В.А.Бачинин, профессор, доктор социологических наук (Санкт-Петербург)

ФЭНТЕЗИ  СТРЕЛКОВА-ГИРКИНА

(ФЕНОМЕН ДЕМОНИЗИРОВАННОГО ВООБРАЖЕНИЯ)

Головоломка

Ф. Достоевский утверждал, что человек – существо фантастическое, имея в виду его способность к неожиданным, непредсказуемым действиям, к невероятно экстравагантным поступкам. Но есть не меньше оснований для утверждения, что человек – существо фантазирующее. Ведь именно его разыгравшиеся фантазии, бурное воображение и толкают его на поступки, которые могут казаться окружающим чуть ли не безумными.

Об этом начинаешь думать, когда сталкиваешься с любопытнейшим феноменом, обнаруженным российско-украинской войной. Я имею в виду наличие в руководстве самопровозглашенных на востоке Украины «народных республик» писателей-фантастов. Оказалось, что небезызвестный Игорь Гиркин, в прошлом воевавший в Приднестровье, Чечне, Боснии, а в 2014 году присвоивший себе звание «министра обороны ДНР», и автор фэнтезийных литературных текстов Игорь Стрелков – одно и то же лицо.

Вот, к примеру, информация о содержании его последнего творения – романа-фэнтези для детей «Детектив замка Хэльдиборн»:

«Домовые — главные герои этой детективной сказки, живущие в старом родовом поместье рыцарей Хэльдиборнов, расследуют пропажу фамильного клада. Им помогают все обитатели Дома, так как события развиваются как в видимом, так и в волшебном Мире. Это фэнтэзийный детектив для детей. Здесь и лунные дорожки, по которым ходили волшебные существа, и поиск клада детьми: "Поплутав несколько минут, дети все же добрались до своей цели. Расположенный прямо под слуховым окном, запыленные разноцветные стекла которого тем не менее пропускали достаточно солнечного света, старинный ларь, окованный стальными гвоздями и латунными уголками, украшенный резными изображениями скачущих рыцарей и сцен псовой охоты, сам по себе смотрелся очень волшебно. Совместными усилиями дети с трудом подняли его тяжелую крышку..." Книга делится на несколько глав: "Сказка Невидимого замка", "Сказки Старой Луны", "Детектив замка Хэльдиборн", "Сказка про то, как домовой на Луну бегал", "Сказка про то, как домовой с Луны вернулся" и "Сказка про девушку и водяного" (См.: Игорь Стрелков. Детектив замка Хэльдиборн. М., Издат. дом «Переход». 2014. – 436 стр. Тираж 1000 экз.)..

Меня не слишком интересуют литературно-художественные качества этого текста. Я готов допустить, что они вполне отвечают тем стандартным требованиям, которые предъявляют к сочинениям такого жанра среднестатистические издатели и читатели. Меня занимает другое: что за всем этим кроется?

Перед нами непростая фигура фэнтезийщика-боевика. С одной стороны, это человек с неплохим гуманитарным образованием (окончил Московский историко-архивный институт), всю жизнь пылающий страстью к военной истории, умеющий писать хорошим литературным языком. Однако к этим, обычным для какого-нибудь рядового гуманитария чертам примешиваются довольно неординарные личностные особенности сугубо милитарного свойства - равнодушие к ценностям тихого, семейного уюта, любовь к военной форме, острым ощущениям, военным авантюрам. Война для него – приоритетная ценность, доминирующая в его жизни, воззрениях, литературной деятельности. В его глазах искусство эффективно убивать и спокойно умирать - достойное, благородное, почетное поприще, придающее смысл жизни и поставляющее богатый материал для писательской деятельности.

Думаю, что ни  психологические объяснения, ни политологические и конспирологические версии не дадут в данном случае исчерпывающего ответа. Перед нами явление какого-то совсем особого рода. Оно не из того разряда, в котором мы привыкли воспринимать, например, участие Лермонтова и Толстого в кавказской и крымской войнах. Классики не были фантастами.

Оно вряд ли сопоставимо с творческим феноменом террориста Бориса Савинкова, оставившего потомкам «Воспоминания террориста», «Коня бледного», и «Коня вороного».  Тот был рефлексирующим живописателем-психологом, крепко державшимся за традиции реалистического письма.

Деятельность воинственного фэнтезийщика не сопоставима и с позициями таких современных российских писателей, как, к примеру, наивный и не слишком отважный Сергей Шаргунов, проскользнувший на минутку в воюющий Донбасс и быстренько оттуда улизнувший. Стрелков-Гиркин явился на украинскую землю не в качестве соглядатая. Он потребовал себе главной роли и получил её. А это уже что-то особенное, из ряда вон выходящее и в некотором смысле даже головоломное.

Литературоцентричная версия Дмитрия Быкова

Дмитрий Быков, назвавший российско-украинский конфликт  «войной литературной, развязанной писателями», применил, пожалуй, слишком сильное выражение, отдающее каким-то литературоцентричным гиперболизмом. «Эта война, - пишет он, - давно была предсказана, подробно описана, распланирована, а впоследствии осуществлена именно писателями: Игорем Гиркиным-Стрелковым, Федором Березиным, Андреем Валентиновым, а также сопредседателем харьковского фестиваля фантастики «Звездный мост» Арсеном Аваковым» (Быков Д. Война писателей // Новая газета. 08.07.2014).

Д. Быков, конечно, большой мастер литературно-социальных шарад. И в проницательности ему не откажешь. Но в данном случае читаешь и чувствуешь, что здесь что-то не так. Будто искусный фокусник красиво, изящно и насмешливо демонстрирует нечто, крайне любопытное и вместе с тем явно сомнительное. Сознаешь, что за этим кроется что-то существенное, но что именно, понять не можешь. Как будто кто-то настойчиво и лукаво толкает твою мысль в ложном направлении, ведя свою, отдельную литературную игру. Читательское же сознание оказывается в затруднении, поскольку  не может совместить такие вещи, как виртуальный поток фэнтези-сознания и реальные потоки крови, проливаемые заигравшимися литераторами.

Преобладающая часть читателей, не знающих, как им на это реагировать и боящихся стать жертвами когнитивных, моральных, экзистенциальных и прочих диссонансов, избирают самый лёгкий путь – просто наблюдать занятное зрелище и ожидать, чем закончится нешуточная интрига претворения бредовых картин боевой фантастики в повседневную реальность современной жизни.

Ну, а тем, кто не склонен к пассивной выжидательности, можно предложить путь совместных размышлений над убойным кроссвордом, сочинённым двумя изобретательными соавторами – литературой и жизнью.

Еще раз вернёмся на исходные позиции и обратимся к фактуре из изыскательского багажа всё того же Дмитрия Быкова. Вот несколько кратких справок, вводящих в суть коллизии:

«Федор Березин — родившийся в 1960 году в Донецке офицер-ракетчик. Уволен в запас в 1991 году в звании капитана. Ныне — полномочный представитель министра обороны Донецкой республики Игоря Стрелкова. Постоянный участник «Звездного моста». Пробовал себя в предпринимательстве — не особенно удачно; автор двух десятков романов в жанре боевой фантастики, из которых наибольшей популярностью пользуются два цикла — «Война 2030» и «Война 2010. Украинский фронт». События последней разворачиваются в основном на территории Донецкой и Луганской областей, в основе сюжета — вторжение войск НАТО в Украину, которая становится полигоном масштабной войны между Россией и Западом» (Быков Д. Война писателей // Новая газета. 08.07.2014)..

Здесь же мы находим еще один примечательный сюжет, на этот раз о бывшем харьковском губернаторе, а ныне министре внутренних дел Украины Арсене Авакове:

«Арсен Аваков имеет к фантастике самое прямое отношение: он этого самого «Звездного моста» — сопредседатель, истинный фанат боевой, исторической и «альтернативной» фантастики, торжественно открывавший и закрывавший «Звездный мост». Аваков гордился тем, что в Харькове проходит крупнейший конгресс фантастов, и вряд ли предполагал, что их грезы (или кошмары) насчет украинской войны осуществятся так скоро, а сам он окажется по другую сторону баррикад. Именно Аваков, впрочем, первым заметил тенденцию: еще в 2009 году он опубликовал на сайте «Украинская правда» критический обзор «Хотят ли русские войны?», где пересказал книги «Поле боя — Украина. Сломанный трезубец» (Георгий Савицкий, донецкий фантаст, автор десятка романов о будущих войнах на территории Украины), «Русско-украинские войны» (Александр Север, футурология и конспирология, явно псевдоним) и все тот же «Украинский фронт» Березина. «Знаю Федора лично! Он получал премии на нашем Харьковском фестивале фантастики «Звездный Мост» (Быков Д. Война писателей // Новая газета. 08.07.2014).

Строго говоря, исходный тезис Дм. Быкова о «войне, развязанной писателями», не выдерживает никакой критики. Да и бывший харьковский губернатор здесь фактически не причём. Он – не писатель, а всего лишь поклонник фантастики, имеющий весьма опосредованное отношение к творческой когорте славных фэнтезийщиков. Ему, конечно, удалось самым отменным образом вписаться в жизненный интертекст общей коллизии, но его фигура ничего не прибавляет к разгадке нашей головоломки. Всё-таки, приоритетное место здесь – за писателями.

Невольно напрашивается мысль о том, что Быкову с его фэнтези-центризмом очень нравится, когда писатели слишком много о себе понимают и слишком много на себя берут. Не от того ли он так энергично возносит на пьедестал третьестепенных литераторов, всемирно известных в узких кругах.

Не знаю почему, но Быков, в сущности, идет по стопам своих героев и, словно, подыгрывает им. Тезис о том, что российско-украинская война развязана писателями, заимствован им у Гиркина-Стрелкова, заявившего, что это он, Гиркин, принёс войну на украинскую землю.

То, что писатель-боевик продемонстрировал в данном случае  сверхъестественное самомнение, вполне очевидно. Но что заставило такого проницательного аналитика, как Быков, принять этот безумный апломб за чистую монету, поначалу не совсем понятно. Впрочем, далее он, вольно или невольно, проговаривается. Для него фантасты-боевики – одарённые пассионарии, взрослые инфантилы с гипертрофированным воображением, принципиальные идеалисты с определёнными принципами, эдакие постмодернистские мечтатели-романтики, восставшие против мира циничных, корыстных прагматиков. Их силам и талантам, мол, не нашлось приложения ни в России, ни в Украине. А военно-политический разлом между этими государствами – это, как раз, то место, где можно развернуться, орудуя уже не столько пером, сколько гранатометами, минометами и прочим творческим инвентарём.

Да, действительно получается, что человек человеку не друг, товарищ и брат, а «Бук», «Торнадо» и «Град». Правда, с идеализмом и романтизмом всё это, как-то, не сочетается…

Теологическая версия сущности фэнтезийного мышления

Увы, версия Д. Быкова не даёт исчерпывающего объяснения. Ну, а коли удовлетворительная разгадка  вышеозначенной головоломки не вырисовывается, то попробуем взглянуть на нашу проблему несколько иначе – например, с позиций религиозно-теологических. В этом есть определённый риск возможного непонимания, поскольку российское гуманитарное сознание не слишком обременено практиками подобных подходов и не располагает достаточными навыками адекватного реагирования на теологическую методологию. Отпрянувшее по известным причинам от православия, оно как-то подзабыло, что, кроме византизма, существуют и другие, не столь одиозные версии библейско-христианского интеллектуализма. Имея весьма слабые представления о гуманитарных разработках протестантских и католических теологов, оно предпочитает привычную атеистическую зашоренность, не умея, да и не желая пользоваться их аналитическим инструментарием при исследованиях актуальных вопросов современной жизни и культуры. Впрочем, это в данном случае его проблемы…

Итак, с самого начала следует признать, что мир фэнтези очень удобен для продуцирования, апробации и пропаганды различных идей –религиозно-мистических, философских, политических и проч. Он выполняет функции некой виртуально-экспериментальной площадки, лабораторной территории, где можно продемонстрировать эффективность любой из них.

Автор вкладывает в собственное детище свои же взгляды, убеждения и пристрастия. Его мысль конструирует некую альтернативную реальность, а воображение разукрашивает её. Вымышленный мир изображается пребывающим либо в прошлом, либо в будущем. Но даже если он отмечен явными признаками, роднящими его с современностью, ему всё равно присуща радикальная отгороженность от нашей обычной, повседневной жизни.

Вымышлено-воображаемый мир фэнтези-конструктов – очень удобная культурная ниша для современного сознания, не способного самоопределиться, не спешащего совершить принципиальный выбор между секуляризмом, язычеством и христианством. Плавая между ними в состоянии какой-то, почти детской мировоззренческой наивности и неприкаянности, оно охотно погружается в фэнтезийные миры художественных грёз и тем самым удовлетворяет свои эстетические, интеллектуальные, миросозерцательные и даже религиозные потребности.

В зависимости от взглядов и убеждений автора, его фэнтезийное мышление-воображение может двигаться двумя основными путями – христианским и антихристианским. В первом случае оно опирается на многозначную, исполненную возвышенного драматизма символику библейско-христианской культурной традиции. Творения Данте, Буньяна, Мильтона, Льюиса свидетельствуют о высокой творческой продуктивности этого пути, ориентированного на победу начал света и добра над духами тьмы и зла. 

Во втором случае мышление и воображение писателя пренебрегает библейско-христианским духовным опытом и питается чем попало – самым разным культурным кормом, не брезгуя ни реликтовыми каннибаллически-вампирическими образами архаических цивилизаций, ни инфернальными фантазиями из репертуаров современных сатанистов,   ни картинами безумного бреда пациентов психлечебниц. 

Практически каждый такой автор пытается создать свою фэнтезийную картину мироздания. При этом он, как правило, избегает логических объяснений, доказывающих существование своего мира, а просто постулирует его как данность. Необыкновенная вместимость жанра фэнтези позволяет ему беспрепятственно размещать внутри вымышленного мира какие угодно образы, находить возможности для проговариваний и прорисовок самых невероятные сюжетов и фантазий, апробировать самые безумные идеи.

Фэнтези носит принципиально гибридный характер, соединяя в себе множество почти несоединимых компонентов. В этом отношении оно аутентично природе постмодернистского мышления, также отличающегося коллажным характером. В фэнтезийные коллажи встраиваются мифологические мотивы, культурные архетипы, сказочные сюжеты, религиозные смыслы языческого (чаще всего) или христианского (гораздо реже) характера, мистические картины, образы сверхъестественных существ (демонов-бесов, привидений, домовых), людей, которые сотрудничают с «нечистой силой» (магов, колдунов, волшебников, ведьм), зооморфных чудовищ (драконов, великанов-людоедов, обезьяноподобных гоблинов, умственно неполноценные троллей и др.).

Ещё в ХХ веке массовое гуманитарное сознание, отвернувшееся от христианства и при этом ощутившее духовную скудость атеизма, научного рационализма, позитивизма, материализма, отдалось практикам пробных погружений в самые разные формы старого и нового язычества. Оно, как будто, открыло для себя гигантскую коллекцию разнообразных картин мира, среди которых можно было выбирать то, что тебе по вкусу и использовать по своему усмотрению, в соответствии со своими  интересами и пристрастиями. Так открылось широчайшее поле возможностей для игр самого необузданного воображения.

Теология подполья

Литературные критики любят рассуждать о том, какое заметное место занимают в мире фэнтези древние мифологемы. При этом они, как правило, не замечают того серьёзного методологического просчета, который при этом допускают. Ведь, по сути дела, когда гуманитарный рассудок начинает рассуждать о мифологической составляющей фэнтези-текстов, то он не проясняет суть этого жанра, а уходит в сторону от неё. Суть же заключается в том, что творческое воображение фэнтезийного автора не мифологизирует мир собственных художественных грёз,  а демонизирует его.

Почему дело обстоит именно так, а не иначе? Попробуем это понять и объяснить. А для этого попытаемся рассуждать исторически.

Мы имели бы право говорить о мифологизации, если бы вместе с авторами фэнтези-текстов жили в дохристианском мире, еще не знавшем библейского откровения и знакомом лишь с опытом языческого мифотворчества. В тех условиях мифологические образы и сюжеты просто перекачивались бы в фэнтезийные миры. А те, в свою очередь, мифологизировались бы, подобно тому, как оказался насквозь мифологизирован мир, например, гомеровской «Одиссеи».

 Но в наше время уже не существует прежней однозначной механики прямых творческих заимствований. Между современным автором и древними языческими мифологиями пролегли две тысячи лет истории христианской культуры. Над первым этажом здания мировой культуры, заселенном архаическими мифами, надстроился второй, целиком заполненный содержимым библейско-христианского духовного опыта. И, наконец, секулярная культура модерна возвела третий этаж, в просторных залах которого много пустующих площадей, которые могут быть сданы в аренду кому угодно.

При этом модернистско-постмодернистское гуманитарное сознание, несомненно, ощущает присутствие под собой, в исторических глубинах подспудные шевеления обитателей двух, ранее возведенных этажей. Те, кто живут в XXI столетии, при всём их атеистически-нигилистическом отношении к  библейско-христианскому наследию, не имеют возможности вычеркнуть его из коллективного духовного опыта и не вправе делать вид, что  его не было и нет.  Оно существует, и именно оно привнесло новую модель оценочного отношения к языческим мифологиям, от которой уже не отмахнуться.

Необходимо понимать и учитывать, что с историческим приходом и утверждением христианства  гуманитарному сознанию во всех его видах и формах  (мировоззренческих, философских, морально-этических, экзистенциальных, художественно-эстетических и др.) довелось пройти через радикальную трансформацию своих важнейших духовных структур – смысловых, ценностных и нормативных. Принципиально изменились картина мира и модель человека. Суть того, что произошло, можно охарактеризовать при помощи двух ключевых понятий –  метанойя и катарсис.  То есть, во-первых, гуманитарное сознание пережило кардинальную миросозерцательную метаморфозу-перестройку. Во-вторых, произошло его очищение от тех культурных залежей и наслоений, которые его тяготили, мешали продуктивной духовной жизни, осложняли и омрачали отношения с Богом. Абсолютное большинство образов языческих мифологий-религий переместились в особый отсек сущего, который можно обозначить термином Достоевского – подполье. Библия указала то настоящее место, где пребывают все персонажи всех языческих мифологий. Имя этого мирового подполья – трансцендентное inferno, где  боги и божки языческих пантеонов пребывают в статусе демонов-бесов.

Христианство не уничтожило язычество. Оно лишь заперло его в подполье и тем самым лишило права выполнять мировоззренческие, ценностно-ориентационные и нормативные функции.

При желании, можно, конечно, закрыть глаза на это культурно-историческое обстоятельство. Но тогда уже не придется рассчитывать на сколько ни будь аутентичное понимание природы фэнтезийного воображения. Правда же состоит в том, что мифологизация современного мышления, в каком бы виде она не обнаруживалась, какие бы благообразные формы не принимала, является по своей глубинной сути его демонизацией. Секулярное сознание может сколько угодно хитрить в попытках ускользнуть от непреложности этого жесткого вердикта. Но отменить его оно не в силах, как не в силах ни отменить мир библейского откровения, ни перечеркнуть библейско-христианскую картину мира, ни предать забвению тот необозримый духовный капитал, что находится на счету соответствующей этой картине культурно-исторической традиции.

С приходом христианства крышка над индивидуальным подпольем захлопнулась, и на неё был навешен замок – вера в Триединого Бога. Обнаружилась устойчивая закономерность: чем прочнее христианская позиция человека, тем надёжнее заперты в его личном подполье духи зла, имеющие вид бесов, облаченных в реликтовые, мифологические драпировки. И чем она слабее, тем больше у этих темных сил шансов вырваться на волю и  подчинить себе и духовную, и практическую жизнь личности.

Изоляция демонов-бесов, запертых в подполье, не была полной. Самым мелким из них время от времени удавалось просачиваться в культуру сквозь узкие щели человеческих слабостей. Но всё же общая картина состояния культуры не была катастрофической.

Всё стало гораздо быстрее меняться во второй половине XIX в. С приходом апостасийного модерна и распространением массового атеизма нормативные запоры заметно ослабели, и демонические силы энергично устремились сквозь всё более расширяющиеся зазоры в культуру. В ХХ в. крышка была совершенно отброшена, и на волю из подполья ринулись все дотоле сдерживаемые армады демонов всех известных мифологий. Они стали проникать в гуманитарную мысль и во все виды и жанры искусства. Одним из самых подходящих прибежищ для них оказался жанр фэнтези, как будто специально созданный для конвертирования мифов и мифологем народов миры в художественные фигуры фэнтези-жанра. С этого времени у фэнтези начинается новая жизнь в условиях повышенной востребованности со стороны апостасийного гуманитарного сознания.

Расцвет демонизированного фэнтези – симптом великой духовной депрессии

Классическая картина мира имеет вертикальную структуру и складывается из трех ярусов:

• божественный, трансцендентный мир;
• земной, человеческий мир;
• демонический, трансцендентный, инфернальный мир.

Эта трехъярусная модель пережила в эпоху модерна редуцирующую трансформацию. Её верхний ярус фактически аннулировался секулярным сознанием. Остались только два нижележащих  – человеческий и демонический.

Для духовной и социальной жизни, для культуры и истории это усекновение имело последствия, колоссальные по своей разрушительной силе. Теперь уже некому было удерживать под замком агрессивных обитателей инфернального подполья, и они ринулись в жизнь, культуру, искусство, литературу, сметая со своего пути все прежние, классические смыслы, ценности и нормы. Атеистический человек, оставшийся без высшего охранительного попечения, не мог им ничего противопоставить. Ему не было, чем защититься. И он оказался сломлен и деморализован этим невиданным напором.

Культурное подполье с его настежь распахнутыми затворами фактически перестает существовать в качестве такового. Его содержимое устремляется в социокультурный мир, для которого «Бог умер». Оно хлынуло в повседневную духовную, душевную, практическую жизнь миллионов людей, свидетельствуя о наступлении эпохи невиданного доселе духовного, нравственного упадка.

Своеобразие позиции секулярного сознания, упорно сторонящегося христианских верований, состоит в том, что оно фактически беззащитно перед мифо-языческими демонами, населяющими его собственное подполье, соединяющееся с мировым культурно-историческим подпольем.

Для блуждающего сознания человека эпохи модерна, не имеющего прочных духовных опор, довольствующегося гибридной, коллажно-мозаической картиной мироздания, демонический мир притягателен, подобно тому, как дно котлована притягательно  для того, кто имел несчастье оказаться на его скользком склоне.

Можно сказать, что современный человек, принадлежащий эпохе модерна-постмодерна, переживает самое опасное за всю историю мировой цивилизации духовное путешествие-приключение. Он пытается ужиться бок-о-бок с выпущенной на волю нечистью – духовными агентами тьмы, инфернальными демонами, которые намного опаснее львов, тигров и змей, неизмеримо страшнее всего мирового зверинца.

Именно в этих условиях жанр фэнтези начинает своё фронтальное наступление. Он популяризирует демоническое, чей искусительный потенциал резко возрастает благодаря широчайшей рекламе. Оно становится чем-то, похожим на товар, рекламируемый фэнтези-авторами. Всё больше людей попадают под его влияние. При его прямом участии осуществляется расширяющаяся и углубляющаяся демонизация массового сознания, которое окончательно отгораживается от мира библейско-христианских ценностей классической культуры и всё глубже погружается в антимир демонического.

Происходит масштабная духовная ротация: на место теоцентричной модели сущего и должного ставится демоноцентричная. Дух теодицеи, доминировавший в классической культуре, вытесняется духом демонодицеи. Экзистенциальные последствия подобного вытеснения имеют сугубо негативный характер. Первое и самое важное из них состоит в том, что для огромного множества людей блокируется сама возможность полноценной духовной жизни. Второе следствие: в обстановке отсутствия строгой иерархии смыслов, ценностей и норм исчезают условия для взвешенных избирательных предпочтений. И третье - это крайняя уязвимость выстраиваемых систем жизненных приоритетов, их незащищенность от интервенций демонических сил зла, постоянно искушающих людей темными соблазнами и подталкивающих их к опасным порокам и преступлениям.

Вернёмся, однако, к тому, с чего начали, - к фантазиям писателя-боевика Гиркина-Стрелкова. Если дать волю воображению, то можно представить фантастическую ситуацию – рокировку литературы и жизни, художественных образов и реальных людей. Никто нам не мешает, скажем, поменять местами полковника запаса Гиркина и отставного капитана Лебядкина.  В этом случае персонаж «Бесов» прекрасно бы вписался в актуальный военно-политический ландшафт «Донецкой народной республики». Из Лебядкина вполне получилось бы что-то вроде какого-нибудь легендарного Бабая, ничтожного позёра, болтуна  и труса.

Гиркин же, в свою очередь, очень органично смотрелся бы внутри романного пространства «Бесов», являя собой нечто среднее между мучающимся от литературного зуда Лебядкиным и вездесущим организатором-провокаторм Липутиным.

Если же говорить серьёзно, то всё сказанное выше позволяет заключить, что в лице Гиркина-Стрелкова перед нами тот тяжелый и опасный случай, когда демоны, живущие в индивидуальном подполье отдельного человека, получили возможность не только порезвиться на страницах его фэнтезийных опусов, но и разгуляться на военно-политическом раздолье. Жизнь и литература, в которых, говоря словами Гераклита, «всё полно демонов», открыли бескрайние просторы для реализации всего, чего угодно – воли к власти, воли к насилию, воли к хаосу, воли к смерти и т.д. и т.п.

У Достоевского господину из подполья («Записки из подполья») принадлежит афоризм о сознании как болезни. Если эту мысль продолжить, то вполне можно говорить и о воображении как недуге. Когда внутри него без какой-либо контрольной, ограничительной экспертизы поселяются демоны, оно действительно становится больным, то есть превратным, затемнённым какими-то дикими, несовместимыми с нормальной жизнью цивилизованного ума образами. Вынырнув из подполья, они способны участвовать в рождении самого разного литературного вздора от бредовых лебядкинские виршей о таракане, попавшем в стакан, «полный мухоедства» до насельников виртуального мирка замка Хильдеборн.

Читателю не стоит обманываться, будто подобные образы могут быть адаптированы к детскому восприятию, как это пытается преподнести Гиркин-Стрелков. Это коварная уловка: тексты такого рода рассчитаны не на нравственно-эстетическое воспитание юных читателей, а на разрушение,  растление детского сознание. Природа всего демонического в том и состоит, что в нём нет созидательного потенциала, а только разрушительный. Всё, что его окружает в искусстве, сопутствует ему в литературе – это искусительная эстетика угрозы духовной гибели, близкой или отдалённой.

Гиркин-Стрелков – не реконструктор. Он - деструктор по типу личности, по складу психики, по социальному характеру, мировоззрению и роду деятельности. Его кредо – разрушение. Его стихия – катастрофы. Его ремесло – война. Его призвание - убивать. И в литературе, и в жизни. В его фэнтези-конструктах царит могущественное зло, опасное в первую очередь для жизни того духа, который живет внутри читателя. Это зло у него героизировано, романтизировано, идеализировано.

Там, где цивилизованная, зрелая, воспитанная, образованная человеческая мысль остерегается переступать общепринятые ценностно-нормативные пределы, автор демонизированного фэнтези учреждает комплексы предпосылок, позволяющих их переступать. Авторская воля создает для себя, для своих главных героев, а заодно и для читателей пространство полной вседозволенности, внутри которого нет ничего запретного, невозможного и недоступного. Потому из всех умонастроений ему более всего близка апология войн и воинственности. Война для него - не аномальное, противоестественное, а нормальное, естественное состояние, в котором пребывают люди, народы, государства, человеческий род. Все средства, которыми располагает фэнтези-жанр, направляются на то, чтобы разукрасить, расцветить войну, преподнести её читателю как красивую игрушку, как вкусную конфетку, которыми можно наслаждаться. При этом его мало смущает то обстоятельство, что фэнтезийная эстетика непомерной, зашкаливающей воинственности становится зловещим окном в мир кровопролитий, насилия, катастроф.

Но, спрашивается, зачем это нужно авторскому «я»? Разве перед воображением нет других, более приятных направлений для творческих игр? Они, конечно же, есть, но творческое воображение в большинстве подобных случаев не может ничего с собой поделать. Невиданный опыт зла, сконцентрированный в исторических рамках последнего столетия, тяготит его и выступает одним из главных и самых мощных стимуляторов развития жанра фэнтези. Истребительные практики в виде мировых войн, уничтоживших десятки миллионов людей, фашистские и коммунистические, режимы, отличавшиеся сатанинской смертоносной мощью, ядерные взрывы, несущие гибель всему живому – всё это не могло не сказаться на судьбе фэнтези-жанра. Такой масштабной подпитки опытом зла не знали культура, искусство, литература прошлых эпох. И было бы странно, если б этот опыт упокоился в могилах вместе с его носителями или тихо улёгся бы на архивных стеллажах. Циркулирующий в массовом сознании, мигрирующий от поколения к поколению, он, подобно катящемуся валу невидимого цунами, непременно должен был захлестнуть творческое воображение писателей-фантастов.

Оттого в фэнтезийности чрезвычайно сильно и масштабно представлено агрессивно-трансгрессивное начало с сопутствующим ему  воинственным духом разрушения и смерти. Творческая мотивация уже не формируется сама собой, естественным путём. Она оказывается зажатой в тисках реальности. Дух деструкции заказывает музыку и легко подбирает мотивационные обоснования для своих стратегий, которые могут быть как вполне рациональными, так и совершенно невообразимыми, не укладывающимися ни в какие разумные рамки.

Объясняется это всё тем же главенствующим фактором: демоническое, в каком бы виде оно ни являлось, есть злой дух разрушения. Человеческое «я», независимо от того, кому оно принадлежит, писателю-фантасту или боевику-террористу, одолевается одной и той же деструктивной силой, которая по своей трансцендентной сути есть олицетворение зла и смерти. Именно поэтому фэнтези писателя Стрелкова и военно-политическая деятельность боевика  Гиркина однородны и однонаправлены: они есть воплощение, олицетворение бытия-к-смерти.

См. ранее на Когита.ру:

= В. Бачинин: Бесы в жизни, в литературе и в кино

(Внимание! Если при клике мышкой на название материала Когита.ру Вы получите ответ: «К сожалению, по запрошенному адресу мы ничего не нашли», не смущайтесь и пойдите в конец открывшейся страницы, где сказано: «Возможно, Вы искали…» и соответствующее название. Кликните по нему и выйдете на искомый материал. А. А.)