Эстафета памяти
7.1.2. Эстафета памяти -1.
Ресурсы, нормы и эффекты автобиографического повествования
Целью настоящих заметок является общая постановка вопроса о таком специфическом моменте повседневной жизни современного человека, который можно метафорически определить как эстафета памяти.
* * *
1. Порождение автобиографических повествований (нарративов), создание и накопление “историй жизни” и “семейных хроник”, по нашему убеждению, есть задача не только гуманитарно-научная, но и общекультурная. В конечном счете, это задача продления памяти человечества — ее сохранения не “на скрижалях истории”, а в мельчайших “капиллярах” и “клеточках”, в самой толще социальной жизни.
Названная задача, в качестве таковой, далеко не вполне общественно осознана, во всяком случае — эта работа пока не вошла в повседневный быт и культурный обиход семей и граждан.
Люди привыкли жить “сегодняшним днем”, иногда они “планируют будущее”, однако редко “оглядываются назад” и сплошь и рядом не осознают свой собственный жизненный путь как некую культурную, духовную, социальную ценность.
2. Общая постановка вопроса: “человек — это прежде всего его собственная жизнь”, в терминах еще “донаучных”, содержится в одном из наших текстов 1983 г . [1]. Попытку концептуализации и обоснования категорий фамильная ценность и семейная память см. в нашей работе 1998 г . [2].
За последнее десятилетие научная работа по сбору и анализу “историй жизни” и “биографий семей” получила плодотворное развитие в ряде исследовательских центров Москвы, Киева, Санкт-Петербурга. (Здесь эти центры и их труды не перечисляем).
3. Автобиографическое повествование (АП) выступает одной из естественных форм презентации жизненного пути и “объективации” памяти, прежде всего — индивидуальной памяти, без которой не может быть и “памяти коллективной”. К названному типу текстов примыкает жанр самодеятельных семейных хроник (СХ), где, с большей или меньшей степенью подробности, представлены жизненные пути всех членов многопоколенной семьи, в их переплетении. В дальнейшем будем говорить в основном об автобиографическом повествовании, хотя все сказанное может быть отнесено и к семейной хронике (биографии семьи).
4. Рассмотрим сначала вопрос о ресурсах, или источниках АП. Здесь можно выделить три основные группы ресурсов “истории жизни”:
а) личный (соответственно — семейный) архив, в широком смысле, — включая всю совокупность документальных материалов, “жизненных свидетельств”, как личностных, интимных, так и официально-публичных, относящихся к данному индивиду (семье);
б) живая память ныне здравствующего человека (“память о своей жизни, о своей семье”);
в) память других —о данном человеке или людях (ныне здравствующих или покойных); она может быть как “живой”, так и документированной.
5. К разряду личностных документов относятся любые тексты, отражающие факты поведения и сознания данного, конкретного человека, причем отражающие их — иногда “специально”, иногда (чаще) “попутно”, т. е. без сознательной установки на фиксацию таковых фактов. К ценнейшим документам такого рода относятся: дневники (ныне — едва ли не культурный реликт!); письма (как собственные письма данного индивида, так и, пожалуй, в не меньшей мере, адресованные ему); фотографии и другие изобразительные материалы, а в последнее время также — любительские аудио- и видеозаписи.
Весьма информативным источником или ресурсом АП (СХ) являются также “официальные” документы, особенно — такие, где сам субъект жизни выступает автором (копии листков по учету кадров, “служебные” автобиографии, обращения в официальные органы и т. п.), но также и адресованные данному человеку или посвященные ему (от метрического свидетельства до профсоюзного билета или пенсионной книжки).
6. К сожалению, “рядовой человек”, не сознающий историю собственной жизни и жизни тех, с кем он повседневно общается, как культурную ценность, плохо сберегает эти “жизненные свидетельства”. А отношение его потомков, наследников к этим “следам” прожитой жизни порой является просто варварским. В итоге, документированная память (личный архив) нередко оказывается еще менее долговечной, чем “живая”.
7. Вообще, ресурсы АП — конечны. “Живая память” субъекта, разумеется, хранит впечатления, “воспоминания” (часто изобилующие аберрациями, связанными с последующими “напластованиями” жизненного опыта). Однако чем дальше во времени — тем меньше точность и достоверность биографической информации (если она не может быть подкреплена документами).
8. Здесь возникает проблема как личной ответственности человека за сохранение “себя” (в случае СХ — всех членов семьи) во времени, так и — особенно — ответственности младших поколений за сбережение памяти о старших. Дети еще кое-что помнят о своих родителях, а уж о родителях родителей (если не застали их в живых), а тем более о прадедах — не больше того, что написано на кладбищенском кресте (если хоть он цел).
Процесс “истирания” памяти в конечном счете неизбежен, но как правило (в частности, в нашем обществе, пережившем трагедию ее изничтожения) довольно слабо развита общекультурная установка на “торможение” этого энтропийного процесса.
Можно понять тех наших старших современников, которые в суете буден не оставили детям писаной истории своей жизни. (Или — намеренно “оберегли” своих детей от “опасной” информации из семейного прошлого, как это часто случалось у наших отцов и дедов). Однако сегодня становится уже непростительным, если человек не рассказал, не записал, не зафиксировал (для своих детей, внуков) хотя бы минимума биографической информации о своих родителях: ведь после их смерти он зачастую оказывается единственным живым носителем этой информации. И когда он сам уйдет, взять ее будет почти неоткуда.
Как видно, проблема автобиографического нарратива и семейной хроники является также и моральной проблемой.
9. Конечно, работа ученых, записывающих “истории жизни”, журналистов, проводящих “конкурсы биографий”, вообще — всякие институциональные усилия запечатлеть уходящее время (эпоху) “в точке пересечения биографии и истории общества” [3] имеют общекультурное значение. Однако остается проблема сохранения “памяти о жизни” каждого человека. А это уже не может быть решено накоплением АП и СХ в исследовательских архивах и т. п., а только — развитием и распространением культуры создания таких “историй” и “хроник” в каждой семье.
Автобиографическое повествование (писаное самим субъектом жизни или записанное с его слов), равно как и семейная хроника, в принципе должны стать элементом нашего жизненного обихода, что, по-видимому, потребует специальной просветительной работы. Необходимо воспитание в людях и культуры жизнеописания, как такового, и культуры сбережения личных архивов (прежде всего в семьях), и “культуры памяти” вообще, как неотъемлемого элемента цивилизованного общества и личности.
Понятно, что такая социокультурная программа реализуется не скоро, но надо хотя бы ее сформулировать.
10. Обозначим некоторые нормы автобиографического повествования. Здесь выдвинем три “постулата”, равно относящихся как к письменному, так и к устному АП:
а) Постулат фиксации семейных корней. Всякая “история жизни”, для какой бы цели она ни создавалась, должна включать генеалогическую информацию — столь подробную, насколько это под силу автору данной истории. При том, что о предках рассказать больше некому, субъект повествования должен сделать это — в силу культурно-нравственного императива, отмеченного выше.
(Для семейных хроник указанный аспект выдвигается на передний план).
б) Постулат внятности биографического текста. “История жизни” может быть: краткой или развернутой; “объективной” или эмоционально окрашенной (насыщенной); выстроенной хронологически или тематически, или еще как-либо иначе. Но субъект должен позаботиться о тех, кто его услышит или прочитает. В АП должны быть по возможности четко обозначены узловые точки “жизненной траектории” (что, где, когда...), хотя бы приблизительно датированы жизненные события. Важно, чтобы у воспринимающего этот текст не возникло неясностей (разве что сам повествующий намеренно опускает нечто важное, чего-то не хочет сообщать).
(Семейные хроники требуют внимания к четкому определению степеней родства; желательно построение генеалогического дерева, что требует минимального обучения).
в) Постулат ценности “истории жизни”. Конечно, хорошо, если инициатором фиксации “воспоминаний о жизни” выступает близкий носителю биографической информации человек, младшие члены семьи или профессионал-исследователь. Однако пусть даже человека (обычно это человек пожилой) никто к этому особенно не побуждал — он должен “убедить себя” или принять a priori, что его жизненная история (семейная хроника) нужна, что она может быть востребована не сегодня, так завтра, близкими или далекими, знакомыми или не знакомыми ему людьми.
Допустим, “заказчика” на АП (СХ) сегодня нет. Можно в таком случае посоветовать всякому, особенно — человеку в преклонном возрасте, поискать и своевременно назначить своего “душеприказчика” — такого, которому он может “оставить” писаную историю своей жизни (а тот — сохранит) или рассказать (а тот — запишет и т.д.). Также желателен выбор конкретного “душеприказчика” и для личного архива, даже — совсем небольшого. (И это вовсе не обязательно должен быть наследник имущества, материальных ценностей).
Вообще, АП и СХ являются интеллектуальной собственностью, заслуживающей “наследования”. Пусть для этого нет юридических, но вполне возможны культурные, нравственные регламенты.
11. Нашу постановку вопроса о сбережении памяти можно было бы иллюстрировать множеством примеров, имея в виду прежде всего деятелей науки и культуры. Архивы некоторых из них (включая дневниковое, эпистолярное наследие), в силу разных исторических и личных обстоятельств, порой бывали безвозвратно утеряны. Но немало и счастливых примеров, когда личный архив (а не только опубликованные мемуары!) сохранился и сберегается в полном объеме и порядке.
Последнее чаще имеет место, когда сам человек, хоть как-то, позаботился (имел возможность позаботиться) об этом, а его родственники, друзья, ученики, реже — государство, в свою очередь, приложили к тому старания. Здесь стоит заметить, что иногда усилия частных лиц по сохранению конкретных личных архивов оказывается поистине героическими.
Подчеркнем, однако, еще раз, что сбережения заслуживает память о любом человеке, а не только об “исторических личностях”! И простейшим и универсальным способом сохранения памяти оказывается написанное самим человеком жизнеописание (или — зафиксированный техническими средствами биографический рассказ, или хотя бы конспективная запись, вручную, с его слов). Хорошо, если кроме “живой памяти” при этом использовались также и иные источники.
12. Для того, чтобы сами по себе АП и СХ стали нормой нашего культурного обихода, нужна работа по научению и пропаганде “биографической деятельности”. Ныне в популярной литературе наблюдается бум “учебников жизни”: как строить отношения в семье, на работе и т. д., как “достичь успеха” в жизни, и т. п. Но отсутствует практика наставлений, как сделать память о себе (и других людях) культурным достоянием (не обязательно — всеобщим, пусть ограниченным рамками семьи в нескольких поколениях; чтобы осталось от человека не только посаженное дерево или надпись на могильной плите).
13. Обратимся к вопросу об эффектах автобиографического повествования (семейной хроники).
Одна группа эффектов уже была обозначена выше, назовем их культурными: сбережение памяти о конкретном человеке (людях, роде), прежде всего — в семье, как той клеточке общественного организма, где эта память в принципе имеет наибольший шанс сохраниться (а биографический или хроникальный документ стать семейной реликвией, наряду с обычно сберегаемыми, но редко датируемыми фотографиями).
Другая группа эффектов — воспитательные. “Истории жизни” и “биографии семей” — не дидактический материал. Но “доподлинное”, воплощенное в них знание о жизненных путях старших (включая тех, кого младшие “не застали”) несет в себе мощный воспитательный заряд. И это “педагогическое” воздействие может оказаться куда более эффективным, чем навязчивые попытки со стороны старших научить молодых — “как жить” (от которых те зачастую — и порой справедливо! — отмахиваются).
И третья группа. Это — такие эффекты АП (СХ), которые не всегда замечаются, но почти всегда присутствуют: эффекты ауторефлексивные. Всякий человек рано или поздно (и не однажды на протяжении жизненного пути!) задумывается о собственной жизни. Один — с горечью или тревогой, другой — с “сознанием исполненного долга”, третий — для того, чтобы “себя понять” или решить “как жить дальше”, четвертый — сравнивая свой жизненный путь с судьбами других членов рода.
14. О последней (третьей) группе эффектов — чуть подробнее. Жизненная ауторефлексия может быть не спонтанной, не ситуационной, не подспудной, а — систематической, универсальной и осознанной. И “история собственной жизни” есть повод, или основание, или стимул — для “размышления о жизни”.
При этом у автобиографического нарратива часто возникает особый, психотерапевтический эффект. Ибо в итоге “воспоминаний о жизни”, человек, как правило, имеет возможность убедиться, что все же “не зря жил” (или “не зря живет”); а если не все в жизни “удалось” (“удается”), то, оказывается, он сделал (делает), “что мог” (“что может”)... Сожаление же об утраченных возможностях, будучи “выговорено”, меньше бередит душу.
(Конечно, возможна и обратная ситуация: “...и с отвращением читая жизнь мою...”. Поэтому, при отсутствии живого собеседника, может быть, лучше ограничиться “сухим” изложением фактов).
Так или иначе, особенно в пожилом возрасте, особенно при побуждении со стороны — не к импульсивному (и обычно истирающемуся из памяти слушателей) воспоминанию, — автобиографическое повествование (семейная хроника), тем более при уверенности в том, что оно будет востребовано, может стать смысложизненным занятием, поддерживающим жизненные силы и даже “целительным” лучше иных лекарств.
15. Как видно, наша постановка вопроса выводит субъекта биографического нарратива или семейной хроники из положения объекта или — “всего лишь”! — источника информации, для культурно-исторических, социологических и т. д. штудий. Последняя цель, конечно, существенна. Но не следует забывать о самоценности АП (СХ), как одного из способов самовыражения, самопознания и самоутверждения личности.
16. Итак, не для того лишь нужны “истории жизни” и “биографии семей”, чтобы их потом анализировать и обобщать (“реконструировать эпоху”, познавать ее “в человеческом измерении” и т. п.). Жизнеописание (иногда вырастающее в “размышление о жизни”) есть шанс для всякого человека продлить “себя” (или “себя и других” — для случая СХ) — если не в веках, то в десятилетиях — в памяти индивидуальной, семейной, коллективной. Это — простейшая, самая доступная (доступная практически каждому, хотя иным людям — нужна помощь, причем не обязательно профессиональная) форма кристаллизации жизненного опыта и жизненного самоотчета (имея в виду АП).
17. Естествоиспытатель и краевед С. Н. Поршняков (1889-1982), именем которого назван краеведческий музей в г. Боровичи (Новгородская обл.), сформулировал в своем “духовном завещании”, писанном в 1942 г ., такую заповедь: “Умение итожить опыт своей жизни — по периодам и этапам (говоря языком исследователей — умение “камеральничать”)...”. [4].
Если жизнь человека сравнить с исследованием (каковым она в ряде отношений и является), то автобиографическое повествование может рассматриваться как способ подведения “промежуточных” или “предварительных” жизненных итогов. А это необходимо и самому человеку, и тем, кто “придет на смену”. И ценность таких повествований не уменьшается, а прирастает с ходом времени.
18. В заключение повторим однажды сказанное: “человек — это прежде всего его собственная жизнь...”. А история жизни (автобиографическое повествование, семейная хроника) есть не просто ее (жизни) конспективное отображение, но и особый способ отложенной во времени коммуникации поколений и духовного преодоления природных границ индивидуального человеческого бытия.
* * *
Автор этих строк убежден, что письменная “эстафета памяти” (“память до востребования”) нуждается в осмыслении: и как культурная задача общества, и как нравственный императив личности.
Литература
1. Алексеев А. Н. Драматическая социология (эксперимент социолога-рабочего). М.: СПбФ ИС РАН, 1997, с. 292-294.
2. Алексеев А. Н. Фамильная ценность и семейная память (к постановке вопроса) / Дом человека (экология социально-антропологических процессов). СПб.: Институт биологии и психологии человека, СПбГУ, 1998, с. 55-57.
3. Миллс Ч. Р. Социологическое воображение. М.: Стратегия, 1998, с. 16.
4. Поршняков С. Н. Завещание (то, чего желаю в жизни вам — из достигнутого и не достигнутого мною за 55 лет моей жизни). 1942. (Рукопись; хранится в архиве Ю. А. Щеголева).
А. Алексеев, ноябрь 2000 — февраль 2001
7.1.3. Эстафета памяти – 2.
Мотивы, формы и роль автобиографических повествований
1. В нашей работе “Эстафета памяти. Ресурсы, нормы и эффекты автобиографического повествования” “истории жизни” (life stories, recits de vie) рассматривались не в качестве специального исследовательского метода, а как социальный феномен и форма межпоколенной коммуникации, и еще — как нравственный императив человека, обязанного передать детям хотя бы минимум информации даже не столько о себе, сколько о своих родителях (семейная хроника)
К ресурсам автобиографического повествования (АП) мы относили архив, “живую память” и “память других”. Нормы АП резюмировались в трех “постулатах”: постулат фиксации семейных корней, постулат внятности биографического текста и постулат ценности “истории жизни”. Что касается эффектов АП, то выделялись эффекты культурные, воспитательные и ауторефлексивные.
2. В нашей нынешней постановке вопроса о мотивации автобиографических повествований будем различать мотивы коммуникативные, самоутверждения и творческие. В первом случае человек хочет “всего лишь” сообщить потомкам некоторую информацию о себе и то, что ему известно о предках. Это эстафета памяти, так сказать, “в чистом виде”. Далее, мотивы самоутверждения — это когда человек так или иначе заявляет посредством АП о своей социальной значимости (порой это используется как дополнительное средство достижения жизненного успеха). Третий случай — творческая самореализация par excellence. Какой-то из мотивов всегда приоритетен, но обычно дополняется элементами двух других.
3. Формы АП не изоморфны мотивам, хотя до известной степени обусловлены ими. “История жизни” может быть событийной, хроникальной по преимуществу (назовем это автобиографическим очерком), может быть эмоционально насыщенной (своего рода биографическая лирика), наконец, это может быть такой мемуар, в котором жизнь “главного героя” (субъекта биографии) предстает на фоне картин жизни других людей и — шире — общественной жизни. Этакий биографический эпос...
4. Однако к этому не сводится дифференциация форм АП. Уместно различать автобиографическое повествование как таковое, где формообразующим элементом выступают воспоминания, индивидуальная память, воплощенная в текст. В качестве формообразующих элементов могут выступать также документы (словесные или изобразительные, например, фотографии из семейного альбома) и даже предметы (например, фамильные ценности) или “памятные места”, дающие повод для автобиографического комментария (“Мне все здесь на память приводит былое…“).
5. Что касается роли автобиографических повествований, то они, как и всякая человеческая коммуникация, предстают: (а) актом общения (межпоколенного, но и не только...), (б) способом отображения жизненной траектории и биографического контекста и (в) своего рода автопрезентацией — самовыражением, или изъявлением себя. То есть роль эта как минимум троякая. Здесь заслуживает специальной разработки проблема специфики “историй жизни” в каждой из названных ипостасей.
6. <…> В заключение, отметим, что “эстафета памяти”, каковой может стать всякое автобиографическое повествование, есть социокультурный феномен фундаментального значения. Как замечал Д. С. Лихачев, “одна из величайших основ, на которых держится культура, — память”.
Апрель 2007
Приложение:
Фамильная ценность и семейная память
(к постановке вопроса)
1. «Фамильная ценность» — термин, пока не обретший научного статуса в науках о человеке. В это понятие мы вкладываем ту составляющую материально-духовной среды или экологии человека, которая позволяет личности идентифицировать себя в качестве представителя определенного рода (родов) и звена в цепи семейных поколений. Принципиальное значение здесь имеет именно осмысление, осознание соответствующих материальных или информационных объектов в качестве фамильной ценности, т.е. наличие ценностного отношения личности к ним.
2. Существенным для понимания специфики феномена фамильной ценности является вычленение в ценностном сознании субъекта особой сферы или слоя — назовем это «семейной памятью». Этот слой нередко оказывается весьма тонким (говоря попросту — «короткая семейная память»). Скажем, человек является обладателем вещи, доставшейся ему от предков, но не знает «истории» этой вещи. Или: человеку неизвестно, кто же из его старших родственников изображен на фотографии, хранящейся в семейном альбоме.
3. Личностное осознание субъективной значимости объектов-носителей фамильной ценности сплошь и рядом приходит к человеку достаточно поздно, когда старших уже нет в живых, и «спросить не у кого». Устные биографические рассказы родителей стираются в памяти детей, в свое время не придавших этому значения. Порой полученная младшими от старших информация трансформируется в «семейное предание» (не поддающееся проверке).
4. В последнее время усилился интерес к биографическим методам в социологических, культурологических, этнографических исследованиях. Мемуарный, «житийный», документальный жанры становятся все более популярными в литературе и публицистике. При этом делается упор на историко-культурной ценности соответствующих текстов. Хочется, однако, подчеркнуть экзистенциальную значимость фамильной ценности и семейной памяти для конкретных лиц, которые, при неразвитости интереса к своему происхождению, своим корням, часто оказываются в положении «Ивана, не помнящего родства».
5. Автору этих строк довелось консультировать составление ряда «семейных хроник». Их инициаторами были уже немолодые люди, осознавшие свою ответственность за сохранение памяти о своих предках для своих потомков. Это оказалось достаточно трудной задачей. Следует заметить, что работа эта оказалась бы куда более эффективной, если бы была предпринята составителями семейных хроник в более молодом возрасте.
6. Во всякой семейной хронике обычно представлены два пласта информации. Первый — «генеалогическое дерево» и хотя бы минимум информации о предках, которых пишущий хронику в живых уже не застал. Здесь он опирается на сохранившиеся документальные свидетельства и рассказы старших. Другой пласт — личные впечатления и воспоминания, относящиеся в первую очередь к собственным родителям. Здесь возникает особая проблема моральной ответственности за сохранение информации, которой располагает только данный индивид и которая исчезнет невозвратно, если не будет транслирована младшему поколению.
7. Заслуживает постановки вопрос о воспитании в младших поколениях не просто "уважения к старшим» и «заботы о стариках», а внимания к ним, в частности, как к носителям семейной памяти. В идеале, не старшие, а младшие должны быть инициаторами того, чтобы эта память не оказалась утраченной. Способы культивирования фамильной ценности могут быть самыми разнообразными (включая современные технические средства). Но общение поколений должно включать ценностно мотивированный запрос младших на семейную память.
8. Представляется необходимой пропаганда сохранения личных архивов в семьях. Здесь не идет речь об архивах «выдающихся людей» (которые имеют шанс получить государственное хранение и т. п.). Не только фотографии, но и всевозможные документы, письма, иногда — дневники, любые письменные свидетельства, оставшиеся от покойных, заслуживают сбережения детьми, внуками. К сожалению, материальные ценности ныне наследуются куда охотнее, чем ценности, имеющие духовное значение. Отношение к последним часто оказывается варварским.
9. В заключение, отметим, что проблематика, обозначенная в настоящих тезисах, пока не стала предметом специального научного рассмотрения, в частности, в социологии и культурологии. Здесь необходимы и теоретические анализы и эмпирические исследования.
Как нам представляется, понятия фамильной ценности и семейной памяти поддаются операционализации в практике массовых опросов и систематических наблюдений. В целом, вырисовывается комплексная (культурно-историческая, гуманитарно-экологическая и междисциплинарная) научная проблема.
Февраль 1998
Другие работы А. Н. Алексеева на эти темы:
- Письмо, дневник, автобиография: многообразие форм и сопряжение смыслов (теоретико-методологические заметки) // Телескоп: журнал социологических и маркетинговых исследований. 2007, № 4.
- Биографический дискурс: акт общения, отображение реальности и изъявление себя (заметки об «эстафете памяти») / Право на имя. Биографика 20 века. Эпоха и личность: ракурсы исторического понимания. СПб.: НИЦ «Мемориал» (Санкт-Петербург); ЕУ в СПб, 2008.
