Художником спектакля стал Эмиль Капелюш, традиционные вертикали которого на этот раз приняли вид двух «полотен», составленных из узких гибких, свободно свисающих с высоты колосников трубок. Одно «полотно» имитирует занавес, периодически отсекая авансцену от основной площадки, а другое проходит диагональю из левой кулисы почти до середины задника. Зазоры между вертикалями позволяют видеть происходящее за этими полупреградами благодаря световым акцентам, точно расставленным художником по свету Гидалом Шугаевым. Два разновеликих условных пароходных колеса, находящихся справа в глубине сцены и расположенная почти посередине задника светоотражающая панель, имитирующая блики на воде, напоминают о географии действия. Мобильный помост перед ними служит то берегом Волги, то мостками пристани.

В текущем сезоне театр на Владимирском заметно обошел по количеству премьер многие театральные коллективы города. Наполнение афиши, на первый взгляд, немодными, канувшими в лету названиями можно легко простить, если постановки являют свежий режиссерский взгляд на архаичную драматургию. «Бесприданница» в постановке Луговкина уж точно опровергает самые заскорузлые штампы рассмотрения пьесы, в которой главную роль постановщики всегда отводили Ларисе Огудаловой. Ленсоветовский спектакль рассказывает вовсе не про жестокость мира чистогана, направленную против юной девицы с идеалами. У девицы Огудаловой в исполнении Владиславы Пащенко, словно у подростка, нет ни идеалов, ни эмоциональной стабильности, ни естественности, ни обаяния. Словами Островского она лишь декларирует несуществующие моральные страдания и идеализм, который ей чужд, как и ее матери.

Главным реальным страдальцем тут становится Карандышев, сыгранный Иваном Шевченко «на разрыв», так, словно молодого артиста выпустили на сцену в последний раз. Это Карандышев-Шевченко чувствует себя чужим, непонятым и одиноким в циничном мире, где словам «любовь» и «порядочность» давно нет понятия и цены. Его тяга к Ларисе рождена не физическим желанием, не стремлением заполучить видную жену. Карандышев, верующий в высшую нравственность, ищет родственную душу, вместе с которой можно было бы создать островок самосохранения среди моря господ, использующих других для удовлетворения своих желаний и получения выгоды. Юлий Капитоныч ищет в Ларисе искренности, чистоты и понимания, но жестоко обманывается: она одержима не верой в непогрешимость любви, а животными инстинктами, свойственными прочим.

Камертоном такого толкования становится первый же диалог спектакля – между Кнуровым (Александр Солоненко) и Вожеватовым (Максим Мишкевич). Вожеватов, посреди рассудочно-размеренного, солидного разговора о том, что ему «из воспитания» несвойственно то, что люди называют любовью, вдруг сладострастно обнимет черные вертикали «занавеса», через которые виднеется на помосте силуэт Ларисы, выхваченный светом. Между словами и действием вдруг обнаружится пропасть, разделяющая размеренную купеческую фальшь и суетливую искренность небогатого чиновника Карандышева, которого мало заботит «красивый фасад», отягощенный соблюдением показных приличий.

Внимание режиссера к букве и слову автора чувствуется на протяжении всего действия. Многим, казалось бы, неожиданным решениям Луговкина есть объяснение или посыл в тексте Островского. Так, намеком указанная во первых строках пьесы эволюция купечества прослежена режиссером во всей красе. «Развитие» здесь идет от стремящейся к богатству и положению сдерживающей себя юности Вожеватова-Мишкевича, через самоуверенность «в самом соку» Паратова-Ханжова (а ведет она к риску потери состояния!), и дальше, к высшей стадии развития цинизма – полному безразличию к жизни у «кошелька» Кнурова-Солоненко. Прибавьте к этой троице жадноватую обманщицу Хариту Игнатьевну (исполненная блестящей пластики работа Марианны Коробейниковой), да профессионального халявщика Робинзона (как всегда яркий Евгений Филатов), каких немало на этом свете, и картина мира, в котором барахтается несчастный Карандышев-Шевченко, обернется ужасающей. Вот он, малорослый от природы, и тычется как котенок в Ларисино плечико в надежде на мнимое счастье будущего единства идеалов, но девице Огудаловой, снедаемой страстями и идущей на поводу сиюминутных желаний «хозяев жизни», не до него и не до нравственных приличий. Все предупреждения жениха о том, «что это за люди» ей ни к чему: идеал Карандышева, как и надежда на счастье «глядеть в одну сторону» рушится на глазах. И вполне можно допустить, что следом за убийством Ларисы этот герой пустит пулю и себе в висок…