Посвящается 70-летию со дня рождения Иосифа Александровича Бродского.

22 июня 1993 года в городе Катовице, в Силезском Университете в речи по случаю присвоения Бродскому докторской степени honoris causa поэт сказал следующие слова: «Я хотел бы выразить Польше свою благодарность». Многие из россиян утверждают, что в своём выступлении Бродский ясно и убедительно опроверг стереотипы о восприятии Польши и поляков. В свою очередь поляки восприняли речь Бродского как дружеский жест, в котором нашли своё выражение преданность и уважение к польскому народу. Как выразился сам поэт, это было «почтение ручья к источнику». 

Испытывая огромный интерес к польской культуре, и особенно поэзии, Бродский неслучайно увлёкся Польшей. Ведь связь поэта с Польшей глубже, чем только на уровне культурных параллелей: его семья родом из городка Броды на Подолье, история которого тесно связана с родом Жолкевских, Конецпольских и Потоцких. В первой половине XVI века этот город был одной из сильнейших крепостей Речи Посполитой, задачей которой была оборона страны от экспансии татар. Инициатор реформ гетман Конецпольский заботился также и об экономическом развитии города, на поселение в Бродах были приглашены евреи и армяне. Именно Броды стали религиозным и общественным центром евреев – так называемой «еврейской столицей» Восточных Кресов.  

По причине своего расположения на пересечении путей, Броды неоднократно бывали полем битв и местом различного рода потрясений. В 1941 году бродские евреи стали жертвами Холокоста. Сегодня этот город относится к Львовской области и насчитывает 17 тысяч жителей, и о его бурном историческом прошлом напоминают лишь многочисленные памятники. С этим городом связана биографии польских писателей Юзефа Конрада Коженевского, Юзефа Рота, а также Вадима Бродского (скрипача), Николая Бродского (литературоведа), Исаака (художника), Давида (поэта и переводчика), Всеволода (художника), Иосифа Нусимовича (философа), Александра Савича (художника и архитектора) и Александра Марковича (поэта, эссеиста и переводчика). Характерно, что многочисленные представители рода Бродских заняты именно художественным ремеслом. Иосиф Бродский, занимающий среди своих земляков своё почётное место, родом оттуда же, из городка Броды.

Все эти подробности о происхождении поэта я привожу не случайно. Ведь когда в 1988 году, то есть вскоре после присуждения Бродскому Нобелевской премии, польский издатель Ежи Илльг пригласил его в Польшу, Бродский ответил, что посещение этой страны было бы для него необычайно важным событием: «В конце концов, мои предки, они все оттуда, из городка Броды, от  которого и пошла наша фамилия...» [1].

Откуда – кроме причин генеалогических – такое огромное почтение Бродского к Польше? Во-первых, такому отношению поэта способствовала вся атмосфера конца 1950-х - начала 1960-х годов, когда на волне польской «оттепели» стал возможным выход в печати журналов по культуре, публикация западной литературы, заметно ослабилось влияние цензуры на культурную жизнь Польши, одним словом, в общественной жизни стала заметна большая свобода высказывания. Для русской интеллигенции польская литература и периодические издания в буквальном смысле стали окном в мир. В Советском Союзе зачитывались такими журналами, как «Польска», «Пшекруй», «Твурчость», «Диалог», «Кино», «Шпильки». Сам Бродский вспоминал, что «даже от «Трибуны Люду» был толк: из неё о мире узнавали больше, чем из «Правды»». Огромной популярностью пользовалась польская кинематография, особенно фильмы Анджея Вайды. В Ленинграде и Москве люди слушали польское радио и пластинки польских исполнителей.

Все это создало удивительную, специфическую атмосферу 1960-х годов. Важным элементом, повлиявшим на поколение шестидесятников, безусловно, было изучение польской культуры и языка, благодаря которым интеллигенция познавала западное искусство. Бродский вспоминал: «Приблизительно 80% современной западной литературы я прочитал по-польски. В Польше публиковали огромное количество изданий, благодаря которым мы могли хоть приблизительно ориентироваться, что происходит в западной культуре – и это было чрезвычайно важно. Думаю, что русским более, чем кому-либо другому знакомо то чувство, которое Мандельштам назвал тоской по мировой культуре. Ведь это и есть движущая сила» [2].

Зачастую в получении доступа к польской культуре помогали знакомства. И в этом смысле Бродский не был исключением. Он смотрел, слушал, читал и, конечно же, заводил дружбу с поляками. В кругу близких друзей поэта оказалась польская студентка Зофья Капущчиньска, изучавшая психологию, с которой Бродский познакомился в 1960 году, а также исследователь русской литературы и переводчик Анджей Дравич, ставший искренним другом поэта в 1963 году.

Со временем круг польских друзей Бродского увеличивался. Поэт был близко знаком с Виктором Ворошильским, Витольдом Домбровским, а после выезда из страны, также с Адамом Загаевским.

В ленинградский период польские друзья поэта становились посредниками в обмене культурных ценностей. Уже из Польши Капущчиньска высылала Бродскому книги и журналы, а в письмах к поэту описывала важные культурные события. Бродский же делился с ней в письмах не только своими стихотворениями, но и глубокими размышлениями. Перечитывая сохранившуюся корреспонденцию, несложно понять, каково было отношение поэта к Польше. Приведу несколько фрагментов из писем Бродского:

«Если бы ты знала, как   ч а с т о   я   д у м а ю  о  П о л ь ш е. У меня такое впечатление, что в солнечный день её можно отсюда увидеть. Это так близко».

«Мне кажется, что у Вас, на Западе, больше справедливости, больше натуральности в жизни. Что Вам не нужно прилагать героических усилий, чтобы обрести спокойствие. Что у Вас это идёт откуда-то изнутри и пробуждается к жизни раньше, чем у нас».

«Я должен Тебе сказать, что  б е з   п я м я т и   в л ю б л ё н   в   П о л ь ш у   и написал такие стихи, за которые в старые добрые времена меня бы просто расстреляли, но я люблю Польшу одной десятой моей души и высказанная в них сила этого чувства в одну десятую всей его мощи. Жаль, что это так, а с другой стороны – не жаль, потому что остальные девять десятых это любовь к свободе, которая для меня является всем» [3].

Эти строки находят своё подтверждение в произведениях, посвящённых Зофье Капущчиньской. В них автор обращается к польской истории, её проблемам и событиям, но при этом содержание этих стихотворений всегда универсально и не поддаётся однозначной интерпретации. Приведу несколько заглавий стихотворений: Лети отсюда, белый мотылёк (1960), Песенка (1960), Зофья (1962), З.К. Пограничной водой наливается куст (1962), Стекло (1963), Твоей душе, блуждающей в лесах (1964), Всё дальше от твоей страны (1964), 1 Сентября 1939 года (1967), Полонез: вариация (1981).

В стихотворении поэта Песенка появляется мотив песни, которую Бродский любил и часто пел, а также переводил – речь идёт о песне  Красные маки Монте-Касино. Его стихотворение Полонез перекликается с творчеством Шопена, а в произведении Пограничной водой наливается куст появляется описание мазовецкого пейзажа.

В каждом из вышеупомянутых произведений Бродского чувствуется его отношение к Польше, которое сложилось благодаря его знанию (настолько, насколько это было возможным) польской истории, а прежде всего его очарованием польской литературой, языком и характером польского народа. Это также было поводом для симпатии, которую Бродский испытывал к Польше. Автор часто обращался и к литературе. Он много читал, восхищался польским барокко, а также творчеством Миколая Рея. Был знаком с творчеством Витольда Гомбровича и Славомира Мрожека, высказывание которого «я писатель пишущий, а не болтающий» часто сам цитировал. Бродский не раз повторял, что польский язык это язык точный и вместе с тем чувствительный: «Боже, как вы все умеете говорить – писал поэт в письме Зофье – каждое ваше слово попадает прямо в сердце. Это неотвратимо, такое ощущение, что кто-то постоянно кладёт руку на твою грудь и смотрит прямо в глаза – таковы ваши слова, ваш язык» [4]. Его убеждение, что в польском языке явления передаются точнее, чем в русском, оставило свой глубокий след. Поэт не раз анализировал особенно близкие ему слова – „podległość” и „niepodległość”. Скорее всего, Бродский изучал язык, вчитываясь в польские стихотворения, которые он успешно переводил на русский.

Бродский был великим ценителем польской поэзии и доказывал, что в ХХ веке Польше повезло в поэзии больше, чем какому-либо другому европейскому государству, так как в Польше родились стазу три гениальных поэта – Шимборска, Херберт и Милош. Однако первым поэтом, сильнейшим образом повлиявшим на мировоззрение Бродского, был Константы Галчинский. Именно он был воплощением романтического кодекса чести, а вместе с тем отличался ироническим и лёгким отношением к действительности.

Молодое поколение русской интеллигенции 1960-х годов мифологизировало польское отношение к свободе, независимость поляков, этос бунта, что создавало противовес навязываемой официальной культурой политичности. Стихи Галчинского часто печатались в популярном среди ленинградских интеллигентов журнале «Пшекруй», так что вскоре именно этот польский поэт стал для них своего рода точкой отсчёта.

Сверстники поэта и его друзья помнят, что на поэтических вечерах Бродский часто читал свои переводы стихотворений Заговорённые дрожки и Песня о флаге, каждый раз восхищая публику своей силой экспрессии. Поэт также любил читать стихи на польском языке. С творчеством своего любимого поэта Бродский познакомился благодаря Зофье Капущчиньской, именно у неё он впервые услышал пластинку с записью Галчинского, читающего стихи. Поскольку Заговорённые дрожки – стихотворение с истинно абсурдистской весёлостью, работа над его переводом стала для поэта этапом внутреннего освобождения. Однако Бродский перевёл также Песню о флаге, стихотворение с диаметрально иным тематическим содержанием, а даже, как считают исследователи, утверждающее стереотип польского народного характера и вписывающее Бродского в определённую конвенцию восприятия Польши.

В это же время Бродский познакомился с творчеством Норвида. Переводить произведения польского романтика ему предложил его друг – редактор одного из московских журналов. Поэт вспоминал, что выйдя из редакции, он присел в сквере на лавку, чтобы взглянуть на материалы, над которыми ему предстояло поработать. Бродский до такой степени погрузился в поэзию Норвида, что ошеломлённый всё читал и читал его стихотворения, очнувшись на скамейке возле редакции только к вечеру. К этому периоду относятся также переводы, выполненные Бродским по заказу редакторов антологии польской поэзии (а точнее – поэзии социалистических стран). Однако подборка стихов делалась [5] вовсе не по их литературным качествам, что по тем временам было нормой и не должно нас удивлять. Так что Бродский, кроме известных, безусловно, талантливых произведений, перевёл и ряд стихотворений, занимающих в литературном наследии их авторов далеко не первое место.

Вскоре пришло время для знакомства Бродского с поэзией Чеслава Милоша. Будучи уже в эмиграции, Бродский испытывал к нему искреннее уважение и восхищение его талантом. Начиная с середины 1970-х годов, Бродский перевёл несколько его поэтических произведений. Именно благодаря Милошу Бродский познакомился с творчеством Александра Вата и Збигнева Херберта и вскоре начал их переводить. В 1993 году русский нобелиат навестил уже тяжело больного Херберта в его варшавской квартире. По свидетельству источников, поэтов связывали очень искренние дружеские отношения. Возможно, будучи под впечатлением именно этой встречи с Хербертом, Бродский перевёл его стихотворение Ахиллес. Пентезилея. Из писем адресованных Зофье Капущчиньской следует, что Бродский очень переживал по поводу физического и душевного состояния Херберта.

Добавим, что Бродский был автором предисловий к изданию поэзии Херберта на английском и итальянском языках. Преподавая в американском университете, Бродский часто «задавал» своим студентам стихи Херберта, Милоша и Шимборской, советуя им при этом выучить польский язык, так как только со знанием польского им будет дано познать величайшую поэзию в мире. Херберт же в свою очередь почтил память автора Частей речи словами: «Среди немногочисленной группы величайших творцов ХХ века Иосиф Бродский верно стоял на страже слова, ревностно оберегая его величие и честь. Он мастерски владел словом, с такой силой и точностью, чтобы противостоять напору лжи и варварства. Так будем же с благодарностью вспоминать его за то, что он вёл нас за собой в места, доступные только поэтам» [6]. Можно ли было найти слова, прекраснее, чем те, которыми польский поэт отдал дань уважения русскому поэту? Милош прав, говоря о республике поэтов, существующей в ином измерении.   

Несмотря на всё уважение и восхищение поэзией Виславы Шимборской, а также на некоторое сходство в способе мышления и создания поэтических образов, Бродский   перевёл только два стихотворения польской поэтессы. Однако возможно, что архив поэта скрывает от нас еще неопубликованные переводы и к известным нам 33 переводам мы вскоре сможем добавить следующие [7]. Нет сомнения в том, что до конца своих дней Бродский искренне интересовался польской поэзией и трудился над её переводами. Нас интересует отношение самого автора к своим переводам. Обращаясь к слушателям в Катовицах, Бродский сказал:

«Я перевёл на русский стихи некоторых польских поэтов, но переводов не так уж много и они не так уж хороши. Мои переводы <...> являются не столько лептой, внесённой мною в так называемый русско-польский культурный диалог, сколько фактом из моей личной биографии. Мне кажется, что читатели моих переводов получили от них даже меньшее удовольствие, чем я сам, переводчик, и прежде всего любитель упомянутых и не упомянутых здесь поэтов. Если же говорить о лепте, то именно польские поэты с их творчеством в огромной мере повлияли, а даже сформировали мировоззрение человека, стоящего здесь перед вами» [8].

Ранее я упомянула о знакомстве Бродского с Анджеем Дравичем. Их дружба и тесное сотрудничество длились долгие годы. О силе их дружбы и взаимопонимания мы можем судить по письмам Бродского, адресованным Дравичу. Вот только один из фрагментов: «Милый Анджей (...) спасибо тебе за всё: ведь именно от тебя всё и началось. Мою благодарность тебе можно сравнить с благодарностью ручья источнику» [9]. Действительно, роль Дравича в открытии таланта русского поэта во всём мире неоценима. Во время их первой встречи в ленинградской гостинице польский переводчик впервые услышал Элегию Джонну Донну из уст самого автора и не мог не поддаться гипнотической силе его декламации:

«Он начал сразу с самой высокой ноты – вспоминает Дравич – повышенным, почти молитвенным голосом. Он декламировал истинно по-русски, ставя, прежде всего, на мелодию стиха, а не на содержание. (...) Вся гостиничная комната наполнилась его голосом. Я слышал лучшее из его ранних стихотворений, Большую элегию Джонну Донну. Образ нарастал по спирали, как полёт пчелы, и казалось, что он бесконечен. Он весь состоял из конкретных образов, но их нагромождение уводило в абсолютно нереальное, метафизическое измерение. Новый, изумительный поэтический мир – а вместе с тем впервые exod эпохи Мандельштама, уходящий корнями во всю европейскую культуру, традицию, мифы, всё это обрушилось на меня лавиной. Я буквально не мог пошевелиться, у меня перехватило дыхание» [10].

Только что написанную Бродским Большую элегию Джонну Донну Дравич привёз в Польшу и в том же году опубликовал свой перевод стихотворения в журнале «Вспулчесность» [11]. 

Год спустя, уже после громкого процесса Бродского, в польских журналах были опубликованы и другие произведения русского поэта, на этот раз в переводе Евгении Семашкевич [12]. В польских официальных изданиях, журналах и антологиях, стихи Бродского были опубликованы ещё несколько раз [13].

В 1970 году, в год празднования 100-летнего юбилея Ленина, Большую элегию в переводе Бараньчака опубликовал познаньский журнал «Нурт» [14]. Весь номер этого журнала был посвящён Октябрьской Революции. Сам переводчик вспоминает, что это было довольно странное празднование большевистского переворота, отмеченное метафизической элегией поэта, который только что вернулся из ссылки и через два года должен был покинуть навсегда свою родину. Бараньчак рассказывал также о различных перипетиях, связанных с переброской российского самиздата в Польшу. Часто это были отдельные печатные листы, отрывки произведений, в связи с чем не хватало целых строф, фрагментов стихотворений, была нарушена их хронология [15]. 

Издаваемую нелегально литературу, живущую по своим законам, невозможно было охватить полностью, поэтому зачастую в польских публикациях стихи непроизвольно подвергались цензуре. Таким образом, упомянутая Большая элегия... была опубликована в «Нурте» без последних двадцати одной строк.

Публикация Дравичем стихотворения Бродского была первой публикацией поэта в мире. Таким образом, благодаря польскому переводчику, творчество лауреата нобелевской премии могло быть услышано по ту сторону границы СССР, где было неподвластно механизмам политических манипуляций.

Реакцией Бродского на введение в Польше «военного положения», на события в шахте «Вуек» и интернирование его друзей стало стихотворение Рождественская песенка военного положения, ставшая символом его солидарности с трагедией поляков. Написанное в 1981 году стихотворение было опубликовано через два года в журнале «The New York Review of Books» и в польских «Зешитах Литерацких».

Сохранились два свидетельства из истории бытования этого стихотворения в Польше. Напомню, что число интернированных деятелей оппозиции составляло до десяти тысяч человек. Список фамилий, а также будущие места пребывания арестованных оппозиционеров польские власти подготовили намного раньше. Группа наиболее активных диссидентов была посажена в тюрьму, расположенную в районе Бялоленка под Варшавой. Среди них оказались исследователи русской литературы, переводчики и московские друзья Бродского – Анджей Дравич и Виктор Ворошильский (позднее они были перевезены в тюрьму в городке Дарлувка). Именно им Бродский посвятил свою Рождественскую песенку.

Стихотворение удалось передать адресатам во время их пребывания в лагере для интернированных диссидентов. Как пишет Ворошильский, чья-то рука просунула под двери их камеры тюремную записку с текстом Рождественской песенки. Заключённые были искренне тронуты этим посланием, написанным по ту сторону решётки. Слова Бродского бросали вызов тем ужасным событиям и числу людей, которых военное положение лишило права на свободу.

Рождество – а я
как не рад ему.
Польские друзья
брошены в тюрьму.
На манер нулей
в клетках лагерных
Рабство – помудрей
высшей алгебры [16].

О втором свидетельстве рассказывал сам Бродский, вспоминая свой телефонный разговор с Ворошильским: «Витек говорит: «Поздравляю, спасибо тебе за стихи, которые ты написал для меня и для Дравича» - спрашиваю его: «Какие стихи?» - а он: «Рождественскую песенку военного положения» - «А-а-а, - говорю – ты об этом, неважно», на что он говорит: «Ты просто не знаешь, не понимаешь, чем это было для нас». Оказалось, что это написанное на английском языке стихотворение кто-то вырезал из газеты и пропихнул под дверь их камеры, где они тогда сидели. Могу сказать без преувеличения, что их реакция произвела на меня большее впечатление, чем Нобелевская Премия и всё, что было с ней связано» [17].

Это стихотворение многократно публиковалось в польских неофициальных изданиях и сильно повлияло на восприятие поэзии Бродского в Польше. Исследуя восприятие творчества Бродского в Польше, Бараньчак разделил её на три этапа. В начале 1960-х годов интерес к русскому поэту был элементом общей тенденции в поддержке русской культуры молодого поколения, появившегося во времена хрущёвской оттепели, которой придерживались некоторые польские писатели и переводчики. После ленинградского процесса над Бродским, о котором много говорилось в польских литературных кругах, перевод и публикация Бродского стали жестом символическим, а издаваемые в Польше стихи стали восприниматься с политическим подтекстом. После эмиграции поэта его стихи перестали публиковать в официальных издательствах, а после 1976 года, с появлением в Польше своих «неподцензурных изданий», Бродского начали печатать к подземных журналах и издательствах, но в определённом – политическом – контексте. Когда в 1980 году польская «Солидарность» обрела статус легальной организации, произведения поэта снова начали издаваться официально, что позволило широкому кругу читателей познакомиться с многогранным творчеством автора Урании.

Об интересе к творчеству Бродского после 1989 года свидетельствуют события и мероприятия, организованные уже в 1990-е годы в Катовицах.

Поэт побывал в Польше два раза. В 1991 году он провёл два дня в Варшаве и Кракове.

Через два года он приехал уже на неделю в Катовице, где его ожидал восторженный приём читателей и множество приятных переживаний. Силезский университет присвоил ему степень почётного доктора. Бродский принимал участие во встречах с читателями, конференциях, спектаклях. Визит поэта в Силезию проходил в атмосфере настоящей эйфории. Кроме Бродского, в те дни в Силезию приехали Милош, Венцлова, Бараньчак - это был настоящий праздник поэзии. Поэта особенно тронуло то, что во время спектакля молодые артисты декламировали его стихи. Незабываемое впечатление на Бродского произвела и реакция слушателей на его поэзию, и тот энтузиазм и любовь, с которой встретила его польская аудитория. Будучи в Катовицах, Бродский побывал в шахте «Вуек» и возложил цветы в память о погибших шахтёрах. Ведь в своей Рождественской песенке он писал:

    Глубже всех пучин
    мысли – на века
    Сон тех, кто почил
    в шахтах «Вуека» [18].  

После прошедших в Катовицах встреч и мероприятий появилось большое количество новых публикаций, а также замечательный фильм «С Бродским в сумерках», в котором запечатлены беседы поэта с Дравичем, и та удивительно трогательная атмосфера их встречи.
Именно в Катовицах Бродский затронул проблему характера польского народа. Его слова о поляках, содержащие немалую долю комплимента, вместе с тем ко многому обязывали его польских слушателей.

«Стоя здесь, перед вами, поляками, на польской земле я хочу поблагодарить польский народ за то, что вы побороли величайшее зло всех времён истории человечества – коммунистическую систему. (...) Всё это благодаря вашему инстинкту, который я так в вас ценю, и который никогда в вас не пропадал (...), и даже в состоянии всеобщей спячки видоизменялся или в крайнее упрямство, или в открытое сопротивление. Я не верю в существование особой польской души, так как не верю и в существование особой русской души, немецкой или бразильской: не верю, что Всемогущий делит наши души по географическому принципу. Но существование характера народа, я думаю, следует признать как факт. И то, как мне кажется, отличает ваш народ от ваших восточных, западных или южных соседей, это именно этот ваш дух сопротивления, ваша воля сопротивления. И пусть моё мнение не прозвучит, как мнение знатока этих вопросов. Прошу воспринимать моё высказывание как слова вашего ученика. И если что-либо и послужило поводом и оправданием моего сегодняшнего присутствия здесь, то это факт, что искусству сопротивления я научился, в основном, от вас: от поколения ваших родителей. Я говорю это не для того, чтобы вам льстить, а по той причине, что оглядываясь на свою молодость, я понимаю, что в те времена (...) невозможно было найти иных примеров для подражания» [19].

Бродский утверждал, что именно поляки привели к крушению коммунистической системы. Именно они дестабилизировали систему, расшатали давно существующие схемы управления власти в Кремле. Кремлёвские правители могли выбирать между двух зол, и неизвестно было, которое из них окажется тем меньшим. И именно этот факт был началом изменений в нашей части Европы.

В конце своего выступления я хотела бы упомянуть о двух важных для восприятия Бродского в Польше факторах, и оба они связаны с эмиграцией. Особая нить, связующая Бродского с Польшей, была создана благодаря журналу «Зешиты Литерацке». Редактор журнала Барбара Торуньчик пригласила поэта в состав редколлегии, благодаря чему журнал получил возможность первым публиковать стихотворения и очерки Бродского. Как вспоминает Барбара Торуньчик, сам Бродский в начале 1980-х годов хотел создать литературный журнал для русских читателей, но это у него не получилось. Поэтому он с большим удовольствием принял предложение «Зешитов». Одним из важнейших событий, которое произошло именно благодаря этому журналу, стала громкая полемика между Бродским и Миланом Кундерой на тему Центрально-Восточной Европы. Произведения Бродского регулярно печатались на страницах журнала. Торуньчик опубликовала также два монографических номера «Зешитов», полностью посвящённых российскому автору. Благодаря инициативе редактора «Зешитов Литерацких», польские читатели имели возможность поближе познакомиться с творчеством и мировоззрением Иосифа Бродского.

Особое слово следует сказать и об отношениях Бродского с Милошем. Это отдельная тема, так как поэтов связывало нечто большее, чем дружба. Оба они, как говаривал автор Порабощённого ума, принадлежали к братству поэтов, поэтому после смерти Бродского Милош сказал: «Независимо от того, как складываются отношения между Россией и Польшей, наши государства, то есть поэтическое государство Бродского и моё, всегда были в хороших отношениях» [20]. Их знакомство завязалось в 1972 году, когда они встретились в США. Хотя Милош узнал о Бродском уже в начале 1970-х, когда искал переводчика своих стихов на русский язык. Поэтому когда Бродский прибыл в Новый Свет, Милош написал ему – как он позднее говорил – «утешительное письмо» и выслал новоприбывшему поэту вместе с томиком поэзии. В свою очередь Бродский услышал о польском поэте в 1972 от Томаса Венцловы. Поэтому он сразу же ответил на письмо Милоша – так началась длившаяся почти 15 лет дружба.

Бродский считал польского нобелиата одним из величайших поэтов ХХ столетия. И первое письмо Милоша, и все их последующие отношения имели огромное значение для Бродского. Он неоднократно писал и говорил о своём польском друге: «его присутствие в моей жизни архи-важно. Мне страшно повезло, что я смог с ним познакомиться. Во-первых, я переводил его стихи. Во-вторых, он мне очень помог. Он написал мне письмо (...), которое сразу разогнало ту неуверенность, в которую я сам себя вогнал». Поэты поддерживали друг друга и вместе работали. Они рекомендовали друг друга к наградам на престижных конкурсах. Хотя конечно во многих вопросах они не соглашались. Однако Бродский утверждал, что споры с Милошем его безгранично обогащают.

В одном выступлении невозможно оговорить всех пунктов пересечения между Бродским и Польшей. Но я надеюсь, что указанных мною элементов этих взаимоотношений будет достаточно, чтобы убедиться, как ценным и важным в биографии Бродского  было знание польской литературы и истории, а также его дружба с поляками. Как сказал сам поэт, «в то время (в конце 1950-х начале 1960-х годов) Польша была источником культуры, «была поэтикой поколения». Драматические, но истинно важные не только для Польши, но и всех стран соцлагеря события, которые произошли позднее, только подтвердили – в размышлениях и творчестве поэта – характер польского народа и его стремление к независимости.

Следует добавить, что Бродский был критичен к моему народу, его беспокоили происходившие после 1989 года изменения в Польше, тяжёлые последствия трансформации, неумелое использование благ свободы и демократии, коммерциализация жизни. Он видел негативные последствия политических изменений, когда личная выгода для многих стала важнее общего дела. Бродский опасался так называемой «вульгарности сердца». Поэтому он старался убедить поляков, чтобы в своей республике первое место они отвели литературе, так как весь потенциал добра проявляется всегда и только в искусстве. Для Бродского, независимо от историко-политических контекстов, важнейшую роль всегда играли факторы духовной жизни. Поскольку Бродский всегда утверждал, что «человек – это то, что он читает», в завершение моего выступления я хотела бы процитировать слова поэта: «Моя Польша родом из книг, поэтому Польша для меня это скорее состояние разума и сердца, чем реальное – полицейское или демократическое – государство» [21].             

Примечания:

[1] Żyć w historii. С Иосифом Бродским беседу ведет Ежи Илльг. В: Reszty nie trzeba. Rozmowy z Josifem Brodskim.  Редакция Ежи Илльг. Katowice 1993, с. 125.

[2] Pozwalam sobie na wszystko z wyjątkiem skargi. С Иосифом Бродским беседуют Ларг Клеберг и Сванте Вейлер. В: Reszty nie trzeba… Op. cit., с. 131-132.

[3] Цит. за: Irena Grudzińska-Gross, Miłosz i Brodski. Kraków 2007, с. 141.

[4] Ibidem, с. 142.

[5] Первая из них гораздо полнее с точки зрения содержательного материала:  Мы из ХХ века. Стихи друзей. Поэты Болгарии, Венгрии, ГДР, Польши, Румынии, Чехословакии, Югославии. Пер. под ред. Е. Винокурова. Москва 1965; вторая, изданная несколько лет спустя, была посвящена уже только польским авторам:  Современная польская поэзия. Предисл. В. Огнева. Москва 1971.

[6] „Zeszyty Literackie” 2005 nr 4 (92), с. 110.

[7] Ibidem, с. 63.

[8] Elżbieta Tosza, Stan serca: Trzy dni s Josifem Brodskim. Katowice, 1993. С. 62.

[9] Письмо Бродского Дравичу от 14 июня 1988 года  (New York), опубликованное в: E. Tosza, op. cit., с. 16.

[10] Andrzej Drawicz, Pocałunek na mrozie. Londyn 1989, с. 62-63.

[11] Andrzej Drawicz, Pistolet muz. Fragment Elegii dla Johna Donne’a „Współczesność” 1963, nr 21, с. 3 i 6.

[12] Josif Brodski, Sonety.  Пер. Евгения Семашкевич, „Odgłosy” 1964, nr 28(332), с. 6.

[13] Andrzej Drawicz, Ku „normalnemu klasycyzmowi”. „Odra” 1967, nr 9, с. 8-12; Antologia nowoczesnej poezji rosyjskiej 1880-1967. Пер. Витольд Домбровски, Анджей Мандалиан, Виктор Ворошильский, Wrocław-Warszawa-Kraków-Gdańsk 1971, с. 8 i с. 390-394), Seweryn Pollak, Przybliżenia. Kraków 1973, с. 428-429.

[14] Josif Brodski, Wielka elegia dla Johna Donne’a.  Пер. Станислав Бараньчак, „Nurt” 1970, nr 11 (67), с. 20-21 (стихотворение без последней двадцати одной стоки).

[15] Творчество Бродского проникало в Польшу по-разному. Артур Мендзыжецки вспоминает: „Впервые я услышал о Бродском от Наталии Галчинской, где-то в конце 50-х – начале 60-х годов. Сообщила мне, что стихотворения Константы Галчинского перевел в Ленинграде двадцатилетний, талантливый поэт, к тому же и гениальный переводчик. Его фамилия Бродский”. (Цит. за: Artur Międzyrzecki, Felieton poetycki. „Twórczość” 1988, nr 2, с. 108). В свою очередь Ирэна Груджиньска-Гросс пишет: „Станислав Бараньчак впервые прочитал его стихотворения в 1963 году в Познани; год спустя, в Варшаве, я помню толстую тетрадь с черной обложкой, в ней были стихи, и первые три из них, написанные от руки, это были стихи Бродского”. (Цит. за: Irena Grudzińska-Gross, Pola magnetyczne: Josif Brodski i Polska. „Res Publica Nowa” 2003, nr 1, с. 26-27). Кроме того, стихи поэта попадали в Польшу через самиздат, а также благодаря эмигрантским и западным издательствам. Первая антология стихов на двух языках Poets on Street Corners, Randon House была опубликована в США, в 1970 году.

[16] Перевод Виктора Куллэ, опубликованный на Интернет-сайте.

[17] Цит. по: Irena Grodzińska-Gross. Указ. соч. С. 153.

[18] Перевод Виктора Куллэ.

[19] Irena Grudzińska-Gross. Указ. соч. С. 15.

[20] Ibidem, с. 67.

[21] Elżbieta Tosza/Указ.соч. С. 67.

Международные биографические чтения "Право на имя: Биографика 20 века" проводятся ежегодно с 2003. Чтения организуют НИЦ "Мемориал", Европейский университет в Санкт-Петербурге при участии Международного Мемориала, Генерального консульства Республики Польша в Санкт-Петербурге.