Стенограмма устного выступления Адама Михника (на русском языке) на конференции «Идеи Сахарова сегодня» в Библиотеке иностранной литературы (Москва), 14 декабря 2009. Выступление состоялось в сессии "Мир": "Новый мир" и старые гуманитарные проблемы". Ведущий сессии Вячеслав Бахмин, член Московской Хельсинкской группы.

 

(Во вступительной преамбуле Вячеслав Бахмин представил Адама Михника как гостя из Европы.)

 

Адам Михник: Скажу откровенно, я уверен, что я приехал из Европы в Европу. (Аплодисменты) Есть у русских такой бзик: мы - не Европа, вы, европейцы, нас не понимаете. Нет, мы прекрасно понимаем. И когда я слушал доклад Леонида Брежнева, я все понимал. Также, как я понимал Сахарова, когда читал его письма. У нас в Польше тоже был Герек и был Колаковский. И это тоже Европа. В Чехословакии был Готвальд и был Гавел – и это тоже Европа. Поэтому я бы хотел сказать, что эта мессианская идея о том, что Россия единственная в мире, специфическая, и «другой такой страны не знаю», это просто миф, который бытует на моей родине, поэтому я его прекрасно знаю тоже. Этот миф – это просто ложь.

Советский Союз и все советские государства – это были государства лжи и страха. И если мы сегодня думаем, как страх ушел, надо смотреть на таких людей, как Андрей Дмитриевич Сахаров.

Для людей моего поколения это был и миф и в каком-то смысле учитель. Он нам демонстрировал, как можно жить без страха, в согласии со своей совестью.

Почему это было так важно? Потому что об этом нам рассказывал не молодой поэт без публикаций, молодой художник или молодой историк, который бы хотел уехать на Запад. Это нам рассказывал гениальный ученый-физик, лауреат Сталинской и Ленинской премии, трижды Герой социалистического труда. Благодаря своей работе он получил от жизни все, что было возможно, для своей эпохи он был как князь. И он все это оставил, когда он понял, что надо жить по-другому. И это была его автокреация (воплощение образа, предназначение, выбор) – как ты можешь жить в храбрости, с внутренней свободой. И жить не только для себя. Мы уже забыли, что такое атмосфера советского времени.

Сегодня я имел счастье познакомиться с Павлом Литвиновым. Помню, когда я сидел в тюрьме, это был август 1968 года, я прочитал в «Трибуне люду» (это была такая наша «Правда» и «Известия» вместе) о том, что «маленькая группа хулиганов на Красной площади сделала антисоветскую хулиганскую авантюру». Я спросил об этом на свидании с родителями у отца. Он сказал: «Да, это герои. Но ты знаешь, есть еще такой физик. И я слышал по радио «Свободная Европа» о том, что он передал на Запад свои рефлексии про прогресс, свободу и т.д.». И это был Андрей Дмитриевич Сахаров. Мы не знали этой фамилии потому что он работал там, где все было засекречено. (Извините, я очень плохо говорю по-русски, но я думаю, что вы меня понимаете.) (Аплодисменты) Это неправда, мой русский плох. Но если поляку сказать, что он плохо говорит по-русски, то на моей родине есть такие люди, для которых это будет шикарный комплимент. (Смех в зале.)

 

Необходимо сказать еще вот о чем. Во время военного положения я помню декларацию Сахарова против нашей диктатуры. Для нас, для поляков, было очевидно, что Россия, говорящая словами Сахарова – это наши друзья. И русский язык Андрея Дмитриевича – это был для моих друзей и для меня язык свободы.

Он и Александр Исаевич Солженицын были два полюса. Для поляков это была провокация: почему у нас в Польше таких храбрых людей нет? И я думаю, что российский самиздат – это была такая инспирация (вдохновение) для оппозиции в других странах, и особенно для нас в Польше. И язык самиздата, хроники текущих событий, поэзии – это был язык независимости, язык свободы.

 

Вы лучше, чем другие знаете, что были две таких струи зарождения протеста. Одна струя была – надежда на реформы. Другая струя – это была струя религиозного сопротивления. В Росси это был Солженицын. У нас это был наш польский кардинал, а потом Папа Иоанн Павел Второй. Другая струя – это была струя просвещения. И в этом смысле я думаю, что Андрей Дмитриевич – это был человек Просвещения. А также рационализма, толерантности, свободной мысли, плюрализма, универсализма. И в этом смысле он был абсолютно против революции. Я думаю, что это очень актуальный аспект его мышления.

Мы, люди Центральной и Восточной Европы, прекрасно знаем, какая логика у революции. Когда против силы идет сила. Против ненависти идет двойная ненависть. Со всеми страшными результатами. И в этом смысле, я думаю, что Сахаров был человеком такого типа политики, которая по сути является антиполитической политикой. Он принадлежит к кругу таких людей, как Альберт Эйнштейн, Бертран Рассел, Сергей Адамович Ковалев, может быть, Мартин Лютер Кинг, может быть, Далай Лама. И такие люди – это просто надежда на наше будущее. Без них просто нет смысла жизни. Но это не политика, это что-то другое. Но политика без таких людей становится циничной игрой. А эти люди без политики – это безрезультатные идеалисты. И надо искать, я бы сказал, такого союза нового типа между такими людьми, как Андрей Дмитриевич Сахаров и политикой. Real policy, потому что нет другой политики, есть реальная политика.

 

Я думаю, что в этом смысле Сахаров был противником большевизма. Он видел перемену через эволюцию, через диалог. И ключом для него, наверное, были human rights – права человека. А также узники совести. Мы без проблем можем представить себе, что бы Андрей Дмитриевич говорил сегодня о деле Ходорковского. Это очевидно.

Он был не только противником большевизма в смысле политики, но и в смысле морали. Я прекрасно помню его комментарий после процесса Якира и Красина. Солженицын высказался первым: «Я им скажу по праву старого зэка – предали, продали…». Андрей Дмитриевич сказал: «Я их не могу осуждать». Можно сказать, что большевизм – это не только политический проект, это также человеческая жестокость. И в этом смысле самый последовательный противник большевизма был Андрей Дмитриевич.Еще одно. Он был против этнического и государственного национализма. Почему я считаю, что все это так важно сегодня? Потому что мы видим, как в старые рамки большевизма входит этнический, сепаратистский, авторитарный национализм. Мы это видим во всех посткоммунистических странах. И в этом смысле я бы сказал, что Андрей Дмитриевич очень актуален.И что касается религии (ностальгии) того же плана, мы видим, как разные политики делают из религии политическую идеологию. Крест в их руках это кий для противников, а не символ христианства.

Мне очень важно было, как Андрей Дмитриевич в полемике с Александром Исаевичем писал: «Осторожно, если речь идет о христианстве, то не забывайте такого христианина, как Альберт Швейцер. Он не делал из христианства идеологии государств».

Все читатели воспоминаний Андрея Дмитриевича прекрасно помнят, что он был человеком железной последовательности (или логики?) и храбрости. Но он не был никогда фанатиком своей идеи. И  время перестройки (об этом писал Сергей Адамович в своей статье) разные радикалы диссидентского движения говорили: «Что он делает? Он поверил Горбачеву. А кто такой Горбачев? – Аппаратчик ЦК КПСС». Я смотрел на это из Польши. Я держал все кулаки и за Сахарова, и за Горбачева. Потому что я видел, что открывается великий шанс для России, для нас всех. И в этом смысле Андрей Дмитиревич никогда не был как Владимир Ильич Ленин, он не говорил «чем хуже, тем лучше». Нет, Сахаров говорил: «Чем хуже – тем хуже, а чем лучше - тем лучше». Вот такая новая диалектика, четвертое правило диалектики.

Когда я смотрел на людей русской эмиграции, польской, конечно, тоже, я видел, что они каждый день искали ждали катастрофы. Ждали, что, в конце концов, для всех станет ясно – жизнь возможна только в эмиграции, Что в этой стране невозможно жить. Андрей Дмитриевич каждый день осторожно ждал успеха. И ему симпатичны были такие эмигранты, которые держали кулаки за успех.

Я читал интервью с Андреем Дмитриевичем, во время перестройки это не был человек реванша. Он не искал реванша для своих врагов, не только противников, для людей, которые его держали в городе Горьком. Он не говорил, что надо искать людей из спецслужб, нет, он думал про будущее. Если Солженицын написал «Жить не по лжи», месседж Сахарова был «Жить без ненависти». Жить без ненависти – это самое важное сегодня.

 

Это был еще человек свидетельства. Он прекрасно знал, что если ты хочешь кому-то что-то сказать, ты должен жить как пример своей идеи. Во-первых, надо искать ответственности сначала в себе, а потом ждать ее от других.

Политика для Сахарова была защитой ценностей. А теперь какая политика? Мы живем теперь при такой политике, как сказал один из советников вашего премьер-министра: «В страшные ельцинские времена олигарх решал, кто будет министром. А теперь все в порядке: у министра есть решение, кто будет олигархом». (Смех в зале). И надо подумать, почему идеи Андрея Дмитриевича нам сегодня так стопроцентно нужны. Потому что надо найти другую дорогу, другой путь.

 

В конце скажу, что персонально я только один раз в жизни имел счастье говорить с Андреем Дмитриевичем. Это было 16 октября 1989 года. Я это прекрасно помню, потому что в полночь я сказал: «Елена Георгиевна, уже три секунды как идет мой день рождения». В тот же момент Андрей Сахаров открыл холодильник и взял бутылку коньяка. И я подумал: «Какой человек, все знает, а того не знает, что в холодильнике не надо держать коньяк». (Смех. Аплодисменты)

Вячеслав Бахмин: Спасибо, Адам, за яркое и очень точное напоминание всем нам о тех ценностях, которыми руководствовался Андрей Дмитриевич в своей жизни и в своей интеллектуальной работе. А также о тех ценностях, которых нам сейчас очень не хватает, и которые до сих пор чрезвычайно актуальны. Спасибо!

 

Записала Татьяна Косинова.