Николай Травкин

7 января

·

ИСТОРИЯ ОДНОГО ПЛЕМЕНИ

 
Были истовые язычники… Вдруг что-то в голову ударило, Перуна с горы и в воду - все стали христианами…
Прошли века, казалось бы, нет на земле более верующего в Бога народа, православие в основе не только нравственности, но и государственного устройства… Вдруг что-то в голову ударило, храмы - в склады, попов - с колоколен, и все стали атеистами…
Прошло ещё 75 лет, уже третье поколение безбожников ходит на поклонение в мавзолей идолу, низвергнувшему Бога в России… Вдруг что-то в голову ударило, и те, которые храмы рушили уже стоят все поголовно со свечками по церквям…
Наконец, снова устаканилось. Наступила стабильность. Нашли компромисс и выработали регламент. Теперь проводят праздники вожди племени - один раз у мавзолея, поклоняясь Идолу, другой в храме, поклоняясь Богу. Так и чередуют, традиция нарабатывается…
А вдруг опять что-то в голову ударит? Сколько времени потребуется, к примеру, чтобы перейти от православия в католичество?
Пожалуй, исходя из предыдущих опытов, ровно столько, сколько потребуется лишнюю планку с креста убрать, да креститься начать слева направо…Конец формы

Михаил Бару

7 января  ·

Охотничьи лыжи готовлю накануне. Смолю их тщательно, до цвета, который мебельщики называют «венге». Потом натираю лыжной мазью до нестерпимого блеска. Новые зимние, на волчьем меху, монгольские сапоги из темно-красной тисненой кожи с монгольскими же узорами, смазываю, чтобы не промокли, касторовым маслом раза два, не меньше. К утру на термометре тридцать два градуса мороза. Жена интересуется – иду ли я на полчасика только за бронхитом и сразу обратно, или на час-полтора за воспалением легких. Обещает испечь творожную запеканку, если вернусь. - Начинай, - говорю, печь, а сам надеваю тулуп, меховую шапку, рукавицы, зову собаку и выхожу на лыжах в поле. Снег, который шел всю ночь и все утро, утомился идти, упал и лежит. Поле ровное, точно укрытое белым бархатом, остро посверкивающее под солнцем. В противоположном от солнца углу неба висит полупрозрачная ледышка так и не растаявшей за утро луны. Лыжи идут ровно, упруго, скользят хорошо и снег под ними монотонно поскрипывает. Время от времени я смахиваю иней, наросший на мои ресницы, оборачиваюсь назад и вижу, что следы от лыж получаются до того аккуратные и до того параллельные, что, кажется, они не пресекутся даже в неевклидовом пространстве. В голову из окружающего поля, укрытого снегом, из ледяного неба, из морозного игольчатого воздуха, проникает такая холодная и такая кристальная ясность, что будь у меня в ней (в голове) хоть какая-нибудь, пусть и самая сложная, мысль, кроме той простой, что дома сейчас ровно на полсотни градусов теплее, я бы ее (мысль) как подумал бы, как… и тут собака чует мышь, прямо под моими лыжами, прыгает мне в ноги, я падаю… и тут жена звонит из внутреннего кармана с сообщением о том, что запеканка готова и, если я еще не превратился в сосульку, то… - Лучше, - говорю я, поудобнее устраиваясь в сугробе, - картошку в мундире свари. Да не вари в полковничьем – вари в генеральском. В том, который с селедкой, маринованными подосиновиками и рябиновкой.* Мы с собакой придем с мороза, а с мороза не пьют творожную запеканку. С мороза сама понимаешь. Колечками лука будешь селедку посыпать – подмаринуй их, но самую малость. Рябиновку можно и не охлаждать. В горле охладится – мы с мороза придем…

*Писал я и думал – отчего у меня каждый раз, как о прогулке на лыжах, все кончается водкой, селедкой и горячими щами? В конце концов сколько можно повторяться. Должно быть и читателю уже надоело. Какой-то порочный круг, ей-Богу. Ведь живут же люди, особенно интеллигентные, и по-другому. Приходят с лыжной прогулки и садятся играть, скажем, на рояле. Выпьют водки, закусят, чем Бог послал, и сразу за рояль или стихи читать друг другу вслух. Державина, к примеру: «Багряна ветчина, зелёны щи с желтком, румяно-жёлт пирог, сыр белый, раки красны…». Тьфу. Это уж не Державина стихи, а Фрейда. С другой стороны – вы покатайтесь с мое на лыжах на тридцатиградусном морозе – так и не только водку со щами, а и пирог с капустой вспомните. Еще и с яйцами

7 января

 ·

И в третий раз о неугаданном
Заканчиваю цикл о великих непредвиденностях Великой русской революции.
Последняя из них: большевики в 20-е годы почему-то повели себя совсем не так, как любые нормальные победоносные революционеры.
Не впали в термидор, не стали спокойно жить, давая жить другим, не превратились в нормальное воровское жирующее начальство, а начали вместо всего этого еще один, последний уже, раунд революции, страшнее предыдущих.
Популярные аналитики эпохи НЭПа во главе с красноречивым профессором Устряловым, до странного похожим не скажу на кого, угадайте сами, находили приятное объяснение каждому изгибу партийного курса, заверяли, что все идет хорошо, научно и именно так, как уже не раз бывало, что большевики перебесились, плохое позади, термидор цветет и пахнет, а впереди эра спокойного процветания. Но их аналогии не сработали, а их наука оказалась лженаукой.
Тот ленинский нэп, каким он был на самом деле, это уникальный исторический маневр - отмена созданного уже тоталитаризма в экономике и введение тоталитаризма в политике. После чего свернуть с пути, ведущего к будущей отмене всех послаблений, было уже почти невозможно. Хотя сами большевики не совсем еще это понимали.
Особенно интересно было присмотреться к 1925-му - к году великого большевистского самопознания. Именно тогда режим понял, во-первых, что его утопия требует еще раз поднять страну на дыбы. А во-вторых, что просто взять и собрать большинство голосов на сколько-нибудь свободных выборах он по-прежнему не может. Какие-нибудь эсеры смогли бы, а победители Гражданской войны - нет.
Та нэповская страна, с которой большевистский режим имел дело, оказалась для него непригодной. Срочно понадобилась другая. Это и предрешило великий перелом.

И в финале цикла - о пошлости казенного "примирения белых и красных", о том, что "извлечение уроков из революции" - вещь надуманная, и о том, что на мой взгляд можно на самом деле почерпнуть из прошлого.

Текст с сокращениями:
"...Конечным пунктом Великой российской революции (ВРР) часто, но ошибочно называют переход победившего режима к НЭПу, произошедший в начале 1920-х.

Хотя и в самом деле году к 1925-му жизнь с виду вполне наладилась.

Золотой век был недолог

Крестьяне... приходили в себя после голода и войн. Верховный идеолог Бухарин так прямо им и говорил: «Обогащайтесь, накапливайте!» Заработки городских рабочих приближались к дореволюционным. Как из-под земли возник частный сектор и стал задавать тон в торговле и мелком производстве. Премьер-министр Рыков и начальник финансового ведомства Сокольников, открыв для себя азы экономики, осваивали прелести сбалансированного бюджета и твердой валюты...

А часть недавних белых эмигрантов, самым ярким из которых был обласканный большевиками профессор Устрялов, сформулировала целую идеологию, так называемое сменовеховство, стержнем которой стала вера, будто боевая фаза революции позади и в дальнейшем новому режиму предстоит шаг за шагом превратиться в осмотрительную, национально ориентированную власть.

Но уже осенью 1925-го внимательный наблюдатель мог уловить, что золотой век НЭПа закончен. Режим резко увеличил инвестиции в государственную промышленность. Средства на это пытались изъять из сельского хозяйства... Получалось плохо. Как бы вопреки экономической логике, объектами травли со стороны административной и пропагандистской машины стали самые производительные из крестьянских хозяйств, так называемые кулацкие. «Обогащаться, накапливать» и послужить тем самым поставщиками ресурсов для индустриализации им запретили.

Бухарин взял свой призыв обратно. Госбюджет опять свели с огромным дефицитом, затыкая дыры эмиссией. Потребительские товары один за другим исчезали из открытой торговли и превращались в объекты для спекуляций. Мимолетная твердость советской валюты ушла в прошлое и превратилась в легенду, которую в дальнейшем с гордостью пересказывали из уст в уста до последних лет cоветской власти.

До «великого перелома», произошедшего в 1929-м, оставалось еще несколько лет, но на самом деле прямая дорога к нему была проложена уже в последние месяцы 1925-го — года, который с куда большим основанием следует назвать переломным.

Чтобы понять, почему это произошло, надо вернуться в 1920-й — к финалу «военного коммунизма». Кстати, это словосочетание тогда было не очень-то в ходу. Лозунги были проще и честнее: «милитаризация труда», «милитаризация профсоюзов» и т. д....

Рай казался близким

Промышленность к 1920-му была сплошь национализирована, частный сектор в городах запрещен, продовольствие и другие необходимые товары распределяли по карточкам и ордерам. У крестьян силой изымали продукты, которые им не удавалось спрятать.

...Предполагалось, что теперь, когда близится окончание внутренних и внешних войн, можно будет, наконец, по-настоящему развернуть плановую экономику со всеми ее, как думалось большевикам, историческими преимуществами, и под руководством бюрократии, силами «трудовых армий», достичь «более или менее развитого социалистического хозяйства в течение 3-4-5 лет».

Весной 1920-го эта стратегия была узаконена очередным партийным съездом и проводилась примерно полгода в обстановке голода и развала. Уже осенью крестьянские мятежи разгорались быстрее, чем их успевали подавлять. В начале 1921-го забастовал Петроград. Чуть позже восстал Кронштадт. Лозунги мятежников и забастовщиков в целом укладывались в эсеро-меньшевистское русло — прекратить грабить крестьян, разрешить свободно торговать, советскую систему власти сохранить, но упразднить в ней большевистскую гегемонию.

Надо сказать, что хотя на тот момент экономика страны была превращена во вполне тоталитарную, в политической жизни тоталитаризма в классических его формах еще не было. Существовали и временами открыто о себе заявляли остатки старых социалистических партий. А главное — сами большевики были разделены на несколько фракций, которые довольно свободно и даже легально соперничали друг с другом.

И вот весной 1921-го Ленин с группой сподвижников провозгласил грандиозный двойной маневр: отменил тоталитаризм в экономике и ввел его в политике.

Хорошо задуманный антракт

НЭП, по крайней мере в первые свои годы, выглядел реализацией идей умеренных социалистов: правых эсеров, социал-демократов—меньшевиков и им подобных. Но этот курс, противоречащий базовым большевистским установкам, был уже на старте объявлен временным («всерьез и надолго, но не навсегда») и проводимым лишь в качестве уступки несознательному народному большинству.

И в том же 1921-м в самой большевистской партии наложили запрет на любую фракционную деятельность, а унаследованные от прошлого социалистические партии в течение пары последующих лет были добиты и официально распущены.

Режим упреждающим порядком принял меры, чтобы не позволить себе переродиться в устряловском вкусе, и окружил себя кольцом заграждений от враждебной НЭПовской стихии...

Сталинский «великий перелом» только своей формой — исключительно жестокой и даже в сугубо административном смысле нерациональной — был импровизацией диктатора. Но сама его суть вовсе не была новинкой. Основатели НЭПа именно так его и спроектировали — как перерыв между двумя раундами революции.

Колхозы вместо демократии

В первые годы НЭПа оставалась все же вероятность, пусть и не очень большая, что большевики понемногу забудут о первоначальных своих намерениях и приспособятся к реалиям НЭПа, если убедятся в прочности своих политических позиций и поймут, что их власти ничто не угрожает.

Но в роковом 1925 году им окончательно открылось, что это не так. Недовольные низкой явкой на советских выборах, они ослабили вожжи и дали возможность избирателям, особенно в крестьянских районах и, конечно, только на низовых уровнях, выдвигать и выбирать тех, кого они хотели.

Результаты вогнали большевиков в шок. Они обнаружили, что, как и в 17-м году, остаются партией меньшинства. Казенные выдвиженцы сплошь и рядом проваливались. «У нас даже деревенские старухи меньшевиствовали и эсерствовали», — сокрушался партработник в кругу коллег.

Деревня одобрила НЭП, но так и не поверила большевикам. Этот парадокс объясняет, почему ВРР не закончилась НЭПом.

С этого момента игры в демократию были навсегда прекращены, а сельские авторитеты («кулаки») окончательно записаны во враги режима. Их хозяйства подлежали постепенному удушению, а средства на индустриализацию отныне искали в других источниках. К мысли о раскулачивании и о колхозах пришли не сразу, но поскольку режим не мог политически опереться на преуспевающую часть крестьянства, то других вариантов у него и не было.

Последний раунд

...В первой половине 1930-х закончился второй раунд революции, не менее жестокий, чем первый. На этот раз победа большевистской системы была окончательной. Страну железной рукой приспособили к новому режиму. Она с ним слилась. Через полтора десятка лет после своего начала ВРР пришла к финальной точке.

Ритуалы и уроки

И вот сейчас столетие революции собираются отметить ритуальным примирением потомков красных с потомками белых.

Все это настолько неестественно, что не спрашиваю даже, какое место на этом торжестве отведут потомкам других участников и жертв ВРР.

Ну, хотя бы потомкам эсеров. В этой партии в 1917-м состоял миллион человек — вчетверо больше, чем тогда же у большевиков и заметно больше, чем потом у белых. Они ли не жертвы? В 1930-е тех бывших эсеров, которые не смогли скрыть прежнюю свою партийность, ждали в лучшем случае лагеря.

Перечислять политические группы, сословия и племена, которые жестоко пострадали на разных стадиях ВРР, можно очень долго. Но все уцелевшие жертвы, в том числе и бывшие белые, спасая себя, сливались с советским пейзажем, скрывали прошлое, переписывали биографии. Все стали красными. Нынешняя Россия — не постфранкистская Испания. «Примирение» может быть организовано только как казенная инсценировка.

С этим яснее ясного. Сложнее с «уроками», которые вроде бы полагается из революции «извлечь».

Политические уроки? О них можно было бы говорить, если бы сохранилась хоть какая-то политическая преемственность между тем, что было сто лет назад, и что существует сегодня. Какая партия или движение производит себя сегодня от кадетов? От эсеров? От меньшевиков?...

Похож ли режим? Ну конечно, он разом напоминает и царистский, и большевистский. И, видя сегодняшнюю нашу власть, легче понять, как был устроен и как работал царизм. И ленинско-сталинский ЦК тоже.

Но вот пройти обратным путем и с помощью исторических аналогий предсказать политическое будущее Владимира Путина, по-моему, невозможно. Сегодняшняя власть не повторяет вчерашнюю и позавчерашнюю, при всем своем очевидном с ними сходстве.

Что остается? По-моему, стараться узнать о ВРР как можно больше и сделать выводы для себя самостоятельно.

Кто-то скажет: самое печальное в ВРР — это раз за разом побеждавший принцип «победитель получает все, а побежденный все теряет». Другой возразит: постсоветскую Россию как раз и погубило то, что в 91-м побежденным оставили слишком много, обошлись без люстраций.

Этот спор из тех, у которых не бывает конца. Но если оба лагеря в этой дискуссии познакомятся с техникой и масштабами революционных «люстраций», с семнадцатого и по тридцать какой-нибудь год, то станут куда объемнее видеть и глубже понимать саму проблему, даже если и останутся при разных мнениях.

Ну, а меня сильнее всего впечатляет религиозная вера революционеров в то, что история на их стороне. Вера, которая сначала вела их от победы к победе, а потом обманула и загнала в капкан.

ВРР, с ее великими делами и великими преступлениями, стараются сейчас превратить в балаган, завалить выдумками и пошлыми побасенками. Надеюсь, не получится..."

**

Андрей Чернов

Валентин БЕРЕСТОВ. ИЗ МОРИСА КАРЕМА

Морис КАРЕМ (1899–1978) – бельгийский поэт, писавший по-французски. Берестовские переводы из него – одно из редчайших чудес, случившихся в русской поэзии во второй половине ХХ столетья: устами ВБ бельгиец и впрямь заговорил по-русски. И совсем не на том условном русском, на котором написаны большинство переводов иноязычной поэзии

МОЖЕТ БЫТЬ

Может быть, морю
Еще одна капля нужна.
Может быть, полю
Нужна еще горстка зерна.
Может быть, ветру
Еще одну ласточку надо
И одного муравья
Не хватает соседнему саду.
Всем чего-нибудь мало.
Чего тебе мало, малыш,
Когда на руках у мамы
Ты, как остров на озере, спишь?

ТЕНЬ НА ОГРАДЕ

Брожу по саду.
Роза расцвела.
И на ограду
Тень ее легла.

Ты в тень цветка
Тихонечко войди.
О, как легка
Тень розы на груди!

ШКОЛЬНИЦА

У Пифагора теоремы,
Колумб Америки достиг,
А у Гомера две поэмы,
И принц у Золушки жених.

Один проделал путь тяжелый,
Другой нашел свою мечту.
А я? А я бегу из школы
С цветком шиповника во рту.

МОЛИТВА

О, Дева Мария! О, матерь Христа!
Храни папу с мамой,
Меня и кота!
И пусть он поймает мышь,
Которую Ты не хранишь!

КОТ

Кот открыл глаза,–
Солнце в них попалось.
Кот закрыл глаза,–
Солнце в них осталось.

Может, потому
Две блестящих точки
Вижу я сквозь тьму
Ночью в уголочке.

* * *

О краткой жизни сожалею.
Неужто время истекло?
Пусть волосы мои белее,
Чем снег… Но в доме так тепло.

Смеется нож с масленкой рядом.
Спит хлеб, как остров золотой.
Глядит цветок беспечным взглядом
На стол мой, солнцем залитой.

Я не ушел еще отсюда,
И жажда счастья велика.
А чтоб напиться (вот ведь чудо!),
Довольно одного глотка.

УТРО

Снова хлеб с тобой разделим
В этот свежий ранний час,
Скатерть белую расстелим.
Ветерок овеет нас.

Чашки с блюдцами смеются,
Потому что мы с тобой
Отразились в каждом блюдце,
В каждой чашке голубой.

Радость к нам слетит, как птица,
Будет крошки брать из рук.
Я боюсь пошевелиться,
Чтоб она не скрылась вдруг.

Из книги «ЖЕНА»

1
День ото дня в кругу обычных дел
Ты у меня еще прекрасней стала.
И о подобной женщине, пожалуй,
Я раньше и мечтать бы не посмел.

2
Ты – моя вода и мой огонь.
Ты – в моей неделе воскресенье.
Линией судьбы в мою ладонь
Ты была впечатана с рожденья.
Ты – мой хлеб, мое второе Я,
Кровь, что сердце заставляет биться.
А еще ты – песенка моя.
Сказка, согласившаяся сбыться.

* * *

Портовый полдень полон ласки.
Не торопитесь в дальний путь!
Вот солнце, выйдя из коляски,
В кафе решило заглянуть.
Сирены спят на дне залива.
Пусть чайки рвутся в океан,
Зато в кафе такое пиво,
Служанка юная учтива.
Не торопитесь, капитан!

ЖЕНА РЫБАКА

Он вышел утренней порой.
Она с порога вслед глядела.
Над набережною сырой
Метался ветер оголтелый.

Вернулась в теплый дом она,
И от испуга сердце сжалось:
Ведь фотография одна
В их зеркале не отражалась.

Портрет супруга, как во сне,
Исчез из зеркала. Однако
Как прежде в рамке на стене
Сидит рыбак, а с ним собака.

А в зеркале портрета нет,
Ни рыбака, ни пса. Как странно!
«Рыбак мой, где ты?» А в ответ
Неясный возглас из тумана.

Она выходит на порог.
Пес надрывается от лая.
А ветер воет, валит с ног,
С деревьев листья обрывая.

ВОЕННОЕ КЛАДБИЩЕ

На кладбище возле солдатских могил,
Где плющ, зеленея, надгробья обвил,
Сраженье рожок протрубил.

Мечи деревянные глухо стучат,
И мечутся тени погибших солдат
Под громкие крики ребят.

А там, за оградой, лугов тишина.
Вдоль кладбища стадо идет, как волна,
Не зная, что рядом – война.

А там в отдалении колокол бьет.
Залаял в селении пес у ворот.
Крестьянин за плугом идет.

НАПОЛЕОН НА ВОЗДУШНОМ ШАРЕ

Наполеон на воздушном шаре
Вдруг улетел неизвестно куда.
Сопровождает государя
Старая гвардия как всегда.

Взял он с собою пушки и порох,
Чтоб устраивать в небе грозу,
И затерялся в воздушных просторах,
К радости всех, кто остался внизу.

1972

* * *

Если хочется пить, то колодец копай.
Если холодно станет, то печь истопи.
Если голоден, то испеки каравай.
Если ж ты одинок, то чуть-чуть потерпи.
И потянутся путники по одному
И к воде, и к теплу, и к тебе самому.

Остальное тут: ВЕСЬ БЕРЕСТОВ » ИЗ МОРИСА КАРЕМА