Впервые статья была опубликована на сайте представительства Фонда имени Г. Белля в Украине на украинском языке. 

Социальные ученые никогда не отрицали влияние своих исследований на общество, вместе с тем вопрос ответственности [1] за использование их результатов всегда вызывает дискуссии. Так, требование заботиться о публичной презентации результатов исследований и ради этого общаться с прессой, выбирать значимые для сообщества темы исследования, занимать позицию диалога с властью, уметь разговаривать не только с коллегами, быть понятными для широкой аудитории – часто видятся как дополнительная неоплачиваемая и излишняя нагрузка.

Сейчас, когда на территории Украины не прекращаются военные действия, а идея мобилизации стала всепроникающей, вопрос социальной ответственности исследовате(ля)льницы актуализируется особым образом. Вот только некоторые из связанных с ним вопросов: Какой должна быть позиция исследовательницы/ля во время революции или войны? Должны ли социальные ученые (далее речь будет идти о социологах) становиться непосредственными участниками событий? Является ли участие в военных действиях и волонтерской деятельности единственным средством повлиять на судьбу страны? Надо ли продолжать исследовательскую работу или изменить тематику исследований в соответствии с общественно- или военно-политической повесткой дня?

Какие точки зрения существуют среди социологов по поводу социальной ответственности их науки [2]?

Тема социальной ответственности не считается важной, поскольку она поглощается ответственностью за качество исследования, надежность его результатов, глубину и оригинальность интерпретации. Профессиональная активность направляется персональной заинтересованностью исследователей конкретной сферой общественной жизни. Так объектами исследования становятся, например, предприниматели, северные народы, мигранты или участники протестов. И чем более сильную личную связь ученые чувствуют со своим полем, тем вероятнее, что исследование не завершится публикацией в академическом издании, но найдет продолжение в общении с заинтересованной аудиторией.

Ценности профессионализма, независимости и центрированной на себе академической деятельности является предпосылкой её существования и развития. Так возникала наука, отделяясь от других форм человеческой активности. Однако любое знания укоренено в определенных социальных условиях, отвечает потребностям общества, точнее – создается с определенной позиции. Здесь имеется в виду конкретная ценностная идея, например, социальная справедливость, права человека, гендерное равенство[3]. И авторам всегда небезразлично, каким образом поймут и применят результаты их исследования. Более того, многие направления социологической науки возникли из сотрудничества с активистами: гендерные и миграционные исследования, социология общественных движений и др. Поэтому гражданская позиция [4] исследовате(ля)льницы оказывается важным аспектом научной деятельности.

Тема ангажированности - сочетания научной деятельности с гражданской вовлеченностью [5]и становится все более значимой. Политические аспекты исследования, например, связь его темы с конкретными политическими или коммерческими интересами, по мере обострения борьбы в политическом или экономическом поле оказываются все более явными и значимыми для реализуемой исследовательской стратегии. В этих условиях продуктивным может стать диалог между исследователями с разными (политическими) позициями. Однако возможности такого диалога блокируются отсутствием соответствующей традиции, монологизмом православной культуры, а также привычкой считать политику "грязным делом".

Другим препятствием для диалога является отсутствие пространства обсуждения, которое было бы свободным от административных или карьерных интересов. То есть ученые часто не позволяют себе высказываться, поскольку это может угрожать их карьере или текущей должностной позиции.

Тема социальной ответственности затрагивает вопросы экспертной деятельности социологов. В демократическом обществе, устройство которого предусматривает сосуществование государственного аппарата, бизнеса и гражданского общества, социологи производят знание, которое является полезным для всех трех названных инстанций. С другой стороны, экспертная деятельность дает исследователям доступ в особые поля, например, внутреннее пространство корпораций. Компетенция экспертов заключается в преобразовании знания в инструкцию к действию. Поэтому социологи-эксперты много времени уделяют общению с людьми вне академического мира, что также требует специфических навыков. Эта функция трансляции знания на язык других деятельностей отличает экспертов от «чистых» ученых, которые создают теорию и посвящают этому все сто процентов своего профессионального времени.

Экспертная деятельность предусматривает тесное сотрудничество ученых с управленцами, активистами, предпринимателями. И современная урбанизированный способ жизни (преимущественно речь идет о европейских странах и Северной Америке) породил размывание ролевых границ или даже новую ролевую парадигму. Эксперты становятся активистами, которые «доносят» знания [6] к широким кругам общественности, активисты – политиками, которые принимают решения и меняют городскую среду.

Социальная ответственность направляет рефлексию социологов также и на современное постсоветское капиталистическое государство, использующее существующие социальные разделения как инструмент господства через закрепление неравенства и угнетение отдельных определенных категорий людей [7]. Важно подчеркнуть, что не последняя роль в конструировании упомянутых социальных разделений принадлежит ученым и научным исследованиям. Рассуждая таким образом, например, о «Законе об иностранных агентах», можем заметить, что его функционирование было бы невозможным в нынешнем виде без разделения общественных организаций на сервисные и адвокативные, которое (разделение) концептуализировано теоретиками данной сферы на протяжении последних 20 лет. Критическая позиция позволяет определить, что «применение «закона об иностранных агентах» в ... научных организациях является институциональной дискриминацией социальных ученых по месту работы, так как фактически означает запрет на профессию для исследователей, работающих в негосударственном и некоммерческом секторе» [8].

Определенным образом тема социальной ответственности раскрывается в дискуссии о публичной социологии. Речь идет о концепции Майкла Буравого, американского социолога и президента (2010–2014) Международной социологической ассоциации. Центральной идеей концепции является социологическое разделение труда по критериям аудитории (академическая и неакадемическая), на которую направлено знание, и характера знания (инструментальное и рефлексивное), которое производится [9]. Публичная социология определяется в различении с профессиональной, прикладной и критической как такая, что изучает основы социального порядка и направлена на вне-академическую аудиторию.

Как в украинском, так и в российском социологических сообществах эта концепция имела большой резонанс и вызвала дискуссию. Среди критических замечаний по ее поводу могу привести несколько следующих. Так, публичная социология интерпретируется как специфическое порождение элитарного академического мира (например, университет Беркли, где работает Буравой), слишком оторванного от обычной жизни. В других интерпретациях тезис Буравого как главы крупнейшей профессиональной социологической организации мира не воспринимается как доктрина всего профессионального сообщества, не соответствует требованиям к такой доктрине. И наоборот, распространено мнение, что нет социологии непубличной, ибо вся она об обществе и направлена на него.

Реакция на идеи публичной социологии раскрывает особенности самосознания постсоветской социологической науки. Акцент на публичной функции воспринимается как угроза для иерархии академического мира с «чистой наукой» на ее вершине. Публичная социология понимается по аналогии с прикладной, которая традиционно менее престижна, чем фундаментальная. Незыблемость этой иерархии считается условием существования и самосохранения науки. На самом же деле закрытость, сконцентрированность внутри академических границ оставляет открытым вопрос о смысле научной деятельности и опирается на неотрефлексированные отношения с государством. Точнее – скрывает зависимость академической науки от государственной идеологии. Также постсоветская социология негативно относится к смешению ролей, гибридизации идентичностей внутри научного сообщества, проницаемости границ науки с практикой, искусством, активизмом.

Другие интерпретации культивирует качественная методология с ее внимательным отношением к этическим вопросам, позиции исследователя и власти науки, интересам и безопасности информантов [10]. Чувствительность к проблемам социальной ответственности здесь обусловлена не только непосредственностью общения с информантами, которую предусматривает полевая работа и качественные методы, но и особенностями теоретической базы – интерпретативистской социологии. Это же касается критических и феминистских исследований: «исследователь должен уметь говорить на разных социолектах: языком здравого смысла, конвенционным языком социологического знания. Необходимым является особый навык – умение говорить об исследовании с различными аудиториями, заинтересованной общественностью и информантами» [11].

В современной ситуации в Украине и России самым важным в концепции Майкла Буравого является, на мой взгляд, связь социологии и гражданского общества [12]. А именно: если развивается гражданское общество – крепнет и социология, ослабевает гражданское общество – и социология несет потери. В данном случае гражданское общество понимается как измерение человеческой жизни, которое существует вместе с экономическим и политическим, но не сводится к ним, несмотря на их настойчивые попытки такой редукции. Гражданское общество существует, когда у человека есть возможность действовать как член общества, а не только как, например, собственница, наемный рабочий или гражданин с его обязанностями перед государством. Признание и неотчуждаемость такой возможности говорит о силе и глубине традиции гражданского общества в стране и перспективах его будущего. Но если такого признания не существует или оно слишком слабое, практическая значимость социологии для обычного человека исчезает. Конечно, корпорации и институты власти нуждаются в социологической информации, но, в этом случае, заказчик определяет тематику исследования. Так например, дискриминированные группы в перспективе государственного видения, о котором говорилось выше, становятся актуальным объектом исследования как средоточие рисков и угроз определенного социального порядка, и эта перспектива явно не совпадает с интересами этих групп.

Но кем являются социологи для гражданского общества? Учителями, экспертами, критиками – вероятно, но прежде всего и как условие для остального – должны стать собеседниками. То есть, речь идет о горизонтальных отношения: «публичность» выводит нас в новое общее пространство, где наука не боится потерять свои экспертные позиции [13]. Также как ответ на современные вызовы публичная социология меняет свой формат: она становится медийным продуктом, искусством, стилем жизни.

Как подчеркивает Майкл Буравой, для социологии отношение к гражданскому обществу – это обязательства без гарантий. То есть не стоит ждать от общества просьбы или заказа на социологическое толкование определенной ситуации. Ученые, которые ориентированы на социальные изменения должны «культивировать те аудитории, которые могут практически использовать результаты исследований и новые знания» [14]. Такое видение, кстати, ориентирует и социологическое образование, в первую очередь – преподавание социологии для других специальностей.

В целом, осознание социальной ответственности для социологов связано с признанием себя участниками символической борьбы: мы создаем социальный мир через его исследование [15]. Такое осознание приходит через критику академической деятельности, например, обнаружение экспертного производства расизма и других форм дискриминаций [16]. Также – через отслеживание того, как результаты социологического исследования (например – региональные различия украинского общества) превращаются в основания повседневного мифологизированного мышления, становятся основой вражды и оправдания насилия [17].

Признание собственной силы конструирования реальности позволит социологам развивать чувствительность к интересам, которые воспроизводятся с помощью социологических исследований. Например, ставя вопрос «Считаете ли вы, что Донбасс должен оставаться в составе Украины?», мы должны осознать, что тем самим действуем в пользу тех, кто рассчитывает на обратное. Именно об этом говорилось у Льва Гудкова, когда он отмечал, что социологи измеряют не компетентность респондентов, а сравнительную силу символов, с помощью которых сконструированы представления [18]. Определенным шагом в осмыслении этой проблемы сейчас в Украине стало, по моему мнению, проведенное КМИС исследование Индекса результативности российской пропаганды [19]. Ставя вопрос таким образом, коллеги акцентируют связь представлений с определенными социальными субъектами и направляют нашу рефлексию в этот сторону.

Примечания

[1] О вопросах социальной ответственности исследовате(ля)льницы шла речь в предыдущей статье: Сорока Ю. Поликультурное общество: связь процессов его исследования и формирования / Ю. Сорока // Агора. Наука без границ. Выпуск 11. – М. – Стилос. – 2012. – С. 183 –190.

[2] Материалом для представленных ниже обобщений послужили интервью авторки с сотрудниками Центра независимых социологических исследований (Санкт-Петербург, РФ), проведенные в марте 2015 года.

[3] В этот перечень смело можно добавить любые концепты, обоснованные культурно, идеологически или религиозно. Так находясь по программе академических обменов в Вашингтоне (округ Колумбия, США), я беседовала с преподавательницей социологии из Католического университета о том, какие существуют ограничения для выбора темы исследования в моем университете. Для нее это были гендер и аборты.

[4] Когда в социологии речь заходит о ценностях исследователя, вспоминают Макса Вебера, который обосновал в свое время принцип свободы от оценки как требование профессионализма. В моей книге я цитирую Карла Мангейма, который полемизирует с Вебером: «В социальных науках объективность может быть достигнута не исключением оценок, а критическим их восприятием и контролированием» (Цит. по: Сорока Ю. Г. Видеть, мыслить, различать: социокультурная теория восприятия: монография / Сорока Ю. Г. – Х.: ХНУ имени В.Н. Каразина, 2010. – С. 88).

[5] Такую цель ставят перед собой, например, участники Лаборатории публичной социологии. 

[6] Актуальным примером такого сотрудничества экспертов-социологов, общественности и городских властей является проект «Народный бюджет». 

[7] Об этом в категориях политики идентичности пишет А. Кондаков: «…классовая (или любая иная) идентичность признается сущностной характеристикой человека, фундаментальной социальной реальностью, удовлетворение запросов которой необходимо вменить в обязанность государству. В рамках такого понимания и конструируется миноритарная идентичность, заведомо поставленная в положение ищущей признания у иерархически более высоко расположенной инстанции власти, тем самым стабилизируя существующие властные отношения». Цит. по: Кондаков А. Новые конфигурации политики после квир-философии Джудит Батлер: протестные движения в России и проблемы их осмысления / А. Кондаков. – Неприкосновенный запас, № 90 (4/2013).

[8] Открытое письмо сотрудников АНО ЦНСИ. См. на: http://cisr.ru/news/an-open-letter/

[9] Буравой М. За публичную социологию / М. Буравой. – Электронный ресурс. 

[10] Аргументация этого утверждения требует много времени, поэтому позволю себе ограничиться цитатой из одной из первых русскоязычных книг по качественным методам: «В инструкции к базовому опроснику нашего исследования 1991–1997 говорилось, что в тех случаях, когда полученная информация может создать опасность для человека или семьи, лучше отбросить её, не записывая… . Там также было подчеркнуто, что мы стоим (без сюсюканий) на стороне крестьян, у которых берём интервью, и такая принципиальная установка должна определять наше повседневное поведение». Цитируется по: Ковалев Е., Штейнберг И. Качественные методы в полевых социологических исследованиях / Е. Ковалев, И. Штейнберг. - М.: Логос, 1999. - C. 29.

[11] Здравомыслова Е., Темкина А. Феминистские рефлексии в полевом исследовании / Е. Здравомыслова, А. Темкина // Laboratorium. – 2014. – № 6 (1). – С. 84 – 112.

[12] Именно на этом настаивал Майкл Буравой в лекции 26 марта 2015 на социологическом факультете СПБГУ.

[13] Крупец Я. Публичная социология без профессиональных социологов: в поисках новой утопии / Я. Крупец // Лабораториум. – 2009. – № 1. – Электронный ресурс. Доступно на: http://www.soclabo.org/index.php/laboratorium/article/view/134

[14] Здравомыслова Е., Темкина А., цитируемый источник.

[15] Очевидно, что такое осознание доступно в рамках постструктуралистской методологии, в отличие от структурно-функциональной. Имманентная позиция теоретизирования исключает пренебрежительное отношение ученых к исследуемым, так как их перспективы признаются равноправными.

[16] Карпенко О. Как эксперты производят «этнофобию» / О. Карпенко // Расизм в языке социальных наук. Под ред. В. Воронкова, О. Карпенко, А. Осипова. – СПб., Алетейя. – 2002

[17] Регионы Украины: что нас разъединяет и что объединяет? Мнения социологов. Материалы круглого стола. Харьков, 18 апреля 2014 г. // Ab Imperio, №3, 2014. – С. 123–160. (Текст моего выступления на с. 152–153).

[18] Гудков Л. Негативная идентичность. Статьи 1997–2002 годов / Л. Гудков. – М.: НЛО, «ВЦИОМ-А», 2004. – 816 с.

[19] См. материалы об этом исследовании на сайте КСМИС.