Первоисточник

Статья опубликована в цикле "Метафизика власти". В печатной версии статья называется "Беспомощное всевластие", в интернет-версии - "Власть не только не может, но и не хочет".

Недавно появилось очередное «защитное» обращение — открытое письмо сотрудников Института славянской филологии Университета Людвига-Максимилиана (Мюнхен, Германия) министру культуры Российской Федерации… Опять по поводу атаки на Государственный институт истории искусств (ГИИИ), что в СПб. И опять всем хоть сколько-нибудь образованным людям в стране и мире понятно, какие ценности здесь можно ради грошовой экономии потерять, какие это тонкие материи и как легко все можно разрушить.

Интересно подсчитать, сколько же таких писем появилось именно за последнее время — в защиту «неэффективных» вузов, отдельных институтов, целой академии. Такого еще не было. Уже и образованные иностранцы как на дежурстве учат наших министров разбираться в системе ценностей и приоритетов. Это к вопросу о «скрепах», о национальном достоинстве и имидже страны, на поддержку которого эти же чиновники запрашивают умопомрачительные суммы, о «едином учебнике», в который соратники регулярно вписывают Путину этапные, знаковые страницы — одна черней другой. Будто кому-то специально хочется, чтобы этот президент вошел в историю как покровитель команды недалеких, но энергичных геростратиков с задатками Ирода. Чтобы совсем уже не было неоднозначных толкований и оценок, как заказывали.

И все чаще терзают смутные сомнения: а что, собственно, случилось в стране, из-за чего именно сейчас так прорвало зуд разрушительного реформирования, судорожного заглатывания всего и вся, что попадается в угодьях власти вкусного и беззащитного? Ведь это правление, как к нему ни относиться, было долгим и разным, в том числе достаточно плотоядным, но тем не менее за всю его историю еще не было такой эпидемии погромов. Да и в истории страны не очень припоминается. Теперь покушаются на сакральные предметы и символические институции, на которые рука не поднималась даже у куда более обидчивых, злопамятных, отчаянно решительных и кровожадных режимов.

Самое простое объяснение — сокращается «кормовая база» как для распила по вертикали, так и для социального отката — прикармливания массы до состояния если не лояльности, то пассивного безразличия. На эластичные аппетиты чиновничества накладываются перегретые ожидания толпы — и это на фоне скверных прогнозов в экономике. Однако здесь должно бы работать косыгинское об академии «как стричь свинью: визгу много, а шерсти мало» (конечно, если иметь в виду федеральный бюджет, а не приватное рейдерство).

Популярна и теория «последнего хапка». Люди кожей чувствуют, что все это «счастье» не может продолжаться долго, а потому быстро заглатывают на черный день, часто с риском подавиться.

Но есть здесь и более фундаментальное явление — «отвязанности власти». Причем отвязанности фатальной и без берегов, «полностью и окончательно» — как говорилось на XXI съезде КПСС, правда, по иному поводу. В 2011 г. случилась цепочка событий (типичный «каскад бифуркаций»), изменившая если не природу режима, то ряд его существенных, видовых характеристик.

В серии «Метафизика власти» уже не раз писалось о веерной, почти энциклопедической попытке легитимации этого режима едва ли не всеми известными из истории и теории способами. «Рокировка» 2011 г. оборвала эксперимент: арсенал искусственно наведенной легитимности оказался исчерпан, а иллюзии «лучшей части общества» — необратимо разрушенными. Рейтинги устойчиво падали, результат на выборах должен был оказаться хоть и победным, но скандально низким. Власть могла позволить себе показать легкое недомогание, но не тяжелую болезнь с почти летальным прогнозом, а потому пошла на откровенный фальсификат. 

В какой-то момент казалось, что режим на грани опрокидывания. Однако пронесло (во всех смыслах). Протест вошел в более или менее приемлемые берега прежде всего тем, что его удалось сделать дискретным, исключив саму возможность непрерывной уличной демонстрации недовольства и «физического» распространения крамольной информации (что называется, «без палаток на площади»). Технологии закрепили, и в результате власть, в принципе, пришла к выводу, что с этой страной и в этой стране можно делать вообще все что угодно. Не важно, что думают эти люди о том, жив ли Бог, но «все дозволено» — их философия.

В какой-то момент власть перешагнула рубеж «нелегитимного всевластия». При этом испуг прошел, но липкий страх остался. Пришлось наращивать давление по всем линиям, доводя дело до комического абсурда. Власть будто тестировала нижние границы открытого, демонстративного произвола, пытаясь нащупать «дно» — и не нащупывая его. На самом верху еще остались ограничения, причем системные (об этом чуть позже), однако на уровне средней и низовой власти обычный произвол превратился в беспредел. Ярчайший результат «тестирования дна» — фабрикация дел следствием и штамповка решений в суде, даже без имитации адекватной процедуры. «Будет сидеть — я сказал!». И все. Снятие вопросов, отказ в свидетелях и экспертизах — и все это с издевательской ухмылкой, с торжествующей демонстрацией небрежения вообще какими бы то ни было нормами, причем даже не права, а самых простых, естественных человеческих отношений. Это уже не эпизоды, а сам «большой стиль». Так не относятся ни к врагам, ни к инородцам, ни к бесполезным животным. Вообще говоря, в более или менее цивилизованном обществе садизм запрещен даже при уничтожении вредных, опасных биопопуляций.

Однако остается напряжение, которое не снять. Верховная власть уже давно балансирует на грани срыва в лукашенизацию или кимченынизацию, но вместе с тем не может себе этого позволить. И не очень хочет. Этот лидер при всех понятных оговорках еще не созрел для роли начальника концлагеря — он все еще хочет если не быть, то хотя бы казаться президентом приличной страны. Все еще есть предел, за которым с ним могут порвать значимые иностранцы, да и сами «русские европейцы» во власти — при всех качалках, трубах и даже чемоданчиках. А это — конец. Путин, вопреки шмиттовской модели политики, не может тотально уничтожить врага, не создав себе еще больших проблем, чем при нем.

Вместе с тем вниз произвол транслируется уже без ограничений. Вопреки иллюзиям, авторитаризм вертикалью не управляет, а лишь манипулирует точечными ручными вмешательствами и общими установками, да и то неполно и без гарантий. Массовый произвол на уровне средней и низовой бюрократии, включая силовую, уже вызывает и будет вызывать все большее возмущение, тем более при нарастающем понимании, что это уже не эпизоды, а система, что потенциально на очереди каждый. Последний доклад ЦСР показал, что страна (регионы, провинция, глубинка) более не списывает свои социально-экономические проблемы на местную власть, на губернаторов и т. п., а адресует их лично президенту. То же самое произойдет, уже начинает происходить и с последствиями политики и управления. Скандал с академией мало кто вешает исключительно на Ливанова с Медведевым. В результате Путин рискует остаться и без достаточной поддержки основного «социального тела» страны, но и в фатально враждебных отношениях с той частью элит, которые готовы терпеть, тихо ненавидя, — «лишь бы не революция». Как показал тот же доклад ЦСР, протест смещается из столиц на периферию. Однако и в центрах власть рискует «дотестироваться» до нового взрыва протестных настроений, тем более что подогрев провинции сам будет способствовать новой политизации центров.

В то же время отказаться от этой провоцирующей активности власти будет очень сложно: убивая все хоть как-то живое, она не только заглатывает и расправляется, но и использует последнюю возможность имитировать биение жизни в себе самой. Достаточно просто представить себе, что ничего этого нет: ни разборок с подведомственными институтами, ни войн с системой образования, с академией, с кощунствами в отношении дамского слуха, РПЦ, Красной армии и антигитлеровской коалиции… Останется образ мертвого тела, политического и административного трупа, который не только ничего не может, но уже ничего толком и не хочет. Это неудивительно, когда провалены практически все реформы, инициативы и даже сколько-нибудь значимые проекты. Как раз тот случай, когда видимое всевластие оборачивается «выученной беспомощностью», но уже самой власти.