См. ранее на Когита.ру;

- Артефактуальная деятельность, персональный архив, историческая идентичность

**

И.А. Крайнева

ПЕРСОНАЛЬНЫЙ АРХИВ УЧЕНОГО –

ПРОЯВЛЕНИЕ ЕГО ИСТОРИЧЕСКОЙ ИДЕНТИЧНОСТИ В ПОЛЕ НАУКИ

В числе научных направлений деятельности коллектива ИСИ СО РАН в последние 15 лет – создание распределенных открытых источнико-ориентированных информационных систем (ИС). Наиболее крупными коллекциями, представленными в ИС, являются персональные архивы ученых. Именно это обстоятельство – работа с несколькими архивными собраниями личного происхождения для размещения их в открытых архивах, – породило закономерные вопросы по интерпретации этих материалов, как сущностного, так и содержательного характера. Исследованы социальные механизмы и психологические интенции создания и реализации потенциала персональных архивов ученых как проявления идентичности и историчности, как способа ориентации человека в мире, попытке придать смысл своему существованию. Создание архивов классифицируется как потребность социально-культурной и профессиональной идентификации и обусловлено желанием их создателей подчеркнуть индивидуальность за счет расширения идентифицирующих дескрипций, которые материализованы в различных свидетельствах. Поскольку историческая индивидуальность субъектов может быть отображена с помощью историй, эти истории рассказываются ими самими или их биографами на основе обращения к артефактам, собранным в архиве. Анализ использования архивов в исследовательской практике позволил проследить процесс «замещения» индивида артефактами его архива, когда происходит конструирование нарративного субъекта методом биографического исследования.

Помимо того, что создатели архивов явно рассчитывали на то, что документы будут сохранены и изучены, они вкладывали в них определенные смыслы, придавали им значения, которые мы должны понять и транслитерировать. Это электронные архивы математика и программиста, академика Андрея Петровича Ершова (1931-1988)¹, математика и кибернетика, члена-корреспондента Алексея Андреевича Ляпунова (1911-1973) и физика-теоретика, доктора физико-математических наук Юрия Борисовича Румера (1901-1985)², созданные силами сотрудников Института систем информатики им. А.П. Ершова СО РАН (Новосибирск).

Интерпретация механизмов, задействованных в процессе создания архивов, может быть осуществлена в терминах идентичности/идентификации и историзма, в личностном обретении историчности через идентификацию особого рода – формировании коллекции артефактов, архива. Ученый реализует себя в науке через публикации, общение с коллегами и учениками, институции. Но ему требуется и другая форма идентификации, подтверждения своей причастности не только научному сообществу, но и тем общественно или личностно значимым событиям, свидетелем или участником которых он являлся. Допускаем, что на первых порах формирования архива работают другие императивы: фиксация событий, комплектование рабочего материала, переписки, рукописей для использования в повседневной рутинной практике. И лишь со временем приходит понимание значения этого корпуса документов, придания ему ценностной коннотации – исторического архива. На определенном этапе деятельности индивид осознает себя творцом новой реальности, эксплицитно связанной с его личностью, происходит формирование исторической идентичности.

Вся предыдущая история изучения феномена идентичности в социальных науках демонстрирует нацеленность на нее, как преимущественно на интериорную сущность, которая реализуется через поведенческие практики в коммуникативных пространствах. Различают идентичность коллективную (территориальную, политическую, национальную, конфессиональную, профессиональную, гендерную, гражданскую и т.д.) и индивидуальную, личностную. Понятие идентичности связывают со становлением понятия «индивидуальное» в различных дисциплинарных контекстах, а также с конституированием в европейской традиции дискурсов «различия», «инаковости», «аутентичности» и «Другого»³. Поначалу различные дисциплинарные понимания идентичности в неклассической логике, в постнеклассической философии и в социогуманитарном знании (социология, антропология, психология) с конца 1960-х практически объединились в постструктуралистско-постмодернистской практике в единое универсальное понятие⁴. Однако и роль предметного мира в формировании идентичностей исследована директором Лондонского музея дизайна Деяном Суджичем через дизайн: банкнот и одежды как отражения национальной идентичности, архитектуры церквей – религиозной, униформы – социально-профессиональной и так далее⁵.

Немецкий философ Герман Люббе, говоря о природе индивидуальности, полагал, что «историческую индивидуальность можно обозначить как "идентичность" (Identitity)», что «смысл определения историй как процессов индивидуализации систем можно заострить и усилить путем различения числовой и исторической индивидуальности»⁶. Числовой индивидуальностью по Люббе обладают объекты технических серий, их различают с помощью символов, имен или номеров. По мнению Люббе, «именно истории позволяют идентифицировать любые системы» (технические, биологические, социальные), установить их историческую индивидуальность. «Истории» могут быть закреплены в артефактах: царапинах на автомобиле, наградах, сувенирах и документах.

Процесс обретения исторической индивидуальности (идентичности) Люббе рассмотрел через артефактуальную деятельность. Он отметил небывалый всплеск историзма в современном мире, который выражен в беспрецедентной по размаху и интенсивности культуре историографического изображения собственной и чужой идентичности, в музейной деятельности. Историзм современного общества связан, по его мнению, с реакцией на динамичный рост знания, рост «реликтов цивилизации», когда под грузом новизны возникает дискомфорт восприятия действительности. Общество, как и отдельный человек, реагирует на ускорение прогресса своеобразным отторжением нового, консервативно. Эту тенденцию С.Н. Плотников видит в расцвете архивно-музейной культуры, охраны памятников старины, что символизирует поиск компенсации цивилизационной динамики: «С помощью культивирования музейных ценностей люди стремятся сохранить свою идентичность, генетически прослеживая связь истока с современностью. Таким образом, историческое сознание реально компенсирует издержки и нагрузки прогресса…»⁷. Этот феномен ностальгической рефлексии по прошлому отражен в современном коммуникативном пространстве в виде сайтов и мини-архивов, один из которых, например, так и называется: «Страница ностальгии по БЭСМ»⁸.

В то же время, очевидно, что историческую идентичность нельзя объяснить только компенсаторными механизмами адаптации к цивилизационной динамике: индивид является актором своей истории, ее творцом. И он находит выход в идентификации своей личности в истории через определенный набор артефактов, которые надеется передать будущему в качестве исторических источников. Он стремится «попасть в историю», выполняет определенную миссию, связанную с осознанием непреходящей ценности его исторической индивидуальности. Биографические нарративы, истории как «замещение» ушедших идентичностей возникают на реальных артефактах, аккумулированных в различных хранилищах, в том числе в архивах.

Но индивиды стремятся обнародовать свои истории не просто рассказывая их (мемуарная практика), а подтверждая отсылкой к артефактам, архивным документам, памятным сувенирам, фотографиям, видео и аудиозаписям. Поскольку действующий субъект (в нашем случае ученый) историчен, опирается в подтверждении идентичности на весь свой прошлый опыт, он путем архивации подтверждающих дескрипций пытается сохранить связь между прошлым и будущим. Сохраняя артефакты, пригодные для будущего рассказа, нарративной истории, он формирует и поддерживает культуру будущего историографического описания не только собственной, но и коллективной идентичности, той референтной группы, с которой он профессионально и психологически себя связывал, которая влияла на формирование его социальных установок и ценностных ориентаций.

Поскольку осмыслению в качестве идентифицирующих сущностей подвергаются архивы ученых, рассмотрим их назначение как составляющей инфраструктуры этой профессиональной референтной группы, части наследия ее интеллектуальной культуры. Теория референтной группы, по отношению к которой происходит самоидентификация индивида, наиболее полно разработана Р.К. Мертоном⁹. Именно в референтной группе проявляется определенный конформизм индивида, формируются модели референтно-группового поведения. Поскольку правила поведения в референтной группе предписывают определенные нормы профессиональной рефлексии, индивид воспринимает их, чтобы реализовать свой потенциал в конкретном интерсубъективном пространстве. Научный персональный архив в таком случае является и результатом профессиональной рефлексии интеллектуалов, отражением их истории, выраженной в материальном режиме. И хотя, как правило, фондообразователь конкретизирован, известно его имя, архив по своему содержанию часто выходит за рамки персональной идентичности. Архив репрезентует вмещающее сообщество настолько полно, насколько это позволяют документы.

Ориентация индивида на ценности и нормы референтной группы может быть артикулирована и как адаптационный механизм, посредством которого индивид входит в конкретное социально-культурное пространство. В этом случае реализуется стратегия использования всех средств социально-культурного окружения для более комфортного существования индивида. По мнению А.Я. Флиера «человек нуждается в групповой форме жизнедеятельности как более надежной, в самоидентификации с данной группой – ощущении себя неотъемлемой частью коллектива, номинальным совладельцем коллективной собственности, а главное существом, социально востребованным и одобряемым этим коллективом»¹⁰. Адаптационные возможности идентификации позволяют сохранить индивидуальность в социуме за счет накопления и использования эмпирического опыта, переходящего в рациональное действие. В определенных обстоятельствах формируются устойчивые социально-профессиональные формы рационального действия и достижения результатов, например, научные школы, которые могут играть роль адаптационных инкубаторов для вновь инкорпорированных индивидов, а также оказывать им помощь в противостоянии функциональным двойникам¹¹. Рассматривая роль научных школ в истории отечественной физики, историки науки утверждают, что «наука – это система не только по производству научного знания (научных идей), но и творящих его людей»¹².

Попутно заметим, что социальный статус (положение человека в обществе) не только формируется под влиянием уровня культуры индивида (достижимый статус), но он и определяет социальную роль – поведение человека под воздействием его статуса¹³, накладывая на индивида определенные обязательства. Если говорить о соотношении категорий «социальный статус», «социальная роль» и «историческая идентичность», то последняя категория помимо идентифицирующей интенции содержит и ценностную коннотацию, а также вбирает в себя две предыдущие, т.е. является интегрирующим понятием по отношению к другим социальным атрибутам личности. Ценностная коннотация определяет уровень ответственности индивида перед своей референтной группой, в которой сформирован его социальный статус, и соответствие ожиданиям, которые наложены принадлежностью к данной референтной группе.

Идентификация актуализируется как процесс приобретения и смены идентичности, как способ социального бытия. Что же происходит в процессе идентификации ученого в нашем случае, посредством формирования его архива? Происходит постепенное «замещение» субъекта (или вмещающего его коллектива) артефактом. Следом запускается механизм перехода к историческому нарративу, который может быть порожден в отсутствии субъекта-фондообразователя. Это делает возможным возникновение исторической дисциплины – биографики, если мы задались целью написать биографию, или шире – историю науки, если архив принадлежит ученому. Собственно, реализуется та программа, которая была «запущена» с момента формирования архива, программа его нарративации. Наиболее полно эта программа воплощена в архиве А.П. Ершова. Этот архив – яркое свидетельство того, что его создатель понимал смысл своей архивной деятельности, видел назначение корпуса документов, который он сформировал, в фиксации изменений культурного опыта, происходящего под влиянием технологических изменений, а существовавшая система хранения научного наследия ученых в Академии наук убеждала его в том, что архив будет использован¹⁴.

Формирование архивов, которые мы рассматриваем как экстериорный феномен, происходит преимущественно в рамках профессиональной деятельности, хотя они могут содержать документы, отражающие не только деловые и научные, но семейные, культурные, экономические связи фондообразователя. Но именно реализация интеллектуального потенциала индивида важна для него, она является смыслом жизни и его активности в социуме. Об этом есть важное свидетельство, например, в архиве А.А. Ляпунова, который в годы Великой отечественной войны был мобилизован в пехоту, и как математик не представлял своей полезности, пока не перешел в артиллерию. Ю.Б. Румер в заточении (1938-1948) читал лекции по теоретической физике своему сокамернику – молодому человеку, арестованному со студенческой скамьи. Тем самым он пытался сохранить свои профессиональные навыки привычным для него средством, передать свой опыт тому, кто мог его воспринять и сохранить уже без Румера¹⁵. Тем самым ученик становился живым идентификатором его исторического бытия. Данные наблюдения приводят к выводу, что профессиональная деятельность играет решающую роль в формировании исторической идентичности.

Аналогии артефактуальной деятельности индивида по созданию «ценозов артефактов» находим в рассуждениях А. Ваганова о феномене коллекционирования. Он отмечает в частности, что коллекционирование играет важную роль в жизни людей, реализуя по И.П. Павлову «рефлекс цели», стремление к обладанию определенным раздражающим предметом¹⁶. Но усилия коллекционера направлены на собирание артефактов, созданных Другим, и в этом отличие коллекции от архива. В случае научного социума архив может быть дополнен т.н. исследовательской коллекцией, как у А.А. Ляпунова, который собрал внушительную минералогическую коллекцию, что отражало его интерес к «землеведению», как он определял предмет естественнонаучного профиля, созданный им в Физико-математической школе НГУ¹⁷. Кроме того, внушительное представительство демонстрируют библиотеки этих ученых, которые содержали не только профильную литературу, но и книги из других областей знания и культуры.

Более тесна связь феноменов архива и коллекции в мотивах, которые руководят их создателями. Можно выделить два типа мотивации. Мотивация открытая, о которой сказано выше: расширение идентифицирующих дескрипций, которые материализованы в различных свидетельствах (артефактах), что позволяет личности обрести историчность, причастность знаковым событиям, рассказать свою историю в случае создания архива. Материализация в коллекции рефлекса обладания у коллекционера – феномен также из ряда открытой мотивации. Но выявлена и мотивация другого рода, скрытая, которая состоит в извечной попытке обмануть Хронос (игра со смертью, обретение символического бессмертия): вещи живут дольше людей. В мировоззренческом аспекте эти рассуждения приближают нас к индивидуальному решению философской и духовной проблемы мыслящего индивида о смысле жизни.

Итак, архивы ученых как феномен интеллектуального сообщества, поля науки представляют собой дискурсивный канал между индивидом и его исторической идентичностью. Архивы позволяют особенно четко понять смысл процессов индивидуализации, поскольку именно они закладывают возможность увидеть уникальность исторической индивидуальности в совокупности идентифицирующих дескрипций. Тем не менее, нарративы, созданные на основе этих архивов разными исследователями, будут отличаться друг от друга. Значит ли это, что мы получим несколько идентичностей? На это ли рассчитывал фондообразователь, тщательно укладывая документы в папку? Несмотря на физическую уникальность фондообразователя, артефакты, тем не менее, полны скрытых смыслов, видимых одними и не замеченных другими биографами, поскольку даже при жизни у каждого индивида есть несколько «версий» самого себя. Поэтому при создании биографии, конструировании нарративного субъекта, различие будет касаться акцентов, расставленных при прочтении смыслов, которые индивид придавал артефактам. Личностная идентичность, базирующаяся на единстве имени и персональной истории, отложенной в артефактах, послужит основанием для создания нарративного субъекта.

Экстерналистский подход к идентичности позволяет экстраполяцию к исторической идентичности индивида, как нарративной субстанции, у которой имеются идентифицирующие дескрипции (я рассматривается со стороны), и с помощью которых референция осуществляется к конкретному человеку¹⁸ через тождество свойств некоторой пространственно-временной сущности (телесной непрерывности). Историческое повествование помещено в поле междисциплинарности гуманитарных наук: социологии, психологии, культуры.

Архив как проявление идентичности существует в историческом времени на материальных носителях. В последнее время все большую актуальность приобретают скрытые архивы, архивы, хранящиеся на электронных носителях, в чем есть риск их полной утраты после ухода индивида-фондообразователя (виртуализация деятельности). Последний, как будто, уже не заботится о своей истории и своем «нарративном бытии». Необходимо задуматься, имеем ли мы дело с атрофией идентичности, или переходом ее в иное состояние, нами пока не осознанное? Имеем ли мы дело с реакцией на динамику цивилизации, когда индивид не успевает задуматься о вечном, находясь в плену скоростей? Приведет ли это к новым типам идентичности, как в экзистенциальном, так и в материальном режимах?

Обращение к интериорному феномену идентичности в его проявлениях экзистенциальной и социально-дисциплинарной природы – личностном и профессиональном, прослеженный через экстериорный феномен персональных архивов ученых выводит исследование на уровень соотношения материального и экзистенциального. Если верна идея формирования архива как собрания идентифицирующих дескрипций, то можно предположить, что будет верна и обратная процедура: на основе понимания смыслов, которые индивид придавал артефактам, осуществить поиск выхода в историческую ретроспективу. Это, в свою очередь, приводит к реализации исследовательской практики «возрождения» индивида через артефакты его архива. Архива, соотнесенного с реальной социокультурной практикой уже не аутентичного, а нарративного субъекта, конструирование которого является задачей исторической биографики. Тем самым мы показываем, что понимаем мотивы создателей архивов.

Анализируя пространство, в котором осуществляется рефлексия референтной группы ученых – носителей исторической идентичности – логично перейти к исследованиям Пьера Бурдье о социальном пространстве, поле науки и действующих в них силах¹⁹. Социальное пространство по Бурдье – это форма отношений, «структура социальных позиций»²⁰ действующих в нем агентов, обладающих социальным капиталом особого рода, «который обеспечивает власть над конституирующими механизмами поля, и который может быть конвертирован в другие виды капитала»: престиж, признание, известность, выгоду, прибыль²¹. Бурдье характеризует социальное пространство (поле) как «место аккумулированной социальной энергии»²². Научное поле «как система объективных отношений между достигнутыми (в предшествующей борьбе) позициями является местом (т. е. игровым пространством) конкурентной борьбы, специфической ставкой в которой является монополия на научный авторитет, определяемый как техническая способность и – одновременно – как социальная власть, […], монополия на научную компетенцию, понимаемую как социально закрепленная за определенным индивидом способность легитимно (т. е. полномочно и авторитетно) говорить и действовать от имени науки»²³.

Теория социального пространства и поля науки П. Бурдье нашла свою конкретизацию и развитие в работе историка отечественной физики Геннадия Ефимовича Горелика, который провел анализ поведенческих практик (идентичностей) в среде московских физиков (субполе науки по Бурдье)²⁴. В разделе «К теории сильного социального поля» своей статьи он сделал акцент на особенности общественной жизни в СССР в период сталинизма, выполнив этимологический анализ понятия «репрессии», что он полагал аналогичным другому понятию: «давление»: социальное и идеологическое. Для более точного описания истории советской физики Горелик предложил применить физический же термин «поле тяжести» или «гравитация». Горелик формирует понятие социально-гравитационного поля, и анализирует его воздействие (давление) на науку. Если в теории Бурдье мы встречаем понятие «сила» – наличие научного капитала и меры власти, которыми обладает агент поля науки, то в теории Горелика введено понятие «напряжение», что подчеркивает возможность изменения соотношения «сил» в поле науки, позволяет проследить взаимодействие агентов друг с другом и поля науки с другими полями, в частности с полем власти, которое явно подразумевает Горелик. Напряжение может колебаться: усиливаться или ослабляться, что подчеркивает динамическую сущность поля науки и динамичность его отношений с внешним агентом. Напряжение по Горелику порождено взаимоотношением поля науки и поля власти, конкретнее – намерениями власти подчинить науку государственному влиянию. Этот фактор влияния может оказывать деформирующее воздействие на поле науки, примеры чему приведены в работе Горелика. Научное сообщество, его отдельные индивиды по-разному реагируют на проявления напряжения поля: привыканием, встраиванием, отторжением (которое могло проявиться в попытке покинуть зону давления). Горелик показал, как формируются исторические идентичности и как взаимодействуют их носители в специфических полях науки: «…некоторые даже находили преимущества в условиях неестественной гравитации и неплохо устраивались, оказавшись в социалистически-неземном поле. Остальным же требовались большие усилия и мужество, чтобы совершать нормальные, естественные человеческие поступки»²⁵.

Это обстоятельство, – сильное социально-гравитационное поле – взаимодействуя с внутренними свойствами личности, могло привести и приводило, в итоге, к поляризации научной жизни внутри отдельного субполя науки. Горелик рассмотрел некоторые конкретные реалии жизни физического сообщества (субполя науки) 1940-х–1950-х гг., которая определялась противостоянием группировки физиков из МГУ и физиков Академии наук. Следуя за П. Бурдье необходимо принять тот факт, что «анализ, который пытается выделить исключительно “политическое” измерение в конфликтах за доминирование в научном поле, будет принципиально неверен, как и противоположная – более частая – тенденция рассматривать научные конфликты в “чистых”, сугубо интеллектуальных категориях»²⁶. Здесь и далее под политическим измерением Бурдье понимает доминирование некоей научной группы внутри поля или субполя науки. Поле науки не примиряет, но сочетает эти факторы. Горелик раскрывает другой механизм – механизм отношений поля науки и поля власти, основанный не только на политико-идеологическом доминировании последнего, но и на функции власти как распорядителя кредитов. Отсюда и использование риторики, навязанной извне, теми членами сообщества, которые принимают «правила игры», исходящие от поля власти, о чем достаточно убедительно написал в свое время С. Герович²⁷.

Расхождение физиков по разным полюсам Горелик, ссылаясь на высказывания неких очевидцев, объясняет разным уровнем интеллигентности, что подтверждается примерами проявления свойств исторической личности в соответствующих социально-научных границах, проявлением их исторической идентичности. «Положение этих границ, – пишет Горелик, – определяется интеллектуальным ресурсом личности, глубиной научной и общечеловеческой культуры, способностью к самооценке. Обычно в понятие “настоящий ученый” включают высокий этический стандарт, а значит – и уравновешенное отношение к собственным достижениям. Но время двадцатых – сороковых годов всеми силами девальвировало не только научную этику, но и все десять заповедей. Поэтому удержаться на достойном этическом уровне удавалось далеко не всем. И цель для многих оправдывала средства. Размыванию научной этики, помимо причин, общих для всех сфер общественной жизни в СССР, способствовали еще и специфические обстоятельства. Быстрый рост советской физики, приток в науку сразу большого числа новых людей ослабили преемственность поколений, ослабили действие живых эталонов научной этики. А сложившаяся в СССР к концу тридцатых годов жестко централизованная организация науки необычайно усилила роль административных авторитетов в ущерб научным и моральным»²⁸. Анализ, выполненный Гореликом, дает более глубокое представление о том, как работает механизм поля науки на личностном уровне, тогда как Бурдье сосредоточен скорее на коллективном, хотя и он вскользь заметил, что «протестные и даже революционные диспозиции, вносимые в поле некоторыми исследователями […], могут также приводить к подчинению внешним давлениям и предписаниям, среди которых самыми очевидными являются политические лозунги»²⁹. Он демонстрирует полярную дифференциацию личностных установок поведения агентов поля науки: «конформистские установки, заставляющие принимать мир таким, каков он есть, и установки упрямства и непокорности, ведущие к неприятию внутренних и особенно внешних социальных принуждений и к разрыву с очевидными представлениями, разделяемыми всеми в поле и вне него»³⁰. Дифференциация эта может быть обусловлена как позициями, занимаемыми агентами в поле, так и траекториями, которые их к этим позициям привели, что, собственно, более подробно и рассмотрел Горелик.

Факторы, выявленные Гореликом при анализе субполя физики, имели далеко идущие следствия общенаучного значения, поскольку имели место в других субполях науки: застой, усиление администрирования науки, отказ от демократических принципов ее организации в угоду внешнему благополучию, «отделение науки от образования, научных институтов друг от друга, отечественной науки от мировой, отделение науки от жизни. […]. Не случайно столь настойчивы и столь безуспешны стали призывы внедрять науку в жизнь»³¹. Таковы отечественные реалии социального поля науки, которые в данном случае выявлены с помощью исследования субполя физики, но черты этого феномена мы встретим и в других субполях отечественной же науки. Таким образом, сравнение двух подходов к анализу поля науки, показывает, что напряжение поля науки зависит не только от внутренних императивов его функционирования, но и подвергается прямому воздействию таких полей, как поле власти. Социально-гравитационное напряжение поля науки формируется не только под воздействием научной рефлексии и конкурентных практик агентов, но и под влиянием извне. Носители исторической идентичности являются акторами, испытывающими внутреннее (личностное и корпоративное) и внешнее напряжение (другие социальные поля), о чем говорит Г. Горелик. П. Бурдье вводит понятие экономического мотива в поле науки, но не акцентирует внимание на компоненте власти, как источнике социально-гравитационного напряжения с отрицательной коннотацией. В целом оба подхода раскрывают механизмы функционирования исторической личности в поле науки, дополняют наше представление о формирования исторической идентичности под влиянием различных факторов.

1 URL: http://ershov.iis.nsk.su (01.04.2015).

2 URL: http://odasib.ru (01.04.2015).

3 Абушенко В.Л. Идентичность. Всемирная энциклопедия. Философия. Гл. ред. А.А. Грицанов. М.-Мн., 2001. С. 382.

4Абушенко В.Л. Проблема идентичностей: специфика культур-философского и культур-социологического видения. Вопросы социальной теории, 2010. Том IV. С. 128-146.

5 Суджич Д. Язык вещей. М.: Strelka Press, 2013. С. 2, 95, 98. (240 с.)

6 Люббе Г. Историческая идентичность (1977). Вопросы философии, 1994. №4. С. 108-109.

7 Плотников С.Н. Реабилитация историзма. Философские исследования Германа Люббе// Вопросы философии, 1994. №4. С. 90.

8 http://www.mailcom.com/besm6/index_ru.shtml (31.08.2016)

9 Мертон Роберт К. К теории референтно-группового поведения / Пер. с англ. В.Ф. Чесноковой // Референтная группа и социальная структура / Под ред. С.А. Белановского. М.: Институт молодежи, 1991. С.3-105.

10 Флиер А.Я. Культурология для культурологов. М.: Академический проект, 2000. С. 201.

11 Орлова Э.А. Концепции идентификации/идентичности: антропологическая трактовка// Вопросы социальной теории, 2011. Том V. С. 170-192. Щукин Д.А. Историческая идентичность как опыт негативной индивидуализации систем: интроспекция и ретроспекция// Дискурсы этики, 2013. №1. С. 70–78.

12 Визгин В.П., Кессених А.В. Научно-школьный подход к истории отечественной физики// История науки и техники, 2016. №1. С. 3.

13 Букин А.С. Фактор социального статуса при формировании некооперативного диалога// Филологические науки. Вопросы теории и практики. 2014.№6 (36). Ч.1. С.40.

14 Согласно традиции, сложившейся в АН СССР, после кончины ведущих ученых создавалась комиссия по сохранению научного наследия. В работе такой комиссии по сохранению научного наследия своего учителя А.А. Ляпунова в 1973 г. принимал участие А.П. Ершов.

15Крайнева И.А. Электронная историческая фактография: от создания архива к его научной интерпретации (на основе архива Ю.Б. Румера). Новосибирск, Препринт ИСИ СО РАН, № 177. 2015. 84 с.

16 Ваганов А. Г. Коллекционирование как форма проявления исследовательского инстинкта ученого// Социология науки и технологий, 2015. № 3. Т.6. С.91-104.

17 http://odasib.ru/OpenArchive/Portrait.cshtml?id=Xu1_pavl_635766969644249164_14923

18 Анкерсмит Ф. Нарративная логика. С. 258.

19 Бурдье П. Социальное пространство: поля и практики/ Пер. фрнц.; Отв. ред. перевода, сост. и послесл. Н.А. Шматко. М.: Институт экспериментальной социологии; СПб.: Алетейя, 2005. 576 с. (Серия Gallicinium).

20 Шматко Н.А. «Социальные пространства» Пьера Бурдье/ Бурдье П. Социальное пространство: поля и практики. С. 557.

21 Бурдье П. Социальное пространство: поля и практики. С. 486–489.

22 Бурдье П. Социальное пространство: поля и практики. С. 183–184.

23 Бурдье П. Социальное пространство: поля и практики. С. 474.

24 Горелик Г.Е. Физика университетская и академическая, или Наука в сильном социальном поле// Знание –сила, 1993. №6. С.54–63.

25 Горелик Г.Е. Физика университетская и академическая, или Наука в сильном социальном поле. С.63.

26 Бурдье П. Социальное пространство: поля и практики. С. 476.

27 Gerovitch S. From Newspeak to Cyberspeak: A History of Soviet Cybernetics. MIT Press, 2002.

28 Горелик Г.Е. Физика университетская и академическая, или Наука в сильном социальном поле. С. 62.

29 Бурдье П. Социальное пространство: поля и практики. С. 533.

30 Бурдье П. Социальное пространство: поля и практики. С. 535.

31 Горелик Г.Е. Физика университетская и академическая, или Наука в сильном социальном поле. С.63.