Лекция о представлении народной культуры в музее
Новый лекционный цикл 2016 года Издательский дом «Когита» открыл лекцией Олега Николаева. Лекция состоялась в новой экспозиции «Хлеб в культуре восточных славян». Петербургский антрополог стал автором концепции и одним из кураторов первой очереди новой экспозиции Музея хлеба на улице Михайлова, 2а. Лекция состоялась при поддержке Московского филиала Фонда Фридриха Науманна.
В своей лекции «Народная культура versus музейная мифология: Как представлять этнографию в современной экспозиции?» Олег Николаев говорил о важных проблемах – как народную культуру и этнографию представляют в современных музейных экспозициях, в плену каких мифов находятся музейщики, и почему эти мифы возникли.
Год назад Олег Николаев посмотрел 206 проектов конкурса «Меняющийся музей в меняющемся мире», только одиннадцать были так или иначе связаны с традиционной культурой, причем только три из них касались непосредственно проблем экспозиционного представления народной культуры, поиска новых форм. Все три проекта были из Карелии.
Существует устойчивый миф – проблем нет, с этнографическими экспозициями у нас полный порядок. Ведь старая прялка – это точно музейная вещь, а вот насчет коллекции старых новогодних открыток или школьных тетрадок можно еще сомневаться – брать ли их в фонды. Да и этнографических музеев у нас множество – в каждом районном краеведческом музее есть этнографическая экспозиция. Даже в сельских школах вам покажут «русскую горницу», а в кафе пошла мода на «этно-китчевое» оформление. Но почему-то мировое музейное сообщество все время задумывается о том, что с представлением традиционной культуры в музеях существуют большие проблемы.
А у нас работают стандартные музейные подходы, ничего нового в этой сфере не рождается. Все и так ясно?
Музеи, за редкими исключениями, воспроизводят матрицу псевдонародной культуры, сложившуюся в советский период.
Еще одна грань этого мифа заключается в том, что для современного российского музейного сознания народная культура как таковая не существует. Есть жесткое ведомственное расслоение – предметы материальной культуры представлены в этнографических экспозициях, а в художественных музеях – те же предметы, но с орнаментом. И связи между ними обычно нет. Поэтому когда речь идет об описании той или иной региональной традиции, то существуют элементарные межведомственные проблемы взаимодействия. То есть существует музейная «разделенность», которой нет в единой картине мира. И почему-то считается, что словесное искусство, фольклор не подлежит музейной репрезентации. Музеи не обращаются к смыслам предметов, считая, что «вещь говорит сама за себя». Но каждая вещь должна быть интерпретирована, исходя из контекста, а контекст находится не внутри самой вещи, а в языке, ритуальных практиках, мифологических представлениях. И как это все показать?
Есть еще один миф, который принципиально отличает наши музеи от западных. Мы до сих пор продолжаем существовать в гравитационном поле той концепции народной культуры, что была создана в советское время и фактически не менялась. Но следует помнить, что в 1920-1930-е годы в СССР традиционной культуре был нанесен мощнейший удар, он сопровождался разгромом краеведения.
Большая часть явлений традиционной культуры в СССР оказались под идеологическим запретом. Ну, не мог советский колхозник верить в домового! Под запретом оказались все обрядовые мистические практики, вся народная мифология, хотя известно, что председатели колхозов еще в шестидесятые годы минувшего века просили в засушливые летние месяцы старух-ворожеек «сделать хоть что-нибудь», чтобы пошел дождь!
Советская власть «взяла на вооружение» лишь классические эпические жанры – сказки и былины, но желательно, чтобы сказочники рассказывали бы и сказы о Ленине, и былины о Сталине…
Так была создана матрица псевдонародной культуры, которая успешно внедрялась, особенно после войны, когда была сделана ставка на формирование национального самосознания. Внедрялась матрица повсеместно через институты культуры и через сеть домов культуры.. И в итоге массовые представления о народной культуре теперь восходят у нас именно к этому - сарафаны-кокошники, псевдонародные песни до полной потери фольклорного голоса, задающие тон для самодеятельности государственные ансамбли песни и пляски. Люди уже даже не представляют себе, как до неузнаваемости искажено наше восприятие традиционной культуры. И даже если в районном краеведческом музее сохранился и экспонируется традиционный костюм, который носили именно в этой местности, то на праздник петь придет ансамбль в кокошниках и сарафанах. И вот поэтому у нас современные художественные практики так плохо работают с этническими традициями, традиционная культура почти не становится источником вдохновения для музыкантов, дизайнеров, кураторов современного искусства и т.д. У нас сильно искажены представления о духовной культуре и о фольклоре в том числе. Материальную культуру можно не замечать, а к фольклорным текстам можно изменить отношение. Внедрить в сознание, что фольклор понятен, отражает бытовавшую реальность. А он не «понятен» и не «отражает». Потому что смыслы, которые вкладывала традиционная культура в предметы и явления, абсолютно другие, чем те, что внятны нам. Вот море. Для нас это – отдых, отпуск, пляж, курортный роман. И никто уже не знает того первоначального смысла – это граница между мирами, царство смерти. «Мар», «мор», «мер» - слово «море» этимологически однокоренное не по современной грамматике, а по происхождению со словом mort. Поэтому морока, кикимора, мор – суть близкие слова, а мы этого уже не понимаем.
Обезличенность, дидактизм и позитивистсвикй миф
А в учительских головах сидит еще одно – дидактизация. Что все фольклорные жанры «учат добру». В результате у большинства крепко засело, что «пословицы учат добру», «это наши нравственные заповеди». Хотя пословицы, по сути, моделирует жизненную ситуацию с разных сторон, это народная логика в чистом виде. «Без труда не выловишь и рыбку из пруда» – это мы все знаем, но помним также, что «работа не волк – в лес не убежит». Со сказкой произошло примерно то же самое. Дидактическое утверждение, что « в сказке добро побеждает зло» – абсолютная неправда. В бытовых сказках нет «добра и зла», а в волшебных – сам герой совершает правильный выбор и достигает цели.
Мы привыкли доверять безличному тексту, лишенному субъективности, и в наших музеях висят такие вот безличные тексты, и мы уверены – что уж в музей-то люди не читать приходят. Нет, и читать тоже! И в узком смысле слова – прочесть то, что написано, и в семиотическом – считывать смыслы вещей и явлений.
От советской эпохи мы унаследовали и то, что народное творчество надо очень любить, но оно все же «примитивно», а фольклор нужен для того, чтобы в итоге возникла классическая русская литература. И забываем, что еще в начале минувшего века процентов восемьдесят обязательной программы у филологов в российских университетах отдавалось изучению мифологии, фольклора, средневековой литературы – потому что именно там был заложен универсальный язык культуры.
В наших пединститутах преподавали не так. И мы до сих пор не можем понять, что фольклор не ниже и не хуже другой литературы, это просто другой тип словесности.
И еще. Музейное этнографическое сознание до сих пор пребывает внутри позитивистского мифа. И при том, что антропология, этнология, фольклористика весь 20 век были на переднем крае развития гуманитарных наук в мире, это практически не отразилось в музейных экспозициях. Мы до сих пор видим представленные в витринах предметы в позитивистской классификации, средовые комплексы – «угол избы» или «угол двора», в которых нет достоверности, если, конечно, они не воспроизведены буквально с фотографии.
Зачастую этнографические экспозиции ничего не объясняют, а просто показывают. В Музее Хлеба для детей создана настольная игра, объясняющая с точки зрения традиционной культуры земледельческий труд.
Музей должен транслировать культуру не через факты, которые человек не запоминает, а через смыслы. Иначе зачем музею существовать?
Этнографическая экспозиция должна моделировать и опираться на ритуальные мифологические сценарии. Если традиционный человек так мыслил, то в экспозиции должна быть ось мира, мировое древо и т.д.
Ни традиционная этнография, ни литературоведение не помогают в создании этнографических выставок, помогают только четкие и определенные методологии. Чрезвычайно важно показывать технологии – через инсталляции, инфографику и т.д, ведь любому человеку интересна технология любого ремесла. К сожалению, ни один музей не берет «полуфабрикаты», лыка, бересты не найдешь!
Музейные тексты важны, но они должны быть такими, чтобы их было невозможно не прочитать: по-разному представленными, интересными, иногда очень личными.
В этнографической экспозиции – центральной экспозиции Музея Хлеба надо было объяснить и показать принципиально важные мировоззренческие вещи о хлебе. Пространство смоделировано таким образом, что оно отражает мифологическую картину мира земледельца. По центру – печь, потому что огонь- это главное, что создает хлеб, природа (зерно), становится культурой (хлебом). Печь в крестьянском доме стояла в углу, а в музейном зале – по центру, но осевое построение не нарушено, потому что каждый красный угол – это центр. А в зале по четырем сторонам света – четыре красных угла, композиция построена так, что через четыре времени года, связанные с четырьмя стадиями существования мира, человека и хлеба, через четыре стихии показана не только «биография хлеба», но и мировоззрение хлебопашца, его верования.
Секрет хорошей экспозиции в том, что в ней шёл разговор о смыслах. В подаче традиционной культуры в музее должно быть заложено колоссальное количество информации таким образом, чтобы она приходила к посетителю на разных уровнях и в разных формах, чтобы все было объяснено.
Санкт-Петербургский музей хлеба располагается на улице Михайлова, д. 2а. Сайт Музея. Музей открыт ежедневно, кроме воскресенья и понедельника, с 10 до 18 часов.
Слушать аудиозапись лекции (сеть "ВКонтакте").
