Доклад «Поэты андеграунда и литературный канон, или Как авторы ленинградского самиздата стали классиками» представила Жозефина фон Цитцевитц. Жозефина – филолог, научный сотрудник Кембриджского университета, занимается поэзией и литературой советского самиздата больше десяти лет. В настоящее время проходит стажировку в Петербурге (приглашена факультетом антропологии ЕУСПб).

Ранее о лекции на Когита!ру

Жозефина фон Цитцевитц познакомила слушателей со взглядом западного ученого на ленинградскую неофициальную поэзию 1970-1980-х годов. Она оказалась в непростой ситуации, поскольку в зале собрались знаменитости, знающие ситуацию изнутри: поэт, герой повествования Жозефины фон Цитцевитц, Сергей Стратановский, дружившие с авторами самиздата литературовед, председатель Исполкома Санкт-Петербургского Пен-клуба Константин Азадовский, Ольга Старовойтова... С одной стороны, поэты самиздата – это наше вчера, с другой стороны – прошло уже около 40 лет, поэзия той эпохи стала историей и нуждается в осмыслении и изучении.

В своем докладе Жозефина обратилась прежде всего к творчеству Виктора Кривулина, Елены Шварц, Александра Миронова, Олега Охапкина, Сергея Стратановского и сосредоточилась на литературоведческом аспекте изучения самиздата. Автор доклада отметила: «Самые замечательные работы написали эти поэты, когда единственной возможностью публиковаться для них был самиздат. Они были лишены большой аудитории». Публикации в «официальной» периодике, редакторы, критики, исследователи литературы – всё то, что сопровождает литературный процесс, – оказалось доступно этим авторам лишь через двадцать и более лет после написания текстов. «Кто-то может сказать, что участники "второй культуры" не хотели принадлежать к советскому культурному пространству и не хотели участвовать в этом литературном процессе. Это правильно. Но ситуация сложнее. Они не хотели принимать условия советского литературного процесса: цензуру, ограничения того, что считалось неприемлемым с эстетической точки зрения. Но печататься, как любой пишущий человек, они хотели. И этому есть множество свидетельств». Так – вынужденно – родился параллельный литературный процесс – "вторая культура"».

Вопрос, который ставит Жозефина фон Цитцевитц: «Как эти поэты стали классиками конца ХХ века?». На взгляд докладчика, в этом сыграло роль и стечение обстоятельств, хотя сами авторы – замечательные поэты, заслужившие это место. «Первое обстоятельство – отмена цензуры в середине 1980-х, открывшая этим поэтам путь в официальную печать. Кроме того, те, кто становятся лидерами, обычно и хотят стать лидерами и работают на эту цель. В этом нет ничего плохого. Мне кажется, что поэты "второй культуры" тоже предпринимали такие шаги, чтобы вписаться в традицию. Я говорю о тех ленинградских поэтах, которые продолжали классическую традицию. Это люди, которые продолжали традицию, прерванную насильно Октябрьской революцией. Прежде всего, традицию Серебряного века. Можно сказать, что эти поэты словно "перепрыгнули" через советскую поэзию и искали связи с Серебряным веком, что отражается в их текстах… Кажется, их стремление было – соединение с дореволюционной традицией, восстановление целостности литературного процесса… Это позволило сыграть поэтам андеграунда роль консерваторов в литературе, желающих воссоздать ушедшую историческую действительность… Они считали, что советская литературная политика уничтожает подлинную литературу, и выступали в роли тех, кто ее сохраняет от наступления враждебно настроенной среды»,- подчеркивает Жозефина.

Жозефина фон Цитцевитц в своем исследовании обратилась к представлению Виктора Кривулина о потоке времени (горизонтали) и о вертикали времени, которая дала возможность говорить с предшественниками: поэты не следуют один за другим, а пьют из одного источника. Кривулин говорит о связующем всё и всех языке. «Умерло время… И сразу изменился круг друзей, пространство общения приобрело четко выраженное вертикальное измерение, исключив многих, подавляющее большинство современников, но зато обретя – в качестве живых постоянных собеседников – Тютчева, Данте, Баратынского, Чурилина… А рядом с ними – ничуть не умаляясь соседством с великими мастерами прошлого – совершенно по-иному звучали голоса моих друзей» (Виктор Кривулин «Охота на мамонта»).

Поэты самиздата были очень начитанными, образованными людьми. Их канон был вызовом, который они бросили официальной культуре. В этот канон вошли и современники, и классики (Державин, Пушкин, Баратынский), и только что напечатанные Мандельштам, Цветаева, Хлебников. Многие тексты авторов самиздата сопровождаются эпиграфами и посвящениями современнику или классику. «Взаимные посвящения сообщают читателю, что поэт – часть некоей группы, члены которой уважают творчество друг друга. Посвящение современнику, стоящее рядом с посвящением классику, ставит поэтов в один ряд. Они выступают как обитатели одного пространства. В какой-то мере эти посвящения являлись литературной игрой. Мы видим маленький, изысканный круг, члены которого постоянно указывают друг на друга в той же манере, как они указывают на поэтов-классиков. Они упоминали тексты, составляющие некую коллективную культурную память образованных читателей».

Жозефина фон Цитцевитц подробно анализирует тексты авторов самиздата, где они обращаются к Пушкину. Посвящения, эпиграфы, прямые цитаты, стихи с заимствованными темой и названием из творчества Пушкина часто встречаются у Олега Охапкина, Елены Шварц, Виктора Кривулина и Александра Миронова. Пушкинский «Пророк» - стихотворение, к которому особенно часто обращались поэты андеграунда. «У Пушкина прозрение, вдохновение – нежеланный дар, влекущий за собой духовные и физические страдания… Пылающий огонь поэзии становится сердцем поэта. Это канонический текст о вдохновении: что оно делает с поэтом, чего оно требует от поэта. Это стихотворение послужило точкой отсчета для личного поэтического мифа».

Александр Пушкин

Пророк

Духовной жаждою томим,

В пустыне мрачной я влачился,

И шестикрылый серафим

На перепутье мне явился;

Перстами легкими как сон

Моих зениц коснулся он.

Отверзлись вещие зеницы,

Как у испуганной орлицы.

Моих ушей коснулся он, –

И их наполнил шум и звон:

И внял я неба содроганье,

И горний ангелов полет,

И гад морских подводный ход,

И дольней лозы прозябанье.

И он к устам моим приник,

И вырвал грешный мой язык,

И празднословный и лукавый,

И жало мудрыя змеи

В уста замершие мои

Вложил десницею кровавой.

И он мне грудь рассек мечом,

И сердце трепетное вынул,

И угль, пылающий огнем,

Во грудь отверстую водвинул.

Как труп в пустыне я лежал,

И бога глас ко мне воззвал:

«Восстань, пророк, и виждь, и внемли,

Исполнись волею моей,

И, обходя моря и земли,

Глаголом жги сердца людей».

Олег Охапкин черпает у Пушкина образы и лексику, с помощью которых вырабатывает собственное понимание поэта и пророка (стихотворение «Воплощение», 1968 г.)

Олег Охапкин

Воплощение
Не Музой и не демоном храним,
Я принял в дар провидческое око,
Покров мой – шестикрылый серафим –
Ужасный гений древнего пророка.

И оттого так лёгок мой ярем.
Я верую, что Дух владеет мною.
До времени и немощен, и нем,
Мысль в горечи питаю тишиною.

Но жизнью вдруг, что ядом напоён,
Глагол обугливает губы,
И жаркий звук, бесстыдно оголён,
Из тишины глядит, как плоть из шубы.

Тогда слова – единственный покров.
Прозрачные, они полны смиренья.
И если бы душа не знала слов,
Нагая суть не выдержала б зренья.

Спалила бы сама себя тотчас –
Сгорела б со стыда в грехопадении.
Но стих скрывает чудо, расточаясь
Молчанием в словесном совпадении.

Мгновение, и тайна во плоти.
Душа вошла в обыденное слово.
И то, что у неё был на пути –
Я словом был, но вот молчу я снова.

Жозефина фон Цитцевитц обращает внимание, прежде всего, на первые четыре строки стихотворения, в которых звучат ключевые образы Пушкина почти дословной цитатой. У обоих авторов вдохновение – нечто, что приходит извне. То, на что поэт не может повлиять. Но есть и существенное различие: Пушкин не воспринимал дар поэта религиозно. У Пушкина речь о самоотверженности, самопожертвовании поэта. Для Охапкина поэзия – религиозное служение.

Иной взгляд на пушкинский текст у Елены Шварц («Боковое зрение памяти», 1985 г.). Она настаивает на том, что сознательно никого не цитировала. «Боковое зрение памяти» - стихи о вдохновении. Мотивы пушкинского «Пророка» присутствуют намеками. Шварц взывает к Пушкину как к отцу Петербургского мифа. Нева здесь – зловещая сила. Поэтическое вдохновение – тоже темная, непредсказуемая сила.

Елена Шварц

Боковое зрение памяти

В оны дни
Играли мы в войну
На берегу Невы.
Восточный свежий ветер дул,
За белое пальто ее в залив тянул,
И я на это засмотрелась,
Когда мальчишка вдруг, ощерясь,
Метнул
Зазубренный угля кусок
В висок.
(Висок ведь по-английски – храм).
И сразу кончилась игра.

А может быть, сама Нева
Ленивая приподнялась,
Мне вскрыла сбоку третий глаз
И заплескалась в головах.
О злая! – это ты, Нева,
И ладожская твоя сила
Тот уголь с берега схватила
И втерла мне в висок слова.
Кровь пролилась, ручьясь, ветвясь,
Сквозь антрацитовую грязь,
Смешались алость с бледнотой,
И угля перистая тень,
И голова была – закат
В короткий предвесенний день.

Горела долго над Невой
И вдруг, кружась, промчалась мимо,
Вся в клубах сигаретна дыма,
И мимо рук – седым углем
И лейкоцитом серафима.
Смотрела – как сестра летит,
Простая чёрна кость Адамля.
Нева точила о гранит
Свои муаровые сабли.

1985

В стихотворении «Пророк» Виктора Кривулина Жозефина фон Цитцевитц видит нежелание поэта быть пророком, «социальную маргинальность» лирического героя. В другом стихотворении Виктора Кривулина («Вечера под Крещенье, клянусь, проросли»…) есть желание стать пророком, но есть и одновременно неосуществимость этого желания. В «Пророке» есть и пушкинские, и лермонтовские мотивы. Но слышится и пародия на стихи Пушкина и Лермонтова. (Сравним интонацию фраз «Духовной жаждою томим» и «Я хотел кричать» и образы – шестикрылый серафим Пушкина и гусь Кривулина). В «Пророке» Кривулина темы вдохновения нет. Несмотря на это, миф о поэте-пророке помогает Кривулину определить позицию неофициального поэта и его место в литературе. Поэт-пророк Кривулина не пытается переделать мир, но связывает поэзию 70-х годов с русской классической поэзией.

Михаил Лермонтов

Пророк

С тех пор как вечный судия
Мне дал всеведенье пророка,
В очах людей читаю я
Страницы злобы и порока.

Провозглашать я стал любви
И правды чистые ученья:
В меня все ближние мои
Бросали бешено каменья.

Посыпал пеплом я главу,
Из городов бежал я нищий,
И вот в пустыне я живу,
Как птицы, даром божьей пищи;

Завет предвечного храня,
Мне тварь покорна там земная;
И звезды слушают меня,
Лучами радостно играя.

Когда же через шумный град
Я пробираюсь торопливо,
То старцы детям говорят
С улыбкою самолюбивой:

«Смотрите: вот пример для вас!
Он горд был, не ужился с нами.
Глупец, хотел уверить нас,
Что бог гласит его устами!

Смотрите ж, дети, на него:
Как он угрюм и худ и бледен!
Смотрите, как он наг и беден,
Как презирают все его!»

Виктор Кривулин

Пророк

Я хотел кричать, но голос

Был гусиное перо.

Невесомость речи. Голость.

Ветер, обжигающий бедро.

Хоть немного зелени – прикрыться!

Я хотел кричать, - но голос

Был гусиным. Эта птица

Грязно-белая и сизое нутро –

ходит над небесною водицей

крыши, крытой синей черепицей, -

дом наш, Господи, адамово добро!

Лужи и заборы. Лужи и заборы.

Я хотел кричать, но забран

в жесткие ладони флоры,

он одежд лишился и опоры,

голос мой. Он возвратился к жабрам

из гортани. И сказал Господь:

Вот я дал и отнял. Дал и отнял.

Что твое перед лицом Господним?

Что твое? Ты встанешь и пойдешь.

Я хотел кричать, но рта

Не было, и ни одна черта

Камня моего не бороздила –

Только била внутренняя дрожь,

Всем составом связанная сила.

Так часы, обнявшие запястье,

Не сосуд со временем, но знак,

что и нас пронизывает мрак,

рассекая на чужие части.

Как часы, я встану и пойду.

Вот я встал и вышел, и кричал –

Словно камень, плавимый в аду,

И вода, сведенная в кристалл.

Еще один поэт ленинградского самиздата обращается к теме пророка – это Александр Миронов. Вот его ироническое стихотворение 1973 года на ту же тему:

Александр Миронов

Природа делает поэтом

Когда в душе у вас кристалл

Поэт красив неясным светом

И по-младенчески устал

Он пишет день одним размером

Другим размером пишет ночь

Кусает грудь его химера

И некому ему помочь

Один лишь Бог взирает где-то

На бесконечные снега

Но он плюется на поэта

Который жарче утюга

Поэт в отчаяньи трепещет

Ему соблазном колбаса

Ему химера-дева блещет

Распоясав пояса

И жуток крик его полночный

Как будто стонут петухи

Но уж теперь-то он воочью

Напишет пальцами стихи

Это продолжение традиции литературного абсурдизма. Пушкинские образы используются не как аллегория, а буквально. Здесь есть перекличка с пушкинским «Поэтом», хотя Пушкин, в отличие от Миронова, никогда не делает поэта смешным. Но основные составляющие мифа о поэте-пророке упоминает и Миронов.

Александр Пушкин

Поэт

Пока не требует поэта

К священной жертве Аполлон,

В заботах суетного света

Он малодушно погружен;

Молчит его святая лира;

Душа вкушает хладный сон,

И меж детей ничтожных мира,

Быть может, всех ничтожней он.

Но лишь божественный глагол

До слуха чуткого коснется,

Душа поэта встрепенется,

Как пробудившийся орел.

Тоскует он в забавах мира,

Людской чуждается молвы,

К ногам народного кумира

Не клонит гордой головы;

Бежит он, дикий и суровый,

И звуков и смятенья полн,

На берега пустынных волн,

В широкошумные дубровы...

Что касается социальных аспектов жизни поэтов андеграунда, то в другой ситуации они могли бы войти в творческую элиту страны. Целое поколение оказалось вне литературы. На этой почве возникла неофициальная культура. Собрания на частных квартирах, публикации в подпольных журналах заменили обычный литературный процесс. Как любой пишущий человек, поэты самиздата хотели печататься. Многие писатели вступили в «Клуб-81». Публикация в альманахе «Круг» (1985) стала их первой официальной публикацией. До этого авторы публиковались в самодеятельных журналах «37», «Часы», «Северная почта», «Обводный канал», «Диалог». Самиздатские журналы стали появляться с середины 1970-х и вскоре стали главной возможностью встретиться с читателем. Важной частью этих журналов стала литературная критика. Первыми исследователями литературы самиздата были так же самиздатские авторы.

Вопросы Константина Азадовского на тему биографий и текстов авторов «второй культуры», и почему эти тексты не могли быть напечатаны в СССР:

«Один из основных вопросов: как и почему возник самиздат? Как возникла "неофициальная" (то есть противостоящая официальной) поэзия? Что было в стихах Лены Шварц такого, что их не мог напечатать какой бы то ни было ленинградский журнал? Что такое официальная поэзия? Было ли жесткое противостояние официальной и неофициальной литературы? Конечно, советская поэзия была идеологизирована, но это не значит, что советская поэзия не произвела выдающихся поэтов: Слуцкий, Твардовский… Поэты самиздата хотели быть признанными, хотели публиковаться. Но их не печатали. Что-то чувствовалось такое, что не позволяло им попасть в печать. Что это было?»

К сожалению, эти вопросы так и не были подробно освещены ни в ходе лекции, ни в ходе последующей дискуссии.

Позволю себе высказать предположение. В отличие от нынешнего эклектичного строя, советская власть была цельным, монолитным явлением. В этом была ее сила. Казалось бы, какой вред могли нанести СССР картины Евгения Рухина или стихи Виктора Кривулина? Но в них ощущалось чужое. Всё чужое беспощадно отвергалось (в более страшные времена – уничтожалось). Это было совершенно правильно с точки зрения сохранения системы. Достаточно ручейка свободной, неподцензурной мысли, слова, произведения искусства – и советская империя рассыпалась, как карточный домик. Идеологи СССР это знали, поэтому у творцов «второй культуры» не было шансов для официальной реализации: или СССР, или свободное искусство. Замечательные поэты – Слуцкий, Твардовский и многие другие, о которых говорил Константин Азадовский, - это советские поэты. Они принимали существование советской власти как данность, жили «внутри». А в самиздате публиковались «антисоветские» поэты. Не по избранным темам, а по духу. Не потому «антисоветские», что писали стихи против советской власти, а потому что жили, не учитывая ее, не принимая в расчет. Как только начали публиковать авторов «второй культуры», как только художникам позволили свободно выставлять картины, закончилась монополия на идеологию, а с ней и советская власть.

Полная видеозапись лекции

Лекции в НИЦ "Мемориал" организует и проводит главный редактор Когита!ру Татьяна Косинова при содействии московского филиала Фонда Фридриха Науманна.