Напомним темы предыдущих частей нашей композиции:

= Часть 1. Статья, опубликованная в журнале «Россия и современный мир»: Два десятилетия реформ глазами социолога (2012)

= Часть 2. Извлечения из работы, опубликованной в журнале «Континент»: Новый общественно-политический феномен (2011)

= Часть 3. Извлечения из работы, опубликованной в журнале «Континент»: Социальные миражи современной России (2011)

Часть 4. Извлечения из работы, опубликованной в журнале «Континент»: Сегодня главный вопрос не “что делать?”, а “кому делать?” (2011):

<…>

6. Сегодня главный вопрос не “что делать?”, а “кому делать?”

1

Если переиначить классический вопрос русской интеллигенции, то проблема в настоящий момент не столько в том, что делать? (этот вопрос сегодня уже все более становится риторическим, ибо понятно, что необходимо менять режим, а, следовательно, и создавшую его экономическую модель), — сколько в том, кому делать? Все мало-мальски значимые акторы российской социально-экономической жизни настолько погружены в густую атмосферу, мягко говоря, бесчисленных компромиссов с совестью и законом, что ожидать от них решительных и последовательных шагов к цивилизованной экономической системе не приходится.

Нынешней России трудно справиться с той пропастью проблем, которые были созданы за три четверти века тоталитарного режима и за минувшие двадцать лет, когда были ликвидированы в значительной степени институты государственного патернализма, но не были созданы условия для самореализации трудоспособного населения. Вместо государственного регулирования экономики Россия получила произвол чиновников, использующих свои должности в корыстных целях. Поэтому политическая система снизу не складывается, подавляющее большинство населения в политической жизни не участвует: она им не нужна. Формирование гражданского общества вновь откладывается. Идеология, запущенная в массовое сознание в начале 1990-х годов об обогащении любой ценой, привела к резкому изменению общественных приоритетов. Реформаторы деформировали базовую ценностную модель россиян. Процесс криминализации общества привел к снижению статуса умственной деятельности, ценность знания уступила место ценности социальной агрессии, неразборчивости в средствах достижения цели и грубой физической силы. Поэтому среди героев дня современной России не нужно искать созидателей и производителей. Свет социальных юпитеров высвечивает иных героев. В лучшем случае — это банкиры, менеджеры, дилеры, биржевые маклеры, владельцы охранных служб, дизайнеры, визажисты, имиджмейкеры, торговцы зарубежным ширпотребом и, разумеется, государственные чиновники — наивысший рейтинг! Социологические исследования показывают, что бюрократический аппарат — наиболее предпочтительное место в жизни для значительной части молодых россиян. Самые высокие конкурсы сегодня в те высшие учебные заведения, которые готовят работников государственной службы, чиновников. Попадание в этот социальный слой обеспечивает в нынешней России стабильно высокий уровень потребления.

А главное, что сложившаяся за годы реформ порочная социальная система может быть в этих условиях законсервирована на многие годы. В насквозь криминализированной и коррумпированной социальной среде вряд ли можно ожидать появления слоя новых собственников, обладающих развитым гражданским самосознанием, руководствующихся государственными интересами, заинтересованных в долгосрочных перспективах развития и процветания страны. “Отсюда ясно, что расчеты на “перерастание” криминального бизнеса в цивилизованный, по меньшей мере, наивны, — справедливо полагает профессор Н. Косолапов. — Любая культура (а, значит, и культура того симбиоза российских чиновников, силовиков, криминала и деловых людей, который мы ныне наблюдаем), по определению, способна самовоспроизводиться и защищаться от угроз, идущих извне”¹¹⁰. Поэтому на нынешних менеджеров государственного масштаба надежд мало. Они способны лишь воспроизводить существующий организационный хаос, представители этого социального слоя заражены всеми неизлечимыми нравственными и социальными болезнями современного российского общества. И не удивительно, начиная с 1990-х годов в стране насаждался общественный аморализм, о разрушительной опасности которого для человека предупреждали многие мыслители. Ибо, как писал Дм. Мережковский, “оказывается, что Лицо человеческое вовсе не так прочно держится на человеке, как он предполагал; что оно снимается с неожиданной и безболезненной легкостью; само спадает, как маска после маскарада — “цивилизации”, “прогресса”, “прав человека”, “христианства”” и проч., и проч. ”¹¹¹. Недолгий, но страшный период нацистов в Германии, красных кхмеров в Камбодже показал, насколько тонка и уязвима культурная оболочка и как легко освободить от морали человека, выпустить наружу его инстинкты. Вот как характеризует произошедший в стране триумф аморальности писатель Владимир Максимов: “По моему глубокому убеждению, нынешнюю российскую реальность можно определить одним словом — растление”¹¹².

Тогда кто же?

2

Глубокую травму получила интеллигенция, которая, наивно поверив в реформы, практически утратила свой моральный статус в обществе, оказалась в состоянии своеобразного социально-психологического нокдауна. Социологи единодушно фиксируют очевидный упадок этой социальной группы. “Сегодняшнее острое ощущение деградации слоя “культурных людей”, “интеллигенции”, “образованного сообщества” и т. п., произошедшей в последние 15 лет, — пишет руководитель Левада-Центра Л. Д. Гудков, — связано не только с фактической утратой ими авторитета, их “неслышностью”, или невлиятельностью в рыночной экономике… Широко распространенное принятие, если не одобрение, ельцинского, и в еще большей степени — действующего режима лишило интеллигенцию внутреннего самооправдания,.. морального смысла существованию образованных”¹¹³.

Отсюда и отсутствие сколько-нибудь серьезной оппозиции нынешнему режиму. Среди думающей части общества усиливаются настроения безысходности, этнической и исторической предопределенности наших неудач, которые связываются с “российской спецификой”, “особым путем”, татаро-монгольском нашествием, длительным крепостничеством, “неевропейской ментальностью”, “загадочностью русской души” и прочими подобными сюжетами. В мучительной рефлексии многие обществоведы пытаются даже в глубокой древности найти истоки нынешних неудач. Сегодня это конструирование оправдательной “социально-исторической реальности”, вызванное итогом реформ, переходит уже в массовое национальное самоедство. Потому что если в чем-то и действительно существует серьезное отличие нынешней России от иных стран, то лишь только в том, что ни один из постсоциалистических народов не испытал столь глубокую нравственно-психологическую травму, которую пришлось пережить россиянам в 1990-х годах.

Поскольку тенденции национального самобичевания усиливаются, стоит остановиться на них подробнее.

3

Парадокс заключается в том, что “российская специфика” и, прежде всего, неевропейская (“азиатская”) ментальность населения России — один из самых популярных аргументов реформаторов, оправдывающих свои реформы. В книге Гайдара “Государство и эволюция” этому доводу уделено значительное место. Педалирование “азиатского” менталитета русского этноса — одно из главных объяснений неудачи экономических реформ.

“Ущербность” такого объяснения, согласно которому “русский народ якобы по природе, в силу врожденной и привитой ментальности лучшей доли и не заслуживает”¹¹⁴, не раз уже была показана в нашей научной литературе. И действительно, в виду впечатляющих успехов стран с явно неевропейской ментальностью (таких как Япония, Южная Корея, Тайвань, Малайзия и другие азиатские государства) этот аргумент выглядит абсолютно несостоятельным. Ментальность населения, играя определенную роль в политической организации общества, не имеет решающего влияния в создании механизма свободного рынка, в формировании эффективного предпринимательства, что показали успехи экономики Российской империи в конце XIX — начале ХХ века, и убедительно демонстрируют в течение последнего времени многие азиатские и южноамериканские страны. “Народы несхожих культур и менталитетов, — пишет проф. В. А. Ядов, — демонстрируют выдающиеся достижения в экономике, как ориентированные на личный успех американцы или ориентированные на общий успех дальневосточные тигры. Принципиально важно, что особенности национального менталитета не являются препятствием к достижению социально-экономического прогресса”¹¹⁵. Это относится и к испанцам и португальцам, и к балканским народам, у которых арабское и османское нашествие продолжалось пять веков, т. е. вдвое дольше, чем ордынское у нас. И к венграм (гуннам), которые только в X веке пришли в Европу из степей Зауралья, в то время как Киевская Русь уже была влиятельным государством Европы.

Повторим, успехи в экономической модернизации народов разных культур, в том числе и в России, достаточно подробно освещены уже в отечественной литературе¹¹⁶. А представление об “особом пути” давно уже выявило свою суть как дежурный метод оправдания неэффективного управления как русских царей, так и советских генсеков, а в наше время стало теоретической основой кремлевской идеологической доктрины особой же “суверенной демократии”.

“Особость” России — это ничем не заменимый аргумент для тех, кто должен дать ответ на вопрос об итогах реформ: почему у всех получилось, а у нас нет? И этот аргумент (“особый путь”, “наша уникальная духовность”, “народ-богоносец”, “Умом Россию не понять” и т. п.) очень выгодно встраивается в систему доводов, оправдывающих ошибки и преступления 1990-х годов.

Традиции могут существовать веками, а вытесняться за считанные годы. Например, традиция сиесты — длительных дневных перерывов на отдых — всегда была такой же визитной карточкой испанцев, как порядок — немцев. Ссылаясь именно на эту традицию, многие великие европейцы утверждали, что Европа кончается за Пиренеями: “Не может называться европейцами народ, который спит днем, а бодрствует ночью”. Но традиции вовсе не препятствовали бурному развитию Испании после падения франкистского режима. Р. Инглхарт совместно с Х. Вельцелем произвел тщательнейшие статистические выкладки на основе данных World Values Survey с охватом 60 наций и пришел к выводу, что “отсутствие западного культурного наследия не препятствует общественному развитию, равно как и предшествующий “опыт авторитаризма””.

Навязчивое педалирование “российской специфики” является, по существу, проявлением неуважения к другим большим и малым народам. Эта позиция в неявном виде предполагает, что другие этносы или вообще не имеют своей специфики, или их специфика не может быть равноценной нашей. Знаменитый французский социолог и этнограф Клод Леви-Стросс справедливо утверждал, что “каждый народ несет в себе свою тайну и является вечной загадкой для другого”¹¹⁷. Признание загадочности русской души, конечно же, не должно означать, что такой загадочности нет, к примеру, у англичан или японцев. И вообще, измерять, какой этнос наиболее особый или наиболее загадочный, — сомнительное по своему смыслу и результату занятие. Но то, что катастрофа, происшедшая в России в 1990-х­ годах, привела общество в состояние глубокой депрессии, несомненно. Следует согласиться с выводом Ю. Афанасьева, А. Давыдова и А. Пилипенко, что в этих условиях социальной силы, способной противостоять такой лавине обрушения и осуществить поворот к подлинной модернизации общества, в современной России нет, и появление ее не предвидится, и что “в общественных настроениях господствует опасное нарастание энтропии”¹¹⁸.

4

Так кто же все-таки начнет неизбежные кардинальные перемены?

Может быть, сама правящая номенклатура?

Маловероятно. Многие ее представители давно уже не связывают свое будущее с Россией. Принадлежащая им недвижимость находится за рубежом, там же учатся их дети и внуки, там же хранятся их капиталы. Россию они рассматривают как место, откуда можно безнаказанно пополнять свои капиталы. Они готовы в случае возникновения малейших проблем мгновенно сняться с якоря, предоставив “аборигенам” переживать последствия эксплуатации их территории. А для тех, кто ощущает возможную (пусть даже теоретическую!) неотвратимость ответственности за происхождение этих капиталов, сам факт разрушения России и исчезновения ее с политической карты мира было бы желанным избавлением от этой опасности. Здесь всплывает аллюзия декабря 1994 года — финал знаменитой финансовой аферы с чеченскими авизо, когда окружение Б. Ельцина уговорило его начать войну на Северном Кавказе. И когда первая бомба, сброшенная на город Грозный, уничтожила государственный банк Чеченской республики.

Но если вчера они “подожгли” Северный Кавказ, чтобы избежать возможной (теоретической!) ответственности за финансовые махинации, — а тогда процесс разграбления России только-только набирал ход, то на что они пойдут завтра, чтобы эта ответственность перестала быть реальной?

Этот вопрос сегодня уже не является риторическим. Ибо, к сожалению, российская действительность все чаще преподносит факты, системность которых подтверждает наличие у части правящей номенклатуры установки на целенаправленное разрушение страны.

Итак, остается только молодое поколение. Только у него есть и потенциал для осознания национальной цели, и необходимая энергетика для ее реализации. Очевидно, что в процессе развития самосознания этого поколения для него все более притягательной становится идея “мы должны стать хозяевами страны”.

Но здесь следует иметь в виду, что порожденный реформами 1990-годов комплекс острейших социальных проблем стал — в силу законов естественной психологической самозащиты — все больше приобретать у основного — русского — населения страны этническую окраску: “это они, чужие — воруют, скупают квартиры, распространяют наркотики, плодят коррупцию и завозят болезни”.

Социологические исследования советского периода показывали, что этническое самосознание русских было выражено слабее, чем у народов других союзных республик. Но с конца 1990-х годов ситуация резко изменилась: по темпам роста этнического самосознания русские стали опережать большинство других этнических групп. Особенно это характерно для подрастающего поколения. “Молодые люди, начавшие самостоятельно зарабатывать, очень остро переживают униженное состояние, в котором оказалась Россия, — считает проф. А. Арбатов, — и в плане материального благополучия, и в плане того, как с нею считаются за рубежом. В качестве ответной реакции возникает: ладно, нас не любят, но пусть хотя бы боятся. Молодой российский бизнес является носителем в высшей степени националистических настроений. Диапазон этих настроений у нас широк: от государственного до прямого расизма и ксенофобии, до убийств на этнической почве. При этом никого всерьез не наказывают, как не наказывают даже за фашистские выходки”¹¹⁹. Это тревожное социальное явление становится сегодня все более заметной и все более опасной тенденцией.

Разумеется, заложенный в нашем менталитете соблазн веры в “новых людей”, в новые поколения трудно преодолеть. Поэтому часто высказываемые надежды на молодое поколение россиян представляются, может быть, и не слишком оправданными, хотя и единственно возможными. Тем более что этот потенциал обновления основывается на вполне реальном фундаменте — знаменитом российском национальном генотипе. Георгий Владимов хорошо сказал как-то: “Немцы выигрывают все сражения, кроме последнего; русские же — напротив, все проигрывают, кроме последнего”. Еще раньше и еще более метафорично выразил эту особенность Лев Толстой — и великое терпение нашего народа, и великий его порыв, когда оно истощается. Великий писатель хорошо чувствовал свой народ, “который в минуту испытания, не спрашивая о том, как по правилам поступали другие в подобных случаях, поднимает первую попавшуюся дубину и гвоздит ею до тех пор, пока в душе его чувство оскорбления и мести не заменяются презрением и жалостью”¹²⁰.

Народная дубина как выразительный толстовский образ-символ означает некий предел, критическое приближение к роковому краю. Она символизирует тот сакральный момент в жизни общества, который в России называется столь же выразительно — “дальше ехать некуда”.

Сегодня осознание крайней черты, последнего рубежа становится характерным для общественных настроений. В начале 1990-х годов началось стремительное отставание России от передовых государств. Точка невозврата уже где-то рядом. И общество это почувствовало. Не только в научных и творческих кругах, но и среди представителей самых широких масс населения начинает доминировать мысль о необходимости решительного изменения курса, начатого российскими реформаторами в 1990-х годах. Идея неизбежности кардинальных перемен проникает даже в правящую номенклатуру, в самые верхние ее слои. Фундаментальный для России вопрос о том, превращаться ли ей дальше в сырьевой придаток мирового производства или все-таки занять подобающее место среди передовых государств, является все более частым предметом обсуждения на всех уровнях общества. Не случайно поэтому, что развернувшаяся полемика вокруг реформ носит столь острый характер.

7. Заключение

Экономические реформы, и, прежде всего, способ проведения приватизации, оказали огромное влияние на внутреннюю жизнь российского государства, кардинально затронув все ее стороны и определив перспективы ее развития на долгий период. Нынешняя Россия во многом — результат деятельности реформаторов 1990-х годов. Они не только не спорят с этим выводом, они им гордятся. “Егор Гайдар — это человек, который создал современную Россию”¹²¹, — читаем мы в издаваемом при поддержке Всемирного банка журнале “Экономическая политика”.

Глубокие политические кризисы, сопровождающие исторический путь России, неоднократно приводили ее к отставанию от передовых стран. Потом следовали попытки ликвидировать этот разрыв. Так было и после нашествия Орды, и после коммунистической диктатуры.

Нынешний глубокий социальный кризис диктует необходимость задуматься о произошедшем, провести глубокий анализ случившегося, извлечь уроки. Это надо делать своевременно, потому что процесс общественного развития не прерывается, понесшее системный урон государство двигается дальше, общество адаптируется к пережитой драме, прошедшее забывается, а осознание очередного отбрасывания назад постепенно теряет остроту, уходит на периферию общественного внимания. Население живет сегодняшними, насущными проблемами, и это понятно. Пройдет еще несколько лет, и многие вообще забудут о том, что в 1990-х годах были проведены реформы. Человеку не свойственно долго рефлексировать о бедствиях, к которым он сумел приспособиться. Социальная рефлексия — задача общественной науки. Выполнение этой задачи повысит шансы общества избежать будущих кризисов и катастроф или, по меньшей мере, ослабить их разрушительное воздействие.

Свое прошлое следует знать и помнить. В противном случае общество рискует превратиться в сборище манкуртов, от чего горячо предостерегал советских людей Чингиз Айтматов. Анализ событий последних двадцати постсоветских лет не менее важен, чем анализ всего советского периода в истории России.

И неправда, что История ничему не учит. В этом популярном афоризме отражается лишь естественная человеческая горечь, что такая учеба достается слишком дорого, а процесс обучения идет слишком медленно. История все-таки учит, и один из наиболее убедительных примеров этому — Нюрнбергский процесс. Можно также предположить, что если бы суровый приговор суда иракским руководителям за истребление курдов с применением отравляющих веществ предшествовал восстанию тамбовских крестьян, то вряд ли большевистские вожди решились бы травить газом собственный народ.

Другое дело, что одни страны быстрее усваивают исторические уроки, другие медленнее. Нельзя допустить, чтобы Россия стала примером страны, не способной к анализу и усвоению исторических уроков, примером страны, которая постоянно наступает на одни и те же грабли.

Конечно, знание о нас необходимо в первую очередь нам самим. И общество начинает это сознавать. Социологические исследования последних лет фиксируют резкий рост интереса к прошлым событиям, да и книги по истории России — одни из самых читаемых в современном российском обществе.

Но нынешнее внутреннее состояние нашей страны — это не только и не столько российская проблема, оно оказывает огромное воздействие на мировые процессы. Значение и роль России в современном мире также диктуют необходимость проведения подробного анализа событий 1990-х годов и их последствий.

Тупиковость этой ситуации осознается сегодня даже и высшей номенклатурой. Руководители России пытаются найти выход из тупика, в котором страна оказалась спустя двадцать лет после начала реформ. Первые лица государства обращаются сегодня к академическому сообществу с просьбой предложить варианты исправления положения. Призывают даже и тех, кто раздражал своей критикой.

Читатель старшего поколения, вам это ничего не напоминает?

В конце 1980-х годов ЦК КПСС тоже стал активно искать выход из той, ставшей очевидной для всех, тупиковой ситуации, в которую все глубже погружалась страна. Спешно организовывались различные круглые столы, научные дискуссии, где представителям научного сообщества ставилась задача предложить свои варианты повышения эффективности производства, ускорения социально-экономического развития, словом, дать рецепт вывода страны на путь современного, постиндустриального (тогда еще в качестве цели не было “информационного общества”, было “постиндустриальное”) развития. Мне довелось быть участником нескольких подобных мероприятий. В августе 1988 года только что назначенный директором Института социологии РАН проф. В. А. Ядов привез нас, небольшую группу сотрудников института в элитарный пансионат под Москвой, где в течение недели методом “мозгового штурма” мы должны были найти желанный для тогдашней номенклатуры — “прорабов перестройки” — алгоритм обновления существующей политэкономической модели.

Выяснилось, однако, что эту модель нельзя обновить, ее нужно менять. Однако созданный ею политический режим был не способен на столь кардинальное решение. Он сам был всего лишь политическим оформлением этой модели.

Точно так же и сегодняшняя модель, представляющая симбиоз власти и капитала, полностью защищенный от контроля со стороны общества, не может быть обновлена или модифицирована.

Ее необходимо менять. <…>

110 Косолапов Н. Итоги десятилетия российских реформ//“Pro et Contra”. 2002, № 2. С. 149 – 150.

111 Мережковский Д. Избранные произведения в 3 тт. Т. 2. М., 1993. С. 197.

112 Цит. по: Валовой Д. От Сталина и Рузвельта до Путина и Буша. М., 2007. С. 263.

113 Гудков Л. Неклассические задачи социологии: “Культура” и мораль посттоталитарного общества//В кн.: Пути России: культура – общество – человек. М., 2008. С. 37.

114 Краснов Л. Способна ли Россия развиваться быстрее и эффективнее?//“Мир перемен”. 2005, № 4. С. 53.

115 Ядов В. Современная теоретическая социология как концептуальная база исследования российских трансформаций. СПб., 2009. С. 70.

116 См., например, Вишневский А. Русский или прусский? Размышления переходного времени. М., 2005.

117 Levi-Strauss C. Les structures elementaires de la parente, 2 ed., Paris–La Haye, 1967. Р. 54.

118 Афанасьев Ю., Давыдов А., Пилипенко А. Вперед нельзя назад!//“Континент”. 2009, № 3 (141). С. 213.

119 “Независимая газета”. 28.06.2004. С. 7.

120 Толстой Л. Собр. соч. В 12 тт. Т. 7. М., 1974. С. 128

121 “Экономическая политика”. 2009, № 6. С. 5.