На снимке: родители А. Алексеева – В.П. Пузанова и Н.Н. Алексеев

См. ранее на Когита.ру:

= Эстафета памяти

= А. Алексеев: В помощь пишущим о предках и о себе самом/самой

= А. Алексеев: В помощь пишущим о предках и о себе самом/самой (окончание)

= «Коротка моя память…»

= В помощь пишущим о предках… (Опыт семейной хроники Зинаиды Вахарловской)

= Опыт семейной хроники Зинаиды Вахарловской. Продолжение

= В помощь пишущим о предках… (Опыт семейной хроники Андрея Алексеева)

А. Алексеев

Коротка моя память... (о моих родителях — для моей дочери). Продолжение

[Ниже – опыт семейной хроники автора, написанный в 1997 г .  Примечания – курсивом – относятся к 2001 г ., что специально не оговаривается. Позднейшие примечания помечены: «Март 2007» или иначе.- А. А.]

Моей дочери Ольге, в день ее 37-летия, 21 сентября 1997 г .

Содержание

Введение

1) Эксперимент над собственной памятью

2) Родительская родословная. П. П. Аносов

3) Мой дед Петр Михайлович Пузанов

4) Когда меня еще не было... Девические годы матери

5) Материнское воспитание. Как я выучил французский

6) Инженер, кандидат наук В. П. Пузанова

7) Родительская семья. Круг родственного общения

8) Сын — студент. Автомобильные путешествия

9) Сын вырос. Кончина матери

10) Отношения с отцом. Смерть отца

11) Мои родственники: ровесники и младшие

12) Переплетение судеб. 22 июля 1984 г .

13) «Любовь к отеческим гробам»

14) Недавно в Сиверской (могила не моей бабушки)

15) «Круговращение добра»

Заключение

<…>

Глава 5. Материнское воспитание. Как я выучил французский

Мои родители познакомились, по-видимому, на рубеже 20-30-х гг. Во всяком случае, моя родительская семья образовалась за несколько лет до моего рождения. К этому моменту (моменту моего появления на свет) мама и отец жили в большой комнате (порядка 40 кв. м ) в многонаселенной (7-8 семей!) коммунальной квартире на ул. Некрасова, дом 40, кв.8. 5-й (последний) этаж. Балкон над «фонарем».

Я родился 22 июля 1934 г. Как я уже говорил, других детей, кроме меня, у моих родителей не было.

***

Судя по автобиографии, мама не прекращала работу после моего рождения. Однако в ясли меня не носили и в детский сад не водили. Я был «домашним» ребенком.

Какое-то время была няня (кажется, ее звали Татьяна). Но в основном меня воспитывала сама мать. Видимо, режим преподавания в ИПК это позволял, а может — как раз ввиду моего рождения мама стала заниматься преподаванием по преимуществу. 

(Вообще же, до знакомства с маминой автобиографией, у меня было впечатление, что мать на какое-то время прервала работу, с моим рождением).

Я был достаточно спокойным ребенком. В большой комнате, превращенной в своеобразную квартиру расстановкой мебели и ширм, у меня был свой уголок, в котором я был приучен находить себе занятие и в одиночестве.

Летом выезжали "на дачу", в Дачное, где, как уже говорилось, в то время жила младшая из трех сестер Пузановых, моя тетя Мария Петровна, вышедшая замуж за инженера-кораблестроителя (впоследствии — главного строителя объектов на судостроительном заводе им. Жданова) Владимира Васильевича Абрашкевича. У них в 1939 г. родился сын Владимир (мой единственный двоюродный брат).

Там же, в доме деда, жила (кажется, постоянно) "тетя Машура" (скорее бабушка), моя старшая родственница по материнской линии (точно определить родственное отношение затрудняюсь). Помню, у нее было очень слабое зрение (если не слепая совсем). Кажется, она была вдовой О'Рурка (известного составителя таблиц умножения многозначных чисел — таблиц, многократно переиздававшихся до 1950-х гг., пока не было компьютеров).

Не знаю, когда переехала из Ленинграда в Москву средняя из трех сестер Пузановых, моя тетя Елизавета Петровна (тоже жившая до этого в доме деда в Дачном), выйдя замуж за Георгия Николаевича Брусенцова, москвича, инженера по деревообработке.

Если тетю Марусю я помню с детства, то с тетей Лилей познакомился уже только в 1950-х гг.

В моем родительском доме на ул. Некрасова бывали тетя Маруся с Владимиром Васильевичем, приезжала (из Рыльска?) мать отца Наталия Николаевна, бывала Вера Павловна Пивен (предполагаю, что это двоюродная сестра моей мамы, дочь брата моего деда) со своим сыном Игорем, старше меня лет на 10. Из друзей семьи — бывал Борис Владимирович Рощановский, друг и сослуживец (не родственник ли?) отца, у которого были дочери Таня (примерно моя ровесница) и (младшая) Катя.

Всех названных я, конечно, помню скорее уже из послевоенных времен.

Мать любила самодеятельный туризм. Кажется, уже после моего рождения они вдвоем с отцом совершали пешеходный поход вокруг озера Селигер. Мать возила меня на пароходе — по Волге или Каме. Не уверен, но вроде тогда (в раннем детстве) я был в Кунгурской пещере. Если не ошибаюсь, ездили втроем в г. Рыльск (родина отца).

Читать и писать я научился рано, во всяком случае — до войны. Кажется, первой прочитанной мною книгой было «Путешествие по электрической лампе» (детская с картинками, название — приблизительно).

Еще, не помню, но знаю, что до войны, т. е. до семилетнего возраста, мать водила меня к учительнице немецкого языка.

Вот, пожалуй, все более или менее достоверные факты. Но достаточно, чтобы судить о месте, которое занял единственный ребенок в жизни родительской семьи.

[10.07.97. Довоенных воспоминаний так немного, что приведу «семейную легенду», характеризующую не столько меня ребенком, сколько семейную атмосферу. (Рассказывала, кажется, тетя Маруся). Будто я стою на довольно высоком крыльце в Дачном и отец говорит: «Прыгай, Андрюша!». А я (лет 5-6) отвечаю: «Колечка, но ведь ты знаешь, что Варечка не велела!». (Кстати сказать, авторитет матери на всю жизнь остался для меня выше авторитета отца).

Еще помню, что мама тогда была очень озабочена обнаруженным у меня астигматизмом в левом глазу. Был продолжительный курс домашних упражнений со стереоскопом, позволивший улучшить зрение в этом глазу до 20 процентов (с 2-х). В итоге мне потом удалось благополучно водить машину, т. е. была обеспечена бифокальность зрения].

***

Предупрежу самого себя против двух опасностей, подстерегающих меня в дальнейшем изложении.

Первая — «перетягивание одеяла на себя». То есть — постановка себя в центр семейной хроники (по крайней мере, начиная со своих школьных лет). Такой ход в принципе возможен. Например, моя жена Зина предъявила историю своей жизни как повод для рассказа о матери и родственниках (в своем приложении к воспоминаниям отца). Но здесь — другой случай и другая задача.

Вторая опасность — "увязание в подробностях". Понятно, что юношеские впечатления отчетливее детских. И можно вспомнить много эпизодов из жизни моей матери и моего отца, описание которых перегрузит семейную хронику и превратит ее в какой-то другой жанр.

Я, конечно, расскажу кое-что о себе, но лишь имеющее прямое отношение к жизни моих родителей.

Мне, конечно, не избежать описания отдельных "эпизодов" из жизни родительской семьи, но постараюсь ограничиться значимыми, имеющими достоинство биографического факта.

***

Когда началась война, мать со мной и тетя Маруся с сыном Володей уже в августе 1941 г. эвакуировались из Ленинграда в г. Уфу. Там жила "тетя Леля" (я не знаю, в каком родственном отношении она находилась с Пузановыми).

В Уфе мы пробыли недолго. Завод им. Ворошилова (на котором работал отец) эвакуировался сначала в г. Чкалов (Оренбург). Мать со мной переехала туда к отцу. Потом все вместе, ввиду дальнейшей эвакуации завода, переехали в г. Омск, где мы с матерью пробыли до 1944 г .

Уфу и Чкалов я помню смутно, а Омск — более отчетливо.

Отец работал на заводе, а мать не работала (разве что подрабатывала) и целиком посвятила себя мне.

Может показаться удивительным, что я в войну не только не потерял годы для учебы (как это было со многими моими сверстниками), а наоборот!

Мама учила меня сама, причем так, что когда в 1943 г. (мне 9 лет) она впервые отвела меня в школу — сразу в 3-й класс, оказалось, что мне там «делать нечего», и меня посреди учебного года перевели в 4-й класс. Его я успел закончить в Омске (кажется, даже с похвальной грамотой).

Но занятия матери со мной не ограничивались школьной программой. Сохранились мои детские тетрадки, где прописи — не только на русском, но и на немецком (даже готическим шрифтом) и французском языках.

Немецкий мать знала средне, а французский — превосходно. И она избрала оригинальный метод, о котором я и позже не слыхал.

Мама брала старинную детскую или полудетскую книжку на французском языке (помню томики «Bibliotheque rose» с повестями графини де Сегюр) и читала мне вслух, тут же переводя с листа. Потом побуждала меня читать по-французски самого.

Когда дело дошло до Жюля Верна, я увлекся настолько, что стал читать только сам, со словарем (пользоваться которым был научен очень рано). Книги брали в городской библиотеке иностранной литературы.

В итоге, уже лет в 9-10 я стал даже «сочинять» по-французски (какой-то цикл рассказов из жизни зябликов — les pincons). А еще до этого «из-под моего пера» вышла «Повесть о Белочке-рыжехвостке», по-русски.

Произведения этого детского «литературного творчества» на русском и французском языках у меня сохранились. Мать буквально сделала из меня «вундеркинда» (по тем временам).

Мать придавала особое значение знанию иностранных языков. Если английский я потом изучал в школе, немецкий — в институте, то знание французского я получил с детства, от матери.

В Ленинград из Омска мы вернулись с матерью осенью 1944 г . Я пошел в 5-й класс 181-й средней школы (на Соляном переулке). Примерно через полгода-год к нам присоединился отец.

Родительская комната на ул. Некрасова сохранилась. В ней пережил блокаду муж моей тети Марии Петровны Владимир Васильевич Абрашкевич. Уцелели все довоенные вещи, книги.

Помню, мама тяжело заболела после возвращения в Ленинград. У нее обнаружилось острое малокровие. Спас ее добытый где-то печеночный экстракт.

Мама поступила преподавать в машиностроительный техникум при Кировском заводе (начертательная геометрия), потом преподавала в учебном комбинате ЛОНИТОМАШ (Ленинградское отделение НТО "Машпром"). Отец вернулся в Ленинград вместе с со своим заводом и продолжал на нем работать. Я учился в школе.

[10.07.97. Надо сказать, что в Ленинграде мама в значительной мере переложила на школу мое обучение. Я не помню, чтобы она когда-нибудь проверяла мои тетради или — выучен ли урок. Мамина «домашняя школа» в эвакуации была сверхмощным зарядом, избавившим ее от необходимости вникать в детали моего школьного обучения.

Интересно, что при этом она иногда избавляла меня от «позора» неудовлетворительной оценки тем, что писала записку классному руководителю: «мой сын не был в школе (или — не выполнил домашнее задание) по семейным обстоятельствам».

В пятом классе я нечаянно нарушил какое-то правило поведения (я был слишком послушен, чтобы сделать это нарочно). Маму вызвали в школу и пригрозили меня исключить. Она хладнокровно спросила: «Значит, завтра мой сын может в школу не приходить?»].

До 7-го класса мои школьные успехи были скромными. Однако постепенно я выдвинулся в "первые ученики". Заканчивал школу (в 1950 г.) с золотой медалью.

(Вообще, мой школьный выпуск 10-а 181-й школы был сильным. Три золотых медали, несколько серебряных. Все те, кто дошел до десятого класса — а многие отсеялись после пятого-седьмого — получили высшее образование).

В конце моей школьной биографии есть эпизод, очень ярко характеризующий мою мать. Я был определен ею в школу, где преподавался английский,  «нарочно» — поскольку этому языку она меня не учила. Параллельно я совершенствовался в немецком и французском, у частных преподавателей, которых находила для меня мама.

В итоге оказалось, что экзамены на аттестат зрелости я могу сдавать по трем иностранным языкам (что, понятно, в тогдашней обычной школе было не принято).

Мама добилась (сохранилась собственноручная копия ее письменного обращения в органы народного образования), чтобы у меня-таки приняли эти экзамены. Этот текст стоило бы приложить к этой хронике). В итоге, при поступлении в Университет, на филологический факультет, я сдавал в приемную комиссию уникальный аттестат зрелости, с отличными оценками по английскому, французском и немецкому языкам.

(Сейчас сам этому удивляюсь, но во всех трех языковых экзаменах в школе я не произнес ни одного слова по-русски, даже излагая правила грамматики. Ныне от такого владения языками у меня осталось мало).

Мать готовила меня к высшему гуманитарному образованию. И эта подготовка оказалась чрезвычайно сильной. Позднее, в институте, я учился исключительно на пятерки, был сталинским стипендиатом (что, впрочем, по тем временам обеспечивалось не только успехами в учебе, но и общественной, комсомольской активностью).

Напомню, что в школу я пошел девяти лет, фактически сразу в 4-й класс. Когда после окончания школы я подавал документы в Университет, мне пришлось предъявлять метрику, а не паспорт (которого еще не было). Я был моложе своих одноклассников в школе и однокурсников в вузе на два года.

Стоит особо подчеркнуть, что всякие заботы о моем обучении примерно с шестого-седьмого класса мать прекратила полностью (если не считать иностранных языков). У меня же к 10-му классу сложилась личная установка «круглого отличника». Для этого имелись описанные выше общекультурные предпосылки, созданные матерью. Кое-что из этого раннего культурного багажа я в своей последующей жизни приумножил, многое подрастерял, но это — отдельная тема.

В детские и отроческие годы (совсем ребенком и позже, в 40-х гг.) я вел дневник. Эти тетради сохранились. Мне не хочется перечитывать их (там дикая смесь подростковой «эрудиции» и инфантилизма). Но, наверное, перечитать стоит. Может, там удастся найти что-то относящееся к матери и отцу, такое, что важно, а потом забылось.

Глава 6. Инженер, кандидат технических наук В. П. Пузанова

После войны моя мать Варвара Петровна Пузанова вернулась к работе в области теории машиностроения. Уже в 1947 г. в «Машгизе» вышла коллективная монография «Технологические припуски и размеры», где большой раздел написан ею.

Вскоре затем (1948 г.) — в том же "Машгизе" — оригинальный плод "профессионально-семейного" сотрудничества моих родителей. Это их обоих (в соавторстве) книга "Размеры и допуски в машиностроении".

Надо сказать, что мама с отцом, оба инженеры-технологи, составляли своеобразный «научно-технически-литературный тандем». В. П. Пузанова, известный еще своими довоенными трудами теоретик в области допусков и посадок и смежной проблематики (размерных связей механизма, взаимозависимости деталей в машиностроении). Н. Н. Алексеев — технолог-практик, руководитель инженерно-технологических служб крупнейшего оборонного завода.

Писала эту книгу, конечно, мама. Отец шутил, уже когда книга вышла: «Надо мне собраться, хотя бы прочитать свою книгу...». Думаю, однако, что это было достаточно равноправное разделение труда, соединение инженерно-практического опыта и научно-литературного таланта.

Из автобиографии мамы и соответствующих характеристик, можно судить о ее активности в качестве лектора, преподавателя, редактора. В течение почти 10 лет (с 1946 по 1956 г.) она работала по договорам с «Машгизом» и в рамках НТО Машпром (т. е. формально "не служила").

Иногда она заключала договора на редакторскую работу (в том же «Машгизе»).

Научно-техническая работа (лекции, научно-технические семинары и конференции). Член всяких бюро и комитетов в Ле-нинградском отделении НТО «Машпром».

В декабре 1953 г. (в возрасте 54 года) инженер В. П. Пузанова защитила кандидатскую диссертацию на тему «Анализ размерных связей механизма как основа для простановки размеров в рабочих чертежах». Защита происходила в Ленинградском политехническом институте. (Текст этой диссертации у меня сохранился).

Не помню, был ли уже к этому времени мой отец Николай Николаевич Алексеев главным технологом завода им. Ворошилова (пожалуй, еще только зам. гл. технолога).

Остановлюсь пока на этом рубеже.

[13.09.97. Сейчас, вводя этот текст в компьютер, уже дома, имея под руками издания книг инж. В. П. Пузановой, я мог бы дополнить эту главу цитатами из этих книг, вообще — осветить этот сюжет подробнее. Но мне хочется успеть закончить первую версию этого своего сочинения до 21 сентября, дня рождения моей дочери, к которому готовится этот отцовский подарок. Так что — отложу «до лучших времен», а если сам не соберусь, то дочь и сама может перелистать эти книги, выписать оттуда и вставить сюда, что сочтет нужным].

Глава 7. Родительская семья. Круг родственного общения

В начале 1950-х гг. (мы жили еще на ул. Некрасова) родительская семья приобрела автомобиль «Москвич», самая ранняя модель, стоившая тогда 900 руб. Это было событие, существенно определившее уклад жизни всей семьи. Инициатива этого приобретения принадлежала маме. Она же (уже в 50 лет) получила водительские права. Отец машину не водил. Я — получил водительские права по достижении 18-летия, в 1952 г .

И начались (сначала только мама за рулем, потом мы с ней — по очереди) поездки в Прибалтику, в Крым, на Кавказ, в Закарпатье, и еще более оригинальные маршруты, о которых скажу ниже.

Если мой дед Петр Михайлович Пузанов был одним из первых в Петербурге автомобилистов, то мама, наверное, одной из первых в послевоенном Ленинграде женщин-автолюбителей.

Удержусь от искушения рассказывать о наших путешествиях в ту пору, когда в России было всего две «европейских» (построенных, кажется, пленными немцами) автострады: Москва-Симферополь и Москва-Минск.

Между Ленинградом и Москвой современная автострада еще только строилась, и мы застали участки дороги, вымощенные деревянными шашечками.

В 1952 или 1953 г. продали «Москвича», купили «Победу» (стоившую тогда 1.600 руб.). Я с увлечением водил машину, каждый день отвозил отца на работу с ул. Некрасова к месту, где сейчас расположена станция метро «Обуховская».

Что касается дальних (летних) поездок, то собственный автомобиль выступал не "средством передвижения" (скажем, на дачу, которой не было, или на пляж, к морю), а «способом существования».

Матери нравился сам процесс автомобильного путешествия. За месяц летней поездки «накручивали» на спидометре по 10 тыс. км и больше. Отец называл маму и меня «пожирателями километров».

(Еще, он шутил: «Когда сидишь в машине, не видно дырок на штанах»).

Функции вождения и технического обслуживания, по мере роста моего автомобильного опыта, все больше переходили ко мне. Мать водила машину очень осторожно и аккуратно, я — в меру «лихачил», однако за десять лет не было ни одного дорожно-транспортного происшествия (мелкие поломки и аварии, разумеется, бывали).

Я еще вернусь к рассказу о «члене нашей семьи» автомобиле "Победа". Сейчас же — еще о родственниках.

***

Как я уже говорил, я практически не знал родственников отца.

Из родственников по маминой линии моя родительская семья, еще с довоенного времени, была дружна с маминой сестрой, моей тетей Марией Петровной Пузановой и ее мужем Владимиром Васильевичем Абрашкевичем.

После войны они жили в Автове, на ул. Строителей (теперь ул. Маринеско), в 2-х комнатной квартире дома «сталинской постройки». Еще младшим школьником (в середине 40-х гг.) я часто бывал в этом доме.

О моей тете Марусе (Марии Петровне Пузановой) много теплых слов сказано в семейной хронике моей жены Зинаиды Вахарловской. <...> Правда, в 40-х — начале 50-х гг. тетя Маруся еще не работала в школе, не заведовала своим знаменитым кинокабинетом, столь памятным Зине [учившейся в этой самой школе, как и мой двоюродный брат Володя и его будущая супруга Ира Яковлева. – А. А.]. А чем тогда занималась Мария Петровна — точно не скажу, надо спросить моего двоюродного брата Владимира Абрашкевича.

Так же часто бывали и тетя Маруся с Владимиром Васильевичем в моем родительском доме.

Интересно, что вслед за моей родительской семьей семья Абрашкевичей приобрела автомобиль «Победа». Опять же — инициатива принадлежала женской стороне (Мария Петровна). Владимир Васильевич машину не водил. Потом семейным шофером и автомехаником (несоизмеримо более высокого класса, чем я) стал их сын (мой двоюродный брат, моложе меня на пять лет) Володя.

Не помню, ездили ли куда-нибудь вместе (двумя семьями), на двух машинах. Но первое большое путешествие  на Юг  на нашей машине совершали аж вшестером (и как умещались!): мама, отец, я, тетя Маруся, Владимир Васильевич и Володя (мама была тогда еще единственным водителем).

Сохранилось много фотографий от этих путешествий.

Другая мамина сестра (средняя из трех сестер Пузановых), Елизавета Петровна — тетя Лиля — еще до войны переехавшая в Москву, вошла в круг нашего семейного общения где-то в начале 50-х гг.

Тетя Лиля с мужем (Георгием Николаевичем Брусенцовым) жили на тогдашней окраине Москвы, в Растокинском городке, в комнате (квартире?) в деревянном доме барачного типа (если правильно называть бараком двухэтажный дом). В отличие от мамы (инженера-технолога) и тети Маруси (педагога, организатора учебной кинематографии), тетя Лиля всю жизнь была «домохозяйкой».

Мне кажется, самореализация трех сестер Пузановых была различной по содержанию, но равно мощной. Елизавета Петровна была «высокопрофессиональной» домохозяйкой. (Высшего образования у нее, полагаю, не было).

У тети Лили был огород, какая-то скотина (куры, во всяком случае), и она всю жизнь посвятила заботам о муже и ведению домашнего хозяйства. Детей у Елизаветы Петровны и Георгия Николаевича Брусенцовых не было.

Отец ее мужа был кем-то вроде «садовода-мичуринца», и достаточно известен (я как-то раз был в его саду под Москвой). А сам Георгий Николаевич — инженер.

После первого визита в Москву к тете Лиле в начале 50-х гг. мы с мамой и отцом стали наезжать в Москву довольно час-то.

Кого еще я знал из маминых родственников? Я уже упоминал Веру Павловну Пивен. Пивен — это фамилия по мужу, девичью — не знаю. [Как оказалось — Пузанова. См. раздел 24.6. — А. А.].

Было две сестры — Вера Павловна и Нина Павловна. Я не уверен, но предполагаю, что они были дочерями брата моего деда Петра Михайловича Пузанова (или, может, дочерями его сестры? Но Павел — одно и родовых имен Пузановых). Не исключено, впрочем, что они происходили из рода моей бабушки Ольги Николаевны.

У Веры Павловны от брака с Даниилом Яковлевичем Пивеном был сын Игорь (я его упоминал выше). Игорь Данилович Пивен, примерно 1924 г . рожд., воевал. Потом стал военным инженером, заслуженным изобретателем РСФСР, крупным специалистом в области надежности и остойчивости кораблей.

Кажется, был период, когда Владимир Васильевич Абрашкевич (муж моей тети Марии Петровны) был главным строителем крупнейшего военного судна на заводе им. Жданова, а Игорь Пивен — военпредом на том же заводе, приемщиком этого корабля (где-то в 60-х гг.). <...>

А в 40-х — 50-х гг. мне довелось знать мать Игоря Веру Павловну. Она жила где-то на Кирочной ул. (тогда — ул. Салтыкова-Щедрина). Я брал у нее читать книги из домашней библиотеки. (Кажется, «Всадника без головы» Майн-Рида).

Нину Павловну тоже помню. Даниил Яковлевич Пивен потом разошелся с Верой Павловной и женился на младшей сестре Нине. Сейчас никого из них уже нет в живых.

С Игорем Пивеном в последующие годы мы встречались редко, больше на семейных юбилеях. Помню похороны его отца Даниила Яковлевича, но когда же это было? С Игорем больше общался мой двоюродный брат Володя.

Последний раз мы виделись лет 10 назад. Это было в его прекрасной квартире на Кировском (Каменноостровском) проспекте. Тогда я впервые познакомился с его женой (имени не помню). Во времена же моей молодости Игорь был женат на Наталье (с которой давно разошелся).

Игорь Данилович Пивен, мой старший (троюродный, как я понимаю) брат, мог бы, наверное, восполнить некоторые пробелы в этой семейной хронике, в частности, в родословной Пузановых. Надо бы разыскать его.

Но вернусь к началу 1950-х гг.

Глава 8. Сын — студент. Автомобильные путешествия

Мое поступление на филологический факультет Ленинградского университета в 1950 г . было предопределено мамиными культурными вложениями.

Возможно, мама прочила мне научно-филологическую карьеру, ожидала, что я стану «полиглотом». Во всяком случае, она согласилась с моим выбором славянского отделения филфака. (Я рассчитывал поступить в «чешскую» группу, но в том году — оказалась «болгарская»).

Я пытался также факультативно заниматься на отделении романских языков (французский язык), и даже, вольнослушателем, на историческом факультете. Но из этого ничего не вышло.

(Мои гуманитарные интересы со школьных времен были стимулированы, кроме мамы, также замечательным школьным педагогом Натальей Николаевной Житомирской, ведшей в нашем классе экс-периментальную учебную программу по истории, до 8-го класса. Н. Н. Житомирская, впоследствии — педагог-методист, кандидат наук, скончалась в конце 80-х гг.].

Ученого-филолога и полиглота из меня не получилось (хоть я поначалу пытался, «по инерции», заданной матерью, изучать еще «дополнительные» языки). Мое славянское отделение было «переводческим» (т. е. скорее с прикладным уклоном). Но дело даже не в этом. К тому времени у меня возникли новые склонности и интересы.

***

9.07.97.

Надо сказать, что уже в конце школьного периода у меня стал назревать какой-то протест против «маминого» воспитания. Под влиянием школы, пионерского лагеря, других внешних воздействий, оно стало казаться мне слишком «камерным». Положение «мальчика в коротких штанишках» среди порой велико-возрастных одноклассников (к старшим классам большинство их «отсеялось» из школы) тяготило.

[11.07.97. Мать дома звала меня «Мурлыша», почти как М. Цветаева своего «Мура». Меня дразнили этим прозвищем в школе. Впрочем, «официальной» школьной кличкой была «француз»: ведь я читал «Трех мушкетеров» в подлиннике].

Самоутверждения в школе через культурную эрудицию, «пятерки» — мне было недостаточно. Я занялся «самовоспитанием»: например, уроки танцев (чему мама не препятствовала). В то время ни к физическому, ни даже к домашнему труду я приучен не был.

[11.07.97. Похоже, что это, действительно, было недостатком воспитания. Сама мама занималась домашней работой без удовольствия, «через силу». Из хозяйственных нагрузок мне вменялось в обязанность только приносить дрова из подвала на пятый этаж (отопление в доме на ул. Некрасова тогда было печным). Помню, когда в первом послевоенном году мы ездили с матерью на картофельный участок, мама предоставляла мне читать Жюля Верна по-французски, пока сама полола].

Свою «слабосильность» я в инициативном порядке преодолевал занятиями в ДСШ (детской спортивной школе). И надо сказать, не без успехов: к последним школьным классам я научился делать сальто, стойку на кистях на брусьях, даже «большие обороты» («солнце») на турнике. Эти спортивные занятия я продолжал и в институте (заработал 2-й разряд по спортивной гимнастике).

Что касается «безрукости», то ее я преодолевал уже позднее — вождением и техническим обслуживанием автомобиля, а также на студенческих стройках. (С учетом этого и всей последующей биографии, руки у меня в конечном итоге оказались все же «не дырявые»).

Своего рода антитезой материнскому культурному воспитанию (иностранные языки, чтение —  исключительно литературы прошлого века, так что первые книги советских авторов я читал уже только в 10-м классе) явилось начавшееся уже в Университете мое увлечение общественной, комсомольской работой (кстати, похоронившее надежды на овладение "множеством" иностранных языков).

Тут стоит заметить, что ни о какой моей «адаптации» к тогдашним общественным реалиям мама как будто не заботилась (разве что оберегала от «не нужной» информации). Мое «общественное возмужание» происходило если не вопреки, то независимо от родительского влияния.

Я не помню, чтобы у нас с матерью когда-либо возникали разговоры на общественно-политические темы. В комсомол (в школе) я вступал без родительского влияния. То же можно сказать о моей комсомольской карьере, начиная с первого курса Университета (на предпоследнем курсе я был даже «освобожденным» секретарем комсомольского бюро факультета). [На филфаке тогда обучалось свыше 1000 студентов. – А. А.].

Мама вообще считала себя как бы человеком "из прошлого века". Читала она почти исключительно старых авторов (особенно — на французском). Из "советских" ценила немногих (например, Паустовского). Стандартные формы советского коллективизма были ей заведомо чужды.

[11.07.07. Вообще, воспитательная установка матери относительно меня была, я бы сказал, "культурно-нравственной". Все идеологические ценности черпались мною извне семьи, все общечеловеческие — из круга чтения и общения с мамой.

При этом мама, как мне кажется, вовсе не была принципиальным «дезадаптантом», игнорирующим господствующие идеологические нормы. Так, в 50-х гг. своеобразным предметом ее самоутверждения (отчасти, может быть, также способом сдать кандидатский экзамен по философии) было окончание Университета марксизма-ленинизма (что она отмечала как свое "второе" образование в анкетах)].

[12.07.97. Уже много позднее я сформулировал собственное жизненное кредо: «Уважай других не больше, чем себя, и себя не больше, чем других!». Я думаю, мама согласилась бы с этой заведомо не коллективистской, но и не индивидуалистической формулой чувства собственного достоинства].

Если мою мать в партию наверняка не приглашали (хотя бы в виду дворянского происхождения), то иначе было с отцом. Он оказался «белой вороной» в кругу людей своего должностного положения. В чем тоже, думаю, не было особой идейно-политической позиции. (В семейной библиотеке, например, было и 3-е издание сочинений Ленина, и комплект журнала «Большевик» за 30-е гг.).

Общественная активность отца в молодости была такова, что (если верить его шутливому рассказу) он в 20-х гг. был избран секретарем райкома (или даже горкома!) комсомола (или партии, не помню!), вероятно, в Рыльске. Пока не спохватились, что он... не комсомолец (или не член партии).

Уже позднее (на моей памяти) отец, опять же шутливо, объяснял, как он оказался «беспартийным большевиком»: «Меня все спрашивают, почему Вы, Н. Н, в партию не вступаете? А я им отвечаю: "Я еще не созрел, не все понимаю". "Чего же Вы не понимаете, Н. Н.? " – «А вот не понимаю, как это получается: один член партии — дерьмо, другой — дерьмо, а в целом партия — ум, честь и совесть..."».

(Вообще, отец «за словом в карман не лез». Похоже, его считали в этом плане «несерьезным» человеком).

С общественной активностью у отца сочеталась конфликтность на работе. Мама часто помогала ему в разрешении этих конфликтов тем, что сочиняла за него безупречно корректные служебные записки. Выручал его также безусловный авторитет профессионала.

[11.07.97. Заодно скажу о других родственниках. Тетя Лиля — «вечная домохозяйка» — была, разумеется, беспартийной. А вот тетя Маруся и Владимир Васильевич — оба были членами партии. В родственном общении это различие семей, впрочем, никак не сказывалось).

***

В период моей учебы в Университете (1950-1956 гг.) студенческие каникулы для меня делились на две части. Месяц — на студенческой стройке (все стройки — в Ленинградской области). Другой месяц — автомобильное путешествие с матерью и отцом.

Маршруты были не тривиальными для автолюбителей. Например, такой: Ленинград — Киев — Кишинев — Одесса — Херсон — Симферополь — Ялта — Керчь — Сочи — Батуми — Тбилиси — Пятигорск — Ростов — Москва — Ленинград. Это все — за одну месячную поездку!

Останавливались на ночь, как правило, не в гостиницах, а где-нибудь в укромных уголках за лесополосой, у дороги. Костра не разжигали, опасаясь привлечь к себе внимание. Мама спала в машине (где сиденья не раздвигались). Мы с отцом устраивались под открытым небом, без палатки.

Больше двух дней нигде не задерживались, даже на Черноморском берегу.

Обычно посещали «памятные места». Заезжали и в Ясную поляну, и в Спасское-Лутовиново, и в Михайловское. Мать во время путешествий очень любила посещать храмы, монастыри (хотя религиозной не была). Как-то соединялись в наших поездках любование природой, интерес к культуре и "охота к перемене мест".

Мне особенно нравились горные дороги с серпантинами. Справлялась с ними в качестве водителя и мама, уже в преклонном возрасте).

Часто брали с собой кота. Мама очень любила кошек, но не вообще, а именно данного, конкретного, своего кота. Первого, кого я помню (дымчатый «Пушок»), она везла с собой в теплушке, возвращаясь из эвакуации в Ленинград. Он, кажется, разбился, упав с балкона, с высоты 5-го этажа, в доме на ул. Некрасова.

Последнего из котов (черного) задавила машина на шоссе, где-то около Тосно, когда мы, вопреки обыкновению, оставили его у знакомых, по дороге на юг. Для матери это было большим душевным потрясением («Он, наверное, выбегал на дорогу, нас ждал...»).

Когда кот путешествовал с нами, мама, боясь, что он убежит и потеряется, выводила «зверя» из машины гулять на веревочке, с ленточкой. (Вообще, мама часто вела себя «нонконформно», не только в таких пустяках).

Кстати, как к «живому существу», со своими «нервами» и «душой», мама относилась и к автомобилю («машина устала, отдохнет и заведется», и т. п.).

Удивительно, что отец не пытался овладеть искусством вождения. Вообще, о нем ходили легенды, как об инженере, "шестым чувством" находящим ошибку в техпроцессе. Но сомневаюсь, чтобы он мог сам обработать какую-нибудь деталь на станке.

Мать же, в случае какой-нибудь неисправности в машине, рассуждала «с точки зрения теории». И часто ее предположения оказывались верными.

Мама отваживалась на путешествия и в одиночку. Помню, за год-полтора до своей кончины она одна приехала из Ленинграда во Львов (где я тогда был на военных сборах). А еще раньше — из Ленинграда в Куйбышев (где я тогда работал в газете после окончания Университета).

Глава 9. Сын вырос. Кончина матери

Примерно в 1955 г . наша семья рассталась с коммуналкой на ул. Некрасова, где прожили больше 20 лет. Отец получил квартиру в доме на углу пр. Обуховской обороны и ул. Чернова, в 200 м . от проходной своего завода.

Это была 2-х комнатная квартира. Рядом с домом был индивидуальный гараж. (Кстати, на ул. Некрасова гараж был тоже рядом, в бывшей подворотне, во дворе нашего дома; тогда такое было возможно).

По времени этот переезд совпал с моей женитьбой. Моя первая супруга Елена Ивановна Алексеева (в девичестве — Ларионова) была студенткой того же филологического факультета ЛГУ.

Мама настояла, чтобы молодожены какое-то время пожили в квартире на пр. Обуховской обороны. Но вскоре мы с женой переехали к ее родителям (Ивану Ивановичу и Ольге Тимофеевне Ларионовым) на Поварской пер., рядом с Владимирской площадью. Там были две большие комнаты в коммунальной квартире.

Наши автомобильные путешествия продолжались, теперь уже вчетвером. Помню, гостила мама и в дер. Стрелке, Новгородской обл., где летом (а потом и постоянно) жили мои тесть и теща. Не сразу, но прочно мама приняла невестку к себе «в сердце». И моя нынешняя «сестра» Елена Ивановна бережно хранит память о моей матери.

Мама еще застала рождение моей дочери Оли (21 сентября 1960 г.). Но моя дочь может помнить ее не больше, чем я «помню» своего деда.

***

Минимум биографических сведений о себе (1957-1963 гг.), необходимых для дальнейшего рассказа о родителях.

Окончив с отличием университет по двум отделениям (славянское и журналистика), я стал работать журналистом. Как молодой специалист, я был распределен в газету «Волжский комсомолец» в г. Куйбышеве (ныне — Самара). Потом вернулся в Ленинград. Работал в молодежной газете «Смена». В 1961 г . вступил в партию. Потом «ушел в рабочие» — вальцовщик на Ленинградском заводе цветных металлов.

[12.07.97. Этот жизненный шаг имел множественную мотивировку. Но среди прочих мотивов был, похоже, и тот, о котором напомнил мне один партийно-журналистский чиновник в 1984 г. (при исключении «социолога-рабочего» из Союза журналистов). Тот был свидетелем моего первого «хождения в рабочие» в 1961 г. По его свидетельству, я тогда говорил при увольнении по собственному желанию из редакции газеты: мол, «хочу преодолеть недостатки семейного воспитания». Может быть, и говорил...

Стоит заметить, что ранее, еще в студенческие годы, переориентация с филологии на журналистику (обращенную во «внешний мир» специальность) также была неявной формой выхода из-под материнского влияния: «Ближе к жизни!». Прочие детали и обстоятельства этого жизненного поворота выходят за рамки темы настоящих записок].

Все эти годы я жил уже отдельно от родителей. Это было благом и для отца с матерью, поскольку в те годы они фактически разошлись и расселились в разные комнаты своей 2-х комнатной квартиры на пр. Обуховской обороны.

Отец был моложе матери на 4 года с лишним. К тому же, как уже можно было понять из всего сказанного выше, они были очень разными, не похожими друг на друга людьми. Отец был типичным экстравертом, мама — интравертом. Различны не только темпераменты, но и условия воспитания, культурный багаж, склонности и интересы. Принято было считать, что у мамы — «тяжелы» характер, а у отца — «легкий». Но неизвестно, что лучше, во взаимных отношениях.

[11.07.97. Мама была «чувствительной натурой», отец — как бы «толстокож». Какая-то повышенная «нервность» была в маме всегда — «капризы», в интерпретации отца. Между прочим, она всю жизнь курила].

Так или иначе, но на исходе третьего десятка лет совместной жизни срок семейного союза истек. (Хотя формально — развода не было). С какого точно времени начался разрыв матери и отца — я не знаю. Да разрыв и не был резким. Во всяком случае я «заметил» его уже только в квартире на пр. Обуховской обороны. Примерно к рубежу 50-60-х гг. моих отца и мать связывали только общая квартира, автомобиль (формально владельцем «Победы» была мама, а гаража, кажется, отец), да еще, конечно, общие профессиональные интересы.

У отца, как уже говорилось, появился внебрачный ребенок (отец помогал его воспитанию материально, но устойчивой связи там не было). А потом у него возникла действительно прочная связь с сослуживицей Лидией Михайловной (о чем маме было известно).

[11.07.97. Мама различала супружескую измену и «предательство». Тут, по ее мнению, было второе].

***

В 1958 г . вышла в свет еще одна книга инженера В. П. Пузановой — «Размерный анализ и простановка размеров на рабочих чертежах». А за год до этого, с организацией совнархозов, мама, уже в пенсионном возрасте, поступила на работу в Ленинградский совнархоз (технический, потом — отраслевой отдел), где проработала пять лет. Возможно, она искала материальной независимости от отца.

В 1963 г . мама, если и работала, то, видимо, уже не постоянно. При этом продолжались ее лекции, научно-технические доклады и т.п., в рамках Ленинградского отделения НТО «Машпром», где она была заметной фигурой.

В маминой автобиографии, датированной мартом 1963 г. записано: «В настоящее время я являюсь членом оргкомитета конференции по взаимозаменяемости, которая состоится в мае 1963 г.». Принять участие в этой конференции ей было не суждено. Моя мама скончалась скоропостижно 16 мая 1963 г ., в возрасте 63 лет.

Смерть настигла ее в больнице, куда она была помещена по поводу инфаркта. Кажется, это случилось на 9-й день после первого инфаркта.

Это было накануне дня рождения отца. Рассказывали, что маму взволновал неожиданный для нее визит отца в больницу.

Я узнал о ее кончине от своей супруги Елены Ивановны, встретившей меня 17 мая у проходной завода после ночной смены. Смерть матери была неожиданностью для всех, т. к. казалось, что состояние ее здоровья, после инфаркта, уже пошло на поправку.

Мама ушла из жизни, когда мне было 29 лет.

***

Моя мать Варвара Петровна Пузанова похоронена на Красненьком кладбище, рядом со своей матерью и отцом (моими бабушкой и дедом) Ольгой Николаевной и Петром Михайловичем Пузановыми. На этой семейной могиле регулярно бывают моя дочь Ольга и ее мама Елена Ивановна Алексеева. К моему стыду, редко бываю я. Я еще вернусь к теме родительских могил.

***

Надо сказать, что в возникших в последние годы жизни мамы родительских размолвках (а затем — разрыве) я всегда держал сторону матери.

Вообще, с мамой я был ближе, чем с отцом. Можно сказать, что «недостатки» матери казались мне продолжением ее достоинств, а достоинства отца — «продолжением» его недостатков. Сейчас удержусь от развития этой темы, выходящей за рамки семейной хроники.

Глава 10. Отношения с отцом. Смерть отца

После смерти мамы возникла «имущественная» проблема. Она трактовалась — как мною, так и отцом — исключительно в моральном (а не в юридическом!) плане. Но остроты проблемы это не снижало.

Образовав свою семью, я давно уже жил на Поварском пер., однако оставался прописанным на пр. Обуховской обороны. Это устраивало как меня, так и отца, и тут проблем не было.

Когда мама умерла, я забрал из квартиры на пр. Обуховской обороны все ее личные вещи, немногие Пузановские реликвии, разумеется, все бумаги и практически все книги, которыми отец мало интересовался. По пожеланию отца, у него осталась («пока») только Большая советская энциклопедия.

Мне казалось, что отец не имеет морального права оставлять у себя что-либо, что было дорого маме. Ведь у него еще при ее жизни была другая женщина, фактически — другая семья.

Я был настолько «последователен» в стремлении разделить «его» и «ее», что, обнаружив среди маминых бумаг перевязанную пачку отцовых писем к ней еще 30-х гг., специально привез и отдал ему. (Сейчас очень жалею об этом; да и не прав я был по существу: отправленные письма принадлежат уже адресату, а не пишущему их).

А вот как быть с автомобилем? Отвлекаясь от материальной ценности, это была «мамина вещь» и — как бы «часть ее души».

Отец повел себя жестко: ты, что ли на нее заработал? Вот есть у тебя доверенность от матери до конца года, хочешь — поезжай на юг, и попрощайся с машиной.

Родственники (особенно тетя Маруся) считали, что «Победа» должна остаться мне. (В юридические тонкости тогда никто не вникал, но сейчас я понимаю, что в таких случаях тот, кто забирает неделимую вещь себе, должен выплатить другому наследнику денежную компенсацию его доли).

Кончилось дело тем, что мы с моей женой Еленой Ивановной, оставив маленькую Олю у бабушки в дер. Стрелка, совершили «памятное» автомобильное путешествие на Кавказ. А вернувшись, я поставил машину в гараж, «в сердцах» включив сигнализацию (как отключать которую отец, кажется, не знал).

После этого мы с отцом не встречались лет пять.

Общей оставалась только «прописка» в 2-х комнатной квартире на пр. Обуховской обороны (что, до поры до времени, ни для него, ни для меня не имело значения).

Не знаю, когда именно, но думаю, что достаточно скоро, к отцу переехала жить Лидия Михайловна (я знал фамилию, но забыл). [Кажется, Даревская. – А. А.. Март 2007]. Однако формально брак между отцом и ею не регистрировался.

Позднее я узнал, что старенькая, но надежная, и послушная маме и мне «Победа» как бы не пожелала подчиняться отцу. Отец (после смерти матери) все же научился водить машину, получил права. Но однажды не справился с управлением (ему было уже за 60) и машина перевернулась.

Его фактическая жена Лидия Михайловна, бывшая пассажиром, получила перелом позвоночника. Но, по счастью, поправилась после этой тяжелейшей травмы, без всяких последствий.

***

Мы вновь встретились с отцом несколько лет спустя, когда к этому вынудили обстоятельства. Во второй половине 1960-х гг. распался мой брак с Еленой Ивановной Алексеевой (моей дочери было тогда лет 7-8).

Опуская здесь перипетии своей собственной семейной жизни, скажу, что по тогдашним правилам я не мог прописаться к своей новой супруге (Нелли Алексеевне Крюковой), не «ухудшая» при этом свое жилищное положение: ведь я как бы «имел» целую комнату в 2-х комнатной квартире, где мы были прописаны только вдвоем с отцом (а фактически там жили отец с моей «мачехой»).

Отца очень встревожила моя вынужденная «угроза» его семейному благополучию. Кажется даже, он почувствовал себя плохо после этой встречи.

Впрочем, я вовсе не собирался ухудшать его жилищные условия, вынуждать к размену и т. п. Мне важно было лишь иметь право на законную «перепрописку» к супруге (Нелли Алексеевне Крюковой).

А для этого достаточно было отцу зарегистрировать свой брак с Лидией Михайловной и прописать ее к себе (чего до тех пор почему-то не произошло).

Я к тому времени уже успел закончить аспирантуру на факультете журналистики ЛГУ, работал младшим научным сотрудником в Ленинградских секторах Института философии Академии наук.

[Детали собственной биографии после смерти матери в 1963 г. здесь не излагаются, как не имеющие прямого отношения к жизни родителей. – А. А.]

Мой отъезд на работу в Новосибирск в 1969 г. (фактически — двухлетняя командировка в новосибирский академгородок, с бронированием жилплощади), причем отъезд в одиночку (жена Нелли Алексеевна оставалась в Ленинграде) был отчасти — хотя, разумеется, не исключительно! — стимулирован тем, что жить негде.

По возращении из Новосибирска (в 1970 г.) вопрос с моей «перепропиской» встал с новой остротой. Мы с супругой (Нелли Алексеевной) снимали комнату на ул. Седова, неподалеку от дома отца. Постепенно у нас с отцом возобновились и наладились родственные отношения.

Я побывал у отца, познакомился с Лидией Михайловной. Отношения были «светские», но вполне дружелюбные (с обеих сторон).

Главное же, отец с Лидией Михайловной (уже будучи пенсионерами) зарегистрировали брак (мое «давление» объективно этому способствовало). Тогда я смог, наконец, выписаться из родительской квартиры, прописаться к жене (Нелли Алексеевне) в комнату в коммунальной квартире на ул. Кирилловской (в районе Смольного), где была прописана также ее мать Лукерья Матвеевна Мовчан. Потом туда удалось еще прописать сына Нелли Алексеевны (от первого брака) Алексея Борисовича Крюкова.

В итоге, моя новая семья встала на городскую жилищную очередь и уже в 1973 г. сумела решить свой жилищный вопрос. Мы вчетвером получили 3-х комнатную квартиру в доме новой постройки на ул. Наличной (д. 40, корп. 1) на острове Декабристов.

Что было в моей жизни дальше, моя научная карьера, в качестве социолога и т. д. — уже выходит за рамки этой хроники.

[11.07.97. Как мне уже приходилось заявлять, этот рассказ — не о себе, а о моих родителях; семейная хроника, но не история моей жизни. Во-первых, все последующее разворачивалось уже на памяти моей дочери. Ну, а во-вторых, развитие наметившихся здесь «сюжетных линий» можно найти в других источниках, хотя бы в прилагаемых записках моей жены Зинаиды Глебовны Вахарловской или в моей «Драматической социологии»].

***

Как уже сообщалось, с 1960-х гг. и до выхода на пенсию (примерно в 1970 г.) отец работал главным технологом завода им. Ворошилова (ныне — завод «Звезда»). Выйдя на пенсию, он стал председателем (или чем-то вроде) кооператива индивидуальных гаражевладельцев (форма его общественной активности в то время).

Отец был крепок физически и уже в преклонном возрасте пристрастился кататься на коньках (на стадионе, возле дома). Научился водить машину. Однако его подстерегал рак.

Была операция, с благополучным, как казалось, исходом. Отец, похоже, не знал, что ему вырезали злокачественную опухоль. Знала — его жена Лидия Михайловна, а также ее родственники. Однако мне об этом почему-то не говорили.

Болезнь прогрессировала. Отец очень исхудал. Лидия Михайловна и ее сын с невесткой ухаживали за ним. Я навещал отца, но, признаться, не часто (не предполагая, что ему отмерены месяцы, если не дни).

Известие о смерти отца последовавшей 17 декабря 1974 г., в возрасте 70 лет, застало меня в командировке, в Москве.

Я успел на похороны. Отца хоронил завод. Гроб привезли к проходной завода. Там с ним прощалось очень много народу. (Говорят, некоторые его сослуживцы вздрогнули, впервые увидев меня. Мне тогда было 40 лет, и я в ту пору очень, как будто, походил на отца внешне).

Отец похоронен на кладбище, названия которого я сейчас забыл (о чем еще пойдет речь ниже).

[Мать умерла в день рождения отца, 17 мая, а отец – в день рождения матери, 17 декабря. Менее всего я склонен к мистицизму, но совпадение как будто провиденциальное. – А. А.]

Глава 11. Мои родственники. Ровесники и младшие

Ко времени, которое я сейчас описываю, уже ушли из жизни все три сестры из рода Пузановых.

Мама умерла в 1963 г.

Кажется, в 1970 г. скончалась в Москве тетя Лиля (Елизавета Петровна Брусенцова). На ее похоронах я не был. Уж не знаю почему, меня не известили о ее кончине (может, не знали новосибирского адреса?).

Тетя Лиля с Георгием Николаевичем Брусенцовым к тому времени уже переехали из Растокинского городка в Медведково (однокомнатная квартира). Я бывал у Георгия Николаевича в Медведково, когда он уже остался один, но редко. Георгий Николаевич Брусенцов скончался в конце 1980-х гг. (точно знает мама моей дочери Елена Ивановна, которая ездила на похороны).

Как я уже говорил, детей у тети Лили не было. У Георгия Николаевича Брусенцова есть младшие родственники (одну из них я даже немного помню — Галина, наверное, племянница Георгия Николаевича).

Тетя Маруся (Мария Петровна Пузанова) в середине 50-х гг. раскрыла свой дремавший талант педагога и организатора учебной кинематографии, сначала — в школе рядом со своим домом в Автово. Потом Мария Петровна работала на кафедре научной и учебной кинематографии в Ленинградском университете. Она была очень деятельным, общественно активным человеком.

Моя тетя Мария Петровна Пузанова скончалась в 1973 г. Ее муж Владимир Васильевич Абрашкевич (я всегда звал его "дядя Володя") пережил тетю Марусю более чем на 20 лет. Он скончался в 1995 г.

В детстве я встречал его брата Михаила Васильевича Абрашкевича (не знаю, как сложилась его судьба). А уже в последнее десятилетие я встречал его сестру — Екатерину Васильевну, проживавшую в Москве (она умерла в 1995 г.).

Сын Марии Петровны Пузановой и Владимира Васильевича Абрашкевича (мой двоюродный брат) Владимир Владимирович Абрашкевич — закончил Ленинградский университет, инженер; его жена Ирина Михайловна Яковлева закончила Ленинградский институт культуры, культпросветработник. Их сын (мой племянник) Андрей Владимирович Абрашкевич — специалист по ЭВМ. Его жену зовут Екатерина Евгеньевна (девичья фамилия — Мазепова). У них двое детей — Евгения и Ирина.

Основное место жительства младших Абрашкевичей — в той самой квартире в Автово, где жила тетя Маруся и где так часто бывал я в детстве.

А старшие Абрашкевичи (Владимир Владимирович и Ирина Михайловна) живут сейчас на юге (Сочи, Краснодар), иногда — в Москве, иногда приезжают в СПб.

(Младшие Абрашкевичи сейчас тоже ведут в основном «кочевой» образ жизни. Скоро год, как они всей семьей живут в Сочи, вместе с родителями. У них там общее «семейное» предприятие, под названием «Экокордон»).

В сущности, мой младший двоюродный брат Владимир Абрашкевич (ему уже 58 лет) — единственный из родственников «моего» поколения, с которым мы близки, хоть и видимся не часто (когда он ненадолго приезжает в Санкт-Петербург).

Старших родственников — либо уж нет, либо я их не знаю, либо потерял из виду.

***

Я здесь не рассказываю подробно о продолжателях рода Аносовых-Пузановых (даже о тех, кого хорошо знаю). Только вновь перечислю их:

Старшее (ныне — старшее) поколение: я и мой двоюродный брат Владимир Владимирович Абрашкевич и, вероятно, Игорь Данилович Пивен. (И.Г. Пивен является внуком Павла Михайловича Пузанова, родного брата моего деда – Петра Михайловича. – А. А. Июнь 2013)

Среднее поколение: моя дочь Ольга Андреевна Новиковская (в девичестве — Алексеева) и сын Владимира ВладимировичаАбрашкевича — Андрей Владимирович Абрашкевич. Младшее поколение: дети моей дочери — Иван и Егор Новиковские, и дети Андрея и Екатерины Абрашкевич — Евгения и Ирина.

[В конце 1990-х гг. В. В. Абрашкевич с женой И. М. Яковлевой, а также их сын Андрей с семьей переселились в г. Сухум (Абхазия), где А. В. Абрашкевич стал работать в миротвореческой миссии ООН, дислоцирующейся там. 8 октября 2001 г . Андрей Абрашкевич трагически погиб: он находился в том самом вертолете миссии ООН, который был сбит над Кодорским ущельем боевиками Гелаева, совершавшими рейд в Абхазию. После смерти А. В. Абрашкевича его вдова Екатерина Абрашкевич вместе с детьми вернулась обратно в Санкт-Петербург, где они сейчас и проживают. – А. А. Март 2007].

Мне хотелось бы, чтобы родственные связи между названными прямыми продолжателями рода Пузановых стали теснее. Я адресую эти записки моей дочери Ольге, но я буду рад, если с ними ознакомятся и все остальные родственники, и их близкие.

***

Следует еще сказать, что мама моей дочери Ольги Елена Ивановна Алексеева (мой первый брак) ныне работает в том же институте (СПбФ Института социологии РАН), что и я. Я уже говорил, как сложились дальше наши отношения («брат» и «сестра»).

Елена Ивановна Алексеева живет сейчас в Дачном, на ул. Хрустицкого, в отдельной квартире дома «хрущевской конструкции», расположенном примерно в том месте, где был дом моего деда. В этой квартире жила и моя дочь Ольга, пока не вышла замуж. (Сейчас она живет с детьми в 2-х комнатной квартире на пр. Ветеранов).

[Е. И. Алексеева скончалась 17 марта 2002 г. Она похоронена на Красненьком кладбище, рядом с моей матерью, дедом и бабушкой Пузановыми. – А. А. Март 2007].

С Нелли Алексеевной Крюковой (мой второй брак) мы разошлись еще на рубеже 80-90-х гг., а сейчас, после формального расторжения брака, разъехались (разменяв квартиру на Наличной ул.). Она живет сейчас вместе с матерью Лукерьей Матвеевной Мовчан в 2-х комнатной квартире в районе оз. Долгого.

В отличие от Елены Ивановны Алексеевой, которая знала и мою маму, и моего отца, Нелли Алексеевна знала (хоть и немного) моего отца. Помню, лет 15 назад она предложила мне навестить Лидию Михайловну, мою «мачеху», с которой мы со времен смерти отца не виделись.

Лидия Михайловна тогда еще жила в отцовской квартире на пр. Обуховской обороны, но собиралась переезжать к детям, то ли в Сестрорецк, то ли в Колпино. (Наверняка этот переезд давно состоялся).

Мне кажется, была какая-то напряженность в этой моей встрече с «мачехой» (может быть, это связано с тем, что, что я не заявлял никаких прав наследования, после смерти отца, а Лидия Михайловна, в свое время, не предложила мне сделать это).

С тех пор мы с нею не виделись.

В моей хронике много пробелов, относящихся к отцу Николаю Николаевичу Алексееву, но при желании и некоторых усилиях можно найти людей, знавших его, кроме меня.

***

О себе — вне прямой связи с моими родителями — здесь рассказывать не собираюсь. Строго говоря, моя хроника заканчивается 1974 годом, когда скончался отец. Все остальное — уже только для завершения «сюжетных линий».

Сейчас я живу вместе с моей женой Зинаидой Глебовной Вахарловской (мой третий брак) в комнате в коммунальной квартире на 8-й линии, дом 27, кв. 17. На днях мне исполнится 63. Работаю ведущим научным сотрудником в СПб филиале Института социологии Российской академии наук.

[За истекшие со времени написания этой семейной хроники 10 лет ушли из жизни некоторые из упоминавшихся здесь моих родственников: Елена Ивановна Алексеева, Андрей Владимирович Абрашкевич, Глеб Анатольевич Вахарловский (отец моей жены З. Г. Вахарловской), Анна Михайловна Пивен (жена И. Д. Пивена ).

Сам я по-прежнему работаю в Социологическом институте РАН (в который преобразовался прежний Санкт-Петербургский филиал Института социологии РАН).

А проживаем мы с женой — Зинаидой Глебовной Вахарловской — теперь фактически не в комнате на Васильевском острове (где прописаны), а в квартире ныне покойного отца З. Г. Вахарловской, вместе с младшей сестрой моей жены — Светланой Глебовной Вахарловской, на Малой Охте. – А. А. Март 2007].

[14.09.97. Предыдущие части семейной хроники писались мною в период с 5 по 10 июля 1997 г., перед самым нашей с Зиной отъездом в Гузерипль (с учетом некоторых последующих включений, датированных в квадратных скобках). Мы выехали поездом «СПб-Адлер» 10 июля. Я продолжал свои записи в поезде и заканчивал уже на кордоне Гузерипль Кавказского заповедника].

(Окончание следует)