Дмитрий Травин

14 февраля 2017

Наше стояние у Исаакия - это даже не вопрос отношений с РПЦ. Все намного сложнее. Вот мой подробный разбор вопроса о том, что мы делали в минувшее воскресенье.
Петербургское стояние у Исаакиевского собора, в котором я участвовал три раза (включая «недомитинг» за Исаакий на Марсовом поле: формально это называлось «встреча с депутатами»), производит совершенно иное впечатление, чем митинги жаркой протестной зимы 2011-2012 гг. И в этом различии четко отражаются то изменения, что произошли в России за пять лет.
Формально все, вроде бы, похоже. И, думаю, даже многие непосредственные участники этих событий пока не отдают себе отчета в том, что «сейчас идет другая драма». Но осознание это будет постепенно приходить. И я делюсь сегодня лишь самыми первыми наблюдениями происходящей трансформации.
Протесты той жаркой зимы шли под жесткими лозунгами. Формально мы выступали тогда за честные выборы, за то, чтобы спросить с волшебника Чурова и за то, чтобы единороссы вернули прихватизированные у других голоса. Но мало кто сомневался тогда в том, что налицо выступление против системы, как таковой. И неформальные лозунги, которые можно было слышать и видеть в толпе, это четко отражали. Общество верило в возможность радикальных перемен.
Более того, в них верили лидеры протеста. Пять лет назад доминировало совершенно не подтвердившееся впоследствии представление, что, мол, если на улицы выйдет много народу, власти должны будут пойти на демократизацию. И потому от митинга к митингу нарастало стремление вывести больше и больше людей. Если для демократизации не хватило ста тысяч, пусть будет двести. Если мало и двухсот, проведем марш миллионов.
Народ же мыслил совсем не так, как лидеры. Численность протестующих к весне снизилась, поскольку не обнаружилось практических достижений массовых акций. Власть устояла и даже трансформировала политическую систему в сторону ужесточения. А крымская история в 2014 г. расставила все точки над i.
Протесты у Исаакия, связанные с его передачей РПЦ, никак не могут перерасти в политические. И даже не потому, что формальный повод у них градозащитный – сохранить музей. Важнее другое. Сегодня никто не верит уже в то, что можно поколебать систему (подробнее об этом – в моей свежей книге «Просуществует ли путинская система до 2042 года?). Она, по всей видимости, простоит долго, обеспечивая нашей экономике стагнацию и вводя население страны в длительную апатию, наподобие той, что существовала в брежневские годы.
Мало кто верит даже в то, что петербуржцам удастся отстоять Исаакий. Церковь очень сильна. Она тесно связана с государством. Она ему оказывает такие важные услуги, за которые время от времени приходится платить передачей храмов. В подобной ситуации выход на «недомитинг» превращается в самоцель. Это – не политический выбор, а моральный. Люди выходят за успех безнадежного дела. Выходят потому, что хочется выйти и выразить себя. Хочется высказаться. Не словами, так жестом. Не политической программой, так хотя бы той человеческой цепью, которой мы в минувшее воскресенье опоясали Исаакий. Тем хороводом, который мы закружили у собора, демонстрируя, свои чувства и свою радость от общения с хорошими людьми.
Думаю, что общение с хорошими людьми – вообще главное в нынешних событиях. Человеку со стороны трудно, наверное, представить себе подобную цель протестной акции. Но у Исаакия это чувствовалось очень сильно. Более того, в ночь с воскресенья на понедельник социальные сети были переполнены именно такими оценками происходящего. Не сговариваясь, мои разнообразные друзья начинали с подобных слов свой комментарий к событиям уходящего дня. «Сколько приятных, добрых лиц». «Сколько хороших людей». «Сколько знакомых, сколько своих, сколько вокруг тех, кого понимаешь с полуслова». Примерно так выражал свои ощущения фейсбук. Встречались, понятно, и мобилизационные лозунги, выражающие уверенность в успехе протеста, но не они задавали тон.
По всем конкретным признакам протестная акция была формой простого межчеловеческого общения, а вовсе не политическим действом. Много было разнообразных шуток. Ощущалась какая-то приятная легкость. Чувствовалось, что люди выходили к Исаакию с удовольствием, и даже печальный повод не мог испортить хорошее настроение.
Неслучайно, наверное, в сентябре после парламентских «недовыборов» никто не проводил никаких «недомитингов», хотя по аналогии с событиями пятилетней давности можно было, наверное, их ожидать. Политика уже не зажигает. Обида на власть уходит внутрь, остается в душе, но не вылезает наружу, поскольку нет никакого смысла бурно выражать ее в нынешней ситуации. При этом сохраняется стремление увидеть лица близких по духу людей. И у Исаакия это в полной мере удалось сделать. Столько приятных лиц не увидишь даже за месяц.
Можно подумать, что переход от жесткого политического подъема пятилетней давности к легкому неполитическому времяпрепровождению есть признак обидной деградации общества. Но это совсем не так. Налицо объективно происходящая в авторитарных системах трансформация внешнего поведения при сохранении внутреннего настроя. Мы, судя по всему, надолго погружаемся в атмосферу брежневского застоя. Возможно, он продлится до тех пор, пока по объективным причинам не произойдет смена поколений российских правителей. И в этой атмосфере застоя формы нашего поведения становятся похожи на формы поведения сорокалетней давности. Мы начинаем вести себя похожим образом даже раньше, чем начинаем осознавать это.
Давящий со всех сторон официоз брежневской эпохи заканчивался, как известно, на пороге квартиры. Особенно в тех случаях, когда квартиры были отдельными, а не коммунальными, где сосед мог настучать на соседа. В отдельных квартирах, в малогабаритных хрущебах вероятность пересечься с человеком иных взглядов была невелика. Поэтому там можно было слушать по приемнику зарубежные радиоголоса. Там можно было читать самиздат. Там можно было собрать друзей за столом и долго травить на кухне политические анекдоты.
Кухня семидесятых оставалась пространством свободы даже в ситуации, когда со всех официальных «площадок общения» свобода уходила. Кухня нужна была не для подготовки восстаний и революций, а для того, чтобы чувствовать себя нормальным человеком, способным проявлять в кругу друзей естественные чувства. Кухня обеспечивала психологическое восстановление после массовых камланий на партийных и комсомольских собраниях, после чтения столь нелюбимых профессором Преображенским советских газет, после просмотра телепередач и после участия в официозных праздничных демонстрациях.
А сегодня таким пространством свободы становится город с его естественной неполитической средой. В среде политической свободы нет. Она ушла из электорального процесса. Она ушла с экранов телевизоров и из большинства газет. На службе многие сталкиваются с жесткими ограничениями, налагаемыми работодателем (особенно, если это – государство). Но, к счастью, наш возврат к брежневским временам произошел все же далеко не в полной мере. У нас нет необходимости скучиваться на малогабаритной кухне, ограничиваясь лишь узким кругом хорошо знакомых, проверенных друзей, не способных писать доносы. У нас есть возможность встречаться с тысячами таких же, как мы, обмениваться репликами, вступать в диалог, понимая друг друга с полуслова так же, как делали когда-то шестидесятники в кухонных разговорах.
Полвека назад на площадь выходили лишь диссиденты, рискующие всем ради права сохранять чистую совесть. Сегодня мы выходим на площадь с тем же самым чувством. Но это не опасно, и потому площадь заполняется теми тысячами, которые при старых порядках сидели бы на кухне с анекдотами про Брежнева. Как ни узко наше пространство свободы, оно все же расширилось. И соответственно расширилось пространство истинного человеческого общения.
От этого общения не стоит ждать политических результатов. Не стоит требовать невозможного. Но надо понимать, что атмосфера подобных «недомитингов» или будущих «прогулок» с депутатами, писателями, друзьями, к которым мы перейдем после запрета массовых собраний, – это самая здоровая, жизнеутверждающая атмосфера в нашей стране. Это атмосфера, в которой формируются настоящие люди, а не исправно голосующие по отмашке TV винтики большой политической машины, обслуживающей рентоориентированный госаппарат.
Это, по большому счету, и есть та атмосфера, в которой рождается будущее. Не революции, естественно. В майданы у нас верят в основном те, кто получают от власти хорошие деньги на их предотвращение. В атмосфере духовной свободы рождаются представления о том, как надо правильно жить. И о том, как жить нельзя. Со временем, по мере сокращения числа людей, удовлетворенных разнообразными эрзацами (от отечественного сыра из пальмового масла до воодушевляющего лозунга «крымнаш»), пространство свободы неизбежно начинает расширяться. В новых поколениях оно значительнее, чем в старых. Причем не потому, что молодежь правильнее и честнее, а потому, что она меньше выгод видит в сохранении старой заскорузлой системы, не обеспечивающей ни экономического, ни интеллектуального, ни духовного развития.
Поэтому давайте гулять у Исаакия и по бульварному кольцу. Давайте восклицать и друг другом восхищаться, не опасаясь высокопарных слов, как учил нас в свое время бессмертный Булат Окуджава. Когда появляется много людей, желающих расширить пространство свободы, оно неизбежно рано или поздно расширяется.

**