«ПОКОЛЕНИЕ NEXT»: ВИНА И ТРАГЕДИЯ ТРИДЦАТИЛЕТНИХ

Может ли Россия и мир рассчитывать на первое несоветское поколение?

Не так давно в «Газете.ру» вышла статья Марины Ярдаевой о поколении нынешних тридцатилетних – статья, которая, признаться, меня задела – настолько я почувствовала после прочтения острое несогласие с ней. Автор пишет о тридцатилетних как о «растерянном» поколении: людях, которые не знают, чего они хотят, живут в основном внутренней жизнью и ленивым духовным поиском, и даже на протестные митинги якобы ходили «со скуки»:

«Так что напрасны страхи тех, кто боится, что мы можем устроить новый семнадцатый год. Нам не надо. Хотя именно мы выступали массовкой на многотысячных маршах несогласных в нулевые. Нам просто было скучно. А там можно было на халяву послушать Шевчука», – так описывает автор своих ровесников.

Вообще возникает впечатление, что основной пафос статьи – это убедить читателя (точнее, определенную группу читателей), что российским властям не стоит опасаться «поколения next» – революцию оно делать не собирается. «Но только не зовите нас разрушать и ниспровергать. Мы хотим только мира. Мира с собой. Мы жаждем примирить свое экзистенциальное, если угодно, с внешней бессмыслицей, именуемой реальностью. Надо только помочь нам в этом хаосе открыть и проявить себя», – заверяет автор.

Конечно, нельзя сказать, что Марина так уж не права. Представлять всех «детей 90-х» убежденными демократами и борцами за свободную Россию, по меньшей мере, наивно. Но и с тем, чтобы определять их, как равнодушных приспособленцев, живущих по принципу: «Вы только нам помогите, а мы вас поддержим», тоже в корне неверно. С нами, тридцатилетними, все намного сложнее.

Мы действительно были не просто новым, а «следующим» поколением – теми, кто уже не помнил советского времени, и еще не знал никакого Путина. Рожденные в середине восьмидесятых, как я, к примеру, уже не успели побывать пионерами. Советский Союз распался, когда мы только пошли в школу, а еще через пару лет в магазинах появились уже новенькие, пахнущие типографской краской учебники истории. Именно из этих учебников мы узнавали о диссидентах и репрессиях, о том, что такое тоталитаризм и ГУЛАГ, ложь и миллионы искалеченных судеб, войны и расстрелы. И мы были уверены, что в той стране, в которой мы живем, такого не повторится никогда, что все это уже никогда не воплотится в реальность, навсегда оставшись на страницах учебников.

 Нет, далеко не все мои ровесники в школьные годы понимали, что такое демократия и права человека – слова, ныне опошленные и выхолощенные до предела. Не все понимали, как ценно говорить то, что думаешь – ведь нам не с чем было сравнить, мы не знали иного. Далеко не каждый чувствовал, что его права заканчиваются там, где начинаются права другого, что достоинство другого человека следует уважать и беречь, что законность – это гарантия нормального функционирования общества, а потому законы следует соблюдать. Более того, многие не чувствовали ничего подобного.

Для многих новые веяния выражались лишь в обилии новых игрушек и наклеек, в ярких журналах и шумных вечеринках, в вызывающем лозунге «бери от жизни все», в бандитском «праве сильного». Забитое, десятилетиями приученное ко лжи и страху общество нырнуло в водоворот свободы безумно, с неуемной жадностью дорвавшегося до власти раба, в глубине души боящегося, что завтра все может закончиться, а потому нужно успевать жить сегодня, сейчас, забывая обо всех нормах и принципах, о законах и других людях, ловя каждую минуту так, словно будущее не наступит никогда. Взрослые и молодежь хаотично и неумело вырвались из рабства, а многие из детей, хоть уже и успели не побывать рабами, начали им подражать – детям всегда свойственно подражать старшим.

И все же мы, дети «лихих», нищих и бандитских 90-х, действительно были свободны. Нас не учили с детства лгать, притворяться, говорить «правильные» вещи неестественно поставленным голосом, и тем более не заставляли произносить формальных клятв. Нам была чужда советская раздвоенность и состояние, когда одни слова предназначены «для кухонь», а другие – «для улиц», как поется в известной песне. Нас не гоняли строем, не отчитывали на общих собраниях, не вмешивались в личную жизнь, не интересовались взглядами родителей. Наше поколение упрекают в том, что мы росли без идеалов, забывая при этом, что в годы позднего СССР в идеалы тоже уже верили не многие. В отличие от предыдущего поколения, мы хотя бы на сознательном уровне росли без страха – а идеалы каждый уже выбирал сам. И, кстати, в отличие от последующего поколения, большинство из нас действительно много читало.

Даже те из нас, кто был далек от идей и ценностей, не могли не чувствовать общую атмосферу в обществе – время ожиданий и надежд, время веры в чудеса и предельную открытость миру. Эта открытость витала в воздухе, распахивала стены и границы, давала смелость мечтать и стремиться. Мы ясно видели, что перед нами открыты все дороги, и верили, что даже если наши родители «не вписались в рынок», то мы-то уж впишемся обязательно, ведь впереди так много возможностей! Мир еще не делился на «своих» и «чужих», другие страны казались приветливыми и многообещающими – а самое главное, они такими и были на самом деле. Более того, они и остались такими – это мы изменились…

Мы рано ощутили ответственность и осознали, что в нашей жизни все зависит от нас самих. Я помню, как вчерашние двоечники и разгильдяи в старших классах, как один, бросились ходить по репетиторам или подготовительным курсам, серьезно готовясь к поступлению в вуз. И, повзрослевшие, мы ясно чувствовали, что ответственны не только за свое будущее, но и за будущее страны – новой России, нашей России, во владение которой вступает с самонадеянной дерзостью подростков «поколение next» – «те, кому сегодня – 15»…

Сегодня нам, правда, уже вдвое больше лет, и далеко не многие из нас заметили, как нам лукаво и без спроса подменили страну. Но кто-то все-таки это заметил, и потому не стоит считать, что на «болотные» митинги мы выходили лишь со скуки. Те, кто шел на площади в свои 25-30 лет, в отличие от своих двадцатилетних соратников, делали это не из чувства подросткового бунта и «протеста ради протеста», а потому, что хотели вернуть Россию своего детства, потому что на самом деле желали того, чтобы их уважали и с ними считались. И эти митинги, равно как и украинский Майдан, действительно были выступлениями Достоинства.

А потом с нами сделали страшную вещь – сыграли на единственном, пожалуй, страхе, который наше поколение бессознательно впитало в детстве. Да, мы не знали страха ГУЛАГов и репрессий, мы не боялись инакомыслия, мы приучились к внутренней цельности и беспечной прямоте – но большинство из нас в глубине души очень сильно боялись войны и разрухи. Страх гражданской войны вполз в нас при виде баррикад на московских и ленинградских (тогда еще ленинградских) улицах во время ГКЧП. Он укрепился, когда расстреливали парламент в 93-м. Мы еще не понимали, кто прав, а кто нет, мы просто видели, что одни стреляют в других, и боялись, что они будут стрелять и в нас.

Мы слышали выстрелы не из телевизора, а под окнами, ночами, когда еще осуществлялся «передел собственности», и гулким эхом в многоэтажках раздавалась самая настоящая стрельба, после которой на утро можно было обнаружить сожжённые киоски. И самую настоящую войну мы видели в основном не в фильмах, а в новостях. Да, именно ее – первую Чеченскую. И мы тоже до конца не понимали, как и почему она началась, мы только впитали каждой клеточкой, что существуют такие страшные бородатые фанатики, называемые террористами – да-да, те самые, которые захватили Буденновскую больницу, когда мне было 10 лет, и долго удерживали заложников.

И потому нам, уже 14-летним, так логично было предположить, что взрывы в Москве устроили они же – а кто еще? КГБ? Но КГБ не существует, точнее, оно существует только в книгах, в учебниках, но ведь его никто никогда не видел вживую! А нынешние российские спецслужбы – они другие, они защищают совсем другую страну – новую, свободную Россию, и занимаются тем, что ловят опасных преступников и террористов, ведь так? И потому нам очень нужно государство, потому что если его не будет, наступит вот это: теракты, гражданская война, разрухи, потерянные в АО «МММ» деньги, баррикады на улицах, танки на площадях. А мы хотим, в кои-то веки хотим просто жить нормально!..

«Это наш город» – под такими лозунгами мы выходили на площадь Татищева и де Генина в Екатеринбурге в морозном декабре 2011-го года. Это наш город, и мы хотим сделать его лучше – мы, наследники своей страны, выросшие дети 90-х. И тогда нас поставили перед страшным, подлым и в корне неверным и ненужным выбором: свобода или мир? Нам внушали планомерно и жестко, что любые протестные акции в обязательном порядке приведут к гражданской войне и разрухе, нас пугали Сирией и Ливией, нам показывали на картинках разбомбленные улицы городов и говорили, что никакая коррупция не стоит кровопролития. Нам внушали, что всем вокруг есть, что терять, и люди действительно хотели мира. И мы сами, конечно, тоже его хотели.

Наши ровесники, однокурсники и одноклассники, робко говорили нам, что ведь еще не все так плохо, что в самом деле, можно потерпеть, что мирное небо над головой – оно важнее. А свобода, достоинство, честные выборы – так, пустые слова, мифы, и никто в мире на самом деле в них не верит, а самое главное – может быть, их и на свете-то нет? Так, очередная утопия, средство для манипуляций, на манер коммунизма. А мирное небо – оно здесь, рядом, оно понятно и достижимо. И вот Оле зарплату повысили, а у Лены наконец-то ухажер появился, и предложение ей сделал, и она хочет хотя бы пару лет пожить счастливо – а тут революция, как назло. А у нее в первый раз – достойный мальчик, и квартиру они покупают в ипотеку, и ведь ей уже 28 исполнилось, а она еще и счастлива по-настоящему не была! Ей бы хотя бы два года спокойно пожить…

«Лена, а почему именно два года?», – спрашиваю я ее. Ну, просто интересно, откуда взялась цифра. А ниоткуда, просто из головы. Из того самого нестабильного детства, когда мы были внутренне готовы к тому, что завтра все может рухнуть, и потому жить нужно очень быстро: сегодня, здесь и сейчас. И ведь она угадала – с тех пор ровно два года мирного неба дала ей та власть, которую она в те дни невольно защищала. А потом эта власть сама же его разрушила – жестоко, глобально, страшно, во всем мире, кровью заливая чужую землю. Ты ведь мирного неба хотела, Лена? Мы ведь все его хотели, помнишь?

Это действительно был подлый и для всех нормальных стран дикий и ненужный выбор – между двумя гуманистическими ценностями, между миром и свободой. Если бы от нас потребовали отказаться от идеалов под угрозами пыток и репрессий – мы, наверное, выстояли бы. Но как устоять, когда на тебя смотрит твоя же уже взрослая одноклассница, и все с тем же детским страхом десятилетней девочки в глазах просит: «Нам бы пожить нормально… хотя бы пару лет». И самое главное, мы ведь понимали, что ее страхи не беспочвенны, что без крови диктатор не уйдет, и ничего менять не согласится. И, когда он натравил площадь на площадь, объявив одну часть народа врагами другой, мы поняли, что он поставил страну на грань гражданской войны – той самой, которой мы так не хотели.

Вы думали, мы отступили, потому что нам перестали «печеньки из Госдепа» привозить? Да нет, мы просто пожалели ваш мир. Мы вам поверили – что вам действительно важны покой и человеческое счастье. И, как подлинные либералы (в нормальном, а не в вашем, ругательном смысле слова), мы своими правами поступились ради ваших. Ради вашего права на мир и счастье поступились своими идеалами молодости. А потом оказалось, что это у нас были идеалы, а у вас – нет.

Мы – поколение, у которого под ногами развели мосты: мир и Родину по одну сторону, а свободу и человека – по другую. И мы в любом случае получались предателями, потому что приходилось предавать либо принципы, на которых мы росли, либо людей, которые нам были дороги. И большинство действительно пошли на то, чтобы предать идеалы – те, у кого таковые еще были. И я помню, как в 2011-м году моя бывшая знакомая и одногодка, по сей день работающая в одном из «аналитических» (то бишь провластных) центров в Москве, абсолютно серьезно рассуждала о том, что нужно-де помочь власти поймать «ключевых революционеров», зачинщиков и вдохновителей бунта, и тогда обычных людей трогать не будут.

Скажете, подло? А она в этом видела тогда идеальный вариант «совмещения несовместимого»: чтобы и революции не было (ценность мира), и обычные люди не пострадали (гуманизм), и «врагов» ликвидировать (советский «патриотизм»). Ну и хорошую работу не потерять заодно. И ценности вроде как между собой ужились, и совесть успокоилась, и колбаса с бутерброда не пропала. Было, конечно, множество и тех, кто усвоил из идей 90-х лишь потребление любой ценой – и им было проще всего – они просто продались. Наверняка уже ни для кого не секрет, сколько «креаклов» с увлечением работает на кремлевскую пропаганду, потому что – ну как, там же платят хорошо!

А с теми, у кого еще оставалось что-то большее, чем «бабло», решили действовать по-другому – напомнить о еще одном слабом месте 90-х, о патриотизме. О том, о чем в лихие 90-е говорить было как-то не принято, да и непонятно, что о нем сказать? Старой России уже нет, новой еще не создано, потому и любить вроде как нечего. Притом это не значит, что мы не были патриотами. Очень многие из нас любили русскую классику, мы читали русские книги, смотрели многие русские фильмы, любили свои города и хотели их улучшить, любили природу и язык. Наша трагедия в том, что мы сами не понимали своего патриотизма, не чувствовали его, не знали ему цены. Мы безропотно позволили именоваться патриотами пропагандистам и конъюнктурщикам, даже не поборовшись за смысл этого слова.

Нам напомнили, что мы – «потерянное поколение», «росли без идей», а тем, кто считал свободу и достоинство людей своими идеями, специально и многократно разъясняли, что нет ее на свете, этой свободы, что западные страны сами-де давно от нее отказались, потому что поняли, что от нее только вред. И многие поверили в это, потому что подлинной свободы мы в самом деле не видели – а как вообще ее можно увидеть в обществе, где частная собственность не уважается, суды коррумпированы, законы попираются, а с человеком можно сделать все, что угодно?

Мы росли в то время, когда любые слова, а тем более красивые слова, уже были обесценены до предела, когда любой пафос вызывает отторжение, когда слово «идеалист» было практически синонимом слова «дурак», а циник воспринимался как мудрец. И тот, кто разочаровался в идеалах молодости, считал себя действительно умудренным жизнью человеком – а как же, он сумел справиться со всеми теми глупостями, которые ему внушало на протяжении десяти лет «общество потребления», он вырвался из этого, он нашел в себе силы от этого отказаться, он полностью переосмыслил свой опыт, он не позволил себя поработить чужим идеям, он вопреки всему стал патриотом, а не «либерастом». Это его родителей можно было обмануть, а его уже не обманешь – он-то понял, что к чему!

Забавно, но в своем формальном отречении от свободы «дети 90-х» боялись признаться самим себе, как важна для них эта свобода. Ведь именно ее потребность таится в этом вызывающем «вопреки»: «Я не просто выбрал патриотизм, я его выбрал вопреки всему. Почти единственный из всего поколения. Я – не такой, как все, я исключение. Я сам так решил. Я не поплыл по течению, я выбрал другое. Меня не обманешь!»

И в этом самый поразительный парадокс «поколения next» – даже тем из него, кто уходил на другую сторону баррикад – туда, где свободы нет, важно было осознавать, что они свободно совершают свой выбор, не плывут по течению, не следуют за стадом, не принимают решения лишь потому, что это было модно или что им «так сказали». Они гордо отрекались от свободы, так и не поняв, что она уже успела впитаться в их души, и что они не готовы на самом деле без нее жить. И в этом – их резкий контраст с сегодняшними двадцатилетними, которых уже абсолютно не коробит быть «такими, как все», которые не боятся пафосных слов, бойко рассуждают о единстве нации и «сплоченности вокруг национального лидера», и вполне спокойно вписываются в классический тоталитаризм, не беспокоясь о «совмещении несовместимого».

Так способно ли «поколение next» – единственное чудом «проскочившее» между двумя тоталитарными режимами, изменить сегодняшнюю Россию? Я боюсь, главная трагедия в том, что тридцатилетние – это те единственные, кто действительно мог бы на что-то повлиять в полной мере, но именно они и не оправдают возложенных на них надежд. Да и много ли нас, в сущности, осталось? Кто-то, как и остальные россияне, поддался пропаганде, и теперь активно «переосмысляет» прежний опыт. Некоторые «допереомыслялись» уже до того, что ударились в коммунизм, потому что, как мы помним, «росли без идеалов», «свободы не существует», а идеалов-то хочется!

Кто-то продолжает «брать от жизни все» и работать на нынешний режим до тех пор, пока в стране окончательно не кончатся деньги. Кто-то по заветам Марины Ярдаевой «жаждет примирить свое экзистенциальное» со всем царящим вокруг беспределом, и ясно дает понять, чем больше ему «помогут проявить себя в этом хаосе», тем больше он готов будет примириться с любой мерзостью. Кто-то (и таких тоже немало) просто уезжает из страны, потому что понимает, что возможностей для роста, самореализации, да и просто достойной жизни в современной России нет. И потому едут туда, куда мечтали уехать еще в том самом «лихом» детстве, но только уже не за «Титаником», Ди Каприо и Голливудом, а за возможностью жить, творить, зарабатывать и надеяться, что хотя бы их дети смогут вырасти без страхов и вечной посттравматики. И тех, кто еще готов бороться, остается все меньше.

А ведь мы могли бы, действительно могли еще вспомнить то, на чем росли столько лет, и от чего так трусливо и глупо отказались. Мы бы могли еще попытаться изменить свою страну – так же дерзко, как умеем только мы. Мы могли бы напомнить, что мы – не такие, как все, и нас нельзя не уважать. С нашим фирменным «вопреки», с нашим своенравным «мы так хотим», с нашим волевым «мы так решили», с нашим недоверчивым «нас не обманут». Да что там говорить – уже обманули. Если не всех, то многих. И то, что еще вчера выглядело подвигом, сегодня становится уже подлым конформизмом.

Променянная на шаткую стабильность мечта – как сюжет из детского фильма про проданный смех. Мы совсем еще не стары, а уже забыли свое прошлое. Отказавшись от него, многие из нас утешали себя хотя бы тем, что наша страна не ведет захватнических войн – но сейчас про нее нельзя сказать и этого. Мы хотели быть хозяевами новой России, а когда наша страна начала подлую захватническую войну, оказались неспособны ей помешать. А ведь с того времени, когда мы еще называли себя «поколением next», прошло всего 15 лет…

Ксения Кириллова