Рассказывает адвокат Иван Павлов, защитник М.Н.Супруна:

"24 октября 2011: Все идет очень медленно. Медленно, но «верно» – к обвинительному приговору. Сегодня я еще больше почувствовал некоторую предвзятость суда, которую можно почувствовать, если ты долго практикуешь. И сегодня мы вместе с моим коллегой, адвокатом Моревым (защитником А.В.Дударева) почувствовали это особенно четко. Если в прошлый раз я это чувствовал на уровне интонаций, то сейчас это на более осознанном уровне чувствуется, потому что суд как бы пытается вытащить обвинение из той ямы, в которой оно находится. Когда я на свои вопросы получаю ответы, которые ставят обвинение просто в тупик – оно итак в тупике находится, на мой взгляд, - но когда этот тупик становится настолько очевидным, что его нельзя просто игнорировать, судья начинает задавать такие вопросы, что те ответы, которые я получил на свои вопросы, как бы дезавуируются.

Второе, почему я чувствую обвинительный уклон, - сегодня [24.10.2011] А.В.Дударев представил суду документ, датированный 2006 годом, который рассылался Главный Информационно-аналитическим центром МВД, то есть центральным аппаратом МВД, по всем региональным управлениям архивов МВД с просьбой предоставить информацию о немцах, находящихся на спецпоселении. И в этом документе было сказано, что работа эта ведется в рамках заключенного с Немецким Красным Крестом договора. Была представлена ксерокопия этого письма с необходимыми реквизитами: была дата указана, номер документа, подписант – должностное лицо, полковник Министерства внутренних дел. И Дударевым было заявлено ходатайство абсолютно логичное: раз такой документ есть, давайте, во-первых, истребуем его заверенную копию, а во-вторых, если тут уже говорится о том, что такой договор не то что между Поморским государственным университетом, а между МВД заключен и Немецким Красным Крестом, давайте тогда этот договор истребуем, его копию, чтобы посмотреть, что планировалось сделать, для чего собирались эти сведения, передавались ли они за границу? И суд отказал в удовлетворении этого ходатайства, которое явно имеет отношение к расследуемому делу.

- На каком основании?

- А потому что нецелесообразно. И я вижу, что есть тенденция идти на поводу у стороны обвинения. Поэтому я и не вижу другого исхода, как вынесение обвинительного приговора. Другой вопрос: я не знаю, чем будет обоснован, чем будет мотивирован этот обвинительный приговор. Мы же все время надеемся на какую-то логику, которая должна превалировать в судебных актах. Но мы не всегда находим эту логику, когда знакомимся с текстом.

- Как прокуратура реагировала на это ходатайство? Были прения?

- Когда заявляется ходатайство, изучается мнение всех участников процесса. В том числе мое мнение изучалось, изучалось мнение государственного обвинителя. Я, разумеется, поддержал это ходатайство, сказал, что да, это интересно. Если эти сведения уже были в Германии в 2006 году, то как можно дважды разгласить одну и ту же тайну? Но государственный обвинитель была лаконична. Она просто сказала: «Нецелесообразно». После чего я предложил: «Раз нецелесообразно, так давайте уже перейдем к прениям и, наконец. Нам всем хочется что-то более динамичное предпринимать». Так что ходатайство Дударева, по сути, дезавуирующее все обвинение, было отклонено.

В понедельник, 24.10.2011, суд успел допросить троих свидетелей.

- Это за шесть часов?

- Да, дело слушалось с 10 часов утра до 16:30 с перерывом на обед и 10-15 минутными перерывами между допросами свидетелей.

Был допрошен Филипп, сын того Филиппа, который был заявителем, инициатором дела. Честно говоря, он произвел на меня тягостное впечатление как человек, который абсолютно безразлично относится к истории своих предков – к истории своего отца, деда и т.д. На мой вопрос: «Вы знаете, был он реабилитирован или не был?» он сказал: «А меня это не интересует». Тогда я ему сказал: «Мне вас очень жаль». Разумеется, он говорил, что «все – тайна», вплоть до имени. Факт репрессии, по его мнению, является тайной.

Прилетела в Архангельск сотрудница Архивного комитета Санкт-Петербурга М.Мишенкова, начальник отдела Архивного комитета. На предварительном следствии она допрашивалась следователем Д.Жуковым. И сейчас ее суд допросил с точки зрения практики архивного дела: какие сведения относятся к личной тайне, как обеспечивается порядок доступа до подобных архивных дел? Сначала ее допрашивала прокурор, потом суд и потом мне была предоставлена возможность ее допросить. Я поговорил с нею более глубоко и задавал ей вопросы, которые, на мой взгляд, в чем-то открывали ей глаза на те вещи, о которых она не думала раньше. Если на предварительном следствии она говорила, что все, что связано с репрессиями, это личная или семейная тайна, то 24 октября в суде она в этом стала сомневаться.

- Это ключевой свидетель от архивистов был со стороны обвинения?

- Да, это как бы свидетель-«эксперт». Потому что вообще, в принципе, подобные вопросы должны экспертным путем разрешаться. Но здесь следствие такое ноу-хау применило. И поскольку экспертов нет в этой области, они стали таких свидетелей допрашивать, которые имеют хоть какое-то отношение к архивному делу. Свидетель Мишенкова кстати сказала, что знакомилась с делом «Мемориала». Московский «Мемориал» пытался оспорить тройной приказ (речь идет о совместном приказе Министерства культуры, МВД и ФСБ  № 375/584/352 от 25 июля 2006 года «Об утверждении Положения о порядке доступа к материалам, хранящимся в государственных архивах и архивах государственных органов Российской Федерации, прекращённых уголовных и административных дел в отношении лиц, подвергшихся политическим репрессиям, а также фильтрационно-проверочных дел» и его оспаривании - ред.). 

И я ей задал вопрос: «Если вы так хорошо знакомы с этим делом, почему тогда ваша позиция расходится с позицией Верховного суда, который сказал, что этот тройной приказ не распространяется на все материалы личных дел, а только на те материалы, которые содержат личную и семейную тайну?». Она начала нервно читать текст определения Верховного суда, который у нее тоже был, но ничего ответить на  этот она так и не смогла. Были и другие вопросы, которые свидетельствовали о том, что все ее утверждения подлежат сомнению и не имеют однозначного трактования. Она утверждала, например, что до 75 лет знакомиться с материалами личного дела можно только с разрешения самих репрессированных, либо их наследников. Я ее спросил: «Вы можете представить себе ситуацию. Когда нет ни репрессированного, ни наследников? В этом случае кто принимает решение о допуске исследователя к делу?». Она говорит: «Тогда у нас начальник архива принимает решения». Я говорю: «Прекрасно! Замечательно! А как он знает, что нет наследников? Откуда это следует?». И это ее тоже поставило в ступор, потому что это действительно проблема. И если начальник принимает решение, и она призналась в том, что это нормальная практика, то в случае с Супруном у нас тоже принял решение начальник архива – Дударев. Тоже руководствуясь какими-то своими субъективными мотивами, о которых она сказала. Здесь субъективности очень много. Она прямо так и говорила: «Здесь субъективизм доминирует при решении вопроса допуска».

Еще мы допросили свидетельницу Келареву, сотрудницу Дударева. Она давала объективные показания. Сказала, что все эти сведения уже давно переданы в Германию. «Я сама лично собирала по запросу ГИАЦ МВД сведения, которые потом были переданы в Германию, поэтому никакого криминала в этом деле я не вижу»- сказала свидетель, - «Ну да, есть положения, которые ограничивают доступ к этой информации. Но есть и другие положения, которые, наоборот, говорят, что такой доступ надо разрешать. Определений «личная тайна» и «семейная тайна» нет, поэтому здесь все очень индивидуально, решается субъективно – можно так решить, можно этак». Еще она сказала, что такие книги памяти выпускались другими Управлениями внутренних дел, где указывалась вся та же информация: фамилии, адреса, год рождения, в связи с чем был репрессирован и т.д. На что судья задает вопрос: «А вы допускаете, что при издании этих других книг получались разрешения со стороны репрессированных?» На что свидетель говорит: «Ну, я так не думаю». Судья продолжает: «У вас есть данные, что этого не было? Что такие разрешения не получались?»  Келарева отвечает: «Таких данных у меня нет». – «Значит, вы допускаете, что все могло быть так, как предписано, что надо получать согласие и его получали» - заключает судья. В принципе, она ничего плохого против Дударева не говорила. Поэтому мы ее даже и не допрашивали. Прокурор все пыталась добиться нужных показаний. Но Келарева обвинению ни в чем не помогла.  

Важным был такой момент. Прокурор спросила, как часто к ним в архив обращаются исследователи? И свидетель Келарева ответила: «Раньше – очень часто. Сейчас, в последние два года – вообще не обращаются».

Суд очень тщательно пытается изучить причины, по которым потерпевшие скрывали вот эти данные. Причем ретроспективно скрывали. Не почему у них есть основания сейчас скрывать эти данные, а почему тогда. В 1950-е годы, особенно афишировать эти данные им не хотелось. И вопросы судьи звучат очень тенденциозно, и заранее известны ответы. «Вы не опасались того, что к вам будет негативное отношение. Если вы будете распространять информацию о том, что вы находились на территории Германии?» Ясно, что люди тогда этого опасались и скрывали. Да и сегодня, если мы спросим человека, который совершил какое-то преступление, и в отношении него был вынесен обвинительный приговор: «Ты не опасаешься того, что если информация об этом будет распространена, ты получишь какой-то негативный резонанс?» Ясно, что он ответит: «Да, в общем, опасаюсь».

- А сегодня чего они могут опасаться? Вы их спрашивали?

- Да. Но понимаете, мои вопросы тонут в вопросе судьи. Он звучит настолько тенденциозно, он абсолютно неконкретный, с заранее известным ответом. А судью так заводит этот вопрос, она его задает и себе что-то записывает. Чувствуется, что этим-то она и будет обосновывать, вот она, тайна и есть. Люди опасались.

- И должны опасаться и стыдиться факта репрессии всю оставшуюся жизнь и во всех следующих поколениях.

- Именно так и есть. Но уже сейчас из тональности и содержания вопросов можно понять, чем будет руководствоваться судья, когда будет говорить, что все это тайна.

- Понятно. То есть ключевое слово «тайна». Если раньше это была тайна следствия, приговора, места захоронения были вообще государственной тайной, затем подписка о неразглашении после получения реабилитационных документов – и опять тайна, то теперь это тайна личная и семейная.   

По моим ощущениям, процесс за эти три дня не закончится. Боюсь, что будет перенос с какой-нибудь целью.

*** 

Во вторник, 25 октября 2011, суд опросил еще троих свидетелей обвинения. Это были коллеги и сотрудники М.Н.Супруна из Поморского государственного университета.

Свидетель мартынов, специалист учебно-методического управления университета, практически ничего не помнила из своих показаний на предварительном следствии. Насколько я понял, этот свидетель должна была огласить в суде, что она была в курсе написания аспиранткой М.Н.Супруна Н.Шалыгиной диссертации посыльным немцам и якобы предупреждала ее о том, собираемые сведения нельзя передавать третьим лицам. Обвинению было важно, чтобы это прозвучало в суде со стороны университета.

Вторым свидетелем была сотрудник управления бухгалтерского учета и контроля Университета Антонова. Она сообщила суду, что работает в должности с 2009 года, знает о гранте, полученном университетом на договору с Немецким Красным крестом  лишь по отчетности, сама с ним не работала. Она зачитала выписку из финансовой отчетности университета, из которой следовало, что Поморский государственный университет по договору с Немецким Красным Крестом получил с 2007 по 2009 год около 10 000 евро. Из этой суммы около 200 000 рублей получил М.Н.Супрун, остальные средства ушли на оплату оборудования, расходных материалов, картриджей и другие расходы университета.

Третий свидетель – коллега М.Н.Супруна, историк Роман Болдырев. Несмотря на то. Что это был свидетель обвинения, он дал на суде показания в пользу Супруна.  По версии следствия, историк Болдырев, периодически выезжающий в германию в научные командировки, был тем человеком, который перевез в Германию и передал Антону Бошу, представителю немецкой стороны в договоре, базу данных для книг памяти ссыльных этнических немцев, составленную М.Супруном. Обвинение почему-то усматривает в выполнении обязательств договора сторонами что-то криминальное. 

Историк Болдырев не отрицал, что да, его просили передать некий диск, он его передал. Что передавал, не знает, не смотрел. Зато он дал развернутые показания о работе архивов в Германии. В частности, о том, как там подходят к проблеме личной и семейной тайны. Болдырев рассказал суду, что в Германии ему дают заполнить объемную анкету-уведомление о том, что оказывается в сфере его ответственности при публикации информации, которую он получает в архиве. В Германии предоставлен доступ ко всем делам и фондам III Рейха, а также ко всем архивам ГДР,  Советской администрации, репрессивных органов, например, Штази и т.д. В частности, к любым личным, следственным и т.н. фильтрационным делам, подобным тем, с которыми знакомился М.Н.Супрун в ИЦ УВД АО. В обязанность архива входит лишь информирование исследователя о его ответственности и рамках допустимого к публикации, но не сокрытие (закрытие) какой бы то ни было информации – все открыто. Но например, личная переписка требует особых согласований для публикации, она открыта, но ее нельзя публиковать без дополнительных разрешений автора, адресата и их наследников. Но архив ее не закрывает, не делает недоступными дела или страницы архивных дел с личной перепиской.

Биограммы, подобные тем, которые составлял Супрун для книги памяти, и  информация в них в Германии не относятся к личной и семейной тайне и не требует разрешения для публикации. Болдырев также сообщил суду, что работа М.Н.Супруна по составлению базы данных ссыльных немцев в Архангельской области является научным исследованием, весьма востребованным и имеющим высокую научную ценность.

Суд и обвинение очень старались на допросе этого свидетеля, получить хоть что-нибудь для приговора. Болдыреву в надежде задали уточняющий вопрос: «Вы имеете ввиду, что дополнительных согласований публикуется обезличенная информация из личных дел?» - «Нет, как раз наоборот. История без имен – вообще не история» - ответил суду Роман Болдырев.

Дело в суде слушается очень медленно. Кроме допросов свидетелей были оглашены документы следствия: протоколы обысков, осмотров документов, допросов других свидетелей, абсолютно не приближающие суд к уточнению понятий личной и семейной тайны.

*** 

В среду, 26 октября, слушания начались поздно, в 12 часов. Сегодня суд допрашивал Н.Шалыгину. Мне показался скучноватым этот допрос, я решил внести в него некоторый драматизм. Потому что допрашивали стукача. И не простого стукача, а ту, которая стучала на своего учителя. В нарушение всех христианских заповедей. Суд, как это обычно делается, начал снимать мои вопросы. Вопрос «Давно ли вы доносите на своего учителя?» был снят по требованию прокуратуры и суда. Я переформулировал вопрос: «Как давно вы сотрудничаете с ФСБ?». Этот вопрос  тоже был снят с требованием «более корректной формулировки». Я сказал: «Хорошо, извините, я, может быть, человек не очень образованный, я пользуюсь тем языком, который мне доступен. Может. Меня родители так учили - называть вещи своими именами: если стучит, значит, стучит, если доносит, значит, доносит. Никаких оскорблений в этом нет, это литературный язык. В некоторых исторических произведениях это используется. Давайте как-то переформулируем вопрос, но мне важно знать, с каких пор гражданка свидетель дает объяснения в ФСБ по поводу своего преподавателя?» Начали выяснять. Какие-то мои вопросы снимали, но стал просить заносить их в протокол. Но некоторый накал был достигнут для того, чтобы все поняли моральную сторону дела. А после того, как все ее поняли, мы этого свидетеля отпустили.

- На какой-нибудь вопрос она ответила?

- Я спросил: «Вы ведь еще до возбуждения дела давали объяснения в ФСБ?». Шалыгина говорит: «Да, меня вызвали. А вы бы что не пришли, если бы вас вызвали?» Я сказал: «Но сейчас речь идет о вас». – «Да, я была вынуждена прийти». – Я говорю: «Ну и когда?» - «Вот когда там указано». – Я сказал: «То есть в июле месяце 2009 года?» - Она говорит: «Значит, это было в июле». – Я спрашиваю: «Точно не раньше?» - «Точно. Не раньше».  Я спросил: «А вы поставили в известность своего научного руководителя. Что ФСБ интересуется им? Проектом?» - «нет, не поставила. Я сразу ушла в отпуск». В отпуске она была до сентября. Но и вернувшись, не поставила М.Н.Супруна в известность.  В конце концов, мы выяснили, что до сих пор она ничего не сказала своему профессору и он до сих пор ее научный руководитель. Она – без пяти минут кандидат наук. Я сказал ей, что она выбрала очень опасную профессию, потому что настоящих историков могут и под суд отдать. Как это сейчас происходит. А ей самое время подумать о смене профессии.

Оглашали документы, показания не явившихся свидетелей.

Я заявил ходатайство. Понял, что может быть такой интересный ход и сегодня его использовал. В ходатайстве я заявил следующее. Мы как на предварительном следствии, так и сейчас в суде считаем центральным аргументом защиты то, что положения 137 статьи Уголовного кодекса включают в себя нормативно неопределенную формулировку понятий «личная и семейная тайна». Об этом есть куча документов в материалах дела, которые мы оглашали, на это ссылаются практически все свидетели, которые проходили по этому делу и были допрошены в рамках этого дела. Мы лишены возможности обратиться в Конституционный суд с жалобой до того, как получим обвинительный приговор, вступивший в законную силу. Но суд, в отличие от нас, такую возможность имеет. И если он серьезно относится к оценке нашего центрального и, можно сказать, единственного аргумента, то мы ходатайствуем о том, чтобы суд направил запрос в Конституционный суд и попросил проверить конституционность положений 137 статьи УК РФ. То есть выполнил за нас задачу обращения в Конституционный суд. Я представил суду наше обращение в Конституционный суд и сказал: «Ваше решение будет определенным индикатором того, какой приговор вообще возможен по этому делу. Если вы отклоните мое ходатайство, то в этом случае станет понятно, что наша позиция суду безразлична, равно как и наш центральный аргумент  - нельзя судить человека по 137 статье УК без четких и объективных критериев той или иной информации к личной и семейной тайне. Если вы примите ходатайство, это будет свидетельствовать о том, что вы находитесь в поиске обоснованного решения. Случился переполох. Меня попросили: «Давайте вы ваше ходатайство заявите позже, в ноябре». Я говорю: «Нет. Сейчас. Сегодня».

- А почему в ноябре?

- Ну, говорят, чтобы мы могли подумать. «Нет, - говорю, - сейчас». Судья говорит: «Прокурору, может быть, надо подготовиться». Я говорю: «Вы уже подсказали прокурору, что ей надо. Она еще даже не отреагировала на ходатайство, а вы уже ей говорите, что ей надо сделать». В замешательстве судья. Говорит мне: «Вы понимаете, если прокурор возьмет время на подготовку, вы опоздаете на свой самолет в Петербург?» Я говорю: «Я сейчас позвоню и отменю рейс, и улечу завтра. Только для того, чтобы дождаться вашего решения». Они поняли, что им придется принять какое-то решение. Они объявили перерыв. Где-то что-то подумали, вернулись и постановили, что суд откладывает решение вопроса по этому ходатайству до того, как все стороны представят свои доказательства суду.

- Какие ?

- Я тоже спросил: «А какие?». – «Нам осталось допросить еще одного свидетеля со стороны обвинения». Я говорю: «Если вы ждете что-то от нас, то мы вам сразу сказали, что от нас ничего не будет, мы вообще хотели игнорировать эту стадию процесса». Отвечают: «Хотя бы так. Пусть мы допросим еще одного свидетеля». То есть они взяли паузу. А для чего -  пусть все думают сами. И на этом мажорном моменте мы расстались. Я успел на свой рейс.

- Они были готовы к тому, что вы шутите, заявляя о том, что вы будете пассивную роль вести на этом процессе?

- Думаю, они пожалели, что оставили меня в процессе. Им надо было разрешить мне не участвовать. В этом царстве спокойствия я нарушаю все каноны.

16 ноября следующее заседание".

Записала Татьяна Косинова, Когита!ру

См. также на Когита!ру:

Второй день судебных слушаний архангельского дела историков

Дело Супруна и Дударева как демонстрация

Первое судебное заседание по делу историков в Архангельске

Иван Павлов: "Это дело напоминает паровоз, который идет под откос..."

Дело М.Супруна и А.Дударева дошло до суда

Суд первой инстанции отказался признать незаконным возбуждение дела Супруна-Дударева

Жалоба Михаила Супруна на некоституционность 137 статьи УК РФ

Как в Магадане откликнулось архангельское "дело историков"

и другие публикации специального раздела портала об этом деле