«Либеральная миссия» о событии.

Ранее на Когита.ру: Россия: две неудавшиеся попытки выхода на историческую магистраль

Вступительное слово Виктора Шейниса на презентации книги. 17 декабря 2013, Москва.

 <...> Я очень рад возможности сегодня в столь уважаемом собрании представить мою книгу. Разумеется, трудно за короткое время сказать о содержании большого тома. Я постараюсь выделить то, что для меня главное. Это книга о конституционной истории России. Она насчитывает примерно чуть больше ста лет. Или даже двухсот лет, если учитывать также проекты, которые выдвигались еще в 18 веке на инициативной основе или по повелению властвующих лиц. Книга - о шести конституциях России и Советского Союза. Но не только. Также об историческом контексте, в котором эти конституции готовились, объявлялись и заменялись, о перепадах конституционного процесса, в котором появлялись эти конституции. В них отразилась политическая история страны. Вне этого контекста анализировать конституции, сменявшие друг друга, совершенно бессмысленно. Главный вывод книги заключается в том, что каждая Конституция предельно зависела от текущей политической и идеологической конъюнктуры, а политическая система никогда не зависела от юридических установлений. Независимость власти от норм провозглашенной Конституции - это инвариант российского конституционализма на протяжении всей его истории. В континууме власть-закон первичным и определяющим всегда была власть. Исходя из разных соображений, под давлением или по произвольному выбору власть вводила или изменяла Конституцию. Но ни одна Конституция не ограничивала власть, когда та действовала в нарушение конституционных норм.

Главным назначением конституций, как бы ни менялись их создатели (а подчас вне их намерений), было представлять своим гражданам, городу и миру политическую систему в виде, не совпадающем с реальностью  (а нередко имевшем с нею мало общего). Доминирование государства, властных институтов над человеком существовало задолго до всех конституционных проектов и длилось на протяжении всей нашей конституционной истории. Пожалуй, некоторым исключением, и то лишь частичным, можно считать "Конституцию Николая II" – Основные законы 1906 года. При всей ограниченности октроированного царем документа он представлял сдвиг в государственном устройстве России, вполне сопоставимый по значению с Великими реформами 1860-70-х годов. Но и здесь конституционные права граждан и тех институтов, которые вводились этими законами, были ограничены самим законом, а сверх того 87 статьей, которая позволяла власти действовать в обход Конституции.

После Октябрьского переворота и разгона Учредительного Собрания в конституционном развитии России наступил глубокий провал, растянувшийся на большую часть XX века. Советские конституции отличались не только номинальным характером правовых гарантий, но и агрессивной заостренностью по отношению к так называемому буржуазному праву. Россия и СССР были выведены из мейнстрима европейского конституционного развития. В советской концепции мораль - классовая, а право – часть, и даже не главная, политической надстройки. Все послереволюционные конституции носили название советских. Замещение советами парламентаризма и разделения властей было объявлено достоинством конституционного строя. Но как форма плохо организованного, хаотического демократизма  Советы просуществовали очень короткое время. Сначала они были орудием подрыва власти Временного Правительства, а после большевистского переворота, осуществленного от их имени и получившего  поддержку зыбкого в них большинства, они временно получили толику власти в центре и в ряде областей России. А летом 1918 года, едва успев одобрить первую Конституцию, названную советской, они были навсегда удалены с исторической сцены как органы власти.

Формулы первой Конституции РСФСР1918 г. нельзя рассматривать в отрыве от террора устрашения, направленного не только против "эксплуататорских классов": то было, как справедливо отмечал С.Алексеев, "право власти, совмещенное с правом войны". Главной составной частью  Конституции СССР 1924 года номинально был Договор об образовании СССР. В ней не были закреплены ни НЭП, ни  права граждан. Но зато были тщательно расписаны статус. и полномочия ОГПУ - суперструктуры, совмещавшей надзорные, сыскные, карательные и разведывательные функции. В Конституции1936 г. впервые последовательно и в логически связном виде описывалось формальное устройство государства и объявлен передовой для своего времени свод гражданских прав. Но между утверждением этой Конституции и первыми всеобщими выборами располагался пик Большого террора. Велеречивый текст Конституции СССР1977 г.  ( и производной от нее Конституции РСФСР1978 г.) существовал в отрыве от  подавления свободной мысли и слова, бесстыдного государственного антисемитизма, поддержки международного терроризма и интервенционистской "доктрины Брежнева".

   Началу глубоким политическим и конституционным переменам положила Перестройка. Решающее значение имел не столько  процесс правки конституционного текста, сколько демонтаж несущих конструкций тоталитарной диктатуры:  механизма политических репрессий,  усовершенствованного при Андропове, кумире нынешних реставраторов, изоляции общества от внешнего мира,  государственной идеологии и цензуры и режима так называемого демократического централизма в партии. Таковы  были основы реально  существовавшего политического порядка,      который назывался, с позволения сказать, конституционным.

В 1990 году на политическую арену вышел российский фактор в лице Съезда Народных Депутатов России, избранного на альтернативных выборах, и учрежденного им института президентства, которое стало тараном по отношению к советской политической системе. Перипетии конституционного процесса в России в 1990-1993 гг. - один из главных сюжетов книги. О Конституции 1993 года сегодня говорится много  хорошего и плохого. Раздаются и дифирамбы, и критика во многом справедливая. Но нет, на мой взгляд, достаточно развернутого и убедительного ответа на вопрос, почему на волне демократической антитоталитарной революции, при прямом участии и с одобрения подавляющего большинства политиков, исповедовавших демократические убеждения, была принята именно такая Конституция, а не с более сбалансированной системой власти. Я пытался подойти к ответу на этот вопрос. Отмечу сейчас в этой связи только следующее обстоятельство. К сожалению, Конституция, которую должен был принять Съезд Народных Депутатов России, этим Съездом при раздиравших его противоречиях не могла  быть принята ни в каком варианте. Было несколько вариантов, в том числе вариант, подготовленный Конституционной комиссией Съезда, которая стремилась создать текст, приемлемый для большинства депутатов. Уступки приверженцам советского строя, аграрным баронам, директорам государственных предприятий, "суверенизаторам" из национальных республик были, на мой взгляд, чрезмерны. Проект  претерпел целый ряд изменений, которые по сравнению с первоначальными его вариантами были не к лучшему, но, тем не менее, на Съезде не оказалось возможным сложить требуемое квалифицированное большинство в 2/3 голосов за утверждение  варианта Конституционной комиссии, рисовавшего более сбалансированную политическую систему, чем та, которую мы получили. Накалявшиеся противоречия социально-экономического развития и обострявшаяся борьба за власть привели к политическому и конституционному кризису, который завершился взрывом и утверждением Конституции1993 г.  -"Конституции победителя" со всеми ее достоинствами и недостатками.

  Это была не первая попытка совершить в России прорыв к демократическому обществу и правовому государству европейского типа. Когда-то Ключевский написал, что в каждом столетии мы отстаем от мира, - подразумевалось европейское человечество, - на сутки. Впервые в 20 веке возможность преодолеть это отставание возникла в феврале 1917 года. Сейчас по дням и часам можно проследить, как ход событий вел русскую революцию от февраля к октябрю - к катастрофе. По причине непонимания грозных вызовов разбушевавшейся социальной стихии, пониженного чувства ответственности и стратегической беспомощности политической элиты России, представители которой оказались у рычагов власти, которой они долго и безуспешно домогались в борьбе с Двором и царской бюрократией. В час смертельной опасности они не предприняли те шаги, которые, по крайней мере, с позиции сегодняшнего дня кажутся и спасительными, и очевидными: выход из войны без расчета на плоды проблематичной победы; признание и легализация "черного передела"; форсирование выборов в Учредительное собрание и легитимация новой власти. Война, в которую безответственные авантюристы, близкие к короне, склонили слабого царя и которая не имела никакого отношения к национальным интересам России, была питательной и воспитательной средой для переворота. Шанс, который был перспективен до войны и приоткрылся в начале 1917, был утрачен почти на весь ХХ век. Хорошо известно, что произошло потом: с выборами, с парламентаризмом и конституционным строем; с врагами;  с союзниками, которые помогли большевикам утвердиться у власти; с миллионами граждан, выброшенных с родины; с дореволюционной интеллигенцией и новыми ее поколениями, наструганными победившей властью; с большинством крестьян, "ликвидированных как класс"; да и всем населением страны, познавшим "второе издание крепостничества".

 Вторая возможность для России стать вполне нормальной страной возникла в годы перестройки и постперестройки. Это, конечно, была другая страна: индустриальная, городская, образованная, создавшая мощные научные центры, накопившая интеллектуальный капитал. Хотя общество (или, точнее, общественность) было политически менее зрелым, чем в начале века. Страна с ракетами и атомными бомбами и с непролазными дорогами  и уборными на дворе на большей части своей территории. Вторая попытка прорыва тоже не удалась.  Ползучая реставрация авторитарного режима началась еще на закате эпохи Ельцина. Тому есть много объяснений и справедливых, и не очень. Мне приходилось участвовать в разного рода дискуссиях о 90-х годах. За 90-ми годами закрепилось представление как о лихих, жестоких годах, годах, в которых, собственно говоря, были заложены предпосылки сегодня доминирующего режима. Это правда, но это не вся правда, ибо в 90-е годы было много другого. Я бы здесь сослался на очень точную, на мой взгляд, хотя и не разделяемую многими мысль профессора Оболонского, который написал, что 90-е годы были лучшими, наиболее достойными годами, прожитыми нашим обществом в XX веке. Я бы только внес небольшое уточнение. Не просто 90-е годы, а период с 1985 по 1993 год. Но если брать даже 90-е годы целиком, то необходимо сказать, что  целый ряд достижений перестройки и постперестройки и в экономике, и в политике, и в социальных отношениях были тогда достигнуты. А затем социальный и политический активизм большой части общества сменился апатией и покорностью. Происходила деградация гражданской и культурной жизни. Шло политическое и моральное разложение значительной части перестроечного актива, соблазненного службой в государственных учреждениях. В них пришла и новая генерация бюрократов с соответствующими ценностями и представлениями. Все это качественно меняло состояние общества и расширяло возможности набиравшего силу государства. Вместо разделения властей утверждалась пресловутая "вертикаль". Вместо конкурентной системы - монополия в экономике и политике. Парламент, суд, партии сменили симулякры.

Возникает вопрос, который меня тревожит с  давних времен: – почему  демократы, почему  демократическая интеллигенция, почему те силы, которые организовывали многолюдные митинги под лозунгами: «Свободу Литве!»,  «Долой ГКЧП!» и др., сошли с политической сцены? Почему люди, приходившие на эти митинги, изменились? Почему демократы поддержали Конституцию, которая поспособствовала утверждению единовластия президента? Об этом довольно много сказано в книге. Я не буду пересказывать все, что в ней об этом написано. Отмечу только одно обстоятельство. Есть, на мой взгляд, очень точная мысль Дарендорфа, которую развивает Адам Михник, мысль о том, что переход к даже более высокому строю стоит дорого. Что никто иной, как общество, должно заплатить свою цену за этот переход – приходится "брести через долину слез: чтобы стало лучше, сначала должно быть хуже".  Но все дело в том, что цена, которую вынуждено платить общество, может быть большей или меньшей. Ситуация может становиться существенно или не очень существенно хуже. Болезненные рыночные реформы в обществе, приученном жить при государственном социализме, резко обострили социальные противоречия. Советскую экономику по многим причинам реформировать было труднее, чем в странах Восточной Европы.  Это, с одной стороны, отбросило едва ли не большинство прежних сторонников реформы и демократии в лагерь их противников - реставраторов, а, с другой стороны, подвигло многих демократов к поддержке Конституции, дефекты которой они более или менее сознавали. В сильной  президентской власти, в укреплении  позиций Ельцина как носителя этой власти, они видели фигуру, которая способна защитить государство от распада (перед глазами был пример СССР), а общество от гражданской войны и реставрации.

Сегодня можно дискутировать, правилен или опрометчив был этот выбор. Но нельзя абстрагироваться от различия посткоммунистического развития  в России и  в странах Восточной Европы. Там  не прорезались силы, которые ориентировались бы на реванш, на восстановление прежнего режима. Вчерашние коммунисты довольно быстро превращались в социал-демократов. Возникал строй, при котором сохранялась политическая конкуренция, и смена власти не грозила катастрофой, возвратом к прошлому. В отличие, например, от ГКЧП, который попытался вернуть  страну к прежним порядкам. Совершенно очевидно, что победа ГКЧП была бы резким поворотом назад. Точно так же в 1993 году мятеж на улицах Москвы, в котором, по-видимому, участвовало немало  добросовестно заблуждавшихся людей, тем не менее,  возглавлен был черными реакционными силами.  Точно так же и в 1996 году стоял выбор – голосовать ли за Ельцина, качества которого   как политика уже были очевидны, или открыть дорогу его главному конкуренту - третьеразрядному  аппаратчику, который, как заезженная пластинка, только и твердил об ограбленном народе и заслугах  Сталина. А в нулевые годы мировой рынок дал новой власти то, чего не было ни у Ельцина, ни у Горбачева, - нефтяную ренту, доходы, которые позволили ей заключить с населением неформальный социальный контракт - стабильность и повышение жизненного уровня в обмен на неучастие в политике.  Итак, две попытки выхода на историческую магистраль, предпринятые Россией в ХХ веке, не удались. Возможна ли третья?

В 90-х годах общество и демократы выбрали тот вариант, который в конечном счете привел к тому, что мы имеем сейчас. Расхожее мнение: время Путина коренится в 90-х годах, вытекает из них. Это справедливо, но тривиально: каждое время в том или ином качестве вытекает из предшествующего и несет на себе его следы. Но за этим утверждением  стоит качественное различие двух периодов постсоветской истории России. В странах, вставших на путь демократического транзита, все основные силы признали необходимость разрыва с прошлым, а силы, стремившиеся вернуть вчерашний день, были отброшены на периферию политической жизни. В России в переломные годы набирали силу предельно  неприглядные реваншисты: ГКЧПисты в1991 г., национал-державники, сплотившиеся вокруг руководства Верховного Совета (и сделавшие его своим орудием) в1993 г., национал-коммунистический блок в1996 г. Я полагаю, что и первые, и вторые, и третьи несли угрозу монополии худшей, чем та от которой мы уходили и, вероятно, даже той, к которой пришли.

Верна ли такая оценка - вопрос дискуссионный. Но демократические конституционалисты того времени были озабочены вовсе не тем, чтобы удовлетворить властолюбие доставшегося им лидера. Это не более чем злонамеренный миф. В сильной президентской власти они видели единственный действенный инструмент, способный защитить Россию от распада и сохранить демократические завоевания перестройки. Отсюда - их участие в создании и проведении Конституции 1993 года. Но воскресили они вопреки собственным представлениям и устремлениям структуру власти, которая схожа с Основными законами начала века. Круг замкнулся. Разница заключалась лишь в том, что Конституция Николая II в1906 г. была неуверенным, сдерживаемым консерваторами шагом вперед, а принятие Конституции1993 г. по отношению к замаху демократической революции 80-90-х гг.   было шагом назад. В нулевые годы в политике и в других областях общественной жизни Россия оказалась отброшенной на раннеперестроечные или даже доперестроечные рубежи. В странах Восточной Европы и Балтии утверждался современный демократический полицентризм. Его достоверность и устойчивость проверялись на свободных, конкурентных выборах. Оппозиция имеет - и реализует - возможность прийти к власти. Даже на Украине. В России после1993 г. стала складываться система, при которой на выборах власть побеждает всегда, а правила их проведения постоянно меняются в ее интересах. Но не потому, что такова Конституция. Под ее покровом набирала темп реставрация авторитаризма в форме персоналистского режима. В основе этого процесса лежали не статьи и параграфы Конституции (она противоречива), а возрождение до боли знакомой политической системы, порывавшей с демократическими конституционными нормами, огораживавшей себя антиконституционным законодательством и поставившей себе на службу репрессивную практику управления, которая к этой Конституции отношения не имеет.

 В 90-х годах эта политическая система еще проходила свои исторические развилки. Вектор, заданный импульсами перестройки и постперестройки, еще не был решительно перенаправлен. При всех монархических замашках  "царя Бориса" у него были выстраданные ограничители, запреты. Еще функционировали противовесы: в Думе, в судебной системе, в СМИ, в регионах. Этим нулевые годы отличаются от 90-х, заметим, при одной и той же Конституции. Ибо существующая власть не ею утверждается. Характерно, что в годы тандема реальная власть находилась не там, где ей надлежало быть по Конституции, и это все знали. Своими конституционными полномочиями вразрез с волей "национального лидера" сменщик на президентском посту не смог бы воспользоваться, даже если бы захотел, потому что был обставлен неконституционными, но действенными механизмами власти реальной. У нас не власть подстраивают под Конституцию, а Конституцию меняют для удобства власти. Символично в этом отношении сопоставление первых поправок к нашей и американской Конституции. У нас - увеличение в полтора раза срока, в течение которого главный носитель власти освобождается даже от  контроля единственного института, перед которым он должен представать хотя бы номинально при нынешних условиях - всенародных выборов.  У них -  усиление узды, налагаемой на власть: "Конгресс  не должен издаваь законов", посягающих на права граждан.

По критериям середины (но не конца) XX века Россия поднялась на высокую ступень экономического роста. Но даже в экономическом отношении она остается не модернизированной, отсталой страной, чья зависимость от процессов в мировом хозяйстве намного больше, чем ее способность влиять на эти процессы. Относительное благосостояние значительной части населения и выполнение неформального социального контракта между властью и обществом – политическая лояльность в обмен на более или менее стабильное существование и чуть-чуть повышающийся жизненный уровень населения - подвергнутся жестокому испытанию, если  рухнут цены на энергоносители на мировом рынке. Ведь даже при относительно благоприятной конъюнктуре мы получили несводимый бюджет, при наметившемся восстановлении мировой экономики - падение темпов экономического роста, инвестиций, притока капиталов из-за рубежа.  Не  разверзнется ли тогда та пропасть, которую мы старались обходить на протяжении последнего времени? А ведь сверх того накапливаются разнообразные социальные и национальные противоречия. Усиливается отток капитала. Страну покидают люди, в креативной деятельности которых она всего более заинтересована. Налицо признаки нарастающего системного кризиса.

В заключение я хочу поставить ряд вопросов, которые являются, на мой взгляд, открытыми, и на которые еще предстоит поискать ответы.

1.  Где та критическая точка, за которой страна отказывается жить с нерешенными проблемами? Иначе говоря, сколько времени остается у власти и у общества до наступления переломного момента? До того момента, когда нынешняя власть не сможет контролировать те национальные, социальные и другие процессы, которые происходят в обществе.
2. В какой форме – взрывной или эволюционной вероятнее станет происходить снятие накапливающегося "горючего материала"?
3. Сможет ли правящая группировка выделить из себя или относительно мирно уступить место группе реформаторов, которые способны инициировать начало перемен? То есть насколько вероятен переход к некоему подобию перестройки-2?
4. Сможет ли российское общество - подвергающееся нарастающей поляризации, в значительной части деморализованное, зомбированное, утратившее вкус и способность к организованному действию - предстать в ином качестве? Найдет ли оно в себе силы, способные возглавить и организовать процесс демократических перемен? Начать и довести до точки невозврата демонтаж механизмов существующего режима, заместить властную вертикаль правовой и демократической системой?

Я приглашаю моих коллег по мере возможности подойти к ответам на эти вопросы. Если не сегодня, то в процессе дальнейших размышлений, обсуждений, которые далеко не закончатся сегодняшним днем. Спасибо!

**

Виктор Шейнис. Заключительное слово на презентации

Прежде всего, я благодарю за внимание, за долготерпение. И вначале мне хотелось бы сказать слова благодарности Фонду «Либеральная миссия». Только благодаря этому фонду мне удалось сравнительно легко, без особых   организационных трудностей издать книгу, в которой я сказал то, что  хотел и мог сказать. Что и как, решит читатель, не сказано, претензии следует предъявлять исключительно  мне. Я хочу выразить благодарность Фонду не только за собственно издание книги… Я хожу регулярно на семинары, на круглые столы, которые он организует, и, конечно, то, что я пишу, испытывает влияние всего того, что я слышу, над чем думаю, отчасти соглашаясь, отчасти оспаривая.  Фонд - важнейшая интеллектуальная площадка, каких не очень много в нашем городе. Все, какие мне известны, названы в книге. И «Либеральная миссия» занимает среди них заметное место.

Мне хотелось бы также сказать слова благодарности тем людям, которые непосредственно участвовали в издании книги. Я не вижу их в зале, но надеюсь, что до них дойдут эти слова. Это Игорь Разумов, это Михаил Ледовский и это Елена Абоева, которая была редактором.  Никаких проблем в процессе редактирования у нас  не возникало. Она была заинтересованным читателем и помощником.

Теперь несколько слов по существу. Дискуссия была очень разноплановой. Это естественно, в частности, потому что книга только-только появилась и большинством выступавших не могла быть прочитана.  Из моего по необходимости краткого представления трудно было воспринять все  ее содержание и провести обсуждение в русле непосредственно поставленных в ней проблем. Тем не менее, на некоторые высказанные здесь соображения хотелось бы вкратце отозваться.

Первый вопрос – о перестройке. Извините меня, но слово это замызгано. Замызгано поверхностным восприятием того, что у нас произошло во второй половине 80-х годов. Перестройку описывают разного рода банальностями: не было концепции, Горбачев многого не знал и только постепенно приходил к пониманию, общество было не готово и.т.д. Когда я говорю о перестройке-2, я вполне отдаю себе отчет, что это не научное понятие, а образ. Образ, тем не менее, для меня чрезвычайно важный.  В ряде случаев со мной спорили, мне возражали, но не по существу. Для меня перестройка - это инвариант демонтажа авторитарного или хуже того – тоталитарного режима, начатый сверху.  Каким образом происходит демонтаж этого режима? Сначала на вершине властной пирамиды в силу каких-то обстоятельств  появляется человек (или группа людей), который изнутри начинает ее демонтировать. Это не специфически советское или российское явление: нечто подобное происходило на наших глазах в странах разного уровня развития и разной культуры.  Поэтому, когда я ставлю вопрос:  возможна ли у нас в обозримый период перестройка-2, я ставлю  открытый, но, может быть, главный вопрос.

 У меня нет ответа на него. Но я глубоко убежден в том, что, если нам суждено без катастрофических потрясений перейти от того режима, который мы сегодня имеем и который явно идет в тупик, и стать, как повторяет академик Пивоваров, нормальной страной (это, конечно, тоже образ), то этот шанс - в том, что процесс глубоких перемен открывает воздействие сверху, изнутри "кабинетов с главными кнопками управления". А затем уже абсолютно необходимые поддержка, организованное и стихийное воздействие снизу довершают дело. 

 Это одно из главных моих положений.  Горбачевская перестройка дала очень многое, и это, по-моему, еще недостаточно оценено. В том смысле, что не проанализированы ее уроки, не поняты причины: почему, неплохо начав, мы свернули с взятого, казалось бы, курса. Дело не в том, что у реформатора не было концепции. Концепции и не могло быть, ее не было и у французов в 18 веке, да и во всех великих революциях и реформах.  Когда процесс сдвинут с мертвой точки, инициатива переходит к обществу. Роль реформатора исключительно велика на начальном этапе,  а затем все уже зависит от того, насколько общество, его ответственные, созидательные силы готовы его поддержать, сломить сопротивление консерваторов,  откорректировать и упрочить (или даже перенаправить) взятый курс.

Недавно многим показалось, что новый реформатор - судя по настойчиво повторяемым его заявлениям - появился. Фрагмент в моей книге посвящен ожиданиям, возникшим в связи с так называемой "линией Медведева". И не говорите, что никто ничего тогда не ожидал. Меня, кстати, удивило то, что сказал Борис Макаренко, потому что все «инсоровские» доклады и обсуждения, в которых приняла участие значительная часть нашей интеллектуальной элиты, были  именно на таких ожиданиях построены. В книге разобраны эти доклады, цитируются  расчеты авторов  на то, чтобы зажать реакционную бюрократию в клещи между обществом и какими-то благомыслящими людьми на самом верху. И не надо сейчас посыпать  голову пеплом, упрекая себя за легковерность. Да, не получилось и, вероятно, при данном составе действующих лиц и исполнителей не могло получиться. Но я не считаю, что это абсолютно исключенный вариант. Если этого не будет, то при всем моем уважении к людям самоотверженным, выступающим на площадях, протестующим,  ближайшим результатом скорее всего может стать развал государства, разрушение уклада жизни, распад страны и, может быть, даже кровавая гражданская война. К такому варианту развития событий мы так же не готовы, как и к перестройке-2.

И последнее. Что дала Конституция? Я не согласен с тем, что Конституция ограничивает, как здесь было сказано, самое реакционное и тупое. Это не Конституция ограничивает. И Конституцию легко бы  переделали при нынешнем положении, при нынешнем составе наших законодательных органов и нынешнем состоянии общества. Ограничивает, вероятно, то, что в каких-то группах, принимающих решения, все-таки не хотят самого тупого и реакционного. А Конституция, да, фиксирует какие-то границы, за которые власть предпочитает выходить не слишком далеко и грубо. Вообще-то, Конституция при всех официальных поклонах, отданных ко дню юбилея, не слишком уважаемый, к сожалению, документ. И властью, и обществом, которое ее не знает. И не уважаема она во многом потому, что при ее принятии не была достигнута необходимая степень общественного согласия.  Аполлон Давидсон совершенно верно воспринял мою центральную мысль (мы много с ним об этом говорили). В том, что не было достигнуто согласия по Конституции, повинны все без исключения тогдашние акторы политического и конституционного процесса. Повинна даже, рискну сказать, наша историческая традиция, ориентированная не на компромисс, а на победу - чем более сокрушительную,  тем лучше. У меня спрашивали: « Какое согласие могло быть с коммунистами, когда они хотели сохранить советскую власть?». Могло быть согласие и с коммунистами, во всяком случае с их вменяемой частью, которая была не столь уж мала. Достигали мы его на Съезде народных депутатов России иногда. Но дело-то в том, что все хотели добиться максимума, каждый стремился не к компромиссным решениям. Один  мудрый итальянский политический деятель (я не буду называть его имя), сказал: мы создали Конституцию, и каждый из нас может найти в ней то, за что он боролся, то, что он более или менее готов принять и то, против чего он боролся. И, несмотря на всю многолетнюю чехарду с  правительствами и прочие нестроения, живет Италия при этой Конституции с 1947 года. Ее подправляли немного. Но главное заключается в том, что договорились по каким-то основным вещам. Мы же по  основным вещам  не смогли договориться.

 И еще одна ошибка демократов, на мой взгляд, заключалась в том, что увидев в Ельцине тот таран, который сокрушает все  коммунистическое безобразие, которое всем обрыдло, они не поняли, что единственным выходом, который мог привести не к тому, к чему он привел, был бы какой-то консенсус между двумя лидерами – Ельциным и Горбачевым и главное  - за стоявшими за тем и другим общественными силами до того, как эти силы стали рассыпаться. Этого  не поняли ни Ельцин, ни Горбачев, ни демократы.

25.12.2013.

**

ШЕЙНИС В.Л. Власть и закон: Политика и конституции в России в XX–XXI веках. Москва: Мысль, 2014. – 1088 с.

Анонс на сайте "Либеральная миссия": содержание, первые 48 страниц