См. ранее на Когита.ру:

О. Крокинская. Глубинные смыслы социальной жизни. Статья 1: Что такое социобиотика?

О. Крокинская. Глубинные смыслы социальной жизни. Статья 2: Массовое теневое поведение

О. Крокинская. Глубинные смыслы социальной жизни. Статья 3: Легальность и / или моральность

Ольга Крокинская. Социобиотика и социокультура (Глубинные смыслы социальной жизни). LAP  LAMBERT Academic Publishing, 2012

О книге

Глава 3.

Другие имена для русской дилеммы «Запад – Восток»

Концептуальная идея, маркированная когда-то символом «Запад-Восток», в нашей истории породила длительную и плодотворную дискуссию о культурной идентичности России. Однако, оставаясь по посылке больше метафорой, чем научным термином, она, кажется, исчерпала познавательную силу. Ее современные контексты конкретны. Это международные контакты и межкультурные взаимодействия, нацеленные не на подтверждение идентичности, а на согласование интересов суверенных государств, корпораций, организаций и групп. Вместе с тем «западно-восточная» дилемма по-прежнему нуждается в научной интерпретации, т.к. продолжает присутствовать в массовом и экспертном сознании в виде устойчивых стереотипов. Это обстоятельство имеет свои последствия для  решения  важных проблем современного мира, ведь жизнь в современном мире требует от всех участников взаимодействий значительно большей рациональности представлений, чем в мире устойчивом и традиционном. Мир устойчивых традиций вполне может опираться на стереотипы и мифологемы как отзвуки успешно решенных задач, надолго ставшие алгоритмом успеха. Он может это делать потому, что стремится к самотождественности. А современный мир находится в процессе глубоких качественных изменений и нуждается в новых решениях, обусловленных беспрецедентными ситуациями сегодняшнего дня, которые вряд ли могут пользоваться стереотипами, даже если когда-то их применение приносило успех.

«Восток» и «запад» как  познавательные установки

Одним из самых древних инструментов человеческого познания, с помощью которого люди начали осознавать, сопоставлять и сравнивать явления окружающего мира,  были, вероятно, бинарные смысловые оппозиции – обозначение  парного существования противоположных явлений:  «черное-белое», «мужское-женское», «правое-левое», «свое-чужое», «добро-зло» и многие другие. Почти очевидно, что к их числу принадлежит и концептуальная  пара  «восток-запад», скрепляющая собой миропорядок между восходом и заходом Солнца. Применение бинарных смысловых оппозиций для распознавания разного рода неопределенностей  и сегодня позволяет совершать оценочную работу в пространстве культуры и общества, зачастую связанную с определением, «что такое хорошо и что такое плохо».  Отметим, однако, с одной стороны, древнейший, а с другой стороны, детский характер такого познания.  И все же как прием анализа оно сохраняет свою продуктивность, особенно в тех случаях, когда способно выходить за пределы жесткой архаической дихотомии и видеть между полярными знаками некую протяженность,  континуум значений.

Исключительно ценную работу по определению такого континуума проделал в свое время коллектив исследователей Губернаторского университета штата Гавайи (США).  На основе культур-антропологических исследований и анализа поведенческих практик разных народов они  разработали  шкалы и иерархии ценностей для нескольких культур человечества, в том числе, западной и восточной (1).

. Этим исследованием было установлено, что самые разные культурные комплексы можно сравнивать по определенному  спектру индикаторов, потому что, будучи  специфическими и несводимыми друг к другу, они все же состоят из универсальных  элементов. В разных сочетаниях и конфигурациях  эти элементы  образуют кластеры значений, довольно точно отображающих  ценностный базис различных образов жизни и стилей взаимодействия.  С очень небольшой  смысловой коррекцией эти шкалы удалось применить для эмпирического исследования системы ценностей россиян в 1990-х – начале 2000-х годов (2). Единственное допущение, которое мы посчитали возможным сделать, заключалось в том, что в оригинальном проекте рабочие элементы шкалы присутствуют в контекстах межкультурного взаимодействия имплицитно, как скрытая структура, а в нашем исследовании они эксплицированы и предъявляются респондентам для значительно более рациональных когнитивных операций, каковыми являются ответы на формализованные и шкалированные вопросы анкеты. 

В те годы в общественном сознании остро стояла проблема т.н. «особого» пути России и степени приемлемости для нее «западных» реформ – перехода к рыночной экономике и демократии. Избранный инструментарий как нельзя лучше соответствовал  задачам исследования и с социально-политической,  и с научной точки зрения, потому что был совершенно свободен от этих мотивов, а значит, не содержал в себе даже намека на предвзятость 

С помощью этого инструментария в 1994-м и 2000-м годах было опрошено 670 жителей Санкт-Петербурга (выборка квотная, нерепрезентативная), которые отвечали на вопрос: «В какой степени Вы включаете в свою личную систему ценностей следующие факты социальной жизни?»

Респондентам вопрос предъявлялся в табличной форме, которая позволяла им определить степень  персональной важности каждой позиции списка из 29 ценностей по порядковой шкале из 4 градаций: I, II, III степень важности и оценка «несущественно». На основании расчета среднего взвешенного (коэффициент Лайкерта) и определения ранга содержание шкалы в дальнейшем сгруппировано в соответствующие блоки (Табл. 2).

Таблица 2

Динамика кросскультурных ценностей

(коэффициент «К» - среднее взвешенное, значения шкалы от 0 до +3)

Оказалось, что российская модель системы  ценностей, конечно, с известными поправками на столичный город, имеет ярко выраженный смешанный «западно-восточный» характер. В блоке первостепенной важности, хотя и с некоторыми колебаниями по группам опрошенных, в 1994 году  заняли приоритетные места такие высоко значимые  западные ценности, как человеческое достоинство, эффективность и качество работы, индивидуальность и личный успех, пунктуальность, образование, мужественность, активность, инициатива и некоторые другие. Здесь же, перемежаясь с западными буквально через одну, расположены ценности, высоко значимые для Востока – мир, сохранение среды, гостеприимство, материнство, уважение к старшим и др. Западная ценность уважения к молодежи и восточная святость пахотной земли  замыкают блок ценностей первостепенной важности.

Во второй по уровню значимости блок вошли такие первостепенные на Западе ценности, как богатство, равенство женщин, первенство. Они получили у наших соотечественников более низкие оценки, чем в западной картине мира, но все же более высокие, чем в восточной (кроме равенства женщин, которое и у нас, и в восточной модели выглядит одинаково второстепенным). Кроме того, оказались мало важными некоторые высоко значимые элементы восточного взгляда на мир. Это иерархия,  коллективизм, карма  и религия. Иерархия – как основа устойчивости социальной структуры и управления в государстве – высоко ценится во всех культурных моделях, у нас же в конце 1980-х – начале 1990-х пребывала на грани почти полного отторжения. Практически отвергнутыми оказались тогда авторитаризм (определявшийся в инструментарии опроса как власть для обеспечения порядка, сосредоточенная у одного человека) и национально-расовые признаки.

По результатам второго среза в 2000 г. удалось установить, что смешанный «западно-восточный» характер выявленной ранее ценностной системы устойчиво сохраняется.  Годы продолжения рыночных реформ,  несмотря на ряд кризисов, не привели к отторжению «западных» ценностей, подтверждая предположение об их пригодности, приемлемости, органичности  для России –  по крайней мере, в том случае, когда они сформулированы на инструментальном уровне и не носят пропагандистской политической окраски. Иными словами, когда в семантике и семиотике шкалы  отсутствует маркировка «запад-восток» и явления оцениваются по их реальному смыслу.

Примечательно, что  1990-е годы совсем не выглядят здесь «лихими», как их стали называть позже. Конечно, это были трудные и полные тягот времена, но в общественных настроениях  ощущались и бодрость, и движение вперед, после дефолта экономика начала расти, повышались уровень благосостояния и удовлетворенность населения жизнью в целом. Наблюдалась и благоприятная ценностная динамика. В 2000-м году, по сравнению с 1994,  вообще расширяется  спектр ценностей первостепенной важности, что можно отнести к результатам  активного общественного осмысления самого феномена ценностей в эти годы. В этот  период  формируется запрос на более организованное и сильное государство (при этом сохраняется тенденция отказа от авторитаризма), растут значения ценностей  патриотизма, уважения к старшим, гендерные показатели. Снизилось значение лишь 5-ти позиций шкалы: сохранение среды, скромность, первенство, зависимость от судьбы и авторитаризм. Значение остальных возросло, по многим пунктам значительно. Конечно, высокие оценки выставляются не всегда тому, что ценится «по наличию». Нередко они относятся к тому, что только желается. 

Таким образом, в постсоветской российской социальной  культуре  оказались выявлены элементы, свойственные культурам как обобщенного «востока», так  и обобщенного «запада», в том числе, относящиеся к  их сущностным качествам. По своему содержанию они таковы, что не могут считаться  «занесенными» ветром перемен.  Это наши собственные, укорененные свойства. Наш собственный  «запад» и наш собственный «восток».  Использованные в качестве познавательных, а не политических или пропагандистских установок, эти символы помогают увидеть органичность того, что на идеологическом уровне отвергается.

Важно также то, что полученные результаты релевантны именно феномену ценностей, так как респонденты отвечали на прямой вопрос, содержащий это понятие. Разумеется,  все сказанное относится к ментальным формам  существования феномена и мало что говорит о его регулятивной способности для социальных практик. Но все же отнести полученные данные хотя бы к ценностным представлениям людей мы  можем достаточно обоснованно, так как они легитимированы  в этом качестве самими опрошенными,

Конечно, сегодня хотелось бы иметь и более свежие данные, но, скорее всего, в них мало что могло поменяться радикально, во всяком случае, по критериям «восток-запад».  Далее, по мере предъявления основных тезисов темы, будем обращаться к приведенным выше результатам. Тем более, что они сохранили для нас реальность живых человеческих мнений, когда они еще не прошли  массированной пропагандистской обработки,   заставившей общественное мнение снова встать на позиции утилитарной социальной одобряемости, как это происходит сегодня. 

Рассмотрим некоторые дополнительные познавательные возможности  символической оппозиции «Запад – Восток» по отношению к отечественной культуре.

«Запад» и «восток» как  «мужское» и «женское»

Нередко при обсуждении социокультурной идентичности России и национального характера ее народа  используется сопоставление двух бинарных оппозиций:   «запад-восток» и «мужское-женское».  При этом «западное» трактуется как «мужское», а «восточное» – как «женское»  качество. Наиболее явно связывает эти символы  Николай Бердяев, тонкий и точный интерпретатор характера и судьбы России как особой культуры, особой цивилизации.  Вот как он об этом пишет: «Все мужественное, освобождающее и оформляющее было в России как бы не русским, заграничным, западноевропейским, французским или немецким или греческим в старину   <…>  Россия как самоутверждающийся Восток  <…> означает нераскрытость, невыявленность начала мужественного, человеческого, личного, и рабство у начала природно-стихийного, национально-родового, традиционно-бытового».  И далее: «Великая беда русской души <…>  – в женской пассивности, переходящей в «бабье», в недостатке мужественности» (3).

Очевидно, что женским знаком у Бердяева обозначены покорность и подчинение народа власти, причем любовное подчинение, готовность подчиняться: «Русский народ не чувствует себя мужем. Он все невестится, чувствует себя женщиной перед колоссом государственности, его покоряет сила» (4). Мужской знак приписан, таким образом, власти, а также некоторому отсутствующему, но необходимому, рационально организованному, субъектному  началу.  Его недостаток сказывается в том, что  Россия «бессильна сама себя образовать как личность», а мужественное начало –  «светоносное сознание», «освобождающее» и «оформляющее» – не раскрывается в самóм русском народе, а заимствуется извне. Несоединенность мужественного и женственного в русском характере Бердяев  относит к числу тех глубоких противоречий (антиномий), которые он считает самой характерной чертой России вообще, где безграничная свобода оборачивается безграничным рабством, вечное странничество – вечным застоем, где безгосударственный по духу русский народ создает одну из самых мощных и беспощадных государственных машин и почти поклоняется ей. 

Производит сильное впечатление то обстоятельство, что  почти двести лет спустя, эта философская метафора  по-прежнему пригодна для описания   субъектного статуса современного российского общества. Мы находим этому подтверждение и в повседневной реальности, и в исследовательских данных.  Измерение кросскультурных ценностей (см. выше, Табл. 2)  может служить иллюстрацией этого тезиса. В ней находят свое место и несоединенность знаков женственности и мужественности с явным приоритетом первого, и постепенное восстановление упований на власть после кратковременного ниспровержения ее с пьедестала. Ценностный разрыв между женским и мужским знаками характерен для всех возрастных групп, кроме молодежной, где они идут рука об руку, за что стоит благодарить, наверное, гормональную активность возраста и сексуальную  революцию. 

Замеры общественного мнения последующих лет и до последнего времени показывают, что в наши дни государственнические, «державные» ценности восстановились практически до авторитарного уровня, причем мужской знак настолько явно приписан одному, вполне конкретному человеку, что в начале его правления  для описания чувств народа даже политологи были вынуждены  пользоваться словом «любовь» в почти сексуальном смысле. Так вернулся к своей прежней форме  комплекс, «воспетый» Н.Бердяевым: «народ – поклонение власти – женственность» и «власть – кумир – мужественность». Немалое признание приносят этому кумиру известные всей стране «индексные выражения» про сортир, мухи и котлеты, обрезание и  пр. До последнего времени это нравилось народу  по известной формуле  Василия Шукшина: «Срезал!» Прибегая к мысли Н.Бердяева, и сегодня можно сказать, что «восточное» обожествление и «женское» обожание власти  вполне соотносимы с несамостоятельностью общества, чей субъектный статус, то есть уровень активности, рациональности, автономии, солидарности, диалога – все еще крайне низок, а подчинение власти, вплоть до преклонения перед нею, все еще велики.

Конечно, использование метафоры в качестве познавательного  инструмента  весьма ограничено, ведь она –  лишь образ, который нельзя верифицировать. Но в информационно-семиотическом пространстве общества, в пространстве культуры,  имеют реальное значение и образы. Чтобы понять какое, следует попытаться  если не верифицировать метафору «мужское-женское» по отношению к обществу, то, по крайней мере, выявить ее более рациональные социальные смыслы. 

Такую возможность дает гендерный подход, который плодотворно работает в современной социологии, антропологии, культурологии. Он помогает нам различать «мужские» и «женские» (маскулинные и фемининные) аспекты  разных культур, а также более целостные модели социального устройства – маскулинные и фемининные  общества, отличающиеся друг от друга по преобладающим соционормативным образцам и доминирующим типам мышления, поведения, ценностных ориентаций (5).  Некоторые социальные нормы с учетом такого взгляда приведены в Табл. 3 (см. ниже).

На первый взгляд, концепты Г.Хофстеде находятся в глубоком противоречии с представлениями Н.Бердяева, так как по его индикаторам Россия должна быть отнесена к ярко выраженным маскулинным обществам. Однако, рациональное зерно есть у обоих. Н.Бердяев говорит о народе, и «народные» идеалы определенно близки приведенной фемининной модели, тогда как  Г.Хофстеде оперирует понятием «общество», что предполагает более рациональную форму существования общности. В ее отсутствие квинтэссенция маскулинных ориентаций, запечатленных в таблице, отражает, скорее, доминирующие принципы власти и управления в России, чем качества общества. Опять получается, что женский и мужской знаки распределены в нашей культуре асимметрично: для народа – женский, для власти и управления – мужской.  Перефразируя  Н.Бердяева, можно сказать: в том-то и дело, что «народ» никак не преобразуется в «общество», а все творит для себя  властных, мужественных кумиров, восполняя нехватку этих качеств в самом себе.  

Таблица 3

Некоторые ценностные ориентации  современных фемининных и маскулинных обществ 

(по Гирту Хофстеде) (6)

Если  принять во внимание полный набор ключевых ориентаций Г.Хофстеде (а в Таблице 3 приведен лишь небольшой фрагмент), то станет ясно, что в рамках данной модели в фемининных обществах  преобладают чувственные, эмоциональные, пассивно-созерцательные, образные формы мышления и поведения, а в маскулинных – рациональные, агрессивные, целевые и деятельные формы.  А это обстоятельство, в свою очередь, адресует нас к дихотомии «правого» и «левого» в функциональной асимметрии мозга и  способах его работы с информацией.    

«Восток» и «запад» как правое и левое

Явление функциональной асимметрии  мозга  изучается сегодня многими областями знаний о человеке: медициной, психологией, психиатрией, нейропсихологией, нейролингвистикой, этнологией, культурологией.  Будучи одним из достижений геннокультурной (биосоциокультурной) коэволюции, способность мозга по-разному обрабатывать информацию служит человеку важнейшим адаптивным средством существования в сложной семиотической среде с большим количеством разнородных сигналов.  Известно, что конкретно-чувственные «правополушарные» и рационально-логические «левополушарные» средства мышления, взаимно дополняя друг друга, обеспечивают человеку целостное, разностороннее представление о мире.  Несколько упрощая, можно сказать, что различие в ментальных операциях обоих полушарий до некоторой степени коррелирует с обыденно понимаемыми гендерными различиями в  типах мышления и поведения (7). Таким образом, у метафоры «мужское-женское»  как качества народа и культуры  обнаруживается реальная подоплека  –  структура функционирования мозга и нейронной системы, а также их «продукция», имеющая социальную природу: поведение и средства мышления, то есть  способы интерпретации, алгоритмы и модели построения суждений. Тогда  метафору русского  как «восточного» и «женского» можно дополнить представлением о  мышлении с правополушарной доминантой. Выстраивается цепочка знаков: «восточное» – «женское» – «правополушарное». 

Подобное сопоставление также представляется возможным проверить. Связь «правополушарного» и «восточного» подтверждается некоторыми данными нейропсихологии, нейросемиотики и культурологии. Известны исследования, согласно которым у японцев и других народов, населяющих острова Тихого океана, относительно меньше выражена левополушарная асимметрия, что связывается с социально-историческими и культурными традициями, в особенности, с иероглифическим характером письменности (8).  Очевидно, иероглифическое и алфавитное  письмо каждое по-своему «тренируют» деятельность мозга, специализируя его на восприятии тех и других видов знаков. Распознавание значений преимущественно в иероглифическом изображении, несущем сложные и целостные смыслы,  развивает правое полушарие мозга, дающее целостный образ мира, сопряженный с эмоционально-чувственной сферой поведения, а распознавание значений, выраженных алфавитным письмом, происходит при посредстве конструкций из слов и букв, то есть дробных, дискретных и абстрактных единиц, лишенных собственных значений, и вследствие этого развивает  аналитическое, рационально-логическое левое полушарие. О том, что разные участки мозга можно с помощью разного рода ментальной и предметной деятельности в полном смысле слова физически тренировать, говорят нейрофизиологические исследования последних двух десятков лет (9).

Иными словами, «восточная» ментальность сопрягается с «женской» не только «по Бердяеву», но имеет и биосоциальную основу – специфическую работу мозга по типу, близкому к женским способам восприятия и мышления  из-за более сбалансированной работы полушарий и отсутствия ярко выраженной доминантности правого или левого.

«Восток» и «Запад» как мифологическое и рациональное

Чтобы сопоставление таких разных фактов, как эмпирические данные современного социологического измерения ценностных систем, философская концепция Н.А.Бердяева и наблюдения, сделанные в других гуманитарных и естественных науках, не выглядело притянутым за уши, потребуется некоторое обобщение.

Представляется, что суть дела заключается в общих закономерностях и особенностях развития знаковых систем в разных культурах. К их числу принадлежат: тип письменности  (алфавит или иероглифика), фатальным образом сопряженный с возможностью тех или иных мыслительных операций (10), связанный с ними тип мышления, а также вырабатываемые с их помощью объяснительные системы – парадигмы, картины мира: мифологическая, теократическая, научная, обыденная  и  другие. У разных культур или на разных этапах развития одной культуры может преобладать одна из двух, существенно  разных, установок на обработку информации и отношение к действительности – сознательная или бессознательная, рациональная или мифологическая, «левополушарная» или «правополушарная» (11).

Таким образом, в разных культурах возникают, воспроизводятся и практикуются  не только разные типы представлений о мире, но и разные способы  построения суждений, включая элементарные когнитивные операции, производимые в ходе семиозиса – процесса интерпретации знака и производства значения (12). Характер семиозиса формируется под влиянием определенных правил, и поэтому он воплощается в массовых культурных практиках, которым обучают в ходе социализации, которые подвергают социальному контролю, отбору и кодификации. Иными словами: не только значения, но и правила производства значений, правила  чтения знаков обладают культурной спецификой, поскольку любая интерпретация может быть произведена лишь в коммуникации со всей семиосферой данной культуры.  Таким образом, культурная специфика социума образуется из предпочтения тех или иных мыслительных операций, которые связаны с определенными способами обработки информации и сопрягаются с определенными предписаниями в поведении. Можно, в основном «на глаз и на авось», а можно, в основном взвешивать и анализировать.   Можно, как князь Владимир, выбрать православие по эстетическим и эмоциональным критериям, за красоту и чувства, а можно, как Генрих Наваррский, сменить веру, потому что это оказывается политически выгодно («Париж стоит мессы»). И то, и другое по-своему продуктивно, и то, и другое судьбоносно. И то, и другое закладывает архетипы культуры – глубинные, часто неосознаваемые традиции, которые потом трудно изменять, даже если это очень нужно.

Объясняя на этой основе наличие в русской ментальности элементов «западного» и «восточного» типа, мы получаем право интерпретировать их не просто как сходство с конкретным Западом и Востоком и не просто как результат их непосредственного влияния на российскую культуру в процессах исторического взаимодействия, но и как аутентичное явление, которое образовалось путем самозарождения, имеет основания в природных условиях, хозяйствовании и  культуре.  Основные  характеристики ментальности формируются сообразно с этими обстоятельствами, так как сопровождают и обслуживают конкретную деятельность людей. С этой точки зрения становится понятно, что в огромной, аграрной по преимуществу, России, почти до конца XIX в. сохранившей полуфеодальный строй, уравнительную общину и авторитарное государство (черты, характерные для аграрных обществ и азиатских государств) русская ментальность и формировалась во многом по «восточному» типу.  И это наш собственный «восток», отражение нашей истории. Вместе с тем, как показано выше (Табл. 2), столь же ярко в ментальности наших соотечественников выражены подходы рационального, действенного характера с сильным акцентом на индивидуальность, самостоятельность, активность, успех, иными словами – «западно» ориентированные нормы. Причем это тоже наш, а не заимствованный «запад», в течение веков подавляемый, но живой.

Принятие Русью христианства в «восточной» византийской традиции, скорее всего, изменило какие-то древние установки славянской ментальности. О характере этих изменений судить трудно, но известно, что вместе с православием пришел идеал «тихости, благообразия, благолепия и благочиния». Как пишет академик А.М.Панченко: «Пастыри учили русский народ жить, «косня и ожидая», восхваляя косность даже на государственной службе» (13). Чем не буддистское «недеяние»? Однако, – продолжает он, – в повседневном обиходе испокон веку на Руси восхвалялись «делатели» и осуждались «ленивые, сонливые и невстанливые», а начиная примерно с XYII века,  еще до петровских реформ и как бы подготавливая их, «стало цениться новое –  то, чего не бывало прежде <…> поколебался идеал созерцательного, привыкшего «крепкую думу думати» человека, вытесняемого человеком деятельным» (14). 

Известно, что восточная и западная ментальность начали отдалятся друг от друга из некогда общей точки мифологического мышления, но одна из них, западная, порвала с ним связи довольно решительно (хотя, как считают психоаналитики, «задвинула» их в подавленном состоянии в область бессознательного, откуда они и мучат психику цивилизованного человека), а вторая, восточная, на полный разрыв не пошла, ибо для ее сверхзадачи – сохранения самотождественности – преобразовательный порыв разума был смертельно опасен. С этого момента в Западной культуре стали нарастать рациональные «левополушарные» механизмы, а восточная сохранила преобладание «правополушарных», в основе своей мифологических. Таким образом, «восточные» тенденции в массовом сознании россиян можно понять как  следы обширного и вполне сохранного атавизма мифологического мышления, а «западные» имеют общие с европейским путем развития корни рациональности. 

Довольно ярко живой мифологизм мышления современных россиян проявился у участников представленного выше исследования в ценностном отношении к земле.  В разных возрастных группах по-разному, но в целом по выборке около 60% опрошенных в Санкт-Петербурге придали символу «святость пахотной земли» значение I и II степени важности. Тем самым  они засвидетельствовали, что ощущают нерасторжимую связь с землей-кормилицей и испытывают чувство зависимости от нее. Очевидно, здесь сказалась древнейшая  традиция воспевания, одухотворения и поклонения плодоносящей силе земли, а также распространение этого архетипа из области земледельческой культуры в национальный фольклор и в систему мировоззрения русского народа в целом. Это очень симпатичное качество, однако мифологическая тенденция распространяется на область не только поэтического, но, бывает, и политического отношения к действительности.  Так, Аграрная  партия  России  на протяжении многих лет использовала в борьбе с земельной реформой следующий тезис: «Земля – наша Мать. Матерью-Землей торговать нельзя». В этом суждении – прямой расчет на неразмышляющее, не склонное к анализу, неразвитое мышление; на то, что синкретическая склейка  двух разных типов отношений во  что-то неразличимо цельное  может перенести эмоционально и ценностно  заряженный культурный символ в область политики, тем самым повлияв на нее во вполне определенном направлении. Следует признать, что действенность манипуляторских приемов такого рода потенциально велика, ведь они эксплуатируют не что иное, как бессознательное нашей культуры, ее глубинные, неосознаваемые архетипы: ведь даже у жителей крупного города отношение к Земле как святыне широко распространено, а в провинции и сельской местности этот показатель, конечно, еще выше. И как может быть иначе, если бытие современного человека, уже живущего в окружении невероятных, фантастических технологий XXI века, до сих пор включает в себя на правах и увлечения, и реального элемента жизнеобеспечения непосредственную ручную работу на земле любимой дачи и даже первобытное собирательство грибов и ягод в лесу.

Вполне живая архаика характерна также для отношения людей к государству. В сознании даже молодых людей  оно имеет явную патерналистскую окраску, мыслится  не институционально, а персонально, что позволяет ему существовать  в архаической форме режима личной власти, а народу – в инфантильном статусе опекаемого.  На  власть и государство  переносится вся ответственность за положение дел в стране и обеспечение граждан всевозможным благами, которые те хотели бы потреблять. Они согласны видеть в государстве верховного распорядителя судеб народа и страны.  Мифологизируется и образ верховной персоны, причем годы реального правления и возможность рационального отношения к делам и поступкам мало меняют  характерные сказочные ипостаси. Образ Героя-избавителя (15) со временем эволюционировал в образ Отца-хозяина, ведающего обо всем непосредственно,  но не более того.  И общество (как народ) спокойно относится к усилению  сложившегося режима персональной власти, нарушениям буквы и духа Конституции, когда не только на долгие годы удлиняются сроки правления какой-то одной группировки, но и нарушаются права общества на ее смену, ибо она фактически не избирается, а передается по наследству.

«Запад» и «Восток» как «открытое» и «закрытое»

Итак, движение от метафоры «западного» и «восточного» к  символике «мужского» и «женского» в культуре  позволило приблизиться к более точным, научным,  представлениям о «правом» и «левом» в нейрофизиологии и нейросемиотике, а также о мифологическом и рациональном в сознании. Оказалось, что за ними скрыты право- и левополушарная специфика обработки социальной информации, специфика семиозиса. Они указывают на продолжение коэволюции  культуры и общества, в частности, влияние  когнитивных средств культуры на социальное развитие.

Развиваясь от образа – к смыслу, от мыслечувственной синкретики – к синергетике рационального и чувственного без утраты способностей каждого – идет развитие человеческого мышления. Вместе с ним идет социальная эволюция. Совершенно не случайно на когнитивной базе рационального мышления государства Западного мира раньше других сформировали открытые общества, а  восточные государства на своей когнитивной базе  еще не полностью расстались с закрытыми общественными системами. Как и все другие народы, хотя каждый в свое время и по-своему, народ России участвует в растянувшемся на тысячелетия и еще не закончившемся переходе от племенного общества с его мифологическим мышлением и подчиненностью магическим силам – к обществу, опирающемуся на рациональную сущность человеческого разума, как это понимал Карл Поппер (16).  Впрочем, мы теперь знаем, что пан-рациональность индустриального общества уже почти закончилась, и постиндустриальная эра вносит в эту траекторию свои, весьма существенные и неожиданные поправки.

И все же: если   «западное» позиционирование в ценностях можно понимать как ориентацию на активно-достижительные, структурно организованные и рациональные качества социального устройства, а «восточное» – как ориентацию на самотождественность, традицию, стабильность, консерватизм и патернализм (17), тогда сочетание этих мотивов в ценностях наших соотечественников, возможно,  указывает на наличие и распространенность двух жизненных стратегий – «открытого» и «закрытого» типа, соответствующих стандартам «открытого» и «закрытого» общества, а также гражданскому и патерналистскому  типам общественного устройства. Они могут быть типичным атрибутом социальных практик по-разному ориентированных групп общества, характеризовать стереотипы личностных установок или даже применяться ситуативно, по случаю, одними и теми же социальными агентами. 

Сегодня трудно испугать людей рынком и даже капитализмом, несмотря на их, порой глубокие, кризисы.  Потребление «по западному типу» еще очень сильно мотивирует людей. Технические достижения цивилизации расходятся «на ура». Реальное знание о любой стране мира, в том числе, о жизни в странах Запада, абсолютно доступно. Вот почему мы видим определенную готовность национальной идентичности  принимать в себя какие-то черты,  сближающие ее с другими цивилизационными образцами. По крайней мере, для молодых поколений это довольно заметное явление. В проекте 2009 года респонденты отвечали на вопрос: «К каким историко-культурным сообществам и в какой мере Вы чувствуете свою близость?»  (Табл. 4).

Таблица 4

Национальная идентичность в  цивилизационном контексте

18-25 лет, % от числа опрошенных,  среднее взвешенное в интервале значений от 1 до 4

По результатам  измерения мы видим, что кроме признаков, характеризующих внутреннее, аутентичное пространство («я-мы-свои»),  идентичность современных молодых людей включает и обширные внешние слои, которые, как минимум, участвуют в самоопределении, а как максимум, уже вошли в него. Хорошо заметны три слоя  образовавшейся структуры, подтверждаемые соотношением величин коэффициента «среднее взвешенное»: 1) внутренне ориентированное ядро  «Россия – свой народ»; 2)  довольно высоко значимый  средний слой, соединяющий эндогенные структуры идентичности с экзогенными:  «глобальное человечество – Интернет-сообщество – Европа»; и 3) более  дистанцированный слой возможных точек притяжения:   «другие народы России – Америка – Азия».  

Мы видим, что национальная идентичность представляет собой полиструктурное образование, в котором ориентация на «запад» и «восток» представлена значительно более сложно, чем предполагает простая дихотомия.  Так, «запад», символизированный  Европой, и присутствующий, очевидно, в символах глобального человечества и Интернет-сообщества,  выглядит сильнее, чем в североатлантической американской  ориентации, и тяготение к нему выражено значительно более явно, чем к «восточному» азиатскому. 

Сосуществование «закрытых восточных» и «открытых западных» стратегий, особенно если они  успешны и приводят к желаемому результату,  скорее всего, свидетельствуют также о сосуществовании эволюционно разнородных  пластов социальной жизни, в одном из которых оказывается вполне работоспособной неизжитая социальная архаика. Там, по удачному выражению писателя Эдварда Радзинского, «идет  упорная работа старины».  Сохранность архаических пластов в структуре современности – одна из самых существенных и сакраментальных особенностей  нашей культуры.

(1) Ситарам К.С., Когделл  Р.Т. Основы межкультурной коммуникации // Человек. Иллюстрированный общественно-политический и научно-популярный журнал. 1992. №№ 2-5

(2) Крокинская О.К. Так к какой же цивилизации мы принадлежим // Сикевич З.В., Крокинская О.К., Поссель Ю.А. Петербуржцы. Этнонациональные аспекты массового сознания. Социологические очерки / Под ред. З.В.Сикевич. –  Спб., 1995. По материалам проектов, поддержанных  РГНФ  («Кросс-культурный анализ образов России, Украины и Белоруссии» (№ 07-03-02013а) и  РФФИ  («Феноменология национальной идентичности», грант РФФИ  № 07-06-00242а).

(3)  Бердяев Н.А. Судьба России. М., 1990. С.22-29

(4) Там же. С. 39, 47

(5)  Hofstede G. and Associates. Masculinity and Femininity.  The Taboo Dimension of National Cultures. Sage Publications. 1998.  

(6)  Цит. по: Кон И. Мужчина в меняющемся мире. – М.: Время, 2009. С. 110-113.

(7) На самом деле, связи здесь сложнее. Дело не в асимметрии функций, это всеобщее свойство, а в степени доминантности одного полушария над другим. «Мужской» мозг более доминантен, в нем господствует либо правое, либо левое полушарие, причем рациональная европейская цивилизация подкрепляла и делала успешным преимущественно левосторонние средства.  «Женский» мозг более сбалансирован, ему равно доступны и право- и левосторонние методы обработки информации, однако цивилизация только начинает массово востребовать эти способности, как и участие самих женщин, в решении важных проблем эпохи. Эффективность такого типа мышления очень высока, его исторический расцвет еще впереди.

(8)  Иванов Вяч. Вс. Нейросемиотический подход к знаковым системам искусства // Человек в системе наук. М.: Наука., 1989. С.351-361. 

(9)  Тулинов Д. Изменчивый мозг // http://www.strf.ru/material.aspx?d_no=24713&CatalogId=353 &print=1

(10)  Иванов Вяч. Вс. Ук. соч.

(11) Лотман Ю.М. Асимметрия и диалог // Лотман Ю.М. Избранные статьи. В 3-х тт. Т.1. Таллинн, 1992.

(12)Лотман Ю.М. Внутри мыслящих миров / Ю.М. Лотман.  Семиосфера. – СПб.: «Искусство-СПб», 2001. С. 250-256.   

(13) Панченко А.М. Русская культура в канун петровских реформ. Л.: Наука. 1984. С.6

(14) Там же.

(15) Подробнее об этом см.: Крокинская О.К. Социальное бессознательное и социальное развитие //  Сикевич З.В., Крокинская О.К., Поссель Ю.А. Социальное бессознательное. СПб.: Изд-во Питер, 2004. С. 14-98. 

(16)    Поппер К. Открытое общество и его враги. В 2-х тт. М.: Культурная инициатива. 1992.

(17) Брагинский В.И. Востоковедение // Культурология XX век. Словарь. СПб.: Университетская книга, 1997.

(Продолжение следует)

**

Содержание

Введение 3

Глава 1. Эволюционная эвристика на сегодня и на каждый день 7

Общество как процесс…………………………………………………. 7

Реальность эволюции …………………………………………………. 11

Социобиотика или социальная Жизнь ……………………................. 13

Действующее лицо социобиотики – человек рефлексирующий ….. 19

Глава 2. Самоорганизация в тени ………………………………………. 24

Социальные смыслы манипуляции……………………………………. 25

Взаимные выгоды от манипуляции……………………………………. 29

Запрос на мораль. Но мы не знаем, что это такое... ............................ 35

Поле нравственных представлений …………………………………… 38

Поле нравственных практик …………………………………………… 42

Откуда ждать возвращения морали? ………………………………….. 47

Процесс дошел. Или пять лет спустя………………………………….. 51

Глава 3. Другие имена для русской дилеммы «Запад – Восток»…. 52

«Восток» и «запад» как познавательные установки………………….. 52

«Запад» и «восток» как «мужское» и «женское» ……………………. 57

«Восток» и «запад» как правое и левое ……………………………….. 60

«Восток» и «запад» как мифологическое и рациональное ………….. 62

«Запад» и «восток» как «открытое» и «закрытое»……………………. 66

«Восток» и «запад» как архаика и современность……………………. 69

Восстановить до целого ………………………………........................ 74

Глава 4. Культура и структура: институциализация мифа……….. 78

Символы влияют на реалии жизни ……………………………………. 78

Социокультурная реальность мифа …………………………………… 81

Институциализация мифа ……………………………………………… 86

Социальные практики институциализированного мифа:

кейс «300-летие Санкт-Петербурга» …………………………………... 93

Петербургская самоидентификация как факт социокультуры………. 97

Авторитарный синдром Петербурга как факт социокультуры ……… 102

Социальные смыслы современной мифологии ………………………. 105

Послесловие …………………………………………………………….. 108

Заключение………………………………………………………………….. 110

Литература…………………………………………………………………… 112