Из книги:

Алексеев А.Н. Драматическая социология и социологическая ауторефлексияю Тт. 1-4 СПб.: Норма, 2003-2005

(Том 1, с. 571-580)

П. 1-6.3. Составляющие жизни

Несколько вступительных слов

С Юрием Анатольевичем Щеголевым мы впервые встретились на научной конференции в Новосибирске в 1970 г., а с 1973 г. началась наша дружба, подкрепляемая тесным сотрудничеством в межведомственной лаборатории Ленинградского финансово-экономического института им. Н.А.  Вознесенского и Института социологии АН СССР.

Из этой лаборатории, возглавлявшейся доктором исторических наук Овсеем Ирмовичем Шкаратаном, «вышли» (иногда работая там, иногда состоя с нею в творческом содружестве) многие известные социологи. Здесь назову только тех, кого уже нет в живых: Валерий Аркадьевич Петров, Сергей Михайлович Розет, Галина Васильевна Старовойтова.

Как и Сергей Розет, Юрий Щеголев в 60-х гг. закончил физический факультет Ленинградского университета, потом работал физиком-исследователем в ЦАГИ (под Москвой), а затем занялся социологией (аспирант Ядова). Его работы 70-х гг. и, особенно, доклады на научных семинарах того времени памятны социологам моего поколения теоретико-методологической глубиной и филигранностью социологической методики и техники.

В 1978 г. Юрий Щеголев, первым из нашего круга, добровольно сменил работу в «штатной» социологии на рабочее место формовщика на заводе железобетонных изделий, потом оператора котельной. (За ним — «из социологов в рабочие» — последовали: Сергей Розет, затем я, затем Анри Кетегат; все названные являются «действующими лицами» и по существу соавторами этой книги.)

Судьба каждого из социологов-рабочих после сложилась по-разному. У всех были и еще жизненные перемены. И только Юрий Щеголев так и не захотел — ни «возвращаться» в институциональную социологию (хоть и приглашали), ни «пробовать себя» в какой-либо иной профессиональной сфере, в изменившихся общественных условиях.

…Вчера мы встретились с Ю. Щ. у него на работе, в котельной, в подвале дома 8 на ул. Рубинштейна, где обсуждали дальнейшие перспективы нашего со-трудничества.

А сейчас, когда пишу эти строки, я жду Юру у себя дома: ему предстоит вычитать в компьютере отобранный нами вместе, для публикации в этой книге, его рассказ-эссе (философская притча? Стихотворение в прозе?), который им самим был назван «Труба (зарисовки внутренних противоречий)», а я было собрался «переименовать» в: «Жизнь — труба», — выделив лишь один из всего богатства смысловых оттенков этого русского слова. Но, может, и не стоит переименовывать?

…Вот звонят в дверь. Это, наверное, Юра. (8.12.1999. 19 час.).

П. 1-6.3.1. Труба (зарисовки внутренних противоречий)

Эти зарисовки сделаны в 1993 году, по впечатлениям от 2-месячной совместной работы в подвальной газовой котельной с молодой женщиной-оператором. В то время в ее жизни были представлены, кажется, все возможные проблемы: муж потерял работу; двухлетний сын часто болел; в вузе, где она училась заочно, у нее была задолженность по контрольным заданиям; а в котельной опыта в работе по профессии оператора еще не было.

В 1999 г. в текст 1993 года были внесены небольшие изменения и написано настоящее пояснение к нему.

Ю. Щ., декабрь 1999

[Как мне рассказывал Ю. Щ., обычно в котельной работают поодиночке.  Но в то время начальство «придумало» работу по двое, отчасти, вероятно, для того, чтобы увеличить, по своим соображениям, штатное расписание.  Сейчас вернулись к работе по одному. — А. А.]

1.         Труба зовет. Печаль

Котельная. Утро, последние часы ночной смены. Операторов двое: он наблюдает за работой оборудования, она пока отдыхает… Но труба зовет, впереди сдача смены и дневные заботы. Она встает, части ее души еще разъединены и не согласны друг с другом. Она надевает не по размеру длинные и широкие ботинки. Она идет, она идет не от котла 5 к котлу 7, она бредет по жизни. Цели колеблются, желания изменяют, она поднимает изможденное лицо. Она смотрит: ближние больны, дальние — больны, распоряжения нелепы, усилия — бессмысленны. Она вздыхает, разъединенные части души объединяются печалью. Наступает согласие.

2.         Радость

Котельная. Утро, первые минуты дневной смены. Он делает запись в сменном журнале, ее еще нет.

…Она влетает в котельную. Она хороша желанием жить, желанием нравиться. Она в согласии с собой, ее взгляд проверяет, нравится ли она, ей трудно переносить его хмурое лицо за столом.

Ей хочется говорить, она рассказывает о преподавателе философии, который называет ее любимой ученицей, об аудитории, о сверстниках, о предстоящей экскурсии. Легкий воздух касается слушателя и исчезает.

В 12 часов она выходит из котельной по заявлению об отгуле. В течение трех часов она свободна, она может делать, что хочет: поехать куда угодно, увидеть, что угодно, встретиться, с кем угодно. Радость свободы ожидает ее… В 15 часов она возвращается в котельную другой. Легкости нет, она обеспокоена, она хочет укрыться в маленьком, закрытом помещении, она думает о неприятном: «Он мне сказал, чтобы… Ах, как это противно».

Кажется, радости и согласия с собой у нее более не будет, тревога не кончится, но происходит авария…

3.         Трубу прорвало. Благодарность жизни

Только выхожу во двор, чтобы пойти проверить резервную котельную, что через дом от нас, как слышу шаги и голос коллеги:

«Ю. А., постойте, трубу разорвало». Возвращаюсь и вижу: на полу, около котла 6, много воды, песка и грязи. Вода течет по стене от места входа сливной (фановой) трубы, идущей с верхних этажей дома через котельную к люку во дворе. Думаю, трубу не разорвало, она только засорилась и теперь то, что должно течь в люк, устремилось в котельную через стык в звеньях трубы.  Смотрю на коллегу: длительной внутренней тревоги будто и не было, в ее глазах интерес и вопрос: «Что же произошло и что тут надо делать?».  Объясняю, что трубу не разорвало, что ее надо чистить длинным тросом из помещения над нами, которое закрыто. Сегодня уже никому не достать ни нужного троса, ни требуемого ключа, пока же прекратить протечку можно только попросив жильцов не сливать воду в засорившуюся трубу. Решаем: я иду к жильцам, а коллега остается в котельной наблюдать за работой оборудования.

Договорившись с жильцами о прекращении слива, возвращаюсь в котельную и вижу: протечка закончилась, коллега убирает грязь, а ее лицо стало замечательно разностью выражения глаз и губ. В ее глазах и около них видится удивление и даже восхищение случившимся: как много и как сразу, хоть и грязи. Так ребенок радостно останавливается перед неожиданным потоком воды. В ее же губах и около них видится другое — желание и готовность делать, убирать грязь.

…И вот грязь убрана, котельная вымыта, смена заканчивается, впереди — ребенок и муж. Порядок и смысл оттесняют тревогу. Она чувствует себя свободной, согласной с собой и, уходя, говорит:

«Спасибо». И это спасибо слышится, как «спасибо жизни».

4.         Благодарность жизни и нелюбовь к ней. Отсутствие покоя. Грязь и тревога

Ее спасибо жизни мысленно продолжается и как спасибо работе и как спасибо грязи.

А совсем недавно она легко, сразу, не задумываясь, несколько протяженно, как то, что решено и что нельзя изменить, сказала противоположное: «А я не люблю ни грязи, ни работы, ни жизни». 

Обе противоположные установки на жизнь существуют в ее душе в отношениях подавления и бунта друг с другом. Ее ум, подчиненный одной из этих установок, не может уменьшить их противоречие и тем более выйти за их пределы и увидеть другие установки на жизнь.  Ее внутреннее состояние не бывает устойчивым, она не знает, что такое покой. Ее лицо никогда не улыбается полностью: если улыбаются ее глаза, то губы сжаты; если улыбаются губы, то ее глаза напряжены и готовы к удару.

Переход от неустойчивого состояния скрытых противоречий к явной нелюбви к жизни происходит неожиданно, его энергия разрушительна, его могут вызвать самые малые силы. Переход от неустойчивого состояния к явной привлекательности жизни происходит еще более неожиданно, его энергия благотворна.

Около нее падает капля размешиваемой мною в баке глины. Она стремительно отстраняется и с трудом сдерживает гнев.  Около нее выливается много воды и грязи из стыков фановой трубы.

Она проявляет любознательность, восхищение и убирает грязь.  Малое количество грязи усиливает внутреннюю тревогу, большое количество грязи освобождает от нее. Малое количество грязи вызывает испуг и гнев, большое количество грязи вызывает восхищение и желание работать.

5.         Главное слово. Три составляющих жизни

Ее главное по частоте и значимости слово: «Дурдом». С его помощью она выражает отношение, делает заключение, производит обобщение, прерывает, а может и начать разговор. Иногда, обобщая, она говорит: «Вся наша жизнь — дурдом». Вряд ли можно выразить всю нашу жизнь через одну из ее составляющих. Наверное, более правильно сказать так: «Жизнь — это и лес, и сумасшедший дом, и парк».

Лес — это все силы, завещанные нам нашим родом, которые нам неизвестны и о существовании, значении и направленности которых нам нужно догадаться. Сумасшедший дом — это страдания и смерть, перед которыми молчит разум и бессильно сердце. Парк — это согласие леса, ума, сердца, перед которым умолкает страдание и отступает страх смерти.

Она никогда не говорит: «Жизнь — это лес», но часто рассказывает о сыне и о своих снах.

6.         Разноголосица. Сын

Еще совсем недавно он подходил к ней, тыкался в нее носом, говорил: «Мамулька!..», и она знала, что любит его. А теперь он спал, она сидела около него и думала только об одном: как уйти из дома.

Еще совсем недавно она находила себя самой привлекательной, а теперь вдруг чувствовала себя ни на что не способной и никому не нужной. Теперь она искала любое маленькое помещение, чтобы укрыться в нем и никого не видеть. Она не знала, что это маленькое помещение было для нее подобием дома внутри мамы и что таким образом она хотела вернуться в состояние до жизни.

Сны

Ей часто снилось, что ее преследуют, догоняют, должны схватить, но ей как-то удается ускользнуть от гибели. В этих снах жизнь была всегда слабее смерти и защищала себя бегством и обманом. Иногда ей снилось, что она в каком-то доме и что кругом идет война. В этих снах смерть и жизнь были равны: не только смерть убивала жизнь, но и жизнь убивала смерть.  Однажды ей приснился сын в крови и с ранами на его руках. Она несет его в больницу, находит там врача, еще какого-то мужчину и отдает им сына. Потом уже, не в больнице, две женщины возвращают ей сына здоровым, с едва заметными следами от ран. Сон рассказывал ей об ее страхе перед болезнью и смертью сына, о ее просьбе о помощи, а может быть, и о скрытом желании надолго отдать сына в более надежные, чем ее, руки.

У счетчика

Было 4 часа ночи. Она была одна в котельной. Она сидела у газового счетчика и, уже ничего не понимая, смотрела, как нарастают цифры на его циферблате. Она уже выключала и снова включала котел, она уже убавляла давление газа на горелках, а расход все шел и шел, и его нельзя было уменьшить. Помощь была желанна, помощь была ненавидима.

7.         Труба

Труба — это то, что дает толчки к обретению строя в напряженной разноголосице души. Труба — это призыв к испытаниям.  Труба — это то, что все развеивает в пустоту: и то, что желанно, и то, что ненавидимо. Труба — это конец, труба — это начало.  Труба зовет — это то, что есть сегодня. Доброе утро — это то, чего сегодня нет.

Ю. Щеголев (1993–1999)

П. 1-6.3.2. О празднике 9 Мая

[Это обращение было отправлено Юрой двум своим родным сестрам, ныне живущим и работающим в Польше, в мае 1999 г. Ни копии, ни черновика — не сохранилось. По моей просьбе, Ю. Щ. восстановил текст. — А. А.]

Милые сестры, предлагаю заменить празднование дня Победы в нашей семье на один из следующих вариантов:

(1)       В связи с тем, что вторая мировая война началась из-за Польши, а «помощь» с Востока с 17 сентября 1939 г. принесла Польше гибель многих и гибель лучших поляков, подчинение чужой воле и отделение от Европы, а вы, милые сестры, несете польским детям свое знание музыки, предлагаю праздновать 9 Мая в нашей семье, как день российского вклада в будущее польской культуры.

(2)       Или: так как вклад России в начало войны и победы Гитлера над Польшей, над Францией и над самой Россией прискорбно велик, предлагаю рассматривать день 9 мая как день покаяния россиян перед всеми погибшими, независимо от их национальности, а день победы над «наци» и окончания войны праздновать, как и во всем мире, — 8 мая.

(Примечание: Подписание акта капитуляции Германии состоялось 8 мая 1945 г , а День Победы над Германией был «отсрочен» Сталиным, по-видимому, чтобы успеть совершить за эти сутки марш-бросок советских танков к Праге).

 (3)      Или: так как «дни наши сочтены не нами», особенно во время мирового военного потрясения, предлагаю праздновать день 9 Мая, как день благоволения Господа к нашему отцу, который за годы войны прошел от Полтавы до Сталинграда и от Сталинграда до Берлина.  Жду вашего отклика. Юра-брат. (Апрель-декабрь 1999)

P. S. Война — это снятие запрета на убийство. По-видимому, в душе каждого человека записана возможность восторга перед убийством, сражением, пожаром. Война — это соединение души с насилием. Если насилие получает теоретическое обоснование и общественное признание, то насилие и душа соединяются с духом. Бедственные последствия такого соединения (действия такой триады) неисчислимы.  Победа страшна тем, что закрепляет насилие как способ решения проблем и даже как способ и образ жизни. Победа расширяет пределы и возможности насилия. Сила вызывает восторг, она опьяняет. Для силы невозможное кажется возможным, она ослепляет. Неограниченное применение силы приводит к последствиям наиболее неблагоприятным (вредным) для нее самой, сила оглупляет.

Если общество приглашает победителя к власти, оно движется к потрясениям. Общество устойчиво, если оно может не допустить победителя к власти или, если он уже находится у власти, отстранить его от нее.

Ю. Щ., 12.12.1999

Ремарка: от прадеда — к правнуку.

Сестры Юрия Щеголева брата не поддержали. А еще некоторыми, кому довелось ознакомиться с этим текстом, было усмотрено в нем даже — «кощунство»…

Мы с Юрой так не считаем. Может быть, потому, что у нас с ним, пусть и разные линии и стратегии жизни, но зато… очень близки жизненные позиции! 

…А вот запись из дневника прапрадеда Ю. Щеголева и его сестер — тайного советника, генерала в отставке Михаила Карловича Линденбаума (19.04.1877):

«…12-го числа войска наши уже вступили в Румынию… Война! (русско-турецкая война 1878-1879 гг. — А. А.). История приучила нас считать войну чем-то неизбежным. И странно, что какая-нибудь холера или другое бедствие, не зависящее от самих людей, смущает их гораздо более войны, избежать которой люди очень могли бы дружными усилиями и навсегда согласившись не допускать этого зла… Но все это старая песня…». (Цит. по: Л. Подобед.  Усадебная жизнь тайного советника Михаила Линденбаума // Красная искра (г. Боровичи), 1998, . 21).

Пожалуй, автор этой записи своего праправнука понял бы! (Декабрь 1999).

П. 1-6.3.3. Мольба

…Из каких противоречий мы созданы? Как можно ответить на вызовы, о которых не догадываешься?

Но, что бы ни было вокруг нас и что бы ни ждало впереди: страшный ли суд Творца или Пустота, - и в пустоту, наполняя ее, можно направить мольбу:

«Господи, дай нам силы: ненавидящих и обидящих нас простить, благотворящим благосотворить, в немощех сущия посетить и исцеление их приблизить».

Ю. Щ., 7.12.1999

Ремарка: экзистенции Щеголева.

Текст «Мольбы» имеет форму стилизации под старославянский язык.  Полагая, что читатель может споткнуться (как и я вначале), переведу на современный русский:

«Господи, дай нам силы: ненавидящих и обидевших нас простить, творящим добро - содействовать в этом, а тех, кто пребывает в болезни, - посетить и приблизить их исцеление».

…Как определить жанр этих текстов Юрия Щеголева, вовсе не предназначавшихся для печати и отобранных мною, с его согласия, для данной публикации?

Назову их - экзистенции. (Декабрь 1999 - ноябрь 2000).

П. 1-6.3.4. Противоречие между порядком и стихией

[После «зарисовок противоречий» в личности и ее близком окружении, в жанре «экзистенций», думаю, уместно привести текст о противоречиях общественных, и совсем в другом жанре.

Ниже - фрагмент экспертного листа № 15 («Ландыш») из материалов андерграундного опроса рубежа 70-80-х гг. (Помню, Ю. Щ. тогда думал вслух, а я записывал живую речь.)

Полный же текст экспертного листа Ю. Щеголева публиковался, анонимно, в сборнике: «Ожидали ли перемен? (Из материалов экспертного опроса рубежа 70-80-х годов). М.: Институт социологии АН СССР, 1991, с. 68-85). - А. А.]

 <…> Это общество было существенно отсталым. Это связано с тем, что население России было преимущественно крестьянским, малая доля населения была сосредоточена в городах, хотя Россия и бурно развивалась.

Внешне выступавшее как отсталость, это противоречие в сущности было противоречием между городом и деревней. На протяжении 50 лет это противоречие так или иначе разрешалось. В результате Россия стала в основном городской.

Этот процесс затронул все слои населения — процесс превращения России деревенской в Россию городскую. В этом смысле данное противоречие было разрешено.

При этом возникла целая связанность других противоречий, которые в настоящее время выступают как не менее острые: например такие, как

1) жилищная проблема,

2) проблема обслуживания,

3) проблема питания в городах.

Эти проблемы также настойчиво разрешаются. Например, жилищная проблема. Объем жилищного строительства действительно необычаен.

Так одно основное противоречие было разрешено и это, вместе с тем, породило целый ряд новых проблем.

Далее. Россия и общество, о котором идет речь, вступили в иную цивилизацию — цивилизацию принципиально неравновесную, которая может рассматриваться как квазиравновесная.

Крестьянская цивилизация основана на некоторых циклах воспроизводства, где все продукты человеческой деятельности стихийными силами природы вновь превращаются в ресурсы для новых циклов этой цивилизации. Новая цивилизация — таких циклов в ней пока не установилось. Процесс принципиально идет с коэффициентом не равным 1 (громадные отходы, невозобновление ресурсов, их растрачивание). Именно поэтому — принципиально неравновесной является характеристика современной цивилизации, в частности, европейской.

Отказавшись от исторического взгляда, отметим противоречие между государственным порядком, распространяемым на все сферы жизнедеятельности, и стихийной жизнью, осуществляемой в этих сферах.

Пример. Государственное планирование экономики и реальная экономическая жизнь общества, в котором присутствует экономическая стихия (не производство нужных продуктов, производство не нужных; не выполняется планируемый рост производительности труда; тогда общество начинает «играть» в план…).

Это противоречие выражается в затоваривании складов, в наличии дефицита, аритмии производства, в низком качестве отечественной продукции (наша тяжелая промышленность, например, не сумела выйти на мировой рынок).

Это столкновение государственного порядка и жизненной стихии проявляется, далее, в национальных противоречиях, которые особенно ясно выразились в отношениях с другими государствами; в противоречии государственного «плана культурного развития» и реальной культурной жизни, которое, например, проявляется в постоянном «ожидании» высокохудожественных произведений культуры и искусства.

Наконец, появление отдельных личностей, олицетворяющих то столкновение (пример: Белинков, хотя и не самая яркая фигура; разгром Левады в «Коммунисте»).

Наконец, это итоговое противоречие выразилось в необходимости прямого вооруженного вторжения в иностранное государство (Чехословакия).

Противоречие между целым и его частями (растет автономия и растет связанность) — диссонанс. Территориальная единица, ведомство, отдельная организация, отдельный человек, как «части». <…> [Здесь опущены приводимые экспертом примеры. — А. А.]

Тенденцию, противоположную автономизации представляет

государственный порядок. Поскольку связанность частей с нарастанием их автономии нарастает [так! — А. А.], отсюда нарастает значение приоритета целого над частями, которое в этом обществе выражается в приоритете государственного порядка над порядком в организациях и, наконец, в приоритете коллектива над личностью.

Можно отметить время наибольшего обострения противоречия между тенденциями приоритета целого и тенденциями частей к стихийному развитию — время экономической реформы (с конца 50-х до конца 60-х гг.). Затем — переориентация партийной печати от экономической реформы, как основного рычага управления экономикой к социалистическому соревнованию и от критики культа личности (XX съезд) к «военной помощи» Чехословакии.

<…> Противоречие стихии и порядка в нашем обществе выражается в форме противоречия экономических регуляторов и директивного управления.

За требованием экономических регуляторов, очевидно, стоял слой управляющих, непосредственно чувствующих на себе воздействие экономической стихии, в том числе — сильных экономических диспропорций. А за требованием директивного управления стоял весь слой чиновников (особенно партийных).

Всю 60-летнюю историю можно представить как историю борьбы порядка со стихией. Самой большой стихией в России испокон веков было крестьянское хозяйство. Эта стихия была побеждена к началу Великой отечественной войны. Но ее требования вновь оказались такими, что управление вынуждено было с ними считаться к концу 50-х гг. И, наконец, вступив в мир принципиально неравновесной цивилизации, мы, может быть, встретились с такими стихийными силами, перед которыми сам государственный порядок окажется бессилен.

<…> И, наверное, наступает время, когда победа порядка будет самим своим осуществлением готовить для себя «месть» со стороны стихии (копать себе яму).

<…> Для полного распространения государственного порядка нужно поддержание «порядка» и в головах людей, соответствующее регулирование. И вот возникает противоречие между государственно распространяемыми представлениями о вещах, процессах, событиях и эмоциональными впечатлениями людей о них. Следствием этого противоречия является принципиальная раздвоенность сознания («сознание на собраниях» и «сознание в кулуарах»; «сознание с собой» и «сознание с другими»).

Итог: противоречие между стихией и порядком в социалистическом урбанизированном обществе может оказаться сильнее, чем противоречие между стихией и порядком в послереволюционном крестьянском обществе.

<…>

Ландыш [Ю. А. Щеголев. - А. А.], апрель-май 1979__

**

(Том 2, с. 400-401)

П.7-10.2.5. Дон Кихот, Гамлет, Загадка (взгляд внука на деда)

[Ниже приводится, с небольшими сокращениями, уже современный текст, написанный Юрием Щеголевым, «по заказу» Боровичского краеведческого музея им. С. Н. Поршнякова. — А. А.]

(Примечание А. Алексеева: Сергей Николаевич Поршняков (1889-1982), дед Юрия Щеголева, Почетный гражданин г. Боровичи, Новгородской области, известный натуралист и краевед, четверть века (1927-1952)  возглавлявший Боровичский краеведческий музей, человек, с которым были дружны академики В.Л. Комаров и Д.Л. Арманд, писатель-натуралист В.В. Бианки… В молодости (1910-е гг.) С.Н. Поршняков был увлечен революционной деятельностью, три года провел в царских «Крестах». Июль 2013).  

<…> Сергей Поршняков видится мне Дон Кихотом познания природы родного края, сраженьем для которого было наблюдение и запись фактов, копьем — ручка и записная книжка. Он видится мне Рыцарем Печального Образа, энергия познания в нем сталкивалась с действием «машины разочарования». Собрав факты, он разочаровывался в собранном материале, тот казался ему неполным и недостаточным для обобщения. И мой дед вновь брал в руки свое «копье» и вновь шел «сражаться».

Как Дон Кихот он был странен и отдален от своего времени. Его время было кризисом культуры: временем рева машин, кующих день и ночь моторы для танков и самолетов, для битв этих моторов, для гибели людей. Его время было временем поиска и создания врагов.  Как Дон Кихот он верил, что познание и просвещение могут отделить свет от тьмы, что тьму можно изгнать, что можно изгнать тревогу и колебания, что можно не допустить бешенства инстинктов, что можно быстро подавить сопротивление свергнутых классов. <…> Выбор специальности для него был выбором деятельности, в которой соединяются любовь и смысл и которая становится высшей ценностью жизни. Краеведение было такой специальностью для него, а работа по этой специальности была его служением культуре. В служении культуре он видел назначение человека на земле.

Условием работы по специальности была для него свобода выбора — свобода выбора того, что наблюдать в природе и что показывать в музее. И здесь он, как ученый и поэт природы, сталкивался с указаниями сверху — из министерства культуры. Эти указания нередко были для него отрывом смысла и любви от деятельности, бессмысленной жестокостью, которая заставляет страдать.

Как ученый и поэт природы, как рыцарь познания родного края, он наиболее полно проявил себя в устном рассказе, в лекции, в докладе, в беседе с коллегами и письмах к коллегам и друзьям.  …Прежде чем стать Дон Кихотом, Сергей Поршняков видится мне Гамлетом, решающим вопрос «быть или не быть».

В тюрьме, в знаменитых «Крестах», у моего деда, в его стихах, отчетливо звучат два голоса. Первый — голос «восторга, окрыленного бездонными думами», обличения «лицемерного, трусливого и бездушного обмана», готовности исчезнуть в социальных водоворотах как в «истине веков». Его можно назвать голосом, призывающим «не быть», голосом «установки на смерть».

Второй — голос желания «быть», голос «установки на жизнь» — робок, это слабая надежда на «случайную улыбку солнца», которая «озолотит путь». Противоборство голоса смерти и голоса жизни длится долгие три года пребывания в тюрьме.

…Сергей Поршняков видится мне как загадка. Дар жизни для моего деда был не только даром любви к природе, но и даром острых противоречий. Что привело его в революцию? Что побудило принять бедность, любовь к дальним, страдания, как более высокие ценности, чем богатство, близость родных и возможность наслаждений? Что в его детстве и отрочестве обусловило такое решение?  Что, далее, позволило ему сделать выбор между двумя установками: «на смерть» и «на жизнь»? В 1914 году, когда весь мир обратился к смерти, Сергей Поршняков обратился к жизни. Что сделало его выбор устойчивым — в стране, где смерть за революцию на долгие годы стала высшей ценностью жизни?

Что стало источником энергии для рыцаря краеведения, когда культура почти не финансировалась, а работа в ней жестко ограничивалась указаниями сверху? Как работала в моем деде «машина разочарований», как он выстрадал и перенес ее действие?  Что побудило его относительно рано уйти на пенсию, оставить руководство музеем? Что позволяло ему постоянно находить свет во тьме? Перед нездешней встречей он обратился к здешним впечатлениям:

«Все, по-видимому, конец… Спасибо за отрадные впечатления последних дней». (Эти слова он сказал мне за несколько часов до смерти.) Сергей Поршняков видится мне как растение, корни которого уходят во тьму, а листья тянутся к свету и сами являются маленькими подобиями солнца, и дают свет нам.

Юрий Щеголев

Санкт-Петербург, 21.11.1998

**

Из книги:

Кетегат Анри. Диск. – СПб.: Норма, 2011

Из рассказа «По знакомой дороге»

<…> Почти неизбежный, наверно, на митингах пафос (тираны мира, трепещите!) начинал утомлять, когда я услышал за спиной голос, в моей фонопамяти органически несовместимый с пафосом.

– Анри! Ты здесь! Что ж не звонишь?

В самом деле: что ж? Впрочем,  сближаться с Юрой Щеголевым мы стали недавно, лишь при последних моих наездах в Питер, хотя  знакомы давно.

Я услышал о нем в самом начале своего питерского периода и сразу в диковинном контексте. Мы аспирантствовали на одной кафедре, но не пересеклись, потому что я поступил в год, когда он выпустился. На заседании кафедры профессор Ядов отчитывался о своих аспирантах и, говоря о Щеголеве, разводил руками: работа в принципе готова, можно выходить на защиту, а он уклоняется... И вот мы сидим у Юры в странно бесшумной (что за соседи?) коммуналке, потягиваем напитки под наскоро изготовленную им снедь, и я не в первый раз пытаюсь разрешить давнее ядовское недоумение. 

– Ты меня уже спрашивал. Ничего нового я не скажу.

Но Юра и «старого» ничего не говорил. Потому и спрашиваю опять. Не получив ответа, догадываюсь окольным путем,  через покойного Сережу Розета, который был и моим другом, но Юриным – больше. Они вместе учились в университете на физическом факультете и одновременно поступили в аспирантуру факультета философского. Сережа выпустился  с тем же результатом, что и Юра. Я тогда же попытался выпытать у него что да как. «Моя тетка считает, что я сумасшедший, и возможно, она права», – не смягчив теткин приговор улыбкой, сказал Сережа. Но кое-что все же приоткрыл. Я понял и запомнил так: поскольку познавательное усилие по природе своей бесконечно (если его энергия перетекает во что-то иное, оно перестает быть познавательным), на этой дистанции нет финиша; пасуя перед бесконечностью, люди довольствуются конечным – промежуточными финишами в виде ученых степеней и прочих актов общественного признания; таким образом, мы имеем здесь дело с «этикой пораженцев» (беру эти слова в кавычки, потому что запомнил их точно); следовать ей он не хочет – не потому, что метит в победители, а потому, что это не его этика.

Юра отказался соотнести свою позицию с Сережиной в моем изложении. В другой раз он отказался подтвердить предположение о его (Юры) религиозности. Ему вообще интересней расспрашивать собеседника, чем рассказывать о себе, тем более когда речь заходит о вещах интимных, сокровенных. Исполненный глубокого и соучастного внимания к собеседнику, он в то же время тщательно огораживает свои внутренние покои. Быть может,  Сережу он туда впускал, их близость, мне кажется, границ не знала.

 Юра был первым в нашей четверке социологов-расстриг, на рубеже семидесятых-восьмидесятых ушедших в заводские рабочие. Через восемь-десять лет, когда ситуация в стране изменилась, Сережа Розет и Андрей Алексеев вернулись в (штатную. – А. А.) социологию. Я, поработав, уже в Литве, слесарем-сборщиком, затем аппаратчиком реактора очистки гальванических стоков, закончил свой «трудовой путь» в экологической фирме, где, вооруженный гальваноопытом, кормился изготовлением научпопных и рекламных текстов. Юра же, авторитет которого в среде питерских социологов всегда был очень высок, отклонил все предложения и приглашения и остался оператором газовой котельной, в которую  когда-то переместился с завода железобетонных изделий, где работал формовщиком.

Котельная отапливает жилые дома.

– Значит, летом перекур? – спрашиваю я.

– Да нет, летом ремонт, и не только в своей котельной.

Горло у Юры обмотано шарфом. Простыл: в котельных сквозняки. Сквозняки, посменная работа. Сегодня отстоял ночную. А лет ему уже шестьдесят шесть, и стало быть, болезни. О которых тоже не распространяется.

Распространяется о моих бумажках, которые я дал ему при последней встрече. Специальным тостом отметил «В полях предков».

– Ты дал мне надежду.

Я не спрашиваю, какую надежду. Контекст беседы подсказывает: надежду на то, что не все безнадежно в этом мире. Польщенный и поощренный, я протягиваю Юре новую порцию своих бумаг.

– Предлагаю честный обмен.

– Обмен на что? У меня ничего нет.

– У тебя, я уверен, залежи, из которых ты дал Андрею лишь крохи.

Я только что перечитал эти крохи в первом томе Андреевой «Драматической социологии и социологической ауторефлексии», где наши тексты соседствуют.

Из письма: 

«Победа страшна тем, что закрепляет насилие как способ решения проблем и даже как способ и образ жизни. /…/ Сила вызывает восторг, она опьяняет. /…/ Если общество приглашает победителя к власти, оно движется к потрясениям».

Меня вдруг осеняет: у победы и беды один корень. Лезу в этимологический словарь. Цепочка  тянется из старославянского: беда – бедити (убеждать) – победити – победа. Победа – производное от беды. Увы, движение на этой дороге двустороннее, бывают и беды, производные от побед. Ведали ли делегаты «съезда победителей», что за ним последует тридцать седьмой год?

Из эссе «Труба (зарисовки внутренних противоречий)»:

«…Котельная. Утро, последние часы ночной смены. Операторов двое: он наблюдает за работой оборудования, она пока отдыхает...

Но труба зовет, впереди  сдача смены и дневные заботы. Она встает, части ее души еще разъединены и не согласны друг с другом. Она надевает не по размеру длинные и широкие ботинки. Она идет, она идет не от котла 5 к котлу 7, она бредет по жизни. Цели колеблются, желания изменяют, она поднимает изможденное лицо. Она смотрит: ближние больны, дальние больны, распоряжения нелепы, усилия бессмысленны. Она вздыхает, разъединенные части ее души объединяются печалью. Наступает согласие…»

– И ты хочешь, чтобы я поверил, что человек, написавший такое, больше ничего такого не написал?

– Это был случай...  Людям  не нравилось, и я бросил...  Я  все растерял...

– Это кому ж не нравилось? Не лукавь, Юра.

– Ты много на себя берешь, если думаешь, что можешь вынудить меня к лукавству.

Вот это  похоже на правду. Юрина откровенность кажется мне ограниченной – сознанием своего права на сокровенное. Но искренность, по-видимому, безгранична.  Как же вовлечь  его в производство тепла не только для жилья, но и для некоторых живущих, озябших на вселенском ветру? Да нет, я не о служении страждущим, на котурны не приглашаю. И все же. Он, конечно, утепляет – поступками, словом в дружеской беседе… Однако ж узок круг. Так что, людям из круга за его пределами – свидетельствовать? Но свидетельство – лишь посильное отраженье, блики. Да и внутри круга теплоизлучение, выстроенное в продуманный текст, было б сильнее.

Прощальное рукопожатие, поощряемое взаиморасположенностью, превращается в состязание: кто кого пережмет? Победил Юра. А ведь тощ и длинен – чистый Дон Кихот. Настольная, кстати, книга  у него. В этот момент настольная буквально: лежала на столе. История любви моей бабки Стаси и деда Карла напомнила Юре «повесть о безрассудно любопытном» в романе Сервантеса. Иван, первый бабушкин муж, Сервантеса не ведая,  своим умом дошел до той же «пробы добродетели» жены – пробы, одним из плодов которой стала моя мать и, стало быть, я.

В следующий приезд не буду ждать случайной встречи с Юрой. Позвоню. <…>