Борис Докторов: Рукопись, считавшаяся утерянной, нашлась через полвека

Как правило, я избегаю отдавать в печать фрагменты своих биографических интервью с коллегами-социологами до того, как интервью закончено. На этот раз сделаю исключение. Ибо ответ коллеги на один из моих вопросов являет собой удивительную историю, автономную относительно истории его собственной жизни, тоже чрезвычайно насыщенной и интересной.

Предельно кратко представлю своего собеседника,  Владимир Серафимович Свечников – доктор социологических и кандидат технических наук, профессор  кафедры «Природная и техносферная безопасность» Саратовского государственного технического университета. Его докторская диссертация, защищенная в 2004 году, называлась «Манипулятивные практики в социальном конструировании виртуальных реальностей» и была посвящена актуальной и слабо  исследованной в России проблеме манипулирования массовым сознанием, в частности, с помощью «магических практик». В. Свечников – автор около двух сотен трудов. Примечательно, что его профессиональной научной деятельности предшествовала (а затем с нею и совмещалась) многолетняя артистическая, эстрадная деятельность в качестве иллюзиониста.

В последние годы  предметом специального научного интереса В. Свечникова стали историко-биографические штудии. Поводом послужила считавшаяся давно (еще в 1960-х гг.) утерянной  и вдруг через полвека счастливо нашедшаяся рукопись «Воспоминаний» деда В. С. - Вениамина Димитриевича Свечникова (1881 – 1961). Это была поистине драгоценная находка.

О том, кто был его дед, какую жизнь прожил и как эта жизнь была отражена в его воспоминаниях, равно как и о своей исследовательской и публикационной работе на базе этого документа личности и времени - пусть Владимир Серафимович лучше расскажет сам. Ему слово.

**

Примечание А. Алексеева. В нижеследующем ответе на вопрос интервьюера (Б. Докторова) В.С. Свечников использует фрагменты предисловия к своей книге «Призма времени» (2016) и  записи от 13 января 2017 в своем персональном блоге.

**

Из интервью В. Свечникова, данного  Б. Докторову (2017)

Б. Докторов: В своем утреннем письме Вы написали, что два года назад отыскали в семейном архиве несколько тетрадей с биографическими записками дедушки, В.Д. Свечникова, которые охватывают семь десятилетий: с 1890 по 1961 гг. Как случилось, что около полувека они считались утерянными, и как вам удалось их обнаружить? Опишите, что это за архив, сколько тетрадей, что Ваш дедушка там записывал?  Подобные записи – редкость, это, надо полагать,  ценнейший документ истории - и семьи, и страны.

В. Свечников: Четыре уже опубликованных мною монографии, издание которых я надеюсь продолжить, являются результатом прочтения и осмысления мемуаров моего дедушки, Вениамина Димитриевича Свечникова. Я, не торопясь, разбираю, читаю, сканирую, перепечатываю на компьютере страницы жизни моих предков. Эти  воспоминания, в которые я стараюсь вжиться и понять их, мне чрезвычайно дороги по нескольким причинам.

Первая причина, которую только теперь осознал, это то, что мужская линия Свечниковых, идущая от моего дедушки, на мне, Владимире Серафимовиче Свечникове, оканчивается. У меня только одна дочка, Наденька, и одна (пока) внучка – Милана. Доченька моя замужем за американцем Марко Дель Позо, носит его фамилию, и живет с 2005 года в Нью-Йорке. Если моя внучка, которая родилась в США в 2009 году, когда-нибудь хорошо овладеет русским языком, то, возможно, прочитает эти мемуары своего прапрадедушки, и хоть немного представит себе жизнь России в конце девятнадцатого и в начале двадцатого века. Узнает о своих предках. Надежда на это и подвигает меня на обработку дедушкиных рукописных тетрадей. Ведь воспоминания – это, по сути, единственное, что на какое-то время сохраняется об ушедших в вечность людях, не создавших каких-то вещественных, материальных памятников своей жизни. Педагоги обычно таких материальных памятников, кроме своих книг, статей, исследовательских работ и т. п., не создают. Их жизнь протекает в духовной сфере. А мой дедушка был потомственным педагогом.

Вторая причина несёт в себе некий оттенок мистики. Дело в том, что я прекрасно помню последние годы жизни моего дедушки, и то, как он работал над своими мемуарами. Из-под его пера за четыре года появились три толстые тетради. Эти воспоминания читали мои папа и мама, их читали наши родственники, в доме велись разговоры о том, что дедушка пишет очень важные и интересные для нашей семьи мемуары. Но мне, ученику начальных классов (в 1961 году мне исполнилось 12 лет), то, что писал дедушка, было неинтересно. Я, разумеется, заглядывал в его записки, но дедушка писал их старинным пером «рондо», и разбирать его почерк для меня было очень трудным занятием. Да и содержание записок было мне не особенно понятно и интересно. Тогда, помнится, я уже читал «Трёх мушкетёров», и похождения Д’Артаньяна были мне гораздо интереснее. Дедушки не стало в конце холодного и снежного декабря 1961 года. В 1966 году я окончил «английскую» школу № 42 в Саратове, куда, кстати, меня привёл дедушка, и поступил в институт механизации сельского хозяйства, на факультет электрификации.

И вот когда я уже учился в институте, как-то попросил маму дать мне почитать тетради дедушкиных воспоминаний. Мама с горечью призналась мне, что уже несколько лет она их нигде не видела. Мы решили, что, скорее всего, кто-то из родственников их читал и не вернул. Впрочем, какие-то робкие попытки их найти я предпринимал, рылся в шкафах, в сундуке, искал на даче, но все поиски были безуспешными. Так и прожил я всю жизнь с горьким воспоминанием о непрочитанных, и утраченных навсегда дедушкиных мемуарах.

Это чувство многократно усилились, когда мне в 2013 году довелось выступить на конференции, посвященной важности семейных архивов. Я показывал там свой фильм «Рудня, старый альбом». Это был фильм, снятый в Волгоградской области, в рабочем посёлке Рудня. Там долгое время жили дедушка, бабушка и папа. Фильм я снимал вместе с коллегой, профессором Виноградским Валерием Георгиевичем на материале старого альбома с фотографиями. По сути, тот фильм был данью уважения и памяти о моих самых близких людях. Все участники конференции хорошо отозвались об этой работе, а я ещё раз пожалел о том, что так и не разыскал дедушкины мемуары.

Несколько лет назад я также вспоминал о дедушкиных записках, когда ко мне обратились саратовские краеведы с просьбой рассказать о работе моего папы, Свечникова Серафима Вениаминовича, в Саратовском Дворце пионеров и школьников, где он 40 лет вёл шахматный кружок. Я тогда зашёл в Интернет в надежде найти там какие-то упоминания о папе. Ничего не нашел, но внезапно выпало сообщение о моём дедушке. Пройдя по ссылке, я попал на сайт Петербургской Духовной Академии, где в списках выпускников 1909 года числился Свечников В.Д., окончивший Академию со степенью кандидата богословия. Это было совершенно неожиданно для меня, всколыхнуло всю горечь утраты дедушкиных мемуаров, где он, конечно, должен был описать свои годы учёбы в Академии.

З июля 2013 года не стало моей мамы, Свечниковой Лидии Федоровны. Последний год жизни мамы я провёл рядом с ней, ухаживал до последней минуты. Господь подарил мне счастье общения с самым близким и любящим меня человеком. Мы часто вспоминали, папу, дедушку. Говорили и о его мемуарах. Тогда, кстати, я, по примеру дедушки, написал воспоминания о некоторых эпизодах своей жизни.

Когда мамы не стало, я уехал в Нью-Йорк, к дочке. И целый год, практически не заходил в пустую мамину квартиру. Но когда мы продали пустующую квартиру, встала проблема её освобождения от мебели и всех, теперь уже ненужных, старых вещей. И вот, разбирая книжный шкаф с библиотекой, которую начал собирать ещё дедушка, на самой нижней полке, в глубине я нашёл дедушкины тетради. Мама, уходя, как бы спохватилась, и всё-таки вручила мне эти записки, более 50 лет считавшиеся утраченными. Это был её последний привет, подарок с той стороны, откуда к нам не доходит ни единой весточки.

Я с жадностью стал читать страницу за страницей, узнавая красивый дедушкин почерк, не испытывая теперь тех детских затруднений. Чернила во многих местах выцвели, но всё ещё было разборчиво. Тут же я решил, что буду сканировать и оцифровывать эти дорогие мне записки. Вот этим и занимаюсь уже несколько месяцев, вчитываясь в немного непривычные по своему написанию буковки, удивляясь свободному и лёгкому изложению мыслей, богатству языка. Мысленно переживаю всё, что происходило с моим дедушкой, как бы перелетая в те далёкие годы, о которых читал в других книгах. В его воспоминаниях те годы становятся частью и моей жизни. Дедушка как бы подарил мне волшебную «Машину Времени», я читаю строки его воспоминаний, и, кажется, иду рядом с ним из музыкального магазина, ловлю рыбу и купаюсь на Волге, слышу гудок маленького парохода, поднимаюсь по величественной лестнице Русского музея. Воображение, с помощью дедушки, переносит меня на сто лет назад, когда в России не было ни радио, ни телевидения, ни - тем более - Интернета. Когда уроки готовили при свечах и писали свинцовыми карандашиками. Но сколько чистоты и простоты я вижу в той, утраченной жизни, насколько та жизнь представляется наполненной смыслом, мудростью и ожиданием радости. Как бы я хотел действительно оказаться там! Я преклоняю голову перед моим дорогим дедой Веней, который так любил меня, и оставил свои воспоминания.

Над первой книгой его мемуаров я работал около двух лет. Основное в этой книге, разумеется, тот текст, который написал мой дедушка. Возможно, многие мои примечания и комментарии могут показаться кому-то наивными и совершенно не нужными. Но я хочу быть честным. Всю свою сознательную жизнь я стремился получить разъяснения по тем вопросам, которые мне были непонятны. И, если вместо этого получал (например, от некоторых «педагогов») надменный и презрительный ответ: «Стыдно этого не знать!», я никогда на них не обижался. Но и мне никогда при этом не было стыдно за своё незнание. Любой человек может чего-то не знать, не понимать, не помнить, в конце концов. Стыдиться этого ни в коем случае нельзя, не должно. Стыдно, на мой взгляд, скрывать своё непонимание из-за ложной стыдливости. А тем самым увеличивать своё «незнание». По крайней мере, я всегда это говорю своим студентам. И предлагаю задавать мне вопросы, если на лекции им что-то осталось непонятным. Кто-то из умных учителей заметил, что все педагоги на экзаменах делятся на две категории: одни пытаются «докопаться» чего же студент не знает, а другие пытаются выяснить, что же он всё-таки знает.

Пошел уже третий год, как я с огромным интересом изучаю дедушкины записки, продолжая открывать в них множество новых, неизвестных мне фактов. По сути дела, эти мемуары представляют собой объёмную и серьёзную работу по социологии повседневности. Эти записки – летопись целой жизни, в котором мой дедушка скрупулёзно, детально описывает обстановку, которая его окружала в различные периоды его жизни, вспоминает многие детали быта, имена, фамилии. Эти мемуары – срез повседневной жизни семьи, прошедшей через слом целой цивилизации, испытавшей на себе весь ужас уничтожения монолитного фундамента благополучия, достигнутого упорным и каждодневным трудом. Столичная жизнь начала XX века, любовь, творчество, интересный круг друзей, родственников и коллег по работе – всё это оказалось разрушенным и утраченным всего за несколько лет, от начала Первой Мировой войны в 1914 году до Октябрьской революции 1917 года. Счастливая семья моего дедушки, практически мгновенно потеряла все свои скромные материальные ценности, на которых базировалась их жизнь. Они лишились работы – в 1918 году новая власть закрыла все духовные учебные учреждения, а Вениамин Димитриевич Свечников заведовал кафедрой математики в Санкт-Петербургской Духовной семинарии. В 1919 году они лишились просторной четырёхкомнатной квартиры, которую он получил как преподаватель семинарии. И семья оставила Петроград и переехала жить в сельскую местность. Это было единственно верное решение, которое сохранило их жизни. Вениамин Димитриевич признаётся в том, что десятилетие жизни в слободе Рудне, где он заведовал школой, было самым счастливым периодом его жизни. Эта жизнь в единении с прекрасной природой Рудни, каждодневный труд педагога, простые семейные радости, наполнили его жизнь новым содержанием. Однако с какой горечью пишет он о том, что жизнь разбросала по России его родителей, братьев и сестру. Он с душевной болью признаётся в том, что в их семье элементарно не было средств, чтобы съездить и навестить своих родных и близких.

В последней, третьей тетради дедушка рассказывает о своей жизни в Саратове. Пожалуй, эта часть воспоминаний наиболее личная. Все, о чем пишет Вениамин Димитриевич, пронизано любовью и грустью об утраченном, прошедшем времени юности и счастья. Анализируя и комментируя не только эту тетрадь, но и две предыдущие, я все время испытывал некоторые сомнения: нужны ли кому-нибудь, кроме моих родственников и друзей, эти чрезвычайно личные воспоминания моего дедушки? Мне начинало казаться, что кроме меня и нескольких человек, подобные книги-воспоминания уже никого не интересуют. Люди живут столь стремительно в своей молодости, что у них не остается времени, чтобы оглянуться и приглядеться, прислушаться к тому, что уже давно прошло, подумать и оценить эти перемены... Ну, а старики, они действительно погружены в свои думы о прошедшем, о том, что навсегда утрачено и никогда уже не повторится. Но кого это, кроме их самих, может затронуть и взволновать?

Но вот, что я понял, перечитав и напечатав третью книгу мемуаров своего дедушки. Вдруг пришло четкое осознание интуитивного замысла моего дедушки и смысла трех этих родных мне тетрадей. Они, эти записки, адресованы даже не мне, как я думал, разбирая витиеватый и красивый почерк. Эти строчки обращены далеко в будущее. Они – живая связь многих поколений. Теперь они принадлежат всем, кто пожелает узнать прошлое одной семьи, прошедшей все этапы становления современной России. 

Еще не приступая к разбору третьей тетради, я решил, что обязательно должен вновь поехать в Рудню. Я уже был там и снимал 12 лет назад фильм  «Рудня: старый альбом». Много раз я собирался снова побывать в этих, ставших и для меня родными, местах. Летом 2016 года удалось осуществить это намерение.

Предварительно я связался с очень хорошим человеком, директором Руднянского историко-краеведческого музея, Морозовым Геннадием Тимофеевичем. Он принял нас в своем музее, который, можно сказать, появился и существует благодаря его энтузиазму и живой энергии. Я передал ему первые две книги воспоминаний Вениамина Димитриевича и портрет моего дедушки, директора Руднянской школы. А от Геннадия Тимофеевича получил памятную фотографию коллектива учителей школы, которую затем поместил в третьей книге. А совсем недавно со мной связалась жительница Рудни, которая очень хотела прочитать эти книги воспоминаний. Мне также очень приятно, что мои фильмы о Рудне, сделанные десять лет назад, посмотрели более 2000 раз. Но самым, пожалуй, неожиданным было то, что в первый вечер пребывания в Рудне в августе 2016 года, одна девушка, посмотрев на меня, робко спросила: «А Вы, не тот ли Свечников, что сделал фильм о Рудне?» Я просто опешил, не ожидал, что моя физиономия запомнится кому-то из совсем юных жителей Рудни. Теперь появился еще один, новый фильм о Рудне. Посмотреть его можно вот по этой ссылке:

   https://www.youtube.com/watch?v=0zVc8dYsm50

Теперь я понимаю, что я очень богатый человек, имея такой бесценный семейный архив – мемуары моего дедушки. Но я еще и являюсь счастливым обладателем многих фотографий столетней давности. А на них можно заметить такие замечательные, неожиданные фрагменты прошлого, которые хочется разглядывать часами. Можно увидеть совершенно невообразимые детали костюмов, причесок, дамских пенсне, кокетливо подвешенных на шнурках, мебель, стулья, маленькие столики и кресла. Можно понять всю семейную иерархию во время съемки фотографии, которая читается в позах, в расположении персонажей, в выражении их лиц. А совсем недавно я наткнулся на замечательный сайт

http://www.rosphoto.com/family_photographers/zachem_nuzhna_semeynaya_fotografiya-3297

На этом сайте своими размышлениями о значении семейных альбомов делятся ведущие фотографы страны, участники Russian Photo club. Вот несколько самых пронзительных слов, созвучных моему пониманию роли семейных архивов.

Наталья Андерсен:

«Счастлив тот, кто счастлив в семье! А чтобы это счастье можно было увидеть, потрогать и пережить снова, по-моему, и придумана семейная фотография. Это такие лучики тепла и света, связь поколений на бумаге. Листаешь семейный альбом, смотришь на трогательные детские лица, на молодых бабушек и дедушек — и сразу вспоминается что-то давно забытое, но такое нежное и родное, и понимаешь, что ты не один».

Ольга Лебедева:

«…Семейная фотография - это своего рода спираль с множеством витков, каждый из которых — поколение. Выпал один виток — и нет спирали... Это память, это возможность вернуться назад. Это залог осознанного будущего. Мы должны знать, кем были наши праотцы, чем они жили, как жили! Что надевали, как смеялись, как играли, плакали, грустили... Это наша жизнь. Семейная фотография имеет свое продолжение в семейном альбоме. Каждый отдельно взятый снимок — целый мир, целая жизнь! Надо развивать в нашей среде ценность и значимость семейной фотографии. Зачем она нужна? На самом деле ответить на этот вопрос очень просто: для нашего спокойного будущего. Мы просто знаем самое важное: у нас есть семья. И семейный фотоальбом — главное тому подтверждение!»

Во время работы над третьей книгой я отыскал много старинных фотографий, иллюстрирующих те моменты жизни, что описаны в предыдущих двух книгах, нашел в Интернете много неизвестных мне фактов из жизни родственников и людей, о которых писал мой дедушка. Я постарался все это вставить в раздел «Примечания и анализ текста».

Осенью 2016 года я получил из типографии нашего университета третью часть монографии, написанной по результатам исследования и анализа мемуаров моего дедушки – Вениамина Димитриевича Свечникова. Пожалуй, самым главным открытием при чтении и подготовке к публикации этих записок стала, как-то незаметно обнаруженная, как бы всплывшая из глубин прошлого, важность воспоминаний дедушки. Причем, важность не только для нашей семьи, и немногочисленных родственников, но и для многих людей из разных городов. Я понял, что взгляд современника на прошедшее время действительно через много лет становится бесценным… Всё происходящее описывает очевидец событий той, ушедшей, и во многом забытой, эпохи.

Я тут же начал записывать свои воспоминания. Многое было уже записано раньше, несколько лет назад, но из прошлого начинали выступать некоторые моменты, о которых я не вспоминал все эти годы. Наверное, не было такой необходимости, вот и были эти нюансы жизни спрятаны в самые дальние уголки памяти. А извлечь их оттуда настоятельно требовало мое новое отношение к мемуарам, как к важнейшим свидетельствам социологии повседневности уже ушедшей эпохи. И важность таких записок может быть оценена не мною, и не сегодня, а только читателем через много лет. Уже совсем по-другому, например, я отношусь к тем строчкам, что появились, например, в моём собственном блоге три года назад.

Последнее время, работая уже над пятой книгой монографии «Призма памяти», я все чаще задумываюсь над принципиально важной для меня проблемой: чем же я фактически занимаюсь, анализируя, комментируя мемуары моего дедушки, а теперь вот создавая собственные записи отдельных эпизодов своей жизни. Как можно определить такую деятельность, эту мою работу? Нужна она кому- либо, кроме меня самого, моих близких и дальних родственников, моих друзей?

Что же такое – моя память? Могу ли я ей доверять? Ведь некоторые из событий, которые я вспоминаю и описываю, произошли полвека назад. Занимаюсь ли я их лакировкой, приглаживанием, редактированием? Несомненно, я это делаю, поскольку подчас довольно долго обдумываю, как записать мои мысли. Но не лишает ли это – мое стремление выразить всплывающие в голове мысли, образы, воспоминания правильно подобранными словами, – объективности описания происходивших со мной событий? Стоит ли придавать какое-то значение подобным мыслям? Думаю, что не стоит. Буду описывать все эпизоды теми словами, что возникают, всплывают из подсознания, так, как получается. Ведь как правильно заметил поэт:

...Как сердцу высказать себя?

Другому как понять тебя?

Поймет ли он, чем ты живешь?

Мысль изреченная есть ложь,

Взрывая, возмутишь ключи,

— Питайся ими— и молчи...

(Ф.И.Тютчев. Из стихотворения «Silentium!»)

В конце концов, если какой-то социолог или культуролог в будущем и решит подвергнуть все написанное моим дедушкой и мною в этих книгах не предвзятому, объективному анализу, то без этих моих конкретных воспоминаний, что он сможет сделать?! Так что я уже могу утешать себя тем, что публикуя эти мемуары, я, как минимум, создаю некий текстовый и визуальный объект для анализа. А уж на мнение гипотетического социолога об истинности, ложности или ценности моих воспоминаний я никоим образом повлиять не могу. Но не записывать свои воспоминания, молчать - не хочу, и не буду. Не буду прислушиваться к сетованиям одного близкого мне человека, который, познакомившись с первыми книгами, вдруг стал говорить мне, что все описанное и дедом, и мною, давно уже кануло в вечность, никому не нужно, и никому не интересно. Он, этот человек, на мой взгляд, не до конца понимает, что, публикуя эти мемуары, я вовсе не ищу какой-то славы, не стремлюсь, да и не имею никакой возможности, повлиять на глобальные описания исторических событий ушедшего времени. Впрочем, скорее всего, я здесь немного лукавлю…

Учебники истории, общепринятые «объективные» суждения и свидетельства об ушедших временах, мифы и легенды, сказания и былины, все это – громадные полноводные реки, где-то прозрачные и чистые, где-то перекрытые плотинами, где-то замутненные. Эти реки имеют свои заливы, куда редко заглядывает человек, имеют узенькие протоки, которые можно перейти вброд. Но в этих реках устроены, и четко обозначены широкие, глубокие фарватеры, по которым обязаны двигаться все суда. Впрочем, иногда, и довольно часто, река вдруг меняет свое русло, требует прокладки нового, безопасного для судов фарватера. Ведь не должны же все путешествующие по рекам истории, подвергаться опасностям, трагическим случайностям, возможностям перевернуться при резком повороте русла?! И летят вдоль всей реки, по всем городам и весям категорические требования немедленно установить новые вешки, бакены, маяки, помочь всем неустойчивым судам обрести верный курс! Далеко не все путешествуют по этим рекам и пьют из этих источников. Многие вообще лишь изредка обращают взгляд в прошлое, довольствуясь настоящим.

На всю свою жизнь я запомнил урок истории поздней осенью 1964 года. Вера Филипповна Эчбергер, директор нашей школы № 42, которая вела этот предмет в нашем классе, прошла в аудиторию насупленная и молчаливая. С удивлением наблюдали, как она, опустив глаза, молча и даже, как бы шаркая ногами, несколько минут ходила вдоль рядов наших столов. Мы тоже притихли, проникнувшись непонятной нам важностью происходящего. Затем она, все так же, не поднимая глаз, охрипшим голосом, медленно, но отчетливо выговаривая все слова, произнесла. «Откройте ваши учебники. Начиная со слов «… верный ленинец», все, что написано про Никиту Сергеевича Хрущева, можете не читать».

Вот так плавная и широкая река истории на моих глазах изменила свое русло… И лоцманы повсюду быстро начали прокладывать новый курс. Думаю, что Вера Филипповна в душе не поддерживала инициативу партийных историков, она была чрезвычайно взволнована тем, что ей выпала печальная обязанность раскрыть нам великую тайну: истории, которую мы изучали по нашим учебникам, не существует, она не совершается во времени и в пространстве. Мы изучаем лишь то, как исторические факты и события интерпретируются людьми, имеющими право, стремление и возможность это делать. Этот случай потряс меня до глубины души. Ведь тогда никто из нас ничего не знал о романе Джорджа Оруэлла «1984». Мы тогда еще не читали ничего про «министерство Правды».

Теперь я понимаю, что исторический поток - это даже не река, а скорее канал, выкопанный руками людей, так называемых «историков». И они, как муравьи, упорно прокладывают этот канал под «мудрым» наблюдением других, облеченных властью руководителей. И именно эти лидеры не полагаются на какие-то, не устраивающие их, объективные, возможно, и не существующие в обществе, критерии исторической объективности. Не полагаясь на возможность неправильного, с их точки зрения, выбора направления, они сами его определяют. И, как совершенно справедливо отмечает Пьер Нора, «канал» истории эволюционирует с течением времени, он меняет свое русло.

Но вода, которая его наполняет, не возникает из ничего. Множество маленьких ручейков памяти отдельных людей подпитывает, очищает этот бесконечный информационный поток. Эти ручейки вполне могут раствориться в общем потоке, но капельки, частицы, молекулы отдельных событий, составляют его несомненную основу. Ручеек памяти, разумеется, может нести в себе какие-то посторонние включения, но именно эти примеси делают его единственным и неповторимым. Эмоции могут искажать память, но они же и придают цвет и значимость тому, что вызывает такую эмоциональную окраску событий из прошлого. Разумеется, они, эти эмоции, сугубо индивидуальны, но складываются они под влиянием той среды, той повседневности, которая их породила. И в этом их социологическая ценность и объективность. И, пожалуй, самым важным фактором, определяющим возможность и вероятность  слияния частных, личных капелек воспоминаний с глобальным историческим потоком, является процесс овеществления, материализации нашей памяти. Любое информационное сообщение, исходящее от человека, в нашем материальном мире может храниться и передаваться другим людям лишь на материальных носителях. Теперь, слава Богу, таких носителей и мест хранения гораздо больше, чем полвека назад, когда Вениамин Димитриевич заполнял тетради своим красивым почерком. Я перевел эти записи в цифровые носители и издал в печатном варианте. Теперь эти капельки воспоминаний хотя бы имеют надежду слиться с информационным потоком.

В одном я могу поклясться: в дедушкины записки я ничего не вставлял, ничего не редактировал. Только лишь поражался богатству его языка, образности. По сути, на его записках я учился излагать свои мысли

**

Публикации профессора В.С. Свечникова 2015-2016 гг.

**

СОЦИОЛОГИЯ ПОВСЕДНЕВНОСТИ В СЕЛЬСКОЙ ШКОЛЕ ТРИ ПОКОЛЕНИЯ НАЗАД

Свечников Владимир Серафимович
Саратовский государственный технический университет имени Гагарина Ю.А.
доктор социологических наук, профессор кафедры «Природная и техносферная безопасность»

Аннотация
Данная статья написана на основе личных архивных материалов. В ней описана учеба и быт ученика сельской школы, описано её устройство, местоположение и художественное и эстетическое воспитание в воспоминаниях ученика конца 19-го века. Использование личных архивных материалов особенно актуально для выявления повседнев-ных аспектов прошлого.

Ключевые слова: быт, сельская школа, социология повседневности, учёба

<…> Мой дедушка был потомственным педагогом. Он, Свечников Вениамин Димитриевич (1881-1961), прожил интересную, наполненную яркими историческими событиями, жизнь. Он окончил три класса земской школы в селе Натальино, Самарской губернии. Затем учился в духовном училище, в Самарской духовной семинарии и в Санкт-Петербургской духовной академии, которую окончил со степенью кандидата богословских наук в 1909 году [1]. Первую мировую войну и Октябрьскую революцию встретил в Петрограде. С 1930 года он с семьёй поселился в Саратове, где до пенсии проработал заведующим учебной частью педагогического училища. И все события своей жизни он тщательно записал красивым почерком в толстых тетрадях.

<…> Вот так дедушка описывает самые ранние годы своей жизни и учёбы.

«… В селе Натальино [2] мой отец, Димитрий Федорович Свечников, был учителем (и директором) земско-общественного училища. Жили мы в особом при школе деревянном домике, состоящем из двух комнат и отдельной, через холодные сени, кухни. Жалованье, как тогда называлась зарплата учителя, было небольшое, 37 руб. 50 коп.

В последнюю зиму (перед началом учёбы в школе, 1888 г.) тётя учила меня читать по сложному методу: «Буки, аз – Ба; Веди, аз – Ва» и т.д.  Читать по этому методу я научился и, видимо, читал неплохо, а вот умел ли я писать до школы, не помню».

Описанный дедом метод обучения чтению назывался в России буквослагательным, и был он очень длительным и трудоемким. Однако он имел довольно широкое распространение. Его самым главным недостатком была необходимость заучивать наизусть каждый новый слог. В противовес буквослагательному методу К. Д. Ушинский предлагал внедрять в школы звуковой метод обучения грамоте.

«… Для папы, с началом моего ученья, стояла трудная задача: в какое отделение (тогда так называли классы) меня посадить. Посадить в первое – я уже умел читать, посадить во второе – я не знал арифметики и совершенно не понимал даже простеньких задач. Папа всё же решил посадить меня во второе отделение. И это решение я оправдал. Я быстро справился с материалом, арифметика стала моим любимым предметом. И в два года я в числе первых окончил школу отца – земско-общественное училище. В то время в начальной школе было три класса.

Здание школы представляло собой одну большую комнату с множеством окон. В этой комнате и размещались все три отделения: младшее, среднее, старшее. Отец начинал занятия с 8 часов утра и заканчивал в 4 вечера с большой переменой на обед. Дети, жившие близко от школы, уходили обедать домой. Дальние – приносили обед с собой, состоящий из лепёшек, пирогов, молока и сладкого чая.

 По какой системе вёл отец учение детей, занимаясь с тремя отделениями, я тогда, конечно, не мог оценить, но только система его с методической стороны была весьма рациональна. В три года мы научились грамотно, правильно, красиво писать, бойко, с хорошей тональностью, выразительно читать и решать задачи на целые числа в пределах задачников Евтушевского и Гольденберга, обеих частей».

В земской школе от учеников по арифметике требовалось знание четырёх арифметических действий (сложения, вычитания, умножения и деления) простых чисел и составных-именованных с раздроблениями и превращениями разных мер, решением примеров и простых задач, по Гольденбергу и Евтушевскому задачнику, с простыми и именованными числами. Чрезвычайно важно, что ученики овладевали навыками правильной речи.

«… В школе мы хорошо изучали книгу для чтения К.Д.Ушинского «Детский мир». В трёх частях для младшего, среднего и старшего отделений. Книги эти, с прекрасно подобранным материалом из стихотворений и прозы бытового содержания, географического и естественно-научного, при обстоятельном чтении обогащали и развивали мировоззрение учеников. Книги Ушинского были продуманно иллюстрированы гравюрами в рисунках художника Матэ. Когда я впоследствии стал преподавателем в Санкт–Петербурской Духовной Семинарии, и мне пришлось по делу быть в Академии Художеств у профессора Матэ, в разговоре профессор рассказал мне: «когда мы были с К.Д.Ушинским молоды, он разрабатывал свои книги для чтения, а я иллюстрировал их гравюрами». Позднее в школу были присланы земством другие книги, хорошо составленные и прекрасно изданные, с иллюстрациями под названием «Наш Друг».

Хорошо помню, как присылали в коробах из земства учебники, книги для чтения, учебные пособия, тетради, бумагу для письма и пр. Это был праздник, когда распаковывали посылки. Сколько тут было нового, интересного, отрадного, занимательного. Учебники отец распределял между учениками. Из присылаемых книг для чтения в школе составилась хорошая библиотека, которой пользовались ученики и их родители. Эту библиотеку я потом всю перечитал».

Из приведенного отрывка становится ясным, сколь неукоснительно и бесплатно для школы, земство обеспечивало методическую поддержку бедных школ и малоимущих учеников. В школы регулярно присылали даже тетради и бумагу для письма.

«… Промокательной бумаги в школе не было, пользовались песочницами и засыпали свежие чернила песком. Карандашей тоже было мало, а линовали бумагу свинцовыми карандашами, которые мы заготовляли с отцом. Расплавленный в печке свинец, вливали в костыши от камыша и опускали в воду. Нарезанные цилиндрики из свинца, отец потом вправлял в гусиное перо и затачивал. Такой карандаш не ломался, конечно, и очень долго нёс свою службу».

Описанная дедушкой технология изготовления свинцовых карандашей, возможно, представляется с нашей современной точки зрения не совсем безопасной, но, скорее всего, была единственной для бедной земской школы.

«… Отец был очень строгим учителем, хорошо объяснял, но и требовал от учеников знаний. И помню, как все старались и дружно, хорошо учились: красиво и чётко писали, и быстро устно считали. Все мы с затаённым желанием ждали, когда Димитрий Фёдорович сделает устный счёт по картинкам. Был особый ящичек, где лежали хорошо исполненные в красках картинки. Каждая картинка была разрезана примерно на 4 части и на обратной стороне каждой части была напечатана в несколько вопросов интересная задача. Учитель читал чётко задачу, ученики решали. Первый, решивший эту задачу, получал эту часть картинки. Читалась другая задача, все заинтересованные старались быстрее и правильнее решить, чтобы тоже получить часть картины. Разгоралось здоровое соревнование, составлялась у того или иного ученика какая либо картина целиком. Так оживлённо проходили эти иллюстрированные по картинкам уроки устного счёта. Нужно заметить, что учитель не часто пользовался этим способом устного счёта, почему он и казался нам особенно праздничным».

Представляет несомненный интерес описание такого «интерактивного» соревновательного метода обучения устному счёту.

«… Окончившие учение в школе отца хорошо были подготовлены. Многие устраивались в экономии помещика Орлова-Давыдова [3], были потом приказчиками, конторщиками, кассирами. Видимо школа с трёхгодичным образованием давала им достаточную подготовленность».

Замечание автора о дальнейшей карьере учеников опровергает довольно распространённое мнение о слабом уровне знаний юношей, окончивших земские школы.

«… Отец всё время и душу вкладывал в школу. Его трудами совместно с учениками около школы был разбит очень хороший палисадник, где посажено было много цветов и сирени. Большим праздником было для нас, когда учитель отпускал нас запасать из степной полыни веники для школы. А степи там были обширные, привольные. Разбредёмся, заготовим достаточно веников, нагуляемся, наиграемся. Как-то не было у нас ни озорства, ни грубых шуток. Под руководством старшеклассников вся эта целевая экскурсия проходила мирно и продуктивно.

Топливом для школы служили кизяки [4], солома и частью камыш. Помню хорошо, что ежедневно в месяцы топки отец дозором вечером ходил наблюдать, хорошо ли протоплены печи, не рано ли закрыты заслонки, не было ли угара».

Элементы трудового воспитания в земской школе были направлены на формирование эстетического мировоззрения и любви к родной природе. Очень важно и то, что на старшеклассников возлагалось шефство над учениками младших классов.

«… Во время перемен отец уходил домой покурить трубочку. Ученики в хорошие дни играли около школы. Никаких звонков у нас не было. Появление учителя, когда он шёл из квартиры в школу, было тем условным звонком, когда мы все дружно шли в школу и садились на свои места. Урок начинался. В обеденную перемену часть учеников уходила обедать домой, а часть обедала в школе, принесённым из дома обедом. В летнее время мы в большую перемену ухитрялись убегать на озеро купаться. Однажды увлеклись, закупались, задержались и опоздали к началу урока. Подверглись строгому взысканию: все цепочкой встали на колени по кромке окон в назидание для поддержания дисциплины».

Интересно замечание автора воспоминаний об отсутствии звонков на уроки. Несмотря на довольно свободное времяпровождение учеников, дисциплина в школе поддерживалась всеми устоями деревенской жизни, уважением к личности учителя.

«… Школа была для нас тем центром, возле которого протекала почти вся наша ученическая, детская жизнь. Здесь мы учились, здесь мы и играли. Ученики, что жили не в большом отдалении от училища, после приготовления уроков и окончания своих домашних дел, которые они делали в помощь родителям, приходили к школе, особенно в весенне-летнее время. Здесь мы упражнялись на гимнастике (в школе была хорошо оборудована гимнастика), здесь играли и в прятки, и в козны [5], и в чижика [6]. Расходились уже в поздних сумерках. Иногда мы уходили встречать вечернее стадо в противоположный конец села, за околицу. Там собиралась большая группа: играли в горелки [7], в лапту [8]».

Автор перечисляет ныне во многом забытые, исконно русские спортивно-массовые игры: козны, чижик, горелки, лапта. Описание правил этих игр можно отыскать при желании в Интернете, но в настоящее время необходимо найти энтузиастов для возвращения этих игр в быт школьной детворы.

«… Школу я окончил за два года. Отец посадил меня во второе отделение, хотя я не знал арифметики. Но быстро выровнялся, догнал товарищей и через два года держал экзамены по окончании училища. Всего нас окончило 19 человек. На экзамен приезжал инспектор народных училищ. На диктовке мы писали текст басни, в которой говорилось, как бык с плугом тащился после трудов, а муха у него сидела на рогах. И только двое из 19 человек сделали по две незначительные ошибки. Вообще экзамены прошли очень хорошо.

1891 г. был холерный, но эта непрошенная гостья, холера, не очень сильно свирепствовала в селе, вероятно в силу той же изолированности села, отдалённости от проездных дорог. Мы в то лето всей семьёй были дома. Как правило, папа каждого члена семьи заставлял после обеда выпить несколько капель соляной кислоты. Я не видел ни одного холерного больного. 1891/92 год был голодный. Тяжёлый год. Много о нём осталось памяти и в литературе: и у Л.Н.Толстого, и у В.Г.Короленко и у др. писателей. Помню, в школе ученики питались в общем порядке и, если совсем не изменяет память, каша с молоком была питанием ребят.

После уроков папа брал меня, и мы уходили на общественную раздачу продуктов питания. Население было поставлено на учёт по степени нуждаемости. Были составлены списки, и ежедневно по этим спискам выдавалось: печёный ржаной хлеб, пшено и подсолнечное масло. Папа выдавал заготовленные пайки, я отмечал по спискам.

Безусловно, можно бы значительно лучше и сытнее организовать в этот очень тяжкий год питание голодающего населения, если бы богачи-помещики, как, к примеру, граф Орлов-Давыдов, чьим поместьем и было село Натальино, выделили бы с достаточной щедростью средства, хлеб и продукты голодающим крестьянам».

Несомненно, интересное воспоминание о положении дел во время холерного года в бедном селе Натальино. Учёт населения по степени нуждаемости, общественная раздача продовольствия – отмеченные факты общественной жизни села. Привлечение сельской интеллигенции к справедливому распределению продуктовых наборов показывает высокую степень уважения крестьян к профессии школьного учителя.

Примечания

1.  Свечников Вениамин Дмитриевич, в 1909 выпускник СПб.Духовной академии (Самарская дух.семинария) – http://www.familytree.ru/ru/cleric/orthdx240.html (дата обращения 08.01.2015).
2.  Село Натальино – http://place.vezoo.ru/306185/ (дата обращения 08.01.2015).
3.  Орлов-Давыдов, граф Владимир Петрович – http://dic.academic.ru/dic.nsf/enc_biography/96255/%D0%9E%D1%80%D0%BB%D0%BE%D0%B2 (дата обращения 08.01.2015).
4.  Кизяки – http://ru.wikipedia.org/wiki/%CA%E8%E7%FF%EA
5. Козны – https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%91%D0%B0%D0%B1%D0%BA%D0%B8_(%D0%B8%D0%B3%D1%80%D0%B0)(дата обращения 28.12.2014).
6. Чижик – http://allforchildren.ru/games/active7-14.php (дата обращения 28.12.2014).
7.  Горелки – http://allforchildren.ru/games/active1-24.php (дата обращения 29.12.2014).
8. Лапта –http://kurszdorovia.ru/sport/igri-s-myachom/pravila-igri-v-russkuyu-laptu (дата обращения 28.12.2014).