Набоковская премия СП Петербурга (1993) за роман « Исповедь еврея». Премия петербургского ПЕН-клуба (1995) за «Роман с простатитом». Роман «Любовь к отеческим гробам» вошел в шорт-лист 2001 года премии «Русский Букер», а также получил премию «Студенческий Букер»,  роман «Горбатые атланты» – в список трех лучших книг Петербурга за 1995 год. Премия интернет-конкурса «Тенета.ринет» - 2002 в номинации «Литературные очерки, публицистика». Премия им. Гоголя от правительства Петербурга и СП Петербурга(2003) за роман «Чума», премия правительства Санкт-Петербурга (2006) за роман «В долине блаженных». Премия «Учительской газеты» «Серебряное перо». Премия фонда «Антифашист» за статью об идеологии немецкого фашизма, опубликованную в журнале «Дружба народов». Статья содержит приобретшую некоторую популярность формулу фашизма: фашизм – это бунт простоты против непонятной и ненужной сложности социального бытия. В последние годы А.Мелихов развивает концепцию «человека фантазирующего», рассматривая историю человечества как историю зарождения, борьбы и распада коллективных грез.

Александр Мелихов:  Я написал свою книгу об истории Биробиджана, хотя никогда не бывал там.

Но моя книга «Биробиджан – земля обетованная», изданная московским «Текстом», не столько история событий или история лиц, сколько история грез. Я вообще рассматриваю мировую историю, как историю возникновения, борьбы и распада коллективных грез. Разбивается коллективная сказка – заканчивается этап истории. Затем новая мечта рождает новые подвиги и новые злодейства. Потом и этот период заканчивается. Начинается новое так называемое «безвременье». Тихая спокойная пора. Но романтикам скучно, они тоскуют о прежней героической эре. Рождается новая мечта, новые подвиги и новые злодейства - так и катится история. Мы сейчас живем в эпоху упадка мечты. Некоторые считают, что так оно и будет до конца времен. Что это и есть конец истории. Но я думаю, что человеческая природа не сможет смириться с сознанием, что мы всего лишь маленькие люди, нам нужно заботиться о здоровье, почище подметать улицы... Это слишком страшно: приближаться к смерти, занимаясь только побелкой, воспитанием детей, вытиранием  носов. Нам хочется «великого», чтобы чувствовать себя не столь мизерными и жалкими перед огромным мирозданием. Так что когда-нибудь мы снова породим мечту и снова начнем творить, ужасать и восхищать мир.

История Биробиджана – это тоже история мечты. Сначала это была социалистическая, коммунистическая сказка о том, что когда-нибудь мы все будем жить в мире «без Россий, без Латвий». Будем дружить, держаться за руки. Но что делать с нациями, которые умирать не хотят, помнят о своих особых интересах? Большевикам достались в наследство чуть ли не 600 национальностей. И если даже оставить самые огромные, то все равно их оказывается за двадцать. Если следовать социалистической интернациональной химере, на национальную принадлежность вообще не нужно обращать внимание. Главное – классовая принадлежность. Социалистический лагерь должен быть един без учета национальных различий, а вот во вражеском лагере нужно поддерживать национальные движения, чтобы максимально разобщить его. Но ведь невозможно подавлять национальные движения внутри и поддерживать снаружи так, чтобы это оставалось незамеченным. Для этого и была придумана очень умная ленинская национальная политика: на словах национальную самобытность поддерживать – на деле выжигать каленым железом. Так оно и делалось — в Биробиджане в том числе. Там был создан, с одной стороны, декоративный противовес сионизму, а с другой стороны, как бы созданы условия для развития еврейской культуры или даже квазигосударственности.

Но, к неудовольствию товарища Сталина, практически все народы пытались отнестись серьезно к тем картонным правам, которые были им назначены Конституцией. Везде находились наивные мечтатели, которые начинали развивать национальную культуру, формировать национальную элиту. Вот они-то и получали страшным образом по голове. А заодно и все, кто оказывался поблизости.

Сталин свое отношение к национальному вопросу при полном одобрении Ленина выразил еще до первой мировой войны в статье «Марксизм и национальный вопрос». Ее потом сорок лет учили наизусть: нация определяется территорией, языком, экономикой, культурой. Поэтому евреи, живущие в разных странах, говорящие на разных языках, не имеющие общей территории, общей экономики и общей культуры(если не верить в «жидо-масонский заговор»), не составляют нации. Так и было написано. Черным по белому. Но поскольку какие-то упрямые евреи были с этим не согласны, им была выделена автономная область. Были произнесены какие-то декоративные слова про то, что это подлинная родина трудящихся евреев. Израиль – это родина для буржуев, а для трудящихся будет родиной Биробиджан. И довольно много наивных людей в эту сказку поверило. Романтики ехали из-за границы, из благополучных стран кормить комаров, мерзнуть, мокнуть, голодать. Благодаря этой сказке были осушены болота, частично вырублены леса, проложены дороги. Был «город заложен назло надменному соседу». Японии, например.

Мне особенно было интересно читать тамошних поэтов. Это был уникальный опыт: воспеть родину, которой еще вчера не было на карте. С чего начинать? Любая страна, любой народ накопили огромное количество поэтических образов. А здесь ничего нет. Но биробиджанские поэты сумели-таки справиться с этой задачей. Больших талантов я там не обнаружил, но они нащупали уникальность своей декретной родины — эта родина построена своими руками. «Мы родину строим у края страны, где слышится говор амурской волны». Все это писалось на полном серьезе.

До поры до времени Сталин закрывал на это глаза, поскольку биробиджанский патриотизм работал на него. Ситуация изменилась во время войны: евреев начали прятать подальше от авансцены и даже массовые убийства евреев стали называть убийствами мирных советских граждан. Это было естественно и почти неизбежно: требуя от самого сильного народа страны чудовищных жертв, было только благоразумно убирать с его глаз все, что его раздражает. Тем более что на это била и немецкая пропаганда: вы-де воюете за евреев…

В итоге после Холокоста даже у самых ультрасоветских евреев обострилось национальное чувство. Конечно,  оно не носило антисоветского характера: никто не собирался ни отделяться, ни Биробиджан передавать Японии, как их в этом обвиняли. Но еврейские поэты пожелали воспевать свой народ отдельно: перечислять отдельно именно еврейские подвиги и жертвы. Скажем, Маргарита Алигер написала поэму, которая была даже по недогляду напечатана. Там говорилось о том, что мы слишком рано забыли, что мы евреи, а вот фашисты не забыли об этом. Поэма не обладает большими художественными достоинствами, но все высказано вполне определенно: вот теперь я слышу голос крови, тяжкий стон народа моего – все мощней, все жестче, все грозовей истовый, подземный зов его.

А тут еще возникло государство Израиль, которое Сталин поддержал, думая, что оно будет ориентироваться на Советский Союз. Израиль строил полусоциалистическую экономику и вполне мог бы ориентироваться на СССР. Но израильские лидеры долго взвешивали и решили, что связать свою судьбу с Америкой будет надежнее. Сталин счел это предательством, а советские евреи ощутили солидарность с Израилем и даже кое в чем это выражали. То приветствовали Голду Меир, то подавали заявления оказать интернациональную помощь Израилю в войне с арабами – все это тоже не секрет. Ну и как всегда Сталин нанес удар с превышением необходимой самообороны. Потому что эти так называемые еврейские националисты вовсе не были фанатиками, они не собирались, как какой-нибудь Че Гевара, гибнуть за идеи, они всего лишь хотели получить чуть-чуть побольше, чем имели: например, Крым, «освобожденный» от крымских татар.

Слава Богу, не получилось.

Безусловно. Сейчас еще не хватало бы только конфликта между евреями и крымскими татарами. Эта история никого бы не украсила.

Биробиджанские лидеры тоже подзабыли, где живут — давали интервью западным изданиям, говорили о Еврейской автономной области как о еврейском государстве, что могло быть истолковано как сепаратизм. Например, местная поэтесса Любовь Вассерман написала: «Люблю свою страну Биробиджан». Какая еще страна? Это область! За эту строчку она получила десять лет. Главный редактор газеты «Биробиджанер Штерн» Борис Миллер (он стал прототипом одного из персонажей моего романа «Красный Сион») напечатал в газете список евреев – героев Советского Союза. Тоже получил те же десять лет. От еврейских поэтов и прозаиков требовалось воспевать подвиги и оплакивать страдания своего народа по такому примерно канону: «Наши парни сражаются, как львы, хотя не более храбро, чем таджикские, узбекские и русские парни. Горе наших матерей не знает границ, хотя оно не более тяжкое, чем горе русских, узбекских и татарских матерей». Это смехотворно. То есть с точки зрения политкорректности так и следует писать, но эмоциональному, поэтическому порыву здесь нет места.

В конце концов в Биробиджане устроили страшную чистку в 1949 году. Приговорили первого секретаря обкома Бахмутского к расстрелу, он написал Сталину покаянное письмо, где писал чистую правду о том, что всю жизнь верой и правдой служил советской власти, что он просто не понимал, в чем заключается ленинская национальная политика. Поди догадайся, что она требует лишь имитировать национальное развитие… Милосердный вождь его помиловал и заменил смертную казнь на 25 лет. Бахмутский после смерти Сталина вышел из лагеря больным человеком и доживал в полной безвестности. Я не смог ничего узнать о его судьбе.

И вдруг меня приглашают в Биробиджан на презентацию моей книги в рамках Фестиваля еврейской культуры. Я увидел запоздалое торжество имперской политики — слово «еврей» перестало быть ругательством, его произносят и пишут вполне свободно, а ассимилированные советские евреи о большем и не мечтали. Мудрая имперская политика вовсе не велит одному народу унижать другие, она говорит всем меньшинствам: пойте что хотите, молитесь кому хотите, женитесь и умирайте по вашим обрядам — только не покушайтесь на «федеральную» власть. На нее никто и не покушается.

Людей объединяет в нацию не территория, не экономика и даже не культура, а экзистенциальные потребности. Возможность забыть о своей ничтожности, кратковременности в беспощадном, огромном мироздании, почувствовать свою связь с историей, с подвигами предков...

Вы предлагаете гордиться чужими подвигами? Не лучше ли нести ответственность за себя? Чем-то гордиться, чего-то стыдиться в собственной биографии?

Это не я предлагаю, это предлагает человеческая природа. Вероятно, в идеале так бы и следовало — гордиться только личными заслугами. Но каждый из нас делает настолько мало, каждый из нас настолько ничтожен и жалок, и мимолетен, что «гордиться славою своих предков не токмо можно, но и должно; не уважать оной есть постыдное малодушие» (это Пушкин сказал). Хотя эта гордость не освобождает тебя от обязанности вносить собственный вклад в человеческую копилку.

И не научит писать стихи, как Пушкин. Вообще, это опасное направление мысли. Может привести (и приводит) к печальным и трагическим последствиям.

Нет такого направления, по которому нельзя было бы зайти слишком далеко. Приверженность национальному наследию не учит ни поэзии, ни математике, она лишь дает чувство уверенности, что ты живешь не зря, — национальная идентичность для большинства людей единственное, что связывает их с вечностью, дарит иллюзию бессмертия. Поэтому люди все равно будут идти в этом направлении, станем мы их за это одобрять или порицать – ибо не смогут без этого обойтись. Опасно и другое направление мыслей: не имеет значения, что натворили мои предки, я за это не отвечаю. Сегодняшние немцы тоже могли бы сказать: мы не отвечаем за отцов, — но они постоянно поминают о своей национальной вине, и мир ставит им это в заслугу. Почему же стыдиться преступлений предков — это хорошо, а гордиться их подвигами — это плохо? Чем это плохо, если человек живет с чувством, что ему передано на хранение что-то ценное и он должен опасаться посадить на него пятно? Зачем биробиджанские романтики поехали на край света за призраком собственного государства? Чтобы развивать не личное, а национальное наследие.

Каждый человек ищет какое-то долговечное дело,  которое началось до его рождения и не кончится с его смертью. Встраивает себя в какую-то традицию: ученый ведет отсчет от Ньютона, поэт от Пушкина…

Все, чем мы дорожим, может привести и к подвигу, и к преступлению. Несомненно  большая часть преступлений рождается на национальной почве. Но значит ли это, что нужно эту почву уничтожить? И, если бы мы даже этого пожелали, удалось ли бы нам это сделать? Сталин выжигал национальные чувства каленым железом, но когда страна оказалась на грани гибели, он к ним и воззвал. А когда террор ослабел, страна распалась в точности по национальным швам. Неужели же гуманистические обличения способны совершить то, что не удалось массовым убийствам?

Но я надеюсь, не все так страшно: преступления случаются тогда, когда люди испытывают страх за свое национальное достояние. Пока они за него спокойны, трагедий не происходит.

Отчего же именно они так себя чувствуют? Другие-то нормально себя чувствуют.  Ведь это сравнительно небольшая группа людей, но они могут терроризировать целый город.

Это чудовищно, омерзительно. Но убийства совершают одиночки, а сотни им сочувствуют. А тысячи говорят, что, конечно, это нехорошо, но ведь надо же нам как-то себя защищать.

Вот этому-то и нужно противостоять.

Да. Вопрос: как? Я уверен, что всякая агрессия – это реакция на угрозу. Реальную или мнимую. Люди сильные, чувствующие себя защищенными, агрессивных чувств не испытывают. Преступления на этнической почве совершают люди, которым кажется, что их вытесняют из их собственного дома. Они видят угрозу в чужаках и откликаются на нее как все живые существа — агрессией. Кто-то реагирует совсем уж первобытно (нападением, убийством), кто-то более цивилизованно: создают националистические партии…

Обращение к «корням», как и практически любая привязанность к чему бы то ни было, может приводить к забвению человеческого облика. Но утеря корней лишает человека экзистенциальной защиты от чувства собственной мизерности. Гипертрофированное  обращение «к корням», к «почве» начинается тогда, когда эта самая почва уходит из-под ног. Вот тогда про нее вспоминают и реагируют с удесятеренной силой. «С превышением необходимой самообороны». При этом те, кто так себя ведет, делают подозрительной любовь к своей родине, дискредитируют это чувство.

Где же все-таки грань, отделяющая естественную (по Вашим словам) гордость за свой народ и звериный национализм?

Грань между спокойной гордостью и озверением проводит страх. Люди могут быть толерантными только тогда, когда чувствуют себя сильными и защищенными. Если нет страха, что нас вытеснят конкуренты, нет и агрессии. Чтобы нация чувствовала себя уверенной в международной конкуренции, ей необходимы сильные национальные элиты в науке, бизнесе, культуре, управлении.

Но агрессия идет именно от молодых людей, принадлежащих к тому слою, который воспринимает в качестве конкурентов еще более несчастных и обездоленных приезжих, работающих на самой не престижной работе за гроши.

Да, наиболее агрессивны именно обделенные люди. Те, кто не может реализовать свое достоинство ни в искусстве, ни в науке, ни в государственной карьере, ни вообще в хорошо оплачиваемой работе, обеспечивающей нормальное качество жизни. Социальная обделенность не создает национальной ненависти, ее создает национальная конкуренция, но обделенность крайне ее обостряет. Униженные и оскорбленные ощущают, что чужаки вытесняют их из жизни. Хотя на самом деле, вытесняют их не чужаки. Они не выдержали конкуренцию прежде всего с представителями собственного народа. Но они не готовы это признать. От этого их обида еще сильнее. Это несчастные неудачники. И добиться того, чтобы проигравшие не искали способа восстановить свое достоинство, унизив кого-то из конкурентов, невозможно. Фашизм есть неизбежная реакция на национальное унижение, реальное или мнимое, с этим поделать мы ничего не сможем. Все, что нам остается – это бороться с маргинальностью, с отверженностью. Добиваться, чтобы было как можно меньше обделенных людей. Именно они являются взрывчатым веществом. Необходимы социальные лифты. Тогда неприязнь к чужакам не будет иметь диких проявлений, а ограничится обычным ворчанием, голосованием за правые партии, как это происходит в Европе. 

Поговорим о жизни в городе и в стране. Хочется, чтобы жизнь была ярче, интереснее, чтобы больше высказывалось точек зрения, чтобы они конкурировали между собой. Но пока не получается…

Думаю, что желание слышать много точек зрения, которые бы конкурировали между собой, свойственно очень узкому кругу. «Узок круг этих революционеров. Страшно далеки они от народа». Нормальный человек хочет иметь одну точку зрения и не сомневаться в ней. Борьба с сомнениями – один из главных мотивов человеческой деятельности. Там, где появляются сомнения, появляются самоубийства. Когда люди твердо знают, что хорошо и что плохо, как себя вести, у них все в порядке. А если мыслей две, то завтра их будет четыре, потом шестнадцать. Они начнут делиться, как раковые клетки. Свобода – это рак! Это формула из моего романа «Горбатые атланты» J

А почему у нас жизнь скучная? Так где она не скучная? Если человек не охотится на мамонта, не гоняется за тигром, жизнь становится скучной. Цивилизованная жизнь вообще скучная. Нельзя жить интересно и безопасно. Если мы хотим стать цивилизованной нацией, мы должны быть готовы к скуке. Если Россия будет процветать, жизнь станет совсем скучной. Это нормально.

Но подрастает молодежь, которая хотела бы участвовать во всех сферах жизни. Отсутствие социальных лифтов – это очень острая проблема.

Это проблема номер один. Страшно урезанные возможности молодежи из низов добиваться личного успеха. Политические свободы – вещь хорошая. Но народ наш немного хлебнул политической свободы, смотрит: полстраны исчезло куда-то. Кто-то потерял работу. Кто-то пенсию. Возможность ездить в столицу. И так далее. За свободу пришлось платить слишком дорого. И сегодня это сладкое слово чарует лишь немногих романтиков. А вот социальный лифт, который позволяет добиваться личного успеха, — это проблема, нуждающаяся в срочном решении.

А что Вы скажете по поводу состояния общественной жизни и ее перспектив в России и в Петербурге?

Всякое общественное движение рождается на гребне какой-то сказки. Сейчас никакой сказки нет. Вчерашние романтики уже нахлебались, поклонники Окуджавы и Высоцкого остались без работы. Ходят на похороны вчерашних кумиров. Сами облезлые, в китайском ширпотребе. А их дети хотят личного успеха. На ближайшее поколение, думаю, никакой политики не будет. То есть будет маленькая политика отдельных политиков как способ выстраивания личной карьеры. С какими-то хитростями, с какой-то демагогией. Работа, как работа. Это и есть цивилизованная политика.

Так что нам всем жить и умирать при том положении дел, что мы видим сегодня?

Если повезет, то да. А если нет, то хлебнем еще гражданской войны. Может быть, будем в пыльных шлемах скакать с шашками друг на друга. Но, кажется, охотников нет. «Настоящих буйных мало». Поколение романтиков сходит со сцены. Я и сам к нему принадлежу. Но стометровку уже не пробегу и за 15 секунд, на коня меня уже подсаживать надо…

 Так что будем ждать новой сказки для следующего поколения.