Толстожурнальная война или полемика "западника" Натана Эйдельмана и почвенника Виктора Астафьева, которую именно Эйдельман сделал открытой, в 1986 году вызвала "вызвала огромный резонанс и еще раз обозначила границу внутри литературного сообщества" (В.Кузнецов). Как вспоминает Александр Городницкий, "вся эта история для Астафьева не прошла бесследно. Он отмежевался от наиболее оголтелых черносотенцев, вышел из редколлегии «Нашего современника», отказался подписать печально известное прохановско-варенниковское «письмо к народу» и целый ряд погромных воззваний. В одном из последних интервью он даже признался, что искать «врагов», умышленно вредивших России, бессмысленно — лучше пристально приглядеться к себе..."

Мы предлагаем читателям познакомиться с выступлением  Константина Азадовского на юбилейном вечере памяти Натана Эйдельмана, которое состоялось 20 апреля 2010 в Музее анны Ахматовой:

«С Натаном Эйдельманом как писателем и историком я познакомился в начале 1960-х годов. Тогда вышла книга о Герцене. Мне ее показал Арсений Рогинский. С Натаном Эйдельманом – человеком – я познакомился в 1970-х годах.

Время нашей дружбы относится к 1983-1986 годам. Я в это время вел борьбу за свою реабилитацию. Натан Яковлевич протянул мне дружескую руку и сделал все возможное, чтобы облегчить мои усилия. Его помощь была очень эффективной.

Он был в центре той критически мыслящей группы людей, которая окажется востребованной уже через несколько лет. Он познакомил меня с Юрием Щекочихиным, с которым потом я подружился. Он позвонил Булату Окуджаве и попросил принять меня. То, что усилия по реабилитации оказались не безнадежны, в этом заслуга Эйдельмана огромна.

Я хотел бы вспомнить эпизод, о котором говорить не принято. Это переписка с Виктором Астафьевым.

Я сам никогда не говорил с Натаном об этой переписке. Она приходится на самый  конец 1986 года.

Размышлять о том, что означало это событие в нашей жизни, я начал гораздо позже, в начале 1990-х годов.

Напомню основные события. В 1986 году Виктор Астафьев опубликовал в «Дружбе народов» рассказ «Ловля пескарей в Грузии», содержащий очень ядовитые и оскорбительные отзывы о грузинах и о монголах.

Одновременно появился роман Астафьева «Печальный детектив», где говорилось о «еврейчатах», которые в провинциальном городе изучают русскую литературу.

Эти два произведения всколыхнули часть нашей интеллигенции. В то время подобные высказывания звучали довольно непривычно.

Цензура не пропускала такого рода суждения. Мы жили в стране, где одним из ведущих лозунгов была братская дружба народов.

То, что Астафьев позволил себе такой выплеск эмоций по отношению к инородцам, было сразу замечено. Об этом стали говорить многие, но только Натан Яковлевич не ограничился разговорами. Он написал письмо Астафьеву.

Думаю, Эйдельман не стал бы писать письмо, если бы столкнулся с заурядной ксенофобской выходкой. Все дело в том, что эта выходка принадлежала перу писателя Астафьева, которого все мы (я, в частности) высоко ценили, который был и останется одним из самых замечательных русских писателей.

В своем первом письме к нему Натан Яковлевич подчеркивает огромное значение Астафьева: «Вы единственный сказали о войне так, как следует сказать». При этом лучшие романы Астафьева о войне еще даже не были написаны. То, что крупный писатель позволяет себе то, что считается неприличным, глубоко ранило Натана.

На письмо Эйдельмана Астафьев разразился потоком брани: «Гной еврейского интеллектуального высокомерия» и т.д.

Когда эта переписка состоялась среди интеллигенции пошли разговоры критические в отношении Эйдельмана. Зачем он это сделал? Разве надо это ворошить? Зачем провоцировать инвалида войны?

Натан Яковлевич просто не мог поступить иначе. Это был абсолютно естественный гражданский поступок. Его любимыми героями были Лунин, Герцен. Могли бы они поступить иначе?

Были высказывания: «Зачем эту частную переписку Эйдельман пустил по рукам?» Переписка, действительно, получила самое широкое хождение. Это было последнее событие советского самиздата.

Появилась статья в «Правде», где критик Михайлов, не называя Эйдельмана по имени, упоминал об одном писателе, который провоцирует других писателей.

Люди из разных городов стали возвращать Астафьеву его книги. Я тоже это сделал.

Переписка довольно быстро попала на Запад. В1987 году она была опубликована в Мюнхене, в журнале «Страна и мир» у Кронида Любарского.

В СССР переписка не смогла пробиться в печать в то время. При жизни Эйдельмана она так и не была опубликована. Все эти события стоили Натану Яковлевичу много крови. Он очень переживал.

Но все, что делал Натан, было естественно, органично. Он иначе не мог.

Переписка впервые была опубликована в СССР в 1990 году в рижском журнале «Даугава». Натана уже не было в живых. Публикация подняла новую волну дискуссий о том, имела ли права «Даугава» знакомить всех с чужими письмами.

Меня удивляли некоторые высказывания: например, Александра Архангельского.

Неугомонная «Даугава» вернулась к этой теме через несколько месяцев, опубликовав статью Давида Самойлова, который не поддержал ни Эйдельмана, ни Астафьева, а искал третье решение.

После этого о переписке упоминалось многократно в 1990-е годы.

Я посмотрел в интернете, насколько этот сюжет актуален сегодня.

Интернет до сих пор ломится от суждений об этой переписке.

Что же произошло? Почему эта локальная переписка двух русских писателей превратилась в событие русской общественной мысли, которую мы вполне можем сопоставить с другими аналогичными: письмо Белинского к Гоголю, например?

Я думаю, что мы поймем, почему так случилось, если вспомним, когда это произошло. Это произошло в 1986 году, на сломе российской и мировой истории. Старая система еще держалась, но уже пошла трещинами. Уловить, что перемены начались, могли только очень чуткие люди.

Один из них, бесспорно, - Астафьев, который позволил себе подобные высказывания.

Другой чуткий современник – Эйдельман, который почувствовал, что молчать нельзя.

Возник диалог двух крупных писателей нашей страны.

Если бы это произошло сегодня, никто бы не обратил на это внимания. Тогда это звучало не только неприлично, но и недопустимо с цензурной точки зрения.

Слова, которые мы сегодня слышим каждый день, - «русский фашизм», «русский нацизм» (и видим ребят со свастикой) – тогда представлялись чем-то совершенно невообразимым.

Тогда казалось, что этого не может быть. Вот это и был слом эпох.

Натан оказался на переднем плане, на линии фронта, он принял на себя этот исторический вызов, не осознавая этого.

Так часто бывает: люди действуют в истории, не понимая, что их действия с течением времени окажутся действиями исторического звучания. Тогда ни Астафьев, ни Эйдельман не думали, что же из этого получится.

Прошло еще несколько месяцев. Наступил 1987 год. Здание советского коммунизма начало рушиться более очевидно, начало сыпаться по всем углам. По всей стране вскоре заполыхают пожары и будут раздаваться взрывы национальной ненависти. Идею коммунизма никто, в сущности, не защищал. То, что тлело, выплеснулось наружу: Азербайджан, Армения, Молдавия. Все это продолжается вплоть до сегодняшнего дня.

Это все началось в ту самую эпоху, где на переднем крае случайно оказались Эйдельман и Астафьев.

Сейчас, возвращаясь к этой теме, слышишь такой аргумент: не нужно об этом говорить, не нужно акцентировать на этом внимание, потому что Виктор Астафьев, который написал позорное письмо Эйдельману, многое потом в своей жизни пересмотрел, отмежевался от своих собратьев по «деревенской прозе» (Белова и Распутина). Человек допустил ошибку. Зачем бесконечно к этому возвращаться? Это так. И это совершенно не так.

С одной стороны, Астафьев проделал большую внутреннюю эволюцию. В конце 1980-х он еще подписал «письмо семи» против «Огонька», но в 1990-м -1991-м он решительно и бесповоротно стал защитником новых ценностей, объявленных реформ, нового руководства страны.

Он очень резко высказывался о коммунистах. В этом он сомкнулся с демократическим крылом нашего тогдашнего политического спектра.

Если бы Натан был жив, в этом плане они оказались бы союзниками.

Отдельные фразы Астафьева поражают своей точностью: «Век смолол нас как нацию».

Астафьев ставил знак равенства между советским коммунизмом и немецким нацизмом. Вот цитата: «Коммунистические крайности – это фашистские крайности. По зверствам коммунистические превзошли фашистские. Фашисты порой просто детсадовцы по сравнению с нашими деспотами».

Это одна сторона дела. Другая сторона дела заключается в том, что Астафьев как был, так и оставался убежденным ксенофобом.

Причину всех бед страны он по-прежнему видел в инородцах и говорил об этом столь же резко, как в письме к Эйдельману.

Это была любовь к своей стране и ненависть к тем, кто (с его точки зрения) эту страну погубил.

В 1990-х годах Астафьев все время возвращался к Натану Эйдельману, продолжал спорить с ним в своих выступлениях и комментариях к «Пескарям».

Астафьев переписал рассказ «Ловля пескарей в Грузии» в 1990-е годы и сопроводил комментарием. Представляется, что он это сделал для того, чтобы продолжить разговор с Эйдельманом, что-то доказать себе и ему.

Определения типа «некий Эйдельман» поражают несправедливостью, предвзятостью и ущербностью.

Два русских писателя. Каждый выдающийся в своем роде. Они говорили на совершенно разных языках. Понять друг друга им было довольно трудно.

И у одной, и у другой точки зрения в современной России много сторонников.

Историческое значение этой переписки состоит именно в том, что она позволяет нам в очередной раз увидеть трагическую расколотость страны, в которой мы живем».

Виктор Астафьев «Ловля пескарей в Грузии»:
http://lib.ru/PROZA/ASTAFIEW/r_peskari.txt

Из переписки Натана Эйдельмана и Виктора Астафьева:
http://lib.ru/PROZA/ASTAFIEW/p_letters.txt