Мария Ноженко – кандидат политических наук, научный сотрудник Центра европейских исследований Европейского университета в Санкт-Петербурге. Автор книги «Национальные государства в Европе».

С чего начинается Родина?

На протяжении всех постсоветских лет ведутся споры о том, является ли Россия национальным государством и надо ли ей вообще им становиться. С завидным постоянством различные политические силы пытаются разработать собственные национальные проекты. Однако ни одна из таких потуг не привела к рождению серьезной национальной идеи. Есть ли национальное будущее у нашей страны?

В России нация традиционно мыслится как группа, основанная на общности происхождения. Такое представление – это наследие советского прошлого, когда нация официально определялась как высшая стадия развития национальности. Однако в англоязычном мире данное понятие имеет, скорее, политико-культурное, нежели биологическое значение, поскольку неразрывно связано с феноменом национальной государственности. В отечественных научных и общественно-политических дебатах последнего десятилетия, под воздействием англоязычных исследований происходит постепенная трансформация представлений о нации и национальных государствах. Все чаще начинают звучать идеи превращения жителей России в политико-культурную общность. Поэтому одновременное обращение как к западным исследованиям, так и к российским реалиям позволит более четко оценить перспективы национального будущего нашей страны.

Жернова унификации

При упоминаниях о нациях и национальных государствах в первую очередь речь идет о едином культурном сообществе. При этом осознанно или нечаянно воспроизводятся аргументы одного из наиболее авторитетных исследователей Эрнеста Геллнера, который рассматривал национализм как принцип совпадения политических и культурных границ. По его мнению, родина начинается не столько с картинки в первой книжке школяра, а с букваря как такового. Система массового образования закладывает основы чувства национальной принадлежности, поскольку школы превращают учеников в носителей не только общих знаний по конкретным предметам, но и образцов стандартизированной культуры. При этом речь идет не о политической, а об общей культуре, базирующейся, в первую очередь, на языковых нормах.

Этническое многообразие и наличие административных единиц, сформированных на основе национально-территориального принципа, на первый взгляд, ставят под сомнение саму возможность приведения культурных и политических границ в соответствие друг с другом. Действительно, «классической моделью» национальной государственности долгое время считалось государство якобинского типа – жестко централизованное и культурно однородное. Также практически все национальные государства в процессе своего становления не миновали стадии «Nacht und Nebel» («ночь и туман»), на которой происходили насильственная ассимиляция, а нередко и физическое уничтожение представителей иных культур. Обращение к этой действительно темной и непроглядной как туманная ночь стороне национализма становится основным аргументом противников национального строительства в нашей стране.

Родина-мать зовет

Другая точка зрения на национальные государства базируется на выделении политической сущности нации. Сторонники такого подхода приводят примеры так называемых гражданских наций, в которых индивиды объединены посредством норм политической культуры. При этом, как правило, основной упор делается не на права граждан, а на те обязательства, которые члены нации несут перед своей родиной. Эти представления созвучны взглядам Эрика Хобсбаума, который считает, что родина начинается со «старой отцовской буденовки», которую не просто извлекли из шкафа, но, возвели в ранг иконы. Для него на первом месте оказывается политический долг членов нации, который «выше всех прочих общественных обязанностей, а в экстремальных случаях (таких, например, как война) он должен подчинять себе любого рода обязанности»[1].

Хобсбаум исследовал механизмы возникновения чувства политического долга. Называя патриотизм светской религией, он утверждает, что его ритуалы имеют искусственную природу, хотя для их создания нередко используется и сырье донационального прошлого. Иногда за основу патриотических традиций берутся действительно значимые события, но зачастую сусальное золото наносят на совершенно уж незначительные факты. Например, стычка двух феодалов, произошедшая в каком-то далеком году и случайно попавшая в летописи, спустя столетия может быть названа «образцом героизма и сплоченности всего народа вне зависимости от происхождения, вероисповедания и положения в обществе».    

На протяжении всех постсоветских лет российские элиты не прилагали особых усилий в деле воспитания патриотических чувств (спорадические приступы ура-патриотизма не в счет). Так, 12 июня, которое изначально имело все шансы стать главным национальным праздником, было и остается просто выходным днем – дополнительной возможностью съездить на дачу, заняться домашними делами или встретиться с друзьями. Никаких усилий не было предпринято и для превращения конституции в действительно основной закон державы. Конституция все годы своего существования лишь на словах являлась священной коровой, которую на деле правящие элиты без зазрения совести забивали в угоду своим интересам. Также мне, как гражданину России, доступно не объяснили, с кем надо испытывать чувство единства 4 ноября.

О чем не поется в наших песнях

Существует и третий взгляд на нацию. Его сторонники, к которым можно отнести таких ученых, как Майкл Манн и Чарльз Тилли, дают свой ответ на вопрос о том, с чего начинается родина. Нет, они не спорят с тем, что букварь и старая отцовская буденовка играют определенную роль в формировании наций. Однако ключевым для них является обмен обязанностей перед государством на гражданские права, о чем никогда не пелось ни в советских, ни в постсоветских песнях.

Несомненно, что на такую сделку государства пошли не по доброй воле, а в силу жесткой необходимости. В определенный момент старые способы ведения войны стали неэффективными, в результате чего существенно возросли потребности государств в человеческих и материальных ресурсах – пушечном мясе и деньгах для разработки и производства нового оружия. Однако увеличение налогов и всеобщую воинскую повинность невозможно было оправдать лишь сказками о «священном долге» сынов отечества. В какое бы золото мифов не оправляли «победы отцов», какие бы культурные образцы не внедряла школьная система, люди отказывались проливать свою кровь и делиться нажитым добром без бенефиций, которые бы они получили взамен своих издержек. Причем население западных стран требовало от государства отдачи не в далеком светлом будущем, а здесь и сейчас, ставя ультиматум: «Нет налогообложению без политического представительства!».

Население России никогда не предъявляло таких требований государству. Одной из причин народной нерешительности являются российские традиции крепостничества, о которых весьма убедительно говорит, например, Александр Аузан. Пагубной практикой как имперской, так и советской власти являлось закабаление населения с целью выкачивания необходимых для государства ресурсов. Данная традиция проявляется и сейчас в устойчивом нежелании российских элит переходить на полностью контрактную армию. Несомненно, крепостничество отвергает саму возможность обмена обязанностей на права.

Пагубной практикой как имперской, так и советской власти являлось закабаление населения с целью выкачивания необходимых для государства ресурсов. Данная традиция проявляется и сейчас в устойчивом нежелании российских элит переходить на полностью контрактную армию. Несомненно, крепостничество отвергает саму возможность обмена обязанностей на права.

Не лишены здравого смысла и рассуждения о сформировавшейся в годы застоя традиции взаимного обмана между государством и обществом. Власть делала вид, что ведет страну к победе коммунизма, а население изображало веру в идеалы Октября. Это обоюдное лукавство переросло в устойчивое недоверие сторон друг к другу, которое не только не ослабело, но, похоже, усилилось в постсоветский период. Мы всеми способами избегаем сделок с государством, считая, что наш партнер играет крапленой колодой. Но, надо признать, что сами мы даем не так много поводов государству доверять нам.

А нужно ли нам национальное государство?

Долгое время у меня не было однозначного ответа на этот вопрос. Сначала казалось, что мы можем легко прожить без национальной государственности, как делали это все предыдущее время. Меня пугала возможность скатывания в «Nacht und Nebel», да и формирование демократии без национального строительства не выглядело бесперспективным. Однако, если вслед за Манном и Тилли видеть в нации не столько сообщество, основанное на долге перед государством и унифицированной культуре, сколько общность, базирующуюся на гражданских правах и обязанностях, то находится все больше аргументов в пользу национального государства. Обладая правами, представители любых этнических общностей смогут реализовать свои культурные запросы посредством национально-культурных автономий. Чувство единства с другими согражданами не будет пустым звуком, если помимо обязательств люди будут объединены и правами. Проблема лишь в том, как осуществить сделку между гражданами и государством. Нужна сторона, готовая проявить инициативу. Таким инициатором может стать ответственная элита, как это было в Испании после Франко. Однако на подобный сценарий в современной России рассчитывать, похоже, не приходится. Значит, только мы сами можем заставить власть считать себя полноправными гражданами. Вопрос «как это сделать?» - это тема уже другой статьи.

 -------

[1] Хобсбаум Э (1998): Нации и национализм после 1780 года. СПб., стр. 18-19.