Высшая школа экономики выиграла тендер Комитета по молодежной политике на проведение мониторинга деятельности молодежных политических движений и неформальных сообществ. В данный момент мы завершили пилотную стадию проекта. Вместе со мной в исследовательской группе работали молодые авторы: политологи Александр Балаян, Дмитрий Витушкин, Андрей Щербак, Филипп Юзликеев, социологи Татьяна Ефимова, Антон Казун, Кирилл Титаев, юрист Елена Вандышева.

Успех этого коллективного проекта определятся не только нестандартной программой, но и ярким исследовательским профессионализмом моих коллег.

Для меня как для руководителя пилотный проект являлся теоретическим: нами была предпринята попытка изменения профессионального взгляда на некоторые привычные понятия, прежде всего на так называемую «молодежь», «политику», «участие молодежи в политике». Эти темы остаются для многих непроблемными штампами современной социологии.

Исследование, которое мы начали сейчас, действительно можно считать продолжением проекта десятилетней давности, но в интеллектуальном отношении оно будет, надеюсь, более интересным. Тогда в Социологическом институте РАН в Петербурге, где я с 1989 года занимался изучением общественных движений и гражданского протеста, параллельно с основной работой сложился неформальный проект по изучению молодежных субкультур в Петербурге. Результатом неформального общения со студентами — с Михаилом Соколовым, Надеждой Нартовой, Михаилом Свердловым, Сашей Годиной и другими — стало полевое эмпирическое исследование на основе метода включенного наблюдения молодежных сообществ: от скинхедов до национал-большевиков, от лесбиянок до футбольных фанатов. Наша книга 1999 года «Молодежные движения и субкультуры Санкт-Петербурга» была неплохим результатом — социальной фотографией молодежных тусовок того времени. Попытка социальной фотографии молодежных движений мне всегда представлялась интересной интеллектуальной задачей, но, увы, редкий социолог долетает до середины молодежного Днепра — коллегами, как правило, описывается только тот или иной узкий аспект жизни молодежных сообществ без попыток увидеть всю панораму молодежной жизни. Так что на этот исследовательский проект возлагаю большие надежды. Пока я вполне доволен стартом — началом марафонского забега по сциентистскому «бездорожью» социологии молодежи.

Одна из основных проблем — некритическое прочтение ряда основных понятий, воспринимаемых и исследователями, и политиками в качестве понятных и само собой разумеющихся. Следствие этого — смещение профессионального фокуса и потеря реальной жизни как предмета исследовательского внимания. Прежде всего, некритическая трактовка так называемой «молодежи» — особой социальной группы, обладающей признаком возрастной идентификации.

Думаю, предположение о существовании молодежи как особой социальной группы в современной ситуации не имеет достаточных оснований: признак возраста остается вторичным и недостаточным для идентификации устойчивой социальной общности как самостоятельного актора общественной и, тем более политической жизни. В этом смысле важно проверить «гипотезу существования»: есть ли «молодежь» как самостоятельный актор.

Для меня это важный и неискусственный вопрос, имеющий несколько вариантов ответа. Многие мои коллеги, тем более политики и публицисты, проскакивают его, признавая априори существование молодежи. Я же сомневаюсь в существовании молодежи в настоящее время. Гипотеза существования остается недоказанной.

Вместе с тем есть основания предполагать — и это уже вторая часть сложной гипотезы существования — что в настоящее время в российском обществе происходит процесс формирования «молодежи» как самостоятельного актора: со своей внутренней ценностной самоидентификацией, формирующимся все более жестким позиционированием по отношению к базовым характеристикам социокультурной, экономической и политической ситуации. Вероятность появления «молодежи» как актора-поколения на политической сцене в России становится для меня все более очевидной. Пока этого не произошло. Процесс становления нового политического актора завершится, вероятно, с критическим завершением переживаемого в настоящее время цикла политического безвременья и очевидной бездарности политического руководства.

Предполагаю, что в настоящее время все более четко обозначаются ценностные рассогласования между поколениями, прежде всего между моим поколением — поколением Путина и Чубайса — и поколением «молодых» по причине существенного различия условий вторичной социализации, базовых структур политических возможностей. В связи со сложной ситуацией на рынке труда - захватом рынка экономики и политики старшим поколением, все более ясными оправданными амбициями «молодых», имеющих значительно более мощный культурный капитал, эти ценностные различия перейдут в формат мощного ценностного конфликта.

Этот конфликт должен конвертироваться — и, кстати, довольно скоро — из культуры в экономику, а также при изменении структуры политических возможностей, при усилении, например, конфликтных отношений между властвующими группами и потери консолидации власти — в политику. И слабо никому не покажется. Историческая ситуация в современной России становится изоморфной социокультурной ситуации Европы конца 1960-х годов. «Продвинутая» часть условно «молодых» действительно может стать «молодежью» — новым самостоятельным актором не только культурной и экономической жизни, но и политического процесса, всей системы распределения и осуществления власти — не только в policy, но и в politics, и, что самое главное, в polity.

Предполагаю, что мы находимся в ожидании ценностного вызова нового поколения, который уже переходит в формат экономических отношений и переформатирует жесткий диск современной российской квази-политики.

Гипотеза о существовании общности поколения остается рабочей, но более основательно предположение существования ценностных групп внутри фрагментированной воображаемой общности поколения. Конфликт ценностный, формирование которого я обнаруживаю, можно считывать как основание проектной самоидентификации поколения. Какие идентификационные признаки более значимы в настоящий момент в молодежной среде? Поколенческие — мы с тобой одной крови, как говорил Маугли — потому что у нас с тобой одна судьба, предопределенная условиями, как сказал бы другой Маугли, уже социологический — вторичной социализации? Или профессиональные, статусные, идеологические политические? В современной ситуации — проектные? Думаю, идентификационно сильны вторые признаки, которые разрывают поколенческую общность. Но можно предполагать: ценностные различия поколенческих групп будут усиливать идентификационные признаки поколения. «Молодое» поколение может из так называемой «молодежи» перейдет в формат «нового поколения» — нового сильного социального проекта, современного социального конструкта, нового и мощного политического актора — с яркими талантливыми лидерами, адекватными современными практиками освоения социального и политического поля, нетривиальными моделями понимания мира.

Сектор, где формируются новые матрицы, находится в культуре — и скоро эти матрицы стиля funk перейдут в экономику и в политику. «Политика в стиле funk» — парафраз названия известной скандинавской темы: люди сильнее идеологий, границ, государств и примитивной политики. Модель, когда талант становится основным элементом политической матрицы — можно считать романтической и наивной, мне она представляется «пятым элементом» — жесткой рациональной фишкой ХХI века.

Проверить эту гипотезу, понять возможность идентификационной солидарности нового поколения, или обнаружить варианты иных форм солидарности, или трудности и даже невозможность такой солидарности — одна из задач нашего исследовательского проекта.