Очередная встреча в рамках проекта «Политзаключенные вчера и сегодня»  состоялась в НИЦ «Мемориал» 26 января 2015. Цель проекта «Политзаключенные вчера и сегодня» – определение статуса политзаключенных в России и других странах в прошлом и в настоящем, обсуждение практик и методов защиты прав граждан, преследуемых по политическим мотивам. Но в этот раз тема встречи была заявлена гораздо шире: обсуждали не судьбы отдельных политзаключенных, а состояние дел в пенитенциарной системе России в целом. Тема круглого стола была сформулирована Александрой Крыленковой и звучала довольно сложно: «Проблема институционализации общественного контроля в местах принудительного содержания». Вела круглый стол сотрудник «Мемориала» Евгения Кулакова.

Контролировать такую закрытую систему, как ФСИН, очень сложно. Система сопротивляется. До 2008 года порядок допуска правозащитников к заключенным был произвольным: зависел от настроения начальника ИТЛ. С 2008 года, в соответствии с законом №76, общественный контроль за обеспечением прав человека в местах принудительного содержания осуществляется общественными наблюдательными комиссиями. ОНК формируются в каждом регионе Российской Федерации, их состав определяется советом Общественной палаты. Согласно закону, члены ОНК могут беспрепятственно посещать любые закрытые учреждения ФСИН и МВД. На практике всё гораздо сложнее. В конце 2013 года в 43 регионах России начал работу новый третий состав ОНК. По оценкам экспертов, с увеличением влияния ОНК, усиливается и давление властей  как на отдельных членов, так и на сам институт.

Правозащитникам часто не хватает людей, не хватает рычагов воздействия, не хватает материальных ресурсов (ОНК состоит из волонтеров, которые ездят в учреждения ФСИН на свои деньги в свободное время).

Что может сделать член общественной наблюдательной комиссии? Каковы его полномочия? Насколько работоспособен и эффективен институт ОНК?

Об этом на круглом столе говорили:

Александра Крыленкова, член ОНК в Санкт-Петербурге, активистка движения Наблюдатели Петербурга. Работает в ОНК первый срок.
Виктория Громова, член ОНК Воронежской области и активистка Объединенной группы Общественного наблюдения. В ОНК работает второй срок.
Игорь Сажин, член ОНК республики Коми, председатель правозащитной комиссии "Мемориал"  республики Коми. Игорь три созыва работает в ОНК.

Александра Крыленкова: «Это я придумала название нашей сегодняшней встречи. Я хочу поговорить об ОНК как об институте. Меня пугает сам институт ОНК. Пугает своей регламентированностью. Пугает, что люди входят в ОНК на три года. Когда входишь – не понимаешь, что тебя ждет, что от тебя требуется. Это волонтерская работа. Обычно в ОНК состоят люди, работающие в какой-нибудь общественной организации. Максимальное количество людей, которые могут войти в ОНК, огромно: 40 человек. Но комиссии по 40 человек есть только в Москве и в Петербурге. В Ленинградской области меньше 10 человек. Примерно половина людей, которые изначально вошли в ОНК, вдруг поняли, что у них нет на это ни времени, ни сил. В Ленинградской области сегодня только два человека готовы куда-нибудь ездить. А может быть, за эти три года уже появились другие люди, готовые работать в ОНК? Есть и другие люди, другие организации. Есть Ольга Романова. Она не входит ни в какие комиссии. Но что-то она и ее сторонники делают. Довольно много, насколько я понимаю. Работают по принципу «Родительских комитетов». Гораздо больше людей и организаций пытаются контролировать отделы полиции. Мы часто слышим: есть ОНК, но она не работает. Регионов, где ОНК не работает, 80%. В 10% работает хоть кто-то. А таких ОНК, которые работают успешно, совсем мало. И это пугает. Формируются ОНК, казалось бы, максимально прозрачным способом. Людей выдвигают общественные организации, а утверждают региональные Общественные палаты. Там, где желающих много, проводится конкурс. Но это только Москва и Петербург. В других местах людей не хватает. Бывает, однако, что Общественные палаты отказывают кому-то без каких-либо объяснений. Это случается даже в тех регионах, где конкурса нет, где мест больше, чем желающих. Говорят, что это ФСИН надавил. Но если ФСИН может влиять на состав ОНК, то тогда ОНК ничем не отличается от всех других общественных институтов, взаимодействующих с ФСИН и посещающих тюрьмы по договору с ФСИН (от религиозных организаций, например). В Ленинградской области мы столкнулись с еще одной проблемой: желающие есть, но нет организаций, которые бы их направили. Если уже есть организация в Петербурге, какой смысл открывать организацию еще и в области? Обычно организации Петербурга работают и в городе, и в области. Но в ОНК может выдвинуть представителя лишь организация, работающая не менее пяти лет. Вот такие институциональные сложности. Хотелось бы работать в гораздо менее формализованной структуре».

Виктория Громова: «В отличие от Саши, у меня нет глобальных проблем, связанных с институтом ОНК. Я считаю, что ОНК – большое достижение для нашей страны, которое позволило сконцентрировать энергию отдельных людей и всего гражданского общества вокруг тюрьмы. Да, это позволенный государством механизм. В первом созыве ОНК были в основном правозащитники. Те «сумасшедшие», которые готовы тратить свое время, лазить по тюрьмам, выявлять проблемы с соблюдением прав человека. С моей точки зрения, это здорово. Сейчас ситуация меняется: государство стремится взять ОНК под свой контроль. Но это показывает, что институт ОНК реально действующий. Кажется, что для правозащитников ОНК – единственный способ попасть в тюрьму в качестве наблюдателей. Мы заинтересованы в том, чтобы в ОНК приходили правозащитники – альтруисты, которые решают не собственные проблемы (например, как провести в тюрьму определенный бизнес), а занятые именно соблюдением прав человека. Но, на самом деле, ОНК – это не единственный способ. Я считаю, что мы сами должны устанавливать границы допустимого. Всё, что мы сами себе позволим, то и будет происходить в государстве. Если мы решили, что заниматься тюрьмами – это очень важно, мы просто собираемся в группу и занимаемся тюрьмами. И за последний год стало ясно, что любые организованные группы, которые хотят контролировать соблюдение прав человека в тюрьмах, могут это делать. Помните, как Маша Алехина вышла на свободу и сразу же после этого поехала в нижегородскую колонию, чтобы выяснить, что там творится? И ее пропустили. Главное – это то, как и где мы сами выстраиваем линию взаимоотношений с властью. Это от нас зависит. Понятно, что государству очень важно закрывать от нас такие институты, как ФСИН. А нам важно другое. И мы себя тоже можем проявлять. Многое зависит от степени нашей собственной активности. Помимо ОНК есть много других способов сделать так, чтобы то, что происходит в тюрьме, в колонии, стало открытым, ясным, понятным и интересным нашему обществу. Есть, конечно, и глобальный вопрос: насколько российскому обществу вообще важно и интересно, что происходит в закрытых учреждениях? Но если появляется группа заинтересованных людей, то всё возможно. Так несколько лет назад появилась группа ОГОН (Объединенная Группа Общественного Наблюдения). ОГОН – это наша реакция на то, что происходит на улицах во время проведения публичных мероприятий. Если мы видим, что случился конфликт между гражданами и властью, мы выступаем третьей стороной. ОГОН не ограничивается самими митингами, а идет в полицию, в суды. Вот так и у нас, и в других регионах появляются разные группы, связанные с гражданским наблюдением. Как только появляется инициативная, заинтересованная группа граждан, власть вынуждена взаимодействовать с этой группой. Так что, на мой взгляд, у нас еще есть различные возможности влиять на власть и, в том числе, влиять на закрытые учреждения».

Игорь Сажин: «Мы здесь представляем ОНК, но институтов, осуществляющих контроль за пенитенциарной системой, гораздо больше. У нас в Коми, кроме ОНК, есть две родительские организации. Одна лояльная к ФСИН, вторая – конфликтная. Но они обе работают с ФСИН, и ФСИН работает с ними обеими. Обе они нужны ФСИН. Результаты взаимодействия зависят от нашего креатива.

Что касается института ОНК, то главный вопрос: насколько он эффективен с точки зрения контроля? Ответ: институт настолько эффективен, насколько удается зайти командой. Одиночки – это катастрофа. Я знаю регионы, где заходили одиночки. Они без конца плачут и жалуются. Заходить во ФСИН по одному довольно бессмысленно. Но всё равно нужно, если нет другого варианта. Но лучше заходить командой. Наша команда, когда зашла, озаботилась первым делом самим положением об ОНК. Мы продвигали свою концепцию и сопротивлялись любым поправкам. Мало кто тогда понимал: зачем это? Зато сейчас, благодаря этому положению, у нас любой человек может подать заявку на посещение. Мы создали такой документ, чтобы нам не мешали. И у нас такой председатель, который никогда ничему не мешает. Вот уже третий созыв он является нашим председателем. Наша установка: «своих» проводить в комиссию не надо. Не от этого зависит результат. И еще о чем я хочу сказать: нас интересуют системные изменения во ФСИН. А для этого надо формировать культуру взаимоотношений граждан и ФСИН. Мы просто так туда не ходим. У нас заходы системные. Сейчас мы работаем в двух направлениях: это заболевание ВИЧ и перевозка заключенных.  Мы считаем, что должны добиться изменений здесь. Хоть маленьких изменений, но добиться. В предыдущий созыв мы занимались переполнением. Проблем настолько много, что если мы будем хвататься за всё сразу, мы ничего не сделаем. Эффективность зависит от того, насколько мы последовательно работаем над конкретной проблемой. По ВИЧ-инфицированным мы хотим создать культуру непрерывной терапии. Обычно так: лекарства дают заключенному какое-то время, потом в перевозку назначили – прервалась терапия, из одной колонии перевели в другую – прервалась терапия, лекарства не подвезли – прервалась терапия. Мы выявляем это. Мы берем человека, обрабатываем, подготавливаем к судебным действиям внутри России, если не удается добиться результата, подготавливаем к действиям в ЕСПЧ. Мы кейсы тащим и постоянно говорим: помните! Мы придем. Мы выявим. Мы с человеком поговорим. Мы поможем ему, и он с вас деньги сдерет. Напоминаем, чтобы культура непрерывной терапии возникла. По перевозкам у нас есть победа: в Сыктывкаре больше не перевозят заключенных в «собачниках». Фургон для перевозки делится на три части: в первой сами работники, во второй – заключенные, а в третьей собак возят. Обычно бомжей кидают в «собачник». Но мы с этим боролись. Удалось справиться. Была у нас битва вокруг вагонзаков. В Верховном суде РФ была одержана победа. Удалось добиться, чтобы ограничили количество людей в одном купе. В стандартном купе 7 мест, а в них перевозили на короткое расстояние до 16-18 человек, а на большое расстояние – 14 человек. В постановлении Верховного суда сказано, что на большие расстояния не больше 8 человек, а на короткие расстояния – не больше 12. Теперь наша задача - следить за выполнением постановления на практике. Сейчас идет битва за «стаканы» (это крошечная камера для перемещения заключенных, рассчитанная на одного человека – Е.Л.). Наши стаканы не соответствуют никаким нормам: ни международным, ни российским. Задача была в том, чтобы стали делать другие «стаканы» - пошире. Более того, раньше сажали в стаканы по два(!) человека. Там один-то еле-еле помещается. А второго ему на колени сажали. Но сейчас такие случаи стали довольно редки. Еще один наш вопрос: перенаселенность камер. Этим вопросом мы занимались в первом созыве. Наша главная битва была со спецприемниками. Наш спецприемник в Сыктывкаре нам удалось изменить полностью. А раньше бывало, что получал человек 15 суток, приходил отбывать наказание, а ему говорили: «Мест нет». И человек сидел дома и ждал звонка: «Освободилось место. Приходите отсиживать». Два года длилась эта история, но сейчас количество камер увеличили. Просторно стало».

*** 

Я была в учреждениях ФСИН всего три раза.  Женская колония в Саблино, женский СИЗО на Арсенальной и ИТЛ «Тосно 4». Считаю, что это очень важный для меня опыт. Никаких ужасов не было, естественно. При мне никого не били, не пытали, не морили голодом, не держали в помещениях без отопления. Наоборот, сотрудники ФСИН старались показать товар лицом. То, что я увидела, - это норма российской пенитенциарной системы. Это просто быт. Но это быт, оскорбляющий человеческое достоинство. Однако назвать такую жизнь нарушением прав заключенного можно, только если смотреть со стороны, если использовать другую шкалу, другую точку отсчета. Но если жить в России, тем более, не в Москве или Петербурге, а, например, в Брянске, то такой оскорбительный, нищий быт – скорее правило, чем исключение. Туалет – деревянный помост с дырками в полу – это унижение человеческого достоинства? Безусловно. А что? Такие туалеты бывают только в зонах? Конечно, нет. Помыться можно лишь раз в неделю, потому что в камере душа нет, заключенных раз в неделю водят в баню – это нарушение прав человека? В Европе, наверное, да. В России, наверное, нет. Фактическое отсутствие медицинской помощи, когда врача-специалиста ждешь месяц – это уж точно несоблюдение прав заключенного, записанных в законе об ИТЛ. Но мы же знаем, что получить медицинскую помощь на воле тоже удается далеко не всегда, далеко не сразу и далеко не всем. В зоне ты ни секунды не можешь побыть наедине с самим собой, отсутствует личное пространство, всюду люди. По-моему, это настоящая пытка. Но в Питере до сих пор полно коммуналок. Нам ли рассуждать о невозможности уединиться?

Попадая в учреждения ФСИН, приходишь в ужас и от всего увиденного, и от того, что разница между бытом зоны и бытом остальной России не так уж велика.

С убожеством быта, с запредельной нищетой многих учреждений ФСИН правозащитники, естественно, ничего сделать не могут, потому что это не проблемы ФСИН, а проблемы России. Еще одна сторона вне зоны общественного контроля – это финансирование капитального строительства ФСИН. Кроме того, непрозрачный вопрос: кто и как заключает договоры по поводу различного производства в системе ИТЛ, какова прибыль от этого производства и как она распределяется. Всё это –  совершенно закрытые от общественного контроля сферы. Бороться со злоупотреблениями в этих областях пока невозможно.

Но самих заключенных увидеть можно. Посмотреть, что они едят и соблюдаются ли нормы питания, - можно. Посмотреть, где они спят, и нет ли перенаселенности камер, - можно. Поговорить с заключенными тоже можно (правда, при свидетелях – сотрудниках ФСИН). Задача общественного контроля, чтобы тяжелое положение заключенных не ухудшалось еще больше в силу коррупции, произвола, халатности и т.д. И с этой задачей ОНК в основном справляются.

Само появление закона №76  "Об общественном контроле за обеспечением прав человека в местах принудительного содержания и о содействии лицам, находящимся в местах принудительного содержания" – это уже успех. Благодаря этому закону ФСИН становится более открытой системой, правозащитникам легче решать проблемы заключенных. Приходя в учреждения ФСИН, правозащитники могут требовать, а не просить, могут открыто критиковать начальников ФСИН, не опасаясь, что в следующий раз их не пустят к заключенным. Но работать правозащитникам было бы гораздо легче, если бы тема заключенных и мест их содержания чаще оказывалась в центре общественного внимания.

Полная видеозапись семинара

Ранее на Когита!ру: анонс семинара