Первоисточник: журнал-газета «Мастерская» (13.08.2013)

См. ранее на Когита.ру:

Диалоги о предмете социологии. Часть 1

Содержание

1. Памяти Леонида Евсеевича Кесельмана (1944-2013)

2. Человек в обществе и общество в человеке

- А. Алексеев: О книге «Галина Старовойтова —  продолжение жизни» (2003)

- Л. Кесельман: Несколько слов о том, кому и зачем нужна социология

- Мой комментарий к текстам Л. Кесельмана (2003)

- Б. Докторов: Заочное выступление на Методологическом семинаре  Социологического института РАН (декабрь 2003)

- Б. Миронов: из рецензии на книгу «Галина Старовойтова — продолжение жизни» (2003)

3. «Пусть каждый будет сам себе методолог и сам себе теоретик…» (заветы Ч. Р. Миллса)

(продолжение)

…Но вернемся к тексту Л. Кесельмана «о том, кому и зачем нужна социология».

…Социум — это силовое поле, не имеющее внешне наблюдаемой «материальности»; это виртуальное поле или пространство. И это виртуальное пространство обладает большими возможностями влиять на поведение и отдельных людей, и самых крупных социальных групп. Но при этом оно не поддается наблюдению обыденным сознанием. Для этого нужны специальные технологии…

Ремарка 1: онтологичность социума как виртуального поля или пространства.

В своей работе  «Уличный опрос в социологическом исследовании» (СПб.- Самара, 2001), обсуждая те же вопросы, Л. Кесельман так аргументирует свою теоретико-методологическую позицию:

«…Автор последнего издания классического учебника по стратегии социологического исследования… как и большинство его отечественных учеников и последователей (впрочем, и многие другие их коллеги), полагает, что категория общества (социума) — “достаточно высокая социальная абстракция” (см. Ядов В. А. Социологическое исследование. Методология, программа, методы. Самара: Самарский университет, 1995, с. 17). Иначе говоря, общество (социум), как объект наблюдения (исследования), — это не более, чем абстрактная категория (метафора), позволяющая обобщить (интегрировать), поднять на теоретический уровень разрозненные или систематизированные наблюдения поведения (практики) различных групп или совокупностей людей (в предельных случаях: отдельной личности или всего человечества).

В этом постулате общество (социум) неявно лишается своей онтологичности («общество есть лишь результат высокой степени абстракции»), либо его онтология редуцируется до тех же физически наблюдаемых людей (личностей, индивидов, персонажей), всегда обладающих осязаемой телесной оболочкой. Между тем, уже в основных классических теориях (Дюркгейм, Маркс, Вебер) социум рассматривается не как сообщество или совокупность физических тел внешне наблюдаемых персонажей, а как отношения между ними. Иначе говоря, социум есть не совокупность людей (групп, масс и т. д.), а среда, в которой существуют эти персонажи. Среда эта внешне не наблюдаема, как не наблюдаемы электрические, магнитные или гравитационные поля. Но она так же реальна (то есть онтологична), как эти и многие другие внешне не наблюдаемые явления внешнего по отношению к каждому отдельному индивиду мира.

Здесь некоторых “наивных материалистов”, полагающих, что реальная материя всегда предстает перед нами в виде некоторой доступной непосредственному осязанию вещной субстанции, приводит в смущение видимое отсутствие иной, нежели внешне наблюдаемые люди, субстанции или телесной оболочки. Поэтому они невольно пытаются вообразить социум в виде совокупности окружающих каждого отдельного человека людей.  Между тем, социум — это не среда из других людей, а вполне реальная (на языке этих «наивных материалистов» — материальная) среда, в которой находятся все эти люди, каждый из которых (и даже все вместе) может лишь как-то корректировать социальный процесс (жизнь социума), оставляя в нем следы своей деятельности (см. Штомпка П. Социология социальных изменений. М.: Аспект-пресс, 1996, с. 268-294).

И социум этот обладает императивностью по отношению к человеку не обязательно через посредство находящихся рядом с ним людей. Их влияние, да и то лишь как ситуативных представителей или персонификаторов социума, обладает относительно целостной императивностью лишь на этапе первичной социализации этого человека. После завершения социализации человека социум, интернализированный индивидом в виде его собственного способа мировосприятия, ценностных приоритетов, а также совокупности освоенных им навыков и технологий деятельности, превращается в его основной социальный императив. Ситуативное же окружение существует скорей не как социальная, а как психическая, в крайнем случае, — социально- психологическая среда, способная существенно корректировать поведение индивида на этом межличностном, психологическом, то есть в сущности, на досоциальном уровне…» (Кесельман Л. Указ. соч., с. 21-22).

И еще одно очень существенное замечание Л. К.:

«…Эта (социальная. — А. А.) среда не может быть редуцирована лишь к деятельности существующих (присутствующих, наблюдаемых) в данный момент людей или социальных групп. Целостный социум всегда шире того, в который погружено то или иное внешне наблюдаемое сообщество (совокупность, масса, группа или отдельный индивид), не только на свои пространственные координаты (до самого последнего времени общество рассматривалось, как правило, в рамках границ национального государства), но и на свою «овеществленную», структурную (институциональную) часть, которая в каждый данный момент есть производная от всей предыдущей деятельности и практик всех когда-либо существовавших людей, всей их социальной истории (Там же, с. 312-336). При этом социальная история всегда шире «физической» истории реальных исторических событий, ибо в ней присутствует совокупность таких «виртуальных» социальных фактов, как разного рода мифы (например, миф о жизни и воскрешении Иисуса Христа)…» (Кесельман Л. Е. Уличный опрос в социологическом исследовании». СПб.- Самара, 2001, с. 24). 

Ремарка 2: и все-таки — «вне» или/и «внутри»?..

И все же: только ли внешней средой является социум для человеческих индивидов? Может — решусь заметить! — также и «внутренней» средой?                               

Разве вне / надындивидуальное «силовое поле» (в терминах Л. К.) так или иначе не «овнутряется» (интериоризируется) людьми (их сознанием и психикой), чтобы потом «внешне» и «зримо» проявиться в их поведении? 

Иначе говоря, не включает ли само индивидуальное сознание, как таковое, в себя (в личностно-переработанном виде) те или иные элементы (фрагменты) этого безличного «социального поля»?

Я бы сказал, фигурально, так: не только человек живет в обществе, но и общество «живет» в человеке.

(Кстати, уж коли вспомнил Л. К. «миф о Христе», замечу: «простой» религиозный человек (носитель вполне «обыденного» сознания!) скорее всего скажет: Бог — и вне нас, и внутри нас…)

Ремарка 3: социальный номинализм и социальный реализм.

…Это давний, восходящий к раннему средневековью, и еще глубже — к античности, спор номиналистов и реалистов об универсалиях. Если номинализм лишает общие понятия онтологического статуса и связывает их существование в качестве имен только со сферой мышления, то реализм исходит из презумпции наделения того или иного феномена онтологическим статусом независимой от человеческого сознания сферы бытия. (См. Новейший философский словарь. Минск: изд. В. М. Скакун, 1999, с. 471, 566). 

В частности, Эмиль Дюркгейм был ярко выраженным «социальным реалистом». В уже цитировавшейся выше работе о социологии Дюркгейма А. Гофман отмечает также следующее:

«…Онтологическая сторона “социологизма” (Дюркгейма. — А. А.) не сводится, однако, к признанию основательности и автономии социальной реальности. Утверждается примат социальной реальности по отношению к индивидуальной и ее исключительное значение в детерминации человеческого сознания и поведения; значение же индивидуальной реальности признается вторичным.

…Социальные факты, по Дюркгейму, обладают двумя характерными признаками: внешним существованием и принудительной силой по отношению к индивидам. Общество в его интерпретации выступает как независимая от индивидов, вне- и надындивидуальная реальность… Оно представляет собой более богатую и более “реальную” реальность, чем индивид; оно доминирует над ним и создает его, являясь источником всех высших ценностей.

Таким образом, характерная онтологическая черта “социологизма” — это позиция, обозначенная в истории социологии как “социальный реализм”. Эта позиция противостоит “социальному номинализму”, согласно которой общество сводится к сумме составляющих его индивидов…

В целом точку зрения “социального реализма” в разное время и с разной степенью “реализма” отстаивали французские традиционалисты Ж. де Местр и Л. де Бональд; Сен-Симон и Конт; Спенсер (несмотря на общий индивидуалистический пафос его системы); французские социологи А. Эспинас и Ж. Изуле; русский социолог Е. де Роберти; польско-австрийский социолог Л. Гумплович; немецкий философ О. Шпанн и др.» (Гофман А. Б.  Социология Эмиля Дюркгейма…, с. 318-319).

Как видно, в русле «социального реализма» (в оппозиции к «социальному номинализму») лежит и теоретико-методологический поиск Леонида Кесельмана.

(Принципиальную (и весьма актуальную!) научную новизну в рамках «социально-реалистской» традиции составляет, на мой взгляд, представление Л. К. о социуме как виртуальном поле или пространстве и эвристичная метафора социального силового поля. Причем, это последнее понятие автор не просто «провозглашает», но и демонстрирует его «работоспособность», или возможность операционализации в практике эмпирического исследования; см. ниже).

Вообще говоря, в философских и частно-научных спорах «номиналистов» и «реалистов» нет безусловно правых.

(Здесь уместно вспомнить А.А. Ухтомского:

 «…Я понял то, что было понятно уже древним: в действительности реальным значением и бытием обладает и общее, насколько нам удается его открыть, и частно-индивидуальное, насколько оно дается нам в наглядности ежедневно и ежеминутно…

“Общее” и “частно-индивидуальное” старинной логики превращается в живые и переполненные конкретным содержанием “общество” и “лицо”. И если там, у старых логиков, возможен бесконечный спор, кому приписать истинную реальность (общему или индивидуальному), то здесь ясно, что и вопроса такого быть не может: одинаково бьет жизнью и содержательностью и общество и лицо…» (Ухтомский А. Интуиция совести. Письма. Записные книжки. Заметки на полях. СПб.: 1996, с. 266-267)).

Ремарка 4: можно ли наблюдать социум?

Дополню сказанное еще одной большой цитатой из работы Л. Кесельмана 2001 г.:

«…Социум к наличным (доступным внешнему наблюдению) группам или массам людей не может быть редуцирован ни онтологически, ни технически (как непосредственный объект наблюдения). Значит ли это, что социум в принципе не наблюдаем? Отнюдь нет. Как отсутствие осязаемой “материальной вещности” магнитного или электрического поля не превращает их в ненаблюдаемую реальность — наблюдателю надо лишь отказаться от идеи поиска этих полей в куске медного провода или аналогичной осязаемой вещной субстанции; так и в данном случае — наблюдатель и исследователь может наблюдать социум, но не в усредненных характеристиках людей, а в социально детерминированных способах их существования и восприятия мира.

Эти способы, в самом деле, могут быть обнаружены с помощью статистики наблюдений. Не статистики индивидуальных самонаблюдений, которыми, по существу, являются данные различных массовых опросов, обычно воспринимаемых в качестве социологических наблюдений, а статистики осознанного наблюдения социума, обнаруживающегося в надиндивидуальных, социально-детерминированных характеристиках сознания и поведения людей. Да, конечно объект в социологии, по сравнению с объектами “естественных” наук (физики, химии или биологии), имеет определенную специфику — он обладает собственной субъективностью. Но такой же субъективностью обладают, например, объекты психологии или педагогики.

Направленность внимания на социально-структурные аспекты изучаемого явления является главной особенностью нашего исследовательского подхода (выделено мною. — А. А.), определяющего, соответственно, методологию и методику. Наряду с прочим это означает и сознательный отказ от стремления к максимальной точности фиксации выраженности изучаемой характеристики у отдельно взятого индивида. Такая тщательность естественна и вполне обоснованна в рамках психологического подхода, направленного на исследование психики, но лишена сколько-нибудь серьезных оснований в социологическом исследовании, направленном на выявление собственно социальной, то есть надиндивидуальной, составляющей исследуемых феноменов…» (Кесельман Л. Уличный опрос в социологическом исследовании…, с. 24-25).

Возвращаюсь к тексту Л. К. 2003 года.

…Социолога-аналитика интересует не столько общая совокупность населения, а его отдельные социальные группы. Скажем, девять групп занятости — частные предприниматели, наемные работники, занятые в частной экономике, наемные работники, занятые в акционерных предприятиях, бюджетники, пенсионеры — это разные группы людей, по-разному видящие мир. И для того, чтобы получить представление о них, нам надо получить достаточное наполнение в каждой из этих групп (то есть достаточное статистическое наполнение отдельных групп в общей совокупности опрошенных или наблюдаемых; что весьма успешно достигается, в частности, при использовании метода «делегированного наблюдения», или уличных опросов – А. А.). А еще поколенческие группы. Ведь человек, родившийся в 80-х годах, —это уже совсем другое, чем родившийся в 40-х. И т. д., и т. д. 

Огромное количество «пиарщиков», которые вообще к социологии никакого отношения не имеют, занимаются «измерениями», потом эти «измерения» используют в качестве PR-средства и т. д. Конечно, это вопиющее безобразие. Но главная беда нашего общества не в этом. Беда в том, что сегодня наше общество, вся наша страна лишена объективной информации о тех обстоятельствах, в которых она существует. У нас нет мониторинга социального пространства, в котором мы живем. Как в такой ситуации принимать какие-либо решения? <…> Мы все изолированы от этой информации. Общество живет в потемках. Те «неожиданности», с которыми оно периодически сталкивается, есть свидетельства того, что самые важные решения принимаются в потемках. Нельзя так дальше жить.

Необходимо, наконец, обеспечить производство надежной, качественной информации о процессах, идущих в социуме. Здесь только одно важное условие: структура, производящая такую информацию, должна быть абсолютно независима от властных структур и других «влиятельных заказчиков». Она не должна работать только на власть или только на «заказчика». Она должна обеспечивать всех — и полуграмотную старушку, и президента, и оппонирующих ему «олигархов» — качественной информацией о том, в каком обществе мы живем. Никто, кроме профессиональных социологов, этой качественной информацией обеспечить общество не может.

Л. Кесельман

(Цит. по: Галина Старовойтова — продолжение жизни / Под ред. Л.Е. Кесельмана. СПб.: Норма, 2003, с. 178-184)

Мой комментарий к текстам Л. Кесельмана (2003)

Как уже говорил, я целиком и полностью разделяю профессионально-гражданственную позицию Леонида Кесельмана.

Что же касается собственно научного — оригинального теоретико-методологического подхода, представленного в цитированных здесь текстах коллеги (и, как известно, хорошо подкрепляемого им инструментально — инновационной технологией «делегированного наблюдения»), то замечу здесь следующее.  Этот подход представляется мне, отвлекаясь от издержек полемизма в отдельных текстах, дерзкой (амбициозной?), но весьма серьезной попыткой разрешения едва ли не главной эпистемологической проблемы современной социологии — проблемы адекватного определения ее, социологии, предмета.

От правильного разрешения этой проблемы зависит и осмысление прошлого, и ориентировка в настоящем, и перспектива дальнейшего развития социологической науки.

Как считает Л. К.,

«…“Люди, их мнения, склонности и мотивы деятельности”… являются лишь промежуточным, если хотите, «косвенным» объектом социологического исследования, тогда как конечным объектом социологического исследования является все же социум, обеспечивший в свое время первичную социализацию этих людей и в каждый данный момент определяющий общие рамки их ценностных приоритетов, мнений, склонностей и мотивов деятельности» (Кесельман Л. Уличный опрос в социологическом исследовании. СПб. - Самара, 2001, с. 20). 

Вот эта «виртуальная реальность», выступающая основным социальным императивом для миропонимания, ценностных ориентаций и установок, а через их посредство — и для поведения конкретных людей, и является, согласно Л. Кесельману, главным («конечным»!) объектом собственно-социологических изысканий, соответственно — предметом социологии. 

Так ли это? Полагаю все же, что — и так, и не так.

На мой взгляд, заявленный моим коллегой последовательный социологизм имеет полное право на существование, но только в рамках определенного «парадигмального» подхода, а именно — того, что выше обозначалось как «субъект-объектная» (социоцентричная, структурирующая и т. п.) социология. Именно для такой социологии социум (в изложенном смысле) есть «конечный» объект изучения.

(Хотя и среди приверженцев «структурирующей» социологической «парадигмы» могут найтись оппоненты теоретико-методологическому подходу Л. Кесельмана; но не буду здесь эту критику предвосхищать).

А как для других «ветвей» («русел») социологического познания? 

В частности — для «субъект-субъектной» (антропоцентричной, гуманистической и т. д.) социологии? Может быть, по крайней мере для нее — не «косвенным» объектом изучения являются все-таки люди с их субъективным миром и жизненной практикой, а точнее — человек, как социальное существо, как конкретно-исторический субъект деятельности, как «ансамбль общественных отношений» (в терминах Маркса), как персонификатор социума и рецептор (а также индуктор…) «социальных силовых полей» (в терминах Кесельмана)?

Разумеется, не «физические индивиды», как таковые, и не «человек вообще», а — «объемный» человек (собственное выражение Л. К.) (12), человек в обществе!

Человек в системе его общественных связей (прямых и опосредованных), в его взаимодействии с другими людьми и с социальными институтами, во всем разнообразии форм его поведения (вербального и реального), способов и стилей жизни (возможных и реализуемых), в многообразии его социальных типов и, разумеется, в его непременной принадлежности к определенной социальной среде (понимаемой, конечно, не натуралистически, а в смысле хотя бы тех самых «социальных силовых полей», по Л. К.) — это, на мой взгляд, вполне достойный, необходимый и даже — до самого последнего времени — пренебрегавшийся объект социологического изучения.

Надеюсь, что против такой постановки вопроса автор едва ли не эпатажной фразы: «Социология вообще не занимается людьми», — возражать не станет.

(Другое дело, что на протяжении всего минувшего века именно «люди», как таковые, оказывались для социолога главным, если не эксклюзивным, источником информации. При этом происходила не отрефлексированная (кстати, и мировой социальной наукой) психологизация, тем самым — своего рода подмена предмета «объективной» социологии: на результатах агрегирования и «изощренной» математической обработки множества психологических, в сущности, переменных — субъективных мнений и оценок опрошенных индивидов, строились выводы и заключения об объективных социальных процессах и закономерностях. Вот против этого, как я понимаю, и восстает Л. Кесельман, утверждая, что не дело социологии «заниматься людьми», и предъявляя свой метод «делегированного наблюдения» как альтернативу «социологическому опросу»).

Далее. Вопрос о многосоставности социальной науки, о «методологическом плюрализме», тем более — о взаимодополнительности разных «парадигмальных» подходов в социологии (см. выше), — моим коллегой не только не ставится, но такого вопроса для него словно и не существует. Исследователь социума, как такового, его структуры и динамики, предстает здесь социологом pаr exсellence; а все остальные (хоть «гуманисты», хоть «социальные философы», не говоря уж о «полстерах») — всяко не социологи, а «самозванцы»…

Соответственно, междисциплинарные контакты с другими науками (социогуманитарными, психосоциальными, и не только!) никак в представление Л. К. о предмете социологии не вписываются.

Вообще, всякая наука может успешно развиваться лишь отказавшись от замкнутости в своих узко профессиональных (корпоративных) рамках, став «открытой системой» — относительно всего универсума человеческого знания (кстати, не только собственно научного…).

Но дело здесь и не только в своего роде профессиональном изоляционизме, в котором Л. Кесельман дает повод себя упрекнуть (по крайней мере, на материале представленных здесь текстов).

Так как же, нужны ли все-таки «люди», человек в обществе, как объект изучения для социологии, будь то — «параллельно» с социумом, будь то — в многосложных (здесь не обсуждаемых нами) взаимоотношениях с ним?  В логике вышеприведенных рассуждений Л. К. получается, что даже и в последнем смысле человек для социолога вроде «не интересен» (хоть за моим коллегой и остается право сказать, что он «не это имел в виду»; и, скорее всего, так оно и есть!).

Тут возникает новая, фундаментальная, пожалуй, уже не теоретико-методологическая (в рамках социологии, как таковой), а мировоззренческая проблема. 

Прокламируемое (горячо отстаиваемое!) Л. Кесельманом ограничение объекта внимания для социолога-профессионала только «безличными социальными силовыми полями», в которые погружены жизнь и деятельность всякого человека, вроде бы выводит за пределы круга социологических интересов (соответственно, наблюдения и анализа) — то, что принято называть субъективным, деятельностным, «человеческим» фактором (без которого, понятно, немыслимы ни существование, ни изменение социума).

Разумеется, саму по себе роль «человеческого» фактора в самодвижении общества Л. К. не отрицает. Мало того, он сам успешно исследует эту роль (точнее — ее отображение в социальном сознании). Остановлюсь на этом моменте чуть подробнее.

…В аналитическом обзоре, вошедшем в книгу «Галина Старовойтова —продолжение жизни», есть, на мой взгляд, принципиально важный раздел: «Локализация ответственности и становление нового, “европейского” сознания».

Осенью 1991 г. общественный Центр изучения и прогнозирования социальных процессов, созданный Л. Кесельманом, впервые включил в сценарий своих «уличных контактов» с жителями нашего города вопрос:

«Как Вы полагаете, ваше (материальное) благополучие по преимуществу зависит от вас или от внешних обстоятельств (других людей, начальства и т. п.)?»

С тех пор эта позиция постоянно присутствует в обследованиях, проводимых Центром.  В итоге, удалось осуществить 12-летний мониторинг такой важной характеристики социального сознания, как атрибуция (локализация) ответственности (относимой человеком к себе или отсылаемой во-вне). 

И вот, обнаруживается, что численность (доля) так называемых экстерналов (отсылающих ответственность за свое материальное благополучие во- вне) от начала экономических преобразований в нашей стране к настоящему времени медленно, но неуклонно сокращается: в 1991 г. в среднем — 53%; 1992 — 52%; 1993 — 49%. И т. д.

(В последующие годы отмечались некоторые колебания показателя, синхронные с изменениями в макроэкономической или политической ситуации страны, но в целом наблюдается тенденция к его снижению).

К 2000 г. доля «экстерналов» снизилась до 46,5%. А в октябре 2003 г. этот показатель, по данным мониторинга, опустился до 38,3%. Итого — снижение почти на 15 пунктов за 12 лет. (См.: Галина Старовойтова — продолжение жизни. СПб.: Норма, 2003, с. 250).

(Л. К. замечает: «Общее уменьшение всего на пять-шесть процентов (пунктов — А. А.) можно было бы принять за незначимое, если бы эти показатели не выстраивались в относительно пологую, но все же однонаправленную кривую и за каждым из среднегодовых показателей не стояли десятитысячные совокупности суммарных (годовых) выборок…». Там же).

Соответствующая динамика численности (доли) интерналов (принимающих ответственность за свое материальное благополучие преимущественно на себя), хоть и не так выразительна, но тоже вполне отчетлива: в 1991 г. в среднем — 22%; 1992 — 25%; 1993 — 26%. И т. д. К 2000 г. доля «интерналов» возросла до 32%. В октябре 2003 г. — 32,9%. Мониторингом зафиксирован рост этого показателя — на 11 пунктов за 12 лет. (См. там же). 

Итак, трансформация социального сознания (в частности, в аспекте атрибуции ответственности) совершается. Быстро, медленно? Медленнее, чем хотелось бы, но быстрее, чем можно было ожидать. Л. К. справедливо пишет:

«…Общество, состоящее из людей с «феодальным» сознанием, не осознающих собственную ответственность за судьбу, но рассчитывающих на ответственность за нее справедливых и добрых начальников, как правило, не может обеспечить всем этим людям сколько‑нибудь приемлемый “современный” уровень жизни. Уровень этот люди могут обеспечить себе сами своим ответственным, рациональным поведением и, в первую очередь, свободным, а значит ответственным (здесь и далее — выделено мною. — А. А.) экономическим поведением. Но освоение адекватных форм такого поведения предполагает соответствующее этому поведению сознание, которое у каждого взрослого (социализированного) человека крайне инерционно и очень трудно трансформируется. Аналогичная инерция присуща и социальному (или, как принято говорить, общественному) сознанию…» (Галина Ста‑ровойтова — продолжение жизни…, с. 245).

Детально проанализировав дифференциацию и динамику показателей атрибуции ответственности (интернальности / экстернальности), в частности, для различных возрастных групп (они же — разные поколенческие группы) Л. Кесельман дает обнаруженным трендам следующее социально-историческое объяснение:

«…Приведенные данные свидетельствуют о том, что поколения, сформировавшиеся в условиях нарастающего потока ценностных воздействий европеизированных моделей значимости личности и ее ответственности за свою судьбу, в большей мере готовы к принятию на себя основной ответственности за свое экономическое положение. Притом, у молодежи эта готовность значительно выше, чем у поколений, формировавшихся в условиях преобладания патерналистских (коммунистических или православных) моделей, где отдельный человек есть в основном лишь функция общества‑государства, жестко детерминирующего его поведение в основных сферах его жизни.

Описанный сдвиг произошел сегодня лишь среди тех, чье ценностное сознание и представления о социальных нормах формировались в основном после начала реформ середины восьмидесятых, тогда как во всех остальных категориях изменения уровня интернальности практически на порядок меньше. Это еще раз подтверждает, что освоить новое содержание социальных норм и соответствующие им формы поведения (отвергающие, в частности, внешнюю атрибуцию) в ходе социализации заметно проще, нежели завершившим свою социализацию сменить уже усвоенные представления на противоположные.

Уровень интернальности, то есть готовности принять ответственность за собственную судьбу и собственное материальное положение, в нашей стране отличается (значительно ниже! — А. А.) от аналогичных характеристик населения большинства стран Западной Европы и Соединенных Штатов… Но надежда на их (этих показателей. — А. А.) скорое изменение в ближайшем будущем, как видно из приведенных данных, все же есть…» (Там же, с. 255).

(Используя метафору 40-летнего кружения по пустыне народа Моисеева, Л. К. замечает: «Так или иначе, но если вся Россия уходит из своего прошлого такими же темпами, то за сорок лет мы из этого прошлого должны успеть выбраться» (Там же, с. 250). См. также: Кесельман Л. У Господа нет других рук, кроме наших собственных // Правое дело, 2003, № 9). (13)

 А теперь спрошу моего друга: что же он изучает здесь на самом деле — только ли трансформирующийся российский социум, как таковой, становление нового «европейского» сознания в постсоветской России? Или он изучает также и людей, трансформирующих этот социум своей возрастающей (пусть преимущественно, как выясняется из анализа данных того же мониторинга, за счет смены поколений…) способностью принять на себя груз ответственности за личную судьбу (без расчета на то, что эту судьбу устроит кто-то другой или что-то другое, например, государство)?

В одной из своих работ (2001) Л. Кесельман пишет:

«…Да, социальная среда (социум, социальное пространство), в свою очередь, производна от деятельности тех же людей. Однако производна она лишь “в конечном счете”, как “результат высокой степени абстракции”…» (Кесельман Л. Уличный опрос в социологическом исследовании…, с. 24).

На что хочется заметить: а разве деятельность «человека живущего» (попросту — жизнь человека), при всей ее суровой обусловленности «социальными силовыми полями» (в терминах Л. К.), производна от социума (в его же, Л. Кесельмана смысле) тоже не в конечном ли счете?

(Вообще, ни бескрайний индетерминизм, ни крайний детерминизм не приемлемы в качестве мировоззренческой платформы социальной науки, да и науки вообще).

Общество (социум), разумеется, не является ни множеством, ни суммой, ни совокупностью — физических индивидов, общностей, групп. Тут Л. К.  несомненно прав.

Но ни индивиды, ни общности, ни группы уж всяко не похожи на «железные опилки», механически выстраивающиеся по «силовым линиям» магнитного поля в известном школьном физическом опыте. И сам Л. Кесельман результатами своих конкретных исследований — пусть «не людей, но социума»! — это лишний раз убедительно показывает (см. выше). Люди, имманентно наделенные свойством социальной субъектности (активности), суть «герои и авторы множества социальных драм», действующие лица, акторы самоорганизующегося социального театра.

(Здесь не только «социальная физика» XIX века, но даже и популярная в середине XX века «социально-ролевая» концепция обнаруживает свою неадекватность «субъективно-объективной» реальности. Ведь люди способны еще и импровизировать на подмостках этого театра, выходить (вопрос — почему, как и ради чего?) из предписываемых им «социальной режиссурой» ролей).

Как же, с учетом всего сказанного, следует самоопределиться социальному исследователю (в частности, социологу) со своим «предметом»?  Только ли «социум» (в смысле Л. Кесельмана) должен стать объектом социологического изучения? Или — также и! — «человек действующий» (в смысле М. Вебера), «homo vivens» (в смысле Т. Дридзе) или «человек повседневный» (в смысле М. Гефтера)? Только ли «бесчеловечное» виртуальное пространство, особая «социальная материя» — есть предмет социологии?  Или — также и! — относительно свободные / не свободные (от давления социального поля) сознание, поведение, общение — целостная жизнь — самодеятельных социальных индивидов?

Да, качественная и надежная (короче — доброкачественная) социологическая информация остро необходима сегодня нашему обществу — как его социальным институтам, так и гражданам; спору нет! Но стоит ли (этот вопрос я адресую моему коллеге) так уж зауживать понятие (ограничивать разнообразие содержания…) самой по себе социологической информации? Правильно ли сводить ее к (разумеется, достоверным!) социологическим данным лишь о характере, направленности и силе влияния социальной среды на человека?

(Но и приняв «социологизм» Л. Кесельмана в целом, уместно задаться рядом вопросов, заслуживающих теоретической проработки — уже в рамках этого «социологизма». В частности:

— как эти непосредственно не наблюдаемые, и тем не менее — вполне реальные (прав Л. Кесельман!) «силовые поля» в пространстве социума генерируются и подпитываются?

— каковы социально-экономические, социально-культурные и иные механизмы их формирования?

— как происходит их, этих многомерных социальных полей, структуризация, со-подчинение частей (иерархизация)?

— каковы закономерности изменения социального пространства (иногда — постепенные изменения, иногда — крутые перемены)?).

Человеческая деятельность изменяет мир, и, пожалуй, не только «в конечном счете»… Не говоря уж о повседневном, частичном, незаметном, подспудном изменении социального мира именно ныне живущими людьми, бывают и такие исторические события, сотворенные этими людьми, после которых говорят: «Мы проснулись в другом мире»…

И все это, на мой взгляд, тоже есть объект изучения для социолога. Только в самой социологии, как и во всякой науке (как и вообще — в любой человеческой практике…), существует разделение труда. И, соответственно, должны быть разные, собственные, специфические объекты социологического наблюдения и анализа. Разные сферы интересов, разные предметные области…

Каждый делает свое дело, строит свои научные модели, решает свои научные задачи, своими методами.(15).

При этом настоятельно необходима внутрипрофессиональная (внутринаучная), равно как и межпрофессиональная (межнаучная) кооперация в изучении человека и общества. Со-единение, а не жесткое раз-межевание усилий постижения (вспомним нашу триаду: «субъект-объектная» социология, «субъект-субъектная» социология, социальная философия) (16) . В перспективе же — попытки интеграции и синтеза разных, пока дифференцированных исследовательских подходов.

(Такие попытки в теоретическом плане уже имеют место, например: в «интегративной социологии» П. Сорокина; в «структуралистском конструктивизме» П. Бурдье; в «структурно-деятельностной» социологии П. Штомпки).

…Из великого множества известных определений социологии мне представляется наиболее адекватным (и вместе с тем доступным также и «обыденному сознанию») следующее, принадлежащее ученым из Оксфорда:

«В самой простой формулировке социология — это изучение сложных взаимоотношений между людьми и обществом, исследование того, как люди создают и изменяют общество и как общество формирует поведение людей и их представление о себе…» (Томпсон Дж. Л., Пристли Дж. Социология / Пер. с англ. А. К. Меньшикова. Львов — М.: Инициатива, 1998. с. 7).

Резюмируя все сказанное, позволю себе предложить еще одно, наикратчайшее, пожалуй, метафоричное (стало быть — заведомо не исчерпывающее!) определение:

— Предметом социологии (кстати, в отличие от любой другой социогуманитарной или психосоциальной науки) является — человек в обществе и общество в человеке.

(«Человек в обществе» и «общество в человеке», а также — «общество как драма», — именно эти формулы использует Питер Л. Бергер, в качестве названий глав своей знаменитой книги. См. Бергер П. Л. Приглашение в социологию. Гуманистическая перспектива / Пер. с англ. под ред. Г. С. Батыгина. М.: Аспект Пресс, 1996).

А насчет того, чем и как сегодня заниматься социологу, я бы особенно прислушался к Чарльзу Райту Миллсу. Рекомендациями и предостережениями людям нашей профессии, высказанными им почти полвека назад, завершу эту главу. (См. ниже).

А. А., ноябрь 2003

P. S. Только что (этих моих заметок еще не читал!) Л. К. передал мне экземпляр тезисов своего доклада «Трансформирующееся социальное поле как предмет социологического исследования», предполагаемого на методологическом семинаре Социологического института РАН в декабре 2003 г.

Из этих тезисов:

«…Объектом и предметом социологического исследования являются не сами люди (или их доступные внешнему наблюдению свойства), а социальные детерминанты (социальные силовые поля), которые определяют способ миропонимания, ценностные ориентации, а значит, и социальную деятельность людей.

Эти поля не могут быть редуцированы не только к отдельно взятой личности или группе, но и ко всей совокупности людей, существующих в каждый данный момент на нашей планете.

Социальные силовые поля сами по себе «виртуальны», т. е. не обладают свойствами внешне наблюдаемой “материальной” субстанции. Это и ведет к естественному для здравого смысла, основанному на обыденном житейском опыте, упорно сохраняющемуся представлению о том, что источником этих полей являются окружающие нас люди и их —“социальная активность”.

Некоторая часть социальной активности некоторой части людей, и в самом деле, может трансформироваться в некоторые фрагменты общего социального поля, и эти процессы могут и должны быть предметом социологических изысканий (выделено мною. — А. А.).

Однако основная “масса” этого поля от актуальной активности отдельных людей, их сколь угодно больших групп, да и всех существующих в каждый данный момент времени на планете, относительно мало зависима…»

Вот такой у нас с Леонидом получился «телепатический мост» (как бы его ответ на мое неотправленное письмо; см. выделенное мною в тезисах Л. К., выше).

Верится без труда, что открыватель и подвижник исследовательского подхода (назовем его пока социально-полевым), обладающего большой разрешающей силой социологического описания и объяснения, не устанет и дальше этот подход развивать, обогащать и корректировать. 

А. А., 27 ноября 2003 г., четверг, 19 час.

(Окончание следует)