит ее прочесть. И тогда станет видно, что этот претендующий на духовное лидерство человек без всяких на то оснований присвоил себе право судить и поучать других. Ничего не поделаешь, что есть — то есть.
Но уйдет наше поколение, все страсти улягутся, все обиды позабудутся, и в исторической памяти Солженицын навсегда останется автором «Архипелага ГУЛАГ» — своего главного, уникального и поистине великого труда.
Родословная вождя
ЛЕНИН (Ульянов) Владимир Ильич ... величайший пролетарский революционер и мыслитель, продолжатель дела К.Маркса и Ф.Энгельса, организатор Коммунистич. партии Сов. Союза, основатель Сов. социалистич. гос-ва, учитель и вождь трудящихся всего мира.
БСЭ, т.14, 1973 г.
В папке остался последний листок — родословная Ленина. Этих «дискредитирующих» вождя мирового пролетариата сведений нет ни в одной нашей энциклопедии или справочнике: отец его матери Александр Дмитриевич Бланк был еврей.
«Еврейское имя — Израиль. Родился в 1802 г. в Старо-Константиновке Волынской губернии. Вместе с братом Абелем окончил Житомирское училище. Из-за еврейского происхождения было отказано в приеме в Медико-хирургическую академию. В 1820 г. братья приняли православие в Петербурге в церкви Св.Самсония, после чего они были приняты в академию. Израиль получил имя Александр, а Абель — Дмитрий. С 1833 г. Александр работал в больнице Св.Магдалины (ныне Веры Слуцкой). В 1846 г. Александру Дмитр. был присвоен чин надворного советника. В 1847 г. принят в дворянское сословие. Умер в 1870 г.
Детская больница имени Веры Слуцкой, «участницы революционного движения с 1898 года», расположена на Первой линии Васильевского острова. Позже она стала носить имя «верной подруги и соратницы Ленина» Надежды Константиновны Крупской. И вот, наконец, все вернулось на круги своя — нынче это снова больница Св.Марии Магдалины. Я не однажды бывала в ней: когда-то очень давно навещала тут младшего сына; потом приносила сюда игрушки его маленькой дочке. А потом фрукты и книжки другой своей внучке. Хорошая больница — всех вылечили.
И знать никто не знал, что когда-то в ней дед Ленина врачом работал.
Александр Бланк умер в год рождения своего внука Владимира, но, похоже, что и старшие дети в семье Ульяновых никогда его не видели. И, разумеется, ничего не знали о его национальности. Самая старшая из них — Анна Ильинична — наткнулась на эти сведения, роясь в архивных документах вскоре после смерти Ленина — в 1924 году. Ее сообщение ни у Каменева, ни у Бухарина, с которыми она поделилась, энтузиазма не вызвало: открытие Ульяновых признали «неудобным для разглашения» и постановили «вообще держать этот факт в секрете».
Историю с Анной Ильиничной я узнала из недавно переведенной книги известного американского историка русского происхождения Юрия Слезкина, профессора Калифорнийского университета в Беркли. Книга называется «Эра Меркурия» и имеет подзаголовок — «Евреи в современном мире»:
«В 1932 и затем снова в 1934 году А.И. просила Сталина пересмотреть это решение, утверждая, что ее находка является важным научным подтверждением “данных об исключительных способностях семитического племени” и о “чрезвычайно благотворном влиянии” еврейской крови “при смешанных браках на потомство”, а также мощном оружии в борьбе с антисемитизмом, “вследствие того авторитета и той любви, которой Ильич пользуется в массах”.
Еврейство Ленина, настаивала она, является наилучшим доказательством справедливости его мнения о том, что еврейской нации присуща особая “цепкость в борьбе” и высокий революционный дух. “Вообще же, — писала она в заключение, — я не знаю, какие могут быть у нас, коммунистов, мотивы для замалчивания этого факта. Логически это из признания полного равноправия национальностей не вытекает”.
В ответ Сталин распорядился “молчать... абсолютно”. А.И. подчинилась» (Слёзкин Ю. Эра Меркурия. М., 2005. С. 316).
В наши дни подобная история произошла с книгой Шагинян. Братья-писатели за всегдашнее прямодушие прозвали Шагинян Железной старухой. А поскольку она была глуха и пользовалась слуховым аппаратом, то прозвище получило такое продолжение: «Железная старуха / Мариэтта Шагинян, / Искусственное ухо / Рабочих и крестьян». Возможно, из-за своей глухоты Шагинян не улавливала некоторых оттенков действительности, и потому была не только прямодушна, но еще и простодушна и даже несколько наивна.
Взявшись писать книжку, которая потом называлась «Четыре урока у Ленина», она получила разрешение работать в партийных архивах. И там неожиданно для себя обнаружила документы, говорящие об еврейском происхождении вождя мирового пролетариата. И ничтоже сумняшеся все это в книжке отобразила. Такого рода книги, помимо Главлита, проходили цензуру еще и в каких-то партийных структурах. Где ее и зарубили. После чего последовал приказ изъять «без оставления копий» все архивные документы, касающиеся еврейского дедушки Бланка. А книжка все-таки вышла, и просто в глаза бросалось, что три линии предков вождя прослежены, а вместо четвертой — белое пятно.
А на самиздатском листке из моей папки родословная Ленина выглядит так:
«Отец — Илья Николаевич Ульянов
Дед — Николай Ульянов — русский (портной)
Бабушка — Смирнова — калмычка
Мать — Мария Александровна Бланк
Дед — Александр Дмитриевич Бланк — еврей
Бабушка — Анна Ивановна Горшопф
Прадед — Иван Горшопф — немец
Прабабушка — Анна Карловна Остедт — шведка».
Итого — по одной четверти русской, калмыцкой и еврейской крови и по осьмушке немецкой и шведской. Коктейль получился не слабый: еврейская активность, русский «авось» и азиатская жестокость, сдобренная шведским хладнокровием и немецким отсутствием воображения. Иначе бы он не решился. А так мы имеем то, что имеем...
А я вдобавок еще и свое редкое имя…
——————
Ну, вот и все…
Невероятно, но, как говорится, глаза боятся, а руки делают…
Я начала разбирать свои набитые машинописью папки как раз на рубеже веков. Разбирала без особого плана, просто хотелось хотя бы частично сохранить пробивавшиеся к нам в те застойные времена голоса. И все как-то само собой постепенно обрастало мясом и выстраивалось...
Во время работы мне позвонили — оказывается, в обществе «Мемориал» есть люди, которые самиздат собирают, изучают и анализируют, — не отдам ли его им? Я обрадовалась — «не пропадет мой скорбный труд», не будут мои листы ни на помойке, ни на чердаке, ни даже на антресолях, а будут храниться среди другой такой же машинописи в библиотеке «Мемориала». И когда-нибудь это поможет понять прошлое — как мы жили, чем жили...
А часть нашей жизни останется в этом тексте.
Моему поколению в основном выпало прожить уже после смерти Сталина. Прежний страх исчез, но страна оставалась закрытой, лживой и несвободной. Многие цинично к этому приспособились, урывая возможные блага; другие малодушно ничего не хотели знать и довольствовались тем, что дают. Те же, кому была необходима творческая свобода или хотя бы свобода читать и мыслить, гибли, попадали в лагеря и психушки, а позже их стали просто выдворять за рубеж.
И я, пытаясь как-то смягчить неизбежное столкновение подрастающих сыновей с окружающей действительностью, говорила им правду о нашем вчерашнем и сегодняшнем дне. На мой взгляд, правда необходима всегда. И хотя с тех пор многое изменилось, вполне может случиться, что новое поколение Лурье из этих записок узнает о прошлом своей страны больше, нежели из учебника истории.
Такое вполне может быть…
2002 г.
Конец
Post scriptum
См.: Эрлена Лурье. Глухое время самиздата (1). Папки с машинописью. Вокруг живописи
