«Крестный путь без юбилеев»

21 июня в Интерьерном театре Санкт-Петербурга под руководством Николая Беляка (Невский пр., 104) отметили 125-летие со дня рождения режиссёра и философа Александра Осиповича Гавронского. Художественно-просветительская программа «Крестный путь без юбилеев» стала для молодых актёров и студентов первым знакомством с не известными ещё страницами истории театра и кино. В качестве пролога к этой юбилейной встрече было зачитано письмо коллективу театра от Тамары Владиславовны Петкевич, единственной сегодня из поколения учеников А. О. Гавронского.

О программе «Крестный путь без юбилеев» (до конца этого года с ней познакомятся молодёжные аудитории в десяти городах России, Молдовы, Украины, Белоруссии, Грузии) рассказывает автор Ольга Тиховская:

«…«Крестный путь» – это попытка восстановить по документальным свидетельствам жизнь и творчество А. О. Гавронского, который был репрессирован в 1934 году по ложному доносу. Затем были восемнадцать лет в ссылках, тюрьмах, лагерях за несовершённые преступления и пять лет поражения в правах. И была жизнь духовного подвижника. Жизнь, свидетельствующая, что в системе, где человека превращали или в раба или в зверя, был ещё третий путь – остаться человеком.

Впервые юбилей А. О. Гавронского отмечается как публичное мероприятие. Это не парадокс. Минуют десятилетия, но приходит срок, и для подвижника, человека негромкой судьбы наступает свой черёд. Новому поколению – именно в сегодняшней смуте – уже необходимо вглядеться пристальнее в это лицо. В России и в культурном пространстве бывшего Советского Союза власти вновь навязывают обществу историческую амнезию. Историю не просто перекраивают – выкраивают, ампутируют! И скромное памятование А. О. Гавронского мне видится как свидетельство насущности, надобы нашей осмыслить гуманистические традиции русского Учительства. Юбилей мученика ГУЛАГа заставляет и сегодня задуматься о личной ответственности за сохранение культурной, духовной преемственности в проблемном пространстве, подконтрольном тоталитарном государству.

Общение с А. О. Гавронским было человечески значимым для большого сообщества театральных актёров, режиссёров, художников, деятелей кино, литераторов. Среди них –  актриса и писатель Т. В. Петкевич, актриса и режиссёр Т. Г. Цулукидзе, актриса и режиссёр Е. И. Клавсуть, театральный художник Н. М. Набокова, режиссёр Л. Курбас, актёр и режиссёр К. Г. Сварожич, художник Б. А. Маевский, кинорежиссёр О. П. Улицкая, актриса Р. Д. Есипова, литератор Л. Я. Штейн, киноактриса Н. М. Алифанова, кинооператор И. И. Шеккер, актриса Е. К. Мельникова, актёр П. Серёгин, кинорежиссёр Е. Л. Дзиган, драматург Н. В. Гернет, поэт и переводчик Е. А. Благинина, поэт Г. Н. Оболдуев, художник и писатель Х. Г. Фришер, художник и переводчик А. С. Эфрон, литератор И. Г. Винокуров, театральный режиссёр Б. Семячков, композитор В. А. Дасманов, кинорежиссёры А. П. Довженко, Г. Л. Рошаль, В. Строева».

Ниже – краткая биографическая справка  и две публикации об А. О. Гавронском, подготовленные Ольгой Тиховской, которые мы воспроизводим из литературно-художественного и публицистического журнала «Русское поле» (Кишинёв, Республика Молдова).

А. Алексеев. 23.06.2013.

Из портала «Кино-театр.ru»:

Гавронский Александр Осипович

Окончил философский факультет Марбургского университета и филологический факультет Женевского университета, Институт Жан-Жака Руссо.
Работал в театре с 1916 по 1917 год. Был режиссером Цюрихского городского театра и главным режиссером Женевского драматического театра, затем вернулся в Россию.
После революции был режиссером Незлобинского театра.
В 1924 году состоял ответственным руководителем Гостеатра студии им. Шаляпина. В кино с 1924 года (Госкино, Межрабпром, Госвоенкино, Белгоскино, Украинфильм). Работал вместе с А.В. Луначарским. Многое связывало его с А.П. Довженко.
Был незаконно арестован. После ареста последний фильм Гавронского «Любовь», находившийся в стадии монтажа, а также все связанные с ним материалы были уничтожены. Он был приговорен к тюремному заключению сроком на три года.
В 1937 году, когда режиссер освободился и приехал в Москву, прямо на вокзале его снова незаконно арестовали и приговорили к пяти годам лагерей.
5-го июля 1941 года снова арестован (?) по доносу провокаторши и 1-го июня 1942 года приговорен дополнительно к десяти годам лагерей и пяти годам поражения в правах.
На свободу вышел только в 1955 г. благодаря ходатайству актера Н. К. Черкасова.
Реабилитирован в 1956 году.

**

Да благословит Бог то мгновение, ту встречу

с режиссером ТЭК Александром Осиповичем Гавронским!

Во веки веков! Аминь!

Т. Петкевич. Жизнь – сапожок непарный

Русское поле. 2012. № 1

Эхо ХХ века

Ольга Тиховская

Послания из ХХ века. До востребования

ДАР УЧЕНИЧЕСТВА

«Cтрана c богатой историей, находящаяся в состоянии политического кризиса…» Семь букв по горизонтали. Первая – «М». Мексика – не подходит. Марокко – тоже. Значит, М-о-л-д-а-в-и-я. Только одна буква лишняя. Отбросим «я», и будет – Молдова. Ровно семь. Без «я» – всё сходится.

Вот так – будто втискивая в клеточки кроссворда – отбрасывают, вычитают, подгоняют под чужие стандарты и чужие мифы – нашу жизнь, наше прошлое, настоящее и будущее.

Под гипнозом политических утопий правители страны с названием из семи букв возвели в норму безродность и беспамятство. Нам пообещали светлое будущее европейского розлива. Надо только отбросить своё «я». Отречься от прадедов и дедов, победивших фашизм. Отказаться от родины, имени, языка и культуры.

Безродные политики, нагло власть имущие, проводят не европейскую интеграцию, но – варваризацию Молдовы. Страну превращают в убогое, выморочное пространство, где дом – без хозяина, село – без праведника, сад – без садовника.

В стане варваров нет места учителю, духовному наставнику, строителю и хранителю культуры. Для варвара не существует ни долга, ни памяти, ни благодарности.

* * *

… Сколько их было? Много ли выпили, присев среди чуждых им могил? Как занесло их на Армянское кладбище в Кишинёве? Средь бела дня или тёмной ночью? Не узнать, не понять, не поймать за руку.

Остаётся только гадать, кому помешал скромный надгробный памятник в нескольких метрах от Всехсвятской церкви. Какому дикарю – пьяному вусмерть, слепому или неграмотному – захотелось надругаться над могилой человека, при жизни сумевшего уберечь от варварства многих людей?

На гранитной плите – изувеченный вмятинами и трещинами портрет. Под ним – эпитафия: «Александр Осипович Гавронский. 1888 – 1958. Ты любил людей… Ты помогал им жить… Ты всегда будешь с нами… Живой, неизменный, любимый…».

Кто этот мудрец с детскими глазами? – Учитель.

Кому помогал он жить? – Тем, кто был одарён жаждой ученичества.

Кто любил его неизменно и преданно? – Ученики, устоявшие перед соблазном безликости, не отказавшиеся от собственного «я».

Ученики, чья любовь и благодарность были безмерны. Ученики, чей век на земле не вечен.

Их голоса, в магнитофонной записи конца прошлого столетия, звучат сегодня памятованием – вопреки узаконенному беспамятству. Рассказы об Учителе, услышанные на полпути к варварству, помогают увидеть и нашу жизнь – в ином измерении.

– Я в детстве посмотрела спектакль «Синяя птица» и решила, что вырасту и буду ставить «синие птицы». А когда мне исполнилось одиннадцать лет, в 1921 году, мои родители увидели объявление о школе эстетического воспитания под руководством Наталии Сац. В этой маленькой школе мы много и хорошо занимались искусством. Александр Осипович приходил к нам и разговаривал с нами. Мы его любили. Нам было всегда с ним хорошо.

С театральным художником Натальей Михайловной Набоковой мы говорили в доме неподалёку от Московского зоопарка, на закате дня и – увы! – на закате её жизни, осенённой детской мечтой о «синих птицах».

Ученики школы эстетического воспитания не знали, что Александр Гавронский – один из внуков основателя чаеторговой фирмы «Высоцкий и К^о». До октября 1917 года, ещё не помышляя об учительстве, наследник миллионного состояния сам был учеником. Философская школа профессора Когена в Марбургском университете, участие в партии социалистов-революционеров, любительские спектакли, первые режиссёрские опыты в театрах Германии и Швейцарии – всё это странным образом соединилось в жизни человека, чья жажда ученичества, творческого познания была неутолима.

– После школы я училась в студии художника Фаворского, а потом поступила в университет. В декабре 1933 года меня арестовали «за слушание антисоветских анекдотов», отправили в ссылку.

Это было в Медвежьегорске. Я стояла, смотрела на деревянное здание театра и думала, как же мне туда попасть. Меня, как ссыльную, обязали давать уроки геометрии отбывавшим наказание уголовницам. А я мечтала о «синих птицах».

И вдруг мне навстречу идёт Александр Осипович Гавронский, смотрит на меня удивлённо и говорит: «Туся, что ты тут делаешь?»

– Я в ссылке…

И тогда он взял меня за руку и повёл в театр, в то самое – великолепное! – деревянное здание. Привёл к директору. Тот обрадовался: «У нас будет травести!». А я говорю: «Я – художник!».

И ведь вот как судьба сложилась: я случайно встретилась с Александром Осиповичем, попала в театр и стала оформлять спектакли. Потом работала в разных городах и всю жизнь помнила об этой встрече.

В театре на Медвежьей горе был цвет интеллигенции: ссыльные актёры, певцы, музыканты, художники. Но у Александра Осиповича учились все, он всем помогал – каждому спектаклю.

И мне всегда казалось, что он видит то, что мы ещё не видим, ещё не чувствуем. Он из меня сделал не только художника, но и человека. Скажет что-то между прочим, а это ложится навсегда.

Со времени занятий в московской школе эстетического воспитания до встречи в Медвежьегорске многое изменилось в жизни бывшего наследника бывших чаеторговцев, но неустанный труд души, учительство и ученичество, оставались путеводительным началом в этой непредсказуемой судьбе.

Четыре родных брата и сестра Александра Гавронского, как и многие родственники из большого семейного клана Высоцких, покинули Россию после революции, вместе с сотнями тысяч эмигрантов и беженцев.

Александр Гавронский остаётся, будто ставит эксперимент над самим собой. В тридцать с небольшим, он, казалось бы, по-юношески безоглядно тратит силы на занятия, не гарантирующие ни карьерного взлёта, ни стабильного достатка. Ставит спектакль «Мария Тюдор» в бывшем театре Незлобина, работает в Драматической студии имени Шаляпина, участвует в создании детских театров. И вдруг – хотя «вдруг» объясняется не только характером человека, но и характером времени – пробует сниматься в кино, затем сам снимает фильмы и преподаёт в киношколе Бориса Чайковского.

– Александр Осипович пришёл в середине 1926 года и как-то сразу «завоевал» всех. Мы к нему относились с каким-то обожанием, обожествлением, я бы сказала. Его эрудированность нас покоряла до такой степени, что даже со второго курса некоторые студенты перешли на наш первый курс из-за Гавронского.

В тихом доме на улице Мосфильмовской ещё одна ученица Гавронского, Наталья Михайловна Алифанова, вспоминала о студенческих годах и своём дебюте в кино.

– Мы учились три года, но я даже не закончила третий курс, потому что в марте 1929-го начала сниматься в «Тёмном царстве». Сначала уехал в Одессу Александр Осипович. Потом я посылала туда свои фотографии – он должен был показать местным властям на студии. А потом нас вызвали – меня и моего однокурсника Пашу Серёгина. Сценарий мы прочитали уже в Одессе. Это был сценарий Сергея Ермолинского. Нам с Пашей Серёгиным не было трудно на съёмках. Может, было бы трудно с другим режиссёром. Но это же был Александр Осипович. Не один десяток этюдов мы сделали под его руководством во время учёбы.

Фильм «Тёмное царство», снятый в Одессе, на Черноморской кинофабрике, стал звёздным часом в короткой кинематографической биографии Натальи Алифановой.

– Ты выходишь в большое плавание, – сказал Александру Гавронскому на обсуждении

Но рецензенты были не столь проницательны, принимая достоинства фильма за

«Всё это сделано с мастерством, с хорошим художественным вкусом и тактом. Во всём этом много подлинной художественной культурности и любви к литературным классическим образцам. Мало того, в подаче этих масок прошлого, этой обывательской обрядности временами чувствуется ирония современного художника.

Но вместе с тем, какое это холодное искусство! В «Тёмном царстве» мы опять имеем дело с проявлениями эстетизма в современной кинематографии», – писал Борис Алперс в первом номере журнала «Кино и жизнь» в 1930 году.

Критика эстетизма и формализма, как и ещё многих «-измов», была удобным инструментом: идеологические баталии постепенно превращались в борьбу с неугодными деятелями искусства. Но о таком сценарии догадывались ещё очень немногие.

С оптимизмом юности, без страха смотрели вперёд участники съёмочной группы «Тёмного царства» – оператор Игорь Гелейн, актёры Наталья Алифанова и Павел Серёгин, режиссёры-практиканты Ольга Улицкая и Семён Шульман.

Их новый товарищ Изидор Винокуров тоже с радостью думал о будущем. В двадцать два года невозможно быть пессимистом. Невозможно, став учеником Александра Гавронского, жаловаться на судьбу.

Так и не став пессимистом, о многом рассказал мне восьмидесятилетний Изидор Григорьевич Винокуров, активный участник литературного строительства, один из создателей журнала «Юность». Дар ученичества, любовь к Учителю и память о нём – всё сохранил в сердце этот светлый благородный человек.

– В 1924 году я работал грузчиком в Новороссийском порту. Однажды собрали всю молодёжь, и от имени рабочего комитета к нам обратились с такой речью: «Ребята, вам надо будет поехать учиться».

– Куда? Чего?

– А вот сейчас узнаете.

Лежала стопочка бумажек. Представитель рабочкома брал бумажку:

– Слушай, Петя Иванов, вот ты поедешь учиться в Ростов на доктора.

Поднимался гвалт.

– Поедешь учиться! Вот тебе командировка. Дальше. Сенька, ты поедешь учиться в Новочеркасск на инженера.

футбольной команды в нашей бригаде грузчиков был Володя Коккинаки. Его послали учиться на лётчика.

Дошёл черёд до меня:

– А ты, Винокуров, поедешь учиться на артиста. Поедешь, и всё!

Так я и поехал учиться в Москву на киноартиста. И вот тогда-то я понял, что ничего не знаю. Я решил параллельно учиться ещё где-нибудь, чтобы пополнить свои знания.

Пришёл к ректору Московского университета – брюки-клёш, душа морская, загорелый, здоровый парень – и стал проситься, чтобы мне разрешили посещать лекции. Так я одновременно учился в кинотехникуме и в университете.

А потом с одним моим товарищем мы написали два сценария и приехали в Одессу. Там я и познакомился с Александром Осиповичем, который снимал фильм «Тёмное царство». Когда мы прочитали ему свои сценарии, он сказал: «Знаете что, ребята, включайтесь в мою группу, будем работать вместе».

Я очень многим обязан Александру Осиповичу. Ведь я был безграмотный, ничего не знающий парень. И вот помню, под руководством Александра Осиповича штудировал Канта – «Критику чистого разума».

Я встречал на своём пути двух человек, которые обладали такими знаниями, так обогащали молодёжь. Это Сергей Михайлович Эйзенштейн и Александр Осипович Гавронский. Они никогда не говорили тебе: «Этого я не знаю». О чём бы их ни спросили – они на всё давали исчерпывающий ответ.

На съёмках Александр Осипович воспитывал нас следующим образом.

– Вот надо бы придумать…

– Да, но как же это сделать, Александр Осипович?

– Если бы я знал, как это сделать…

И тогда мы думали, думали ночи напролёт.

За шесть лет режиссёр Гавронский снял шесть художественных фильмов: «Круг» (1927), «Мост через Выпь» (1928), «Кривой рог» (1928), «Тёмное царство» (1929), «Настоящая жизнь» (1930), «Любовь» (1933).

Это были годы, когда воспитание человека думающего не входило в число первоочередных задач. Стране нужны были миллионы грамотных работников, технических специалистов, строителей новой жизни.

Гигантские планы создания индустриальной державы определяли судьбу новых поколений. Патриотизм, справедливость и героический труд должны были стать великими ценностями советского народа.

Но великой трагедией стало сосуществование – в границах одной страны – двух разных миров. В одном – свободный труд миллионов советских людей и радость созидания. В другом – лагерные зоны и рабский труд миллионов, попавших под «колесо истории».

– Всё было впереди. Всё было впереди, когда случилось это несчастье. Страшное несчастье. Тогда, в 1934-ом, ничего мы ещё не понимали. Это было только начало. Исчезали отдельные люди. А потом пошли сотни, тысячи. Александр Осипович ни в чём не был виноват! Вы понимаете? Ни одного тёмного пятна на воспоминаниях о нём нету, нету!

Низкий и резковатый голос Раисы Давыдовны Есиповой срывается на хрип. Она вспоминает не просто режиссёра, с которым работала над первой звуковой картиной Киевской киностудии. Она вспоминает Учителя.

– Встреча с Александром Осиповичем, ещё в киношколе, была большим счастьем. Кино тогда было немое, и мы не умели разговаривать. Прошло несколько лет, вдруг приехал Александр Осипович и сказал: «Раиса, поедем сниматься в Киев. Будешь играть в звуковом фильме». Я говорю: «Я не поеду. Я боюсь. Я не знаю, смогу ли говорить». Он сказал: «Со мной сможешь». В общем, как я ни отбивалась, он меня увёз в Киев.

Фильм назывался «Любовь». Какой сюжет? В колхоз приезжает вот такая барышня, вроде Вас. Литератор не литератор, ну, в общем, корреспондент, что-то в этом роде. Это была я. Потом начинается стра-а-а-шный роман с председателем колхоза. Там всякие перипетии и – любовь!

Это была прекрасная картина. Я помню фразу одной нашей актрисы. Она сказала: «Слушай, так не было давно насчёт любви». А я ей ответила: «Так не было никогда».

Раиса Есипова играла журналистку Ксению. Актёр театра Мейерхольда Василий Зайчиков – председателя колхоза по имени Гнат.

Спустя годы, актрисе было уже нелегко восстановить все эпизоды фильма. Но память сохранила многие детали, связанные с киностудией, яркие приметы времени, портреты друзей и режиссёра-учителя.

– В Киеве был страшный голод. Жрать было нечего. Валялись трупы лошадей, неубрано. Ничего нету. А мы жили прекрасно! Мы собирались по вечерам и были все счастливы. Мы все очень дружили. Это была организация добрых душ.

У нас в съёмочной группе собрались люди, похожие по тонусу жизни. И по полному бескорыстию. Мы год не получали зарплату. Как мы жили – это даже непостижимо.

У нас всех было страстное желание учиться. Поэтому все были заинтересованы в общении с Александром Осиповичем. Он очень много знал, очень много понимал и был очень интеллигентен, очень воспитан.

Мы были объектом положительным в его работе над человеком вообще и над актёром в частности. Мы очень рвались к знанию, к пониманию. Думаю, что настоящее наше образование началось с картины Гавронского. И в этом есть большая доля правды. Он нас направил.

4 января 1934 года история фильма «Любовь» неожиданно заканчивается. Режиссёр Гавронский был арестован, осуждён и сослан в Медвежьегорск. На общем собрании сотрудники студии признали, что «проглядели врага народа». Фильм приказали уничтожить. С «Любовью» было покончено.

Критика эстетизма и формализма уже не нужна была в качестве прикрытия для расправы с теми, кому – как в трагической лотерее – выпало быть без вины виноватыми в своей стране, «попутчиками» или «врагами» своего народа. Принцип «разделяй и властвуй» оказался удобным инструментом для управления страной, где гипноз политических утопий уже рассеивался.

…Несчастью верная сестра,

Надежда в мрачном подземелье

Разбудит бодрость и веселье,

Придёт желанная пора:

Любовь и дружество до вас

Дойдут сквозь мрачные затворы,

Как в ваши каторжные норы

Доходит мой свободный глас.

Оковы тяжкие падут,

Темницы рухнут – и свобода

Вас примет радостно у входа,

И братья меч вам отдадут.

В мае 1934 года послание декабристам в Сибирь было прочитано перед началом спектакля «Пушкинский вечер». Публика не скрывала слёз. Театр в Медвежьегорске был полон. В зале – ссыльные, на сцене – ссыльные. Перед занавесом – режиссёр спектакля Александр Гавронский. Читает Пушкина…

Он ещё не раз читал знакомые многим, наизусть затверженные строки из Пушкина, Чехова, Достоевского. Он читал их своим молодым друзьям и ученикам на разных лагерных пунктах. Потому что после ссылки в Медвежьегорске он опять будет арестован, и двадцать три года проведёт в неволе.

Лишь в августе 1952 года власти разрешат Александру Гавронскому жить под надзором в посёлке Весёлый Кут Одесской области. Незадолго до смерти, в 1958 году, реабилитировав и выплатив – из фонда Киевской киностудии – пособие, «вершители судеб» позволят смертельно измученному человеку лечиться в кишинёвской больнице…

Несоразмерны история личности и внешняя биография Александра Осиповича Гавронского.

– Это был человек, который всегда был выше обстоятельств. У него была такая светлая голова – необыкновенно. Такая эрудиция, такое знание множества вещей и при этом необычайная скромность. Он так умел слушать, как никто. Просто удивительно: его всегда интересовал собеседник. Он вглядывался, вслушивался и умел находить в людях что-то такое, самое сокровенное. Самое талантливое, что есть в человеке, он «выуживал» одним своим присутствием, взглядом и тёплыми, дружескими словами. Он так умел разговаривать с людьми, что он как бы их окрылял.                    

Надо подумать.

Надо подумать, как – в условиях варварской действительности – этот человек смог окрылять других.

«Любое движение, любой порыв Александр Осипович переводил на язык творчества, обращал их к человеку, как бы говоря: «Смотри, ты сам прекрасен», – вспоминает одна из его учениц «лагерного набора» Тамара Владиславовна Петкевич, написавшая книгу «Жизнь – сапожок непарный».

Учителем, другом, наставником стал этот сильный духом человек для впечатляюще многочисленного круга людей, для неформального сообщества деятелей культуры и искусства, в лагере и за его пределами.

С благодарностью и благоговением хранили память об Александре Гавронском писательница Хелла Фришер, художник Борис Старчиков, актриса Мира Линкевич, режиссёр и актриса Тамара Цулукидзе, литератор Хава Волович, театральный режиссёр Елена Клавсуть.

В 1948 году некоторые из учеников, окрылённых Гавронским, оказались на лагерном пункте Ракпас вместе с актрисой Тамарой Петкевич:

«В один из вечеров вохра не стала нас разгонять, и мы засиделись в дощатом закутке Александра Осиповича до самого утра. Стояла белая июньская ночь. Он читал нам «Трёх сестёр». Читал так, как мог только он – прибавив к Чехову себя самого и все наши страдания тоже. Потрясённые, мы слушали как будто впервые:

« – Пройдёт время, и мы уйдём навеки, нас забудут, забудут наши лица, голоса и сколько нас было, но страдания наши перейдут в радость для тех, кто будет жить после нас, счастье и мир настанут на земле, и помянут добрым словом и благословят тех, кто живёт теперь. О милые сёстры, жизнь наша ещё не кончена. Будем жить! Музыка играет так весело, так радостно, и, кажется, ещё немного, и мы узнаем, зачем мы живём, зачем страдаем… Если бы знать, если бы знать!»

* * *

Если бы знать, успеем ли свернуть с дороги на полпути к стану варваров, где дом – без хозяина, село – без праведника, сад – без садовника…

**

Русское поле. 2012. № 1

АЛЕКСАНДР ГАВРОНСКИЙ

ШЕДЕВРЫ ЧЕЛОВЕЧЕСКИЕ

В начале этой многолетней дружбы – деловое письмо с не совсем обычным обратным адресом. Опальный режиссёр Александр Осипович Гавронский (1888 – 1958) обращается с просьбой к известной детской писательнице и драматургу Нине Владимировна Гернет (1899 – 1982). Они живут в одной стране, но в разных мирах. Более десяти лет письма будут помогать каждому участнику этой удивительной переписки – выжить и выстоять. Некоторые послания сохранились полностью, другие – в копиях и фрагментах. Часть писем не датирована автором, и восстановление хронологии – ещё не до конца решённая задача.

Но где бы ни склонялся над листком бумаги философ и светлый учитель, – в лагерных пунктах (до освобождения в августе 1952 г.), в посёлке Весёлый Кут или в Кишинёве (где завершился его земной путь), – Александр Осипович умел разглядеть в сиюминутности что-то важное, непреходящее. Выцветают чернила, стираются карандашные строчки, но энергия мысли и доброты писем А. О. Гавронского не иссякает. Не утратив гуманистической значимости, эти письма как свидетельства и факты персональной истории превращаются в документы культуры, в материал для духовной работы новых адресатов, читателей нового времени.

* * *

Письмо к Н. В. Гернет¹

24 марта 1945 г. Коми АССР, пос. Железнодорожный, КВО²

Дорогая Ниночка, получил от Ольги³ Ваш адрес и вот напоминаю о себе. Помню Вас и вспоминаю всегда очень нежно, хотя виделись мы в жизни промельком только три раза (Лузановка – Ленинград – Мед<вежья> гора)⁴. О Вас знаю, что можно, из Олюшкиных писем. Мало очень. Если доживу, увидимся. Не очень рассчитываю, но надеюсь.

Ниночка, у нас тут под моей «эгидой» организовался чудесный Кукольный театр. Во главе его Тамара Цулукидзе-Ахметели⁵ (да, да, та самая…). Музыкой ведает Владимир Дасманов⁶ (тоже тот самый…). Учитывая, что и я не менее «самый», всё это вполне серьёзно, а для КОМИ-АССР даже феноменально. Теперь готовится третья по счёту программа, в неё и Ваш «Подарок» вошёл (для малышей)⁷, и «Соловей» Андерсена (не Нексе⁸). Всё очень культурно. И Тамара и Дасманов, совсем по-настоящему талантливые люди, ничего не потерявшие несмотря на…

К Вам великая просьба, которую Вы не сможете не исполнить, помогите! Очень трудно с материалами, и репертуар приходится на 77% писать самим. Это неплохо и гораздо лучше, чем, скажем, Архангельский кукольный театр, но не удовлетворяет, что вполне естественно. Вы – творчески в самой гуще этого дела, связаны и с Образцовым⁹ и с прочими. Посоветуйте, куда обратиться и как поступить.

Ниночка, это нужно сделать. Тут суть не в моей просьбе и не в коллегиальности, а гораздо серьёзнее: нужно помочь замечательно одарённым людям оставаться полноценными в период их забортности.

Письмецо это Вам передаст Роман Петрович Романов¹⁰, с которым прошу побеседовать. Он любезно согласился представительствовать Кукольный театр.

Заранее за всё признательный.

Целую Вас,

А. Гавронский. 24/III 45

Коми-АССР, пос. Железнодорожный. К.В.О., мне

====

¹ Впервые публикуется полностью поавтографу: ЦГАЛИ Санкт-Петербурга, Фонд 475, опись № 2, дело 173, Л. 1.; Л. 1/об.

² КВО –культурно-воспитательный отдел (на лагерном пункте).

³ О. П. Улицкая (1902 – 1978) – жена А. О. Гавронского, подруга Н. В. Гернет.

⁴ А. О. Гавронский вспоминает о встречах в одесской Лузановке (1929 г., во время работы на Черноморской кинофабрике), в Ленинграде (1930 г., во время работы на студии «Белгоскино») и Медвежьегорске, где автор письма отбывал ссылку (1934 – 1937 гг.).

⁵ Т. Г. Цулукидзе (1903 – 1990) – до ареста в январе 1937 г. была актрисой Тбилисского театра имени Шота Руставели. Жена театрального режиссёра Александра Васильевича (Сандро) Ахметели (1886 – 1937), репрессированного в ноябре 1936 г.

⁶ В. А. Дасманов (род. 1896) – композитор, музыковед. До ареста был сотрудником Всесоюзного радиокомитета и преподавателем музыкального техникума имени Октябрьской революции в Москве (1933 – 1940).

⁷ «Подарок» – пьеса-сказка Н. В. Гернет.

⁸ Шуточная отсылка к имени датского писателя Мартина Андерсена-Нексё (1869 – 1954).

⁹ Н. В. Гернет в качестве драматурга активно сотрудничала с Государственным центральным театром кукол под руководством С. В. Образцова (1901 – 1992).

¹⁰ Большая часть лагерной переписки осуществлялась «с оказией». Передавать письма брались те, у кого заканчивался срок наказания, или те, кто, по профессиональным обязанностям, имел возможность передвигаться в зоне и за её пределами. Это письмо было доставлено адресату во время поездки Р. П. Романова в Ленинград.

* * *

О дружбе и творчестве

Настоящая дружба – это одно из величайших и гениальнейших событий в жизни человека, достойного быть её носителем. Как бы ни менялся характер человека, как бы конкретно не изменился он сам от деятельного участия в окружающем, – сущность его неизменна и только крепится, и только очищается. А ведь дружба – это и есть то, что идёт от сущностей двух, то, что рождается и цветёт, как их единство. Немногим в жизни удаётся познать это великое чувство и дело. Хотя бы потому, что очень уж немного их – этих «немногих».

* * *

Больше всего меня угнетает отсутствие общения с теми немногими, которые необходимы, и, наперекор судьбе и времени, становятся всё необходимее. Ведь тут же самое ценное – тот непосредственный контакт, который у некоторых во всём и всегда, даже через быт несёт в себе творчески значимое. И потери здесь непоправимые и невозместимые, – это те неродившиеся мысли и ощущения, которые должны были родиться. И от сознания всего этого, – всегда грустно, а порой до нестерпимости.

* * *

Дружеское прикосновение – самое драгоценное в нашей жизни. Вот это нужнее всего.

* * *

Когда так бесконечно долго, из месяца в месяц, из года в год не имеешь никакого повода к улыбке, не знаешь никакой радости, в том числе самой большой – общения с другом твоего уровня, – то очень устаёшь. Творческие радости есть, конечно, ведь живу же я, а не существую, но это столько же радость, сколько мука, раз идёт вовнутрь и только там расползается. А душевно только и живёшь редкими письмами, когда вдруг так чётко услышишь биение сердца друга.

* * *

Я больше всего ценю творческое общение в повседневности; а этого я как раз лишён с самыми мне близкими и необходимыми.

* * *

Если человек талантлив, то он весь талантлив. Или это не талантливость, а так, в лучшем случае, одарённость, специфический участок в психологическом складе. Мало ли таких и музыкантов, и шахматистов, и даже поэтов. А у талантливого существа даже частная неспособность носит особенный характер и изнутри оправдана. Это и у гениев встречается. Разве не огорчительно, что, скажем, Кант до бездарности не понимал музыки, а Ньютон был просто туп к философии.

(19 апреля 1953 г. Одесская обл., пос. Весёлый Кут)

* * *

Несчастье твоё (если это несчастье) в том, что ты художник-человек больше, чем художник-творец. Такое всегда очень трудно, и читатель может пострадать, но по «моей теории», только подобные редкие люди умеют до конца ощутить единство «Я» своего и своего творческого дела. Моментами даже не только почувствовать и понять, что тут уж вовсе мистика. Так хочется с тобой побеседовать обо всём этом. Это будет 1001^ая из намеченных тем.

(18 января 1954 г. Одесская обл., пос. Весёлый Кут)

* * *

…«смысл жизни» не вне нас, не устремленность к некой цели, а мы сами, потребности нашего творческого и творящего «Я». <…> счастье – не самое главное, а только почти что самое главное, и глубокое не в нём, а в том, что больше, труднее, значительнее: в моральном и творческом долге пред собой и близкими тебе. Ниночка, это не философия, это я понял, выстрадал.

О занятиях философией

У каждого самого большого мыслителя, «создателя системы», есть обязательно слабинка, произвольный «непреложный» принцип, на котором, по существу, всё здание зиждется. Прими его («волю» у Шопенгауэра, «абсолютный дух» у Гегеля, «бессознательное» у Гартмана) и ты вступишь в великолепное здание, не прими – и здание останется великолепным, но будет всё время под угрозой обвала.

* * *

Как можно оторвать у того же Канта его эстетику от его философии? Хорош был бы преподаватель, который стал бы обучать тригонометрии человека, не имеющего представления об элементарной геометрии! «Критика способности суждения» – это третья часть. Перед ней идет «Критика чистого разума» (теория познания) и «Критика практического разума» – мораль (в самом широком смысле). Всё это неразрывно связано единством мировоззренческим и гениальностью. Его третья «Критика» является завершающим камнем. Это огромная работа, больше трёхсот страниц компактного шрифта, и, пожалуй, самое трудное из всего, им написанного, и даже он в ней путается и путает, но именно потому, что сверхгениален и честен.

* * *

Я работаю бездну, всячески используя то обстоятельство, что ещё не сдал. Последнее я, конечно, не увижу от судьбы. Работаю над концом второго тома моей основной итоговой работы, а в папках, увы, накопилась масса листков для третьего.

Работаю над новой математикой и над полной переработкой ещё в 37 году «законченной» «Эстетики». Даже времени не хватает к смерти готовиться.

И люди кой-какие, и весьма достойные, имеются. Об искусстве и жизни есть с кем иногда побеседовать. С наукой и философией хуже – тут берлога одиночества.

* * *

От одиночества и замкнутости мысли приходят в голову не шаблонно-наоборотные, а нужные и обобщающие, порой весёлые, но больше гневные <…>.

* * *

О себе и о своём я мог бы рассказать бесконечно много, и мне хочется этого, но, увы, всё это вне эпистолярных возможностей и рамок. Работаю я запойно, и то, что я парадоксально имею эту возможность, – единственное благо в моей ситуации. Делаю что-то стоящее в философии и науке, чего не могу сказать о своих занятиях театральным искусством. Разве что памятуя Гётевское «в умении себя-ограничения узнаётся мастерство»^*. Неутешительно, если это умение не от внутреннего, а от внешнего.

(23 февраля 1948 г. Лагерный пункт Ракпас)

^* Литературный перевод: «В умении себя ограничивать проявляется мастерство».

* * *

Теперь буду хвастаться. Я взял себя в руки и залатал мой травмированный позвоночник, честное слово. Делаю, и удачно, перед самим собой вид, будто совсем неважно, что у меня нагло слямзили четыре с половиной года моей работы^*, – и приступил к писанию донельзя сконцентрированного, обобщающего и итогового «философского завещания». Эдак листов двадцать (печ<атных>). Работать мне снова есть где, и я работаю днём и ночью, даже во сне, которым принципиально не злоупотребляю.

( 9 сентября 1948 г. Лагерный пункт Ракпас)

^*В лагере периодически проводились обыски с конфискацией личных вещей, писем, рукописей.

* * *

Я вот что вспомнил. Ты в числе классиков эстетики назвала и Прудона. Что ж это за новый эстетик? Был один крупнейший анархист, писал он на социально-экономические и близлежащие темы и ещё написал «Философию нищеты», за которую получил гениальную «Нищету философии» от Маркса. Так он, насколько мне известно, об искусстве не писал. Может, у тебя опечатка, может, это Платон? Разъясни ты мне.

(5 октября 1953 г. Одесская обл., пос. Весёлый Кут)

* * *

Достань и почитай «Смех» Бергсона^* (читается как роман). Там есть совсем настоящие вещи. Только не проникайся и, главное, не цитируй. Если можешь, достань «Философию искусства» Христиансена^**. Если не одолеешь, пришли мне, я разжую и по местам расставлю. Она сложнее, чем покажется. Почему никогда не было ни одного эстетика, который бы умел делать искусство, и ни одного художника, который бы создал теорию искусства? Шиллера я не считаю, но и он только творчески излагал мысли Канта

(5 октября 1953 г. Одесская обл., пос. Весёлый Кут)

^* Эстетическое исследование французского философа Анри Бергсона (1859 – 1941). А. О. Гавронский мог его впервые прочесть либо в издании 1900 г. (под названием «Смех в жизни и на сцене»), либо в издании 1914 г. (в пятом томе собрания сочинений Бергсона).

^** А.О. Гавронский может иметь в виду первое русское издание книги Б. Христиансена "Философия искусства" (СПб, 1911 г.).

Об учениках

 Об актрисе Тамаре Петкевич

Я так люблю её, такие её письма. Растёт она с каждым днём и, главное, сама, наконец, поверила в себя. А я умник: 7 лет тому назад как-то сразу понял её, суть её почувствовал, поверил абсолютно и – это моя гордость – сумел помочь ей, несмотря на годы страшной жизни, поверить в себя. Теперь я за неё спокоен во всех отношениях и счастлив её творческим счастием. И успехом тоже счастлив.

(3 ноября 1952 г. Одесская обл., пос. Весёлый Кут)

* * *

Ей плохо, трудно, холодно, но она замечательно работает и мчится на всех парусах. Ведь на редкость она талантливая. Получаю от неё удивительные письма, безгранично она меня радует, и горжусь я очень ею. Это совершенно серьёзно и по существу, и сейчас больше, чем когда-либо.

(14 января 1953 г. Одесская обл., пос. Весёлый Кут)

* * *

Тамарочка растёт с каждым днём. Если так будет, то и не угонишься за ней. Дай-то бог. Пишет мне восхитительные письма, от которых, кроме того, что наслаждаюсь, ещё и нос задираю. А что не по заслугам она так обо мне, так разве это важно, раз ей так нужно.

(25 мая 1953 г. Одесская обл., пос. Весёлый Кут)

О художнике Борисе Старчикове

Я писал тебе о Борисе Старчикове, о том, какой это на редкость талантливый юноша 26 лет, художник (первоклассный), поэт и актёр, причём, без дилетантизма, а наоборот. Очень прошу тебя прочесть то, что им написано (из очень большого произведения, жанр и направление которого совершенно ясны). Прочти сама и, если найдёшь нужным и стоющим, дай прочесть кому-нибудь из твоего окружения. Потом, если впечатление будет положительным, подумаем о дальнейшем. Тут же вопрос о судьбе достойного и талантливого юноши, которого нельзя не любить.

(1947 г. Лагерный пункт Ракпас)

Об актрисе и режиссёре Тамаре Цулукидзе

Тамарочка прислала мне радостное письмо из Тифлиса, полное реальных надежд. <…> Если бы Вы знали, как я за неё рад. Очень я полюбил это талантливое, своеобразное существо. В ближайшее время она вернётся в столицу Коми, Сыктывкар, где приступит к созданию кукольного театра.

(12 января 1947 г. Лагерный пункт Ракпас)

* * *

Тамара вернулась обратно в Сыктывкар, столицу Коми АССР, где создаёт на голом месте свой театрик.

Очень я горжусь, что смог помочь этому настоящему художнику.

(25 января 1947 г. Лагерный пункт Ракпас)

О чешской писательнице Хелле Фришер

По своим человеческим и творческим качествам она нечто совсем незаурядное, небывалое. По совести, более чистого я себе ничего не представляю. А как она пишет! Пробовал я переводить, но получается ерунда. Музыкальности и ритма не передать, для этого конгениальность нужна, а оная отсутствует. Она так же непереводима, как её соотечественник Иржа Волькер^*.

(14 января 1953 г. Одесская обл., пос. Весёлый Кут)

^* Иржи Волкер (1899 – 1923) – чешский поэт и писатель, коммунист, основоположник пролетарской поэзии

От безнадёжности к надежде

Вы понимаете, конечно, но без ощущенческой конкретности, как важно поддержать тех немногих настоящих людей и художников, которые находятся в, скажем, трудном положении, и всякая поддержка из иного мира для них имеет ещё огромное моральное значение.

(28 сентября 1945 г. Лагерный пункт Княж-Погост)

* * *

Ваши драгоценные строчки из последнего письма я прочту ей [Тамаре Цулукидзе] и Дасманову Владимиру Андреевичу.

Вот вы себе действительно не представляете, как подобное дружеское прикосновение волнует и бодрит. Они, действительно, умудряются в распятом состоянии делать настоящее искусство и демонстрируют, как цветёт душа при сломанном позвоночнике.

(23 октября 1945 г. Лагерный пункт Княж-Погост)

* * *

Всё вокруг сосредоточено только на ожидании горя, и самому выпадают на долю только муки за других и за себя. <…>

Когда живёшь в ожидании рокового и последнего удара судьбы и видишь ежечасно, как близкие тебе или ставшие близкими от мучений падают от нанесенных им ударов, так трудно выровнять дыхание. <…>

Господи боже мой, даже я, несмотря на вполне специфический многолетний навязанный мне опыт, не видел столько корч от безнадёжности и сам так не испытывал их. Перспектив со знаком плюс нет и быть не может, а все остальные конкретно и неумолимо давят и бьют, они вылезают и будут вылезать на каждом шагу всё больше.

(13 июля 1948 г. Лагерный пункт Ракпас)

* * *

Вокруг меня есть чудесные люди, несколько даже. Либо я умею их находить, либо просто везение плюс некая мне присущая притягательная сила. Но такие люди есть, и всем им я необходим совсем по-настоящему, совсем по-большому. В этом для меня и радость, и моральное самоутверждение не меньше, а ощущенчески даже больше, нежели в моей философии и науке (искусством я занимаюсь не по своей вине … ублюдочно), где превалирует amor intellectualis.

И вот – ты, именно ты это особенно должна понять – бывает так, что в процессе совсем настоящей, сокровенной, надпедагогической беседы, когда и сам как-то свободно дышишь и чувствуешь такое драгоценное цветение другого человека, вдруг неумолимо, ясно, до мучительной боли, сознаёшь, что, может, истинное-то благо ты принес бы не этим, не приобщением к «творческому откровению», а тем, что подсунул бы достаточную дозу цианистого калия. Ниночка, что может быть страшнее, чем сознание обречённости на гибель, вненормальную, ускоренную гибель даже относительно близких тебе? Тут есть несколько девушек и двое юношей (в среднем 20 – 28 лет), которых я буквально спас, для которых человечески и творчески сделал больше гораздо, чем смог бы сделать по ту сторону. Зачем? Почувствуй, какой это ужас: помогать вхождению в большую жизнь и знать, что конкретно её не будет, что – обречённость. В связи с моим отъездом или исчезновением, я встречаю испуганные страдальческие взгляды. Тут 2 – 3 существа ярко талантливых, а все остальные, меня касающиеся, чудесные, чистые. И все, в разной степени, но неминуемо, обречены физически и психически, и, несмотря на духовную и творческую сущность, а именно благодаря ей. И значит, по-человечески я преступен, что помогал. Нинка, Ниночка, дорогая, как всё это страшно и больно.

(17 июня 1949 г. Лагерный пункт Ракпас)

* * *

Сегодня мы можем прочесть фрагменты писем А. О. Гавронского только благодаря тому, что Н. В. Гернет и её сын, Э. М. Рауш-Гернет, бережно хранили оригиналы в семейном архиве. Вместе с отрывками писем, процитированных в книге Т. В. Петкевич «Жизнь – сапожок непарный», настоящая публикация помогает возвращению в наше культурное пространство наследия А. О. Гавронского (к сожалению, в большей части, безвозвратно утраченного).

Низкий поклон тем, кто, вопреки обстоятельствам, сохранили для нас, читателей ХХI века, бесценные автографы мыслителя, режиссёра, учителя А. О. Гавронского.

Подготовка текстов и комментарии Ольги Тиховской

**

Постскриптум

Из книги Т.В. Петкевич «Жизнь – сапожок непарный»:

«…В жаркое июльское утро 1958 года в южном городе Кишиневе на киностудии «Молдовафильм» собралось большое количество народа. Было много музыки, мало речей. Александра Осиповича здесь знали как мужа Ольги Петровны, много лет отсидевшего в лагерях.

Могила Александра Осиповича находится близ церкви на армянском кладбище города Кишинева. На сером гранитном памятнике Ольга Петровна (Улицкая. – А. А.) попросила выбить:

1888—1958 гг.

АЛЕКСАНДР ОСИПОВИЧ ГАВРОНСКИЙ

Ты любил людей,

Ты помогал им жить,

Ты всегда будешь с нами

Живой, неизменный, любимый.

Да. Он вдохновенно любил людей. Каждому помогал отыскать дорогу к себе. Мы все — поправленные им рисунки.

Если бы бросить клич: «Все! Пришлите письма, написанные вам Александром Осиповичем!» — думаю, собрались бы тома.

У милой, доброй Лялечки Клавсуть воспоминания начинаются так; «Я в своей жизни любила маму и Александра Осиповича Гавронского»…».

**