В дискуссии приняли участие: Омельченко Елена, Гончарова Наталья, Андреева Юлия, Лукьянова Евгения, Гарифзянова Альбина

Дополнительно были получены комментарии Гололобова Ивана (University of Warwick)

В тексте представлены результаты обсуждения и наше видение ситуации.

Текст составлен: Крупец Яной (ЦМИ ГУ-ВШЭ, Санкт-Петербург)

О бедной молодежи, британском бунте и кастрюльной крышке

Событиям, произошедшим в Великобритании в августе 2011 года, даются разные определения, но почти все из них эмоционально окрашены: беспорядки, грабежи, бунты, погромы. Они рождают разные чувства, но доминируют среди них страх и непонимание. Хотя, казалось бы, мы уже должны привыкнуть к волнениям и протестам, превратившимся за последнее время в нашу общую глобальную повседневность. Мы регулярно узнаем о них из масс-медиа, рационализируем, поддерживаем, осуждаем, принимаем участие или принципиально игнорируем. Кажется, что все это уже было когда-то, и поэтому мы «знаем», что с этим делать, мы легко прогнозируем дальнейшие действия участников, правительств, общественности, мы находим разумные причины и принимаем меры.

Почему же именно британские бунты вызвали такой панический страх и отторжение со стороны «добропорядочного» европейского общества, подписывающего петиции в поддержку ужесточения наказания против протестующих, почему даже либеральная общественность в ряде случаев предпочла охарактеризовать их как «грабеж» и «криминал» бандитских группировок и отказала им в политических основаниях? Может быть, кроме повторения, эти события представляют собой нечто новое и уже не подходят под старые схемы и рационализации? И может быть, стоит прислушаться к утверждениям социальных исследователей и теоретиков  о том, что мы столкнулись с новой формой протеста (Жижек, Гололобов)?

Мы оказались перед лицом хаоса, не вписывающегося в рамки демократического проекта, с нелегитимным коллективным действием, без целей, без смысла, без лозунгов, без артикулированной идеологии и программы, разрушающего порядок системы, но порожденного самой ее сутью: капиталистическим стремлением к наживе и неограниченному потреблению. Это гнев толпы «неполноценных и неплатежеспособных потребителей» (Бауман), единственным желанием которых стало «(само)уничтожительное насилие» (Жижек). По словам Гололобова, «эти действия, действительно, несводимы к какой-либо группе, выражающей свои интересы, равно как и к самим интересам, идентичности группы или экзистенциальному антагонисту, против которого этот протест направлен… Социально распознаваемого субъекта бунтов просто нет. Дискурсивно, это «пустое» действие. Действие, у которого есть форма, но нет содержания. Это действие, форма которого заменила собой его содержание, и образ стал смыслом самого себя».

Вместе с тем, это действие политическое. И не замечать этого, переводить все в плоскость эгоистического интереса наживы, отсутствия воспитания, культуры и контроля со стороны родителей, было бы, с одной стороны, ошибкой, а с другой, трусливым нежеланием признать тот факт, что сама политика меняется и включает в себя новые мотивы/желания: не борьбу за власть, но разрушение, не протест, но взрыв, не борьбу за собственные интересы, но борьбу за утверждение, за собственную видимость  через деструкцию собственного существования, привычного образа жизни.

Можно долго спорить, откуда эти изменения, почему именно сейчас и в такой форме. Социологи настаивают, что причины необходимо искать в социальном и экономическом положении, точно так же как и в политических действиях правительств (Омельченко, Пилкингтон, Гололобов, Жижек, Бауман). Среди наиболее серьезных, можно выделить экономический кризис, рост безработицы, усиливающуюся дифференциацию между теми, кто может позволить себе практически все, и теми, кто лишен того, что еще вчера было доступно. Как иронично отмечает Жижек: «Нам снова и снова твердят, что мы переживаем кризис долговых обязательств; что мы все должны разделить общее бремя и потуже затянуть пояса. Естественно, все, кроме (очень) богатых. Даже мысль о дополнительном налогообложении богатых считается табу. В качестве аргумента приводится следующее доказательство: если мы поступим таким образом, то богатые более не будут заинтересованы производить инвестиции, тогда будет меньше рабочих мест, а от этого пострадают все. Единственный путь пережить тяжелые времена заключается в том, чтобы бедные еще больше обеднели, а богатые стали еще богаче. Что же должны делать бедные? Что они могут сделать?». А бедные должны смириться с невозможностью получить образование, найти хорошую высококвалифицированную работу (за последние пару лет уровень безработицы в Великобритании вырос до 20%, а в некоторых европейских странах до 40% [по данным Евростата]), сократить потребление и отказаться от привычного досуга и государственной поддержки на ближайшее будущее.

Встает вопрос, кто эти бедные? Подчеркнем, что помимо классовой и, возможно, этнической составляющей (а скорее роль здесь играет статус мигранта), важна возрастная характеристика данной группы. Как отмечает Омельченко, «поскольку речь идет о большей вовлеченности в массовые беспорядки молодежи, живущей с родителями в социальных кварталах (семьи, живущие на социальные пособия по безработице, как правило, мигранты первой волны, что называется – молодежь улиц), то очевидно, что именно их кризис затронул в первую очередь. Это молодежь  трижды «НЕ» - Не работает, Не учится, Не вовлечена в социальные программы» (Омельченко). И именно молодежь, с высокими потребностями и желаниями, выросшая в обществе потребления с его ценностями и соблазнами, воспитанная им, оказывается вынуждено исключенной из него, маргинализированой. И это не свободный выбор антикапиталистического образа жизни с его уже выработанными способами протеста, осознанно ограниченного экологичного потребления. Это принудительность системы возросшего контроля и неэффективной социальной и миграционной политики, которая неубедительно играет в мультикультурализм и толерантность, маскируя отсутствие эффективных действий в кризисной ситуации. Протест рождается из осознанной потребности/интереса, бунт рождается из фрустрации и задавленных желаний, из острого чувства несправедливости и желания мести. И от этого становится страшно.

Вместе с тем, представлять все происходящее только как классовый конфликт также было бы самонадеянным. Мы знаем, что в волнениях участвовали не только «бедные». И это рождает еще больше вопросов, требующих пристального исследования. Например, что может побудить человека, не имеющего финансовых трудностей, представителя среднего или высшего класса, участвовать в погроме и мародерстве, разрушать свой собственный благоустроенный и еще вчера такой безопасный мир, защищенный от внешних кризисов и волнений? Откуда эта жажда насилия и тотальной, но бесцельной деструкции?   

При этом это не вопрос локальных проблем Великобритании или Европы. Мы живем в глобальном обществе, и думать, что британские бунты останутся запертыми в национальных границах Англии, по меньшей мере, наивно. Нужно четко понимать, что сегодня «случившееся на одном месте моментально становится достоянием всех благодаря общему информационному пространству и массе комментариев не только профессиональных экспертов, но и многомиллионной аудитории социальных сетей, для участников которых национальные границы не имеют никакого значения» (Омельченко). Именно поэтому «виновником» британских событий объявляются «социальные сети», а реакция со стороны властей – попытка их жесткого регулирования. Вместе с тем, пока это очень напоминает искусственные усилия упрятать кипящий хаос под крышкой полицейского надзора. Остается надеяться, что кастрюля выдержит еще какое-то время.

Ссылки:

Гололобов И. Личный комментарий для Центра молодежных исследований.  

Жижек С. Грабители всех стран, соединяйтесь! // London Review of Books, 19 August 2011, перевод на Liberty.ru

Омельченко Е. Комментарий для журнала «Русский Репортер»

Bauman Z. The London Riots – On Consumerism coming Home to Roost //  August 30, 2011.

Pilkington Н. What’s ‘pure and simple’ about what is happening on Britain’s streets?