Расскажите, пожалуйста, об идее строительства православного храма в Левашове. Чья это идея? Как она возникла? На какой стадии развития находится в данный момент?

А.Я.Разумов: То есть — храма на Левашовском мемориальном кладбище, на котором погребены, по официальным сведениям, около 50, а по наименьшим оценкам — около 20 тысяч расстрелянных граждан.

Думаю, что идея возникла сразу же, как только кладбище признали и открыли. Затем Алексей Григорьевич Леляков и Людмила Александровна Хангу в проекте левашовского мемориала оформили ту же идею — поставить часовню. Но и эта часть первоначального проекта, и многие другие, к примеру, стена с именами, величественный многометровый крест простой формы — ушли, не были реализованы. Насколько помню, у города просто не нашлось денег на реализацию проекта. В 1996 году под руководством Ивана Григорьевича Уралова и при участии Лелякова завершилось оформление кладбища, уже по изменённому проекту. А идея всё жила. Приходящие на кладбище хотели там видеть часовню. Часовню, храм — не это важно. В первом и третьем изданиях брошюры «Левашовское мемориальное кладбище» (1999, 2006) мы поместили в ряду цитат из Книги посетителей строчку: «Не хватает Храма». Видимо, самое лаконичное выражение этой идеи.

Вот уж несколько лет, как в первое воскресенье февраля в Левашове отмечается День Всех Святых. Большая поездка, как правило, от нескольких приходов, много паломников, молодёжи, детей, проводится богослужение несколькими священниками. Народу бывает в эти дни — сопоставимо с 30-м октября, Днём памяти жертв политических репрессий. Собравшиеся поминают всех погибших и тоже говорят: в этом месте не хватает храма. Вот так естественно, только в новом обличии, пришла мысль о том, чтобы в Левашове всё-таки поставить часовню, храм.
Конечно, главный герой в новое время — протоиерей Владимир Сорокин, настоятель Князь-Владимирского собора. Как составитель православного епархиального синодика, а также многоконфессионального «Санкт-Петербургского мартиролога», он всегда жил этой идеей, ведь только православных в Левашове могут быть погребены около двух тысяч священников, монашествующих и церковных активистов, не говоря уж о количестве православных в целом. Будущий храм о. Владимир представлял себе каким-то необычным, особенным — как Храм Сердца, Храм Памяти Сердца, ведь палачи били по самому трепетному и дорогому: по сердцу, по сердцу народа. Лучше бы ему самому об этом рассказать, он готов всем рассказывать. Мы давно в хороших дружеских отношениях, я всегда приглашаю о. Владимира на презентации томов «Ленинградского мартиролога», он приходит, выступает, и, конечно же, делился своей идеей.

Но одно дело идея, другое дело — как её воплотить. Понятно, что ничего помпезного или сверхдавящего в Левашове затеять невозможно. Должно быть нечто сомасштабное. Такое определение потом нашли архитекторы, я считал — нечто соразмерное. Вот, не помню точно, но когда стали думать, каким образом осуществить идею, какие могут быть варианты и предложения, кажется, именно отец Владимир первым предложил найти архитекторов, которым это должно быть близко по сердцу, по жизни. Я вспомнил нескольких. Это Кира Константиновна Литовченко, с которой я очень давно знаком. Её тётя, Кира Оболенская, расстреляна по приговору Ленинградской тройки, канонизирована Русской православной церковью. Кира Константиновна много работала в области реставрации церковных строений. Это Татьяна Николаевна Ознобишина. Дед Татьяны Николаевны Владимир Ознобишин был полковником Преображенского полка. После революции дважды арестован — выслан, посажен в лагерь. В третий раз арестован, уже в городе Петушки, тогда Московской области, и, в конце концов, расстрелян на Бутовском полигоне НКВД. Но и в наш Мартиролог мы его имя внесли — как ленинградца, петербуржца. Вспомнил я и Татьяну Николаевну Милорадович, потому что по её проекту в Левашове установлен памятник финнам-ингерманландцам. Ознобишина и Литовченко восприняли очень всерьез наше предложение и стали думать над проектом.
Думали, возможно ли прямое архитектурное воплощение идеи Храма Сердца, Храма Памяти Сердца. Потом стали думать о храме-часовне новомучеников при Феодоровском соборе. Когда завершится реставрация и собор будет открыт, как быть с часовней? Сооружение временное, но её трогательный облик, придуманный архитектором Георгием Васильевым, запечатлелся в сознании жителей города. Часовня известна, её можно найти в Интернете и даже в брошюре, выпущенной «Мемориалом» и посвящённой памятниках репрессированным.

Идея оказалась близка прежде всего членам общины храма-часовни. Многие из них давно посещают Левашовское мемориальное кладбище. Однажды, увидев, как я приезжаю и ухаживаю за памятниками в Левашове, спросили: «Можно, мы вам поможем?» Теперь мы каждую весну ездим. Часа за два-три перемываем все памятники.
Я поехал специально к часовне, поехал на Левашовское мемориальное кладбище. Попытался представить часовню на новом месте. Да, кажется, уместно и соразмерно. И архитекторы ездили и туда, и сюда. Смотрели на часовню снаружи, смотрели интерьер и думали, где именно это могло бы быть уместно в Левашове.

2 августа прошлого года в Питер с крестным ходом прибыли паломники от Храма новомучеников из подмосковного Бутова, такого же могильника НКВД, как и Левашово. С настоятелем Бутовского храма о. Кириллом Каледой я знаком хорошо ещё по тому времени, когда в Бутове проводились археологические исследования по благословению патриарха Алексия. Большая группа московских паломников и питерских паломников от Князь-Владимирского собора и храма Иоанна Богослова (историческое подворье Леушинского монастыря) посетили Левашово. Обсуждали и идею возведения храма-часовни. На обратном пути заехали к Феодоровскому собору, в храме-часовне новомучеников нас ожидали настоятель, о. Александр Сорокин и член общины. Была общая трапеза. Только что паломники видели Левашово, а теперь вот часовню. И пришли к согласию: да, наверное, это было бы хорошо и по соразмерности (сомасштабности), и, по сути — несколько лет храм-часовня непосредственно служит памяти о новомучениках.

После этой поездки началась профессиональная работа архитекторов. В прямом виде перенос часовни невозможен, она создана из временных материалов. Но возможно воссоздание в обновлённом виде. Возможно прибавить цокольный этаж и устроить в нём зал общегражданского назначения, зал Памяти Сердца. За проектирование взялась Татьяна Николаевна Ознобишина. И проект получился.

Когда думали о том, где именно ставить храм-часовню в Левашове, очень долго ходили и приглядывались. Перебирали варианты: где-то на подходе к кладбищу? у входа? непосредственно на территории кладбища? И на территории тоже несколько присматривали. Просилось место по левую сторону центральной дорожки кладбища, за сараем-ангаром, там, где светлая поляна, открытое пространство. Но тогда расположение алтаря и входа было бы для посетителей неудобным. И, в конце концов — как ни удивительно — мы остановились практически на том месте, которое было когда-то определено для часовни по первоначальному проекту мемориала. Место было на самом деле очень удачно продумано. По левую сторону центральной дорожки идет некоторое понижение рельефа, а по правую сторону наоборот, рельеф чуть-чуть повышается.

Там, где сейчас стоит звонница?

А.Я.Разумов: Там, где стоит звонница, правее звонницы. Мы походили, посмотрели — там тоже есть естественная поляна, не очень большая. Но ведь и часовня-то у Феодоровского собора небольшая — 12 метров на 12 метров.
И вот ещё что для нас было очень важно. Мы следовали мысли, принятой при первых же обсуждениях о будущем Левашовского кладбища. Тогда архитекторы и художники во главе с Феликсом Романовским решили что надо, по возможности, сохранить всё, как есть, ландшафт, прежде всего. Сохранить ландшафт, и только каким-то образом чуть развивать его. И мы это принимаем, именно поэтому вокруг храма-часовни сохранятся практически все деревья, за исключением нескольких. Сохраняются сосны, берёзы и, конечно, все рябины и яблони на поляне между звонницей и зданием администрации (музея кладбища). Храм будет стоять в деревьях, открытый в сторону звонницы. По высоте он получается метров примерно 27, очень сомасштабно.

При эскизном проектировании удалось решить очень сложную задачу: несколько изменить размеры и внешний облик храма-часовни, но полностью передать общее впечатление от неё. Прибавляя цокольный этаж, мы чуть приподнимаем храм, отсюда общее пропорциональное изменение размеров. При строительстве будут использованы другие, более надёжные материалы, к примеру, кирпич вместо пенобетонных блоков. И это также чуть меняет размеры. А интерьер, намоленная часть храма, практически переносится. Важно было вписать его в обновлённую форму. И это удалось.

Я показывал компьютерные картинки будущего храма-часовни во время экскурсий, которые проводил недавно в Левашове: для Московской молодежной киношколы, перед их поездкой на Соловки, для паломников из Архангельска во главе с о. Иоанном Приваловым. Походим по кладбищу, а потом показываю картинки. Говорят: «Вот поразительно, как будто бы здесь и храм и стоял».

Еще полтора или два года назад мне было трудно представить, как найти хорошее, удачное решение, которое бы ничему не противоречило в Левашове. Мне кажется, оно найдено.

Это будет также иметь статус часовни?

Храм-часовня. Так же, как и на старом месте.

То есть это будет не действующий храм, а часовня? В статусе часовни?

Речь идет о воссоздании в Левашове храма-часовни. И так же служить будет. С какими-то особенностями, применительно к Левашову.

На этом месте разве нет захоронений?

Нет, конечно. Ведь прежде чем Леляков и Хангу взялись за проект благоустройства Левашова, кладбище было исследовано, обследовано Трестом ГРИИ и группой ВСЕГЕИ на предмет захоронений. Известна также и давно опубликована примитивная «Схема дачи со сроком и количеством захоронений», созданная в 1960-е годы. Погребения начинаются дальше. Хотя при проведении работ снятие грунта и обследование места обязательны. Так было и в Бутове, когда ставили деревянный храм на территории бывшего могильника. В Бутове предполагаемую площадку отодвигали, когда выяснилось, что рядом расстрельный ров.

У вас есть документы этих исследований?

А.Я.Разумов: Не все, но частично есть. И мы их даже прикладывали к проекту. Скажем, разрезы шурфов. И схема, составленная ВСЕГЕИ, подписанная руководителем этой группы Александром Николаевичем Олейниковым.
Статус территории каков? Она принадлежит городу? Какой сейчас статус у Левашовской пустоши?
Левашовская пустошь — название, придуманное журналистами. С 1989 года, со времени открытия, это Левашовское мемориальное кладбище. Кладбище подчиняется ГУП РУ —Государственному унитарному предприятию «Ритуальные услуги». Долгое время прорабатывается и обсуждается вопрос преобразования кладбища в самостоятельное Государственное учреждение, подобно Пискарёвскому кладбищу, но для изменения статуса надо вносить изменения в закон о муниципальных образованиях. И это очень непросто. Так что пока всё остаётся по-прежнему. Отсюда — минимальное слабенькое финансирование этого кладбища, оно ведь не действующее. Зато производит сильное впечатление уровень ухоженности кладбища.

А как город относится к вашей идее возведения церкви?

А.Я. Разумов: В прошлом году в газете ГУП «Ритуальные услуги» поместили заметку о том, что вот на этом кладбище будет такой храм-часовня. Для нас это был еще вопрос неопределенный и нерешенный, еще думали о проекте храма. То есть, вполне благожелательно восприняли. От всех, кто об этом узнаёт, я ничего худого не слышал. Партиарх Кирилл, при посещении Князь-Владимирского собора на Пасху в прошлом году благословил о. Владимира Сорокина лично озаботиться строительством. На заседании Петербургской комиссии по восстановлению жертв политических репрессий я сообщил об этом. Члены общественного совета Книги памяти «Ленинградский мартиролог» и член Комиссии Люция Александровна Барташевич и Сергей Дмитриевич Хахаев восприняли идею полностью. Идею воссоздания храма-часовни одобрил, насколько мне известно, и попечительский совет Феодоровского собора. Эскизный проект одобрил митрополит Владимир. Он же обращался к губернатору по вопросу отвода участка под храм-часовню. Губернатор ответила благожелательно, рекомендовала подавать документы в установленном порядке. Что мы и сделали. Открыт счёт, деньги на проектирование и строительство собираются всем обществом: переводами, или в специальную кружку в Князь-Владимирском соборе.

Звонницу, я думаю, мы восстановим в первоначальном виде. Года два тому назад её меняли, т.к. за 15 лет деревянные опоры совсем обветшали. Но при замене сильно понизили — метра на 2,5. А ведь прежняя звонница была как символ для Левашова. Ее будет достаточно легко восстановить, она хорошо видна во всех деталях на многочисленных фотографиях. Конечно же, в прежнем виде она сомасштабна, соразмерна будущему храму-часовне. И будут добавлены колокола.

Там поставлены памятники многих конфессий. Если они также захотят поставить свои религиозные здания, что будет?

А.Я.Разумов: Мы ставим ту часовню, о которой мечтали и которую хотели поставить.
В давние уже времена пришлось выдержать споры о Левашове, вплоть до сердечных приступов, с представителями и чиновничества и, как ни странно, общественных организаций. Изначально выступал за то, чтобы инициативы установки памятников, возникающие от сердца, в Левашове реализовывались. Будь то индивидуальные памятники или конфессиональные, земляческие, групповые. Лично поддерживал всё, что там ставили. Каждый памятник фотографировали для новых изданий брошюры «Левашовское мемориальное кладбище» и для томов «Ленинградского мартиролога». У нас получилось удивительное место. На Левашовском мемориальном кладбище никто не толкался, друг другу не мешал и не противоречил. Так сложилось. Поскольку и сам имею к этому некоторое отношение, не перестаю радоваться. Думаю, ход был найден верный.

Так и во время экскурсий говорю. Когда люди ступили на кладбище впервые, в дни, открытые для массового посещения, они входили в тёмный и мрачный лес, заросшая травой тропинка вела в жуткий центр жуткого места… Ступали со страхом. Но первые же посетители принесли с собой какие-то записочки, ленточки, фотографии. Они медленно шли к центру и начинали размещать принесённое на деревьях, там, где им сердце подскажет. И так стал складываться облик этого кладбища. Раньше, чем власть или облеченные властью архитекторы и художники решили попытаться придать могильнику НКВД—МГБ другое звучание современными архитектурными и художественными формами. Им пришлось учитывать уже существующее, общественное. Прошёл год, два после открытия кладбища, стало ясно, что официальный проект мемориала каким-то образом существует, но не реализовывается, ничего не ставят. И я подумал, что нужно как-то укрепить положение индивидуальных памятников. Надо придумать, чтобы они здесь и остались, чтобы всё и далее спокойно и свободно развивалось. Что сделать? Может быть, попытаться поставить групповой памятник, от Публичной библиотеки, в которой работаю? У нас человек двадцать расстреляны. Я был редактором стенгазеты библиотеки, пропагандировал Левашово, придумал и нарисовал эскиз и даже убедил директора библиотеки Владимира Николаевича Зайцева, что мы должны поставить памятник. Вопрос был решён, но что-то смущало внутренне, какая-то формальная сторона идеи. На каждом предприятии, в каждом учреждении есть погибшие, расстрелянные, можно представить всё многообразие предприятий и учреждений, которые могли бы поставить такие памятники… Тогда, думаю, надо, чтобы идея была неформальнее, ближе к сердцу, к ощущениям человеческим. А я родом из Белоруссии и ходил в землячество, Белорусское товарищество. Предложу-ка я им поставить памятник белорусский, чтобы он воспринимался, как угодно: и погибшим белорусам и жителям Беларуси, и от Беларуси — всем погибшим… А облик памятника? Наверное, простой, вряд ли кому помешает крест Евфросинии Полоцкой, он же по форме известен и как лотарингский, в то время он был на государственном гербе Беларуси — пусть будет этот крест. Нарисовал его в пропорциях, какие себе представлял, отнес эскиз в столярку, и мужички сказала: «Да сделаем. Дуб подойдет?». Подойдёт. И сделали это осенью 1991 года. После того, как сделали, мы собрались деньгами в Белорусском товариществе. Под зиму мы его не решились ставить, а до весны к нам присоединились ещё и литовцы, мы дружественно общались с литовским землячеством, решили, что это будет памятник белорусско-литовский.

Когда подбирали для него место, был жил еще Дмитрий Иванович Богомолов, инициатор конкурса и автор одного из проектов главного памятника жертвам репрессий, на Троицкой площади. Вот уж кто о Левашове радел. Если бы не такие энтузиасты в первые годы, думаю, что и забор, может быть, рухнул бы. Я рассказал Дмитрию Ивановичу об идее, и он совершенно загорелся. Но, желая, чтобы это всё возымело огромное действие, он решил, что памятник должен быть на видном месте: «Давайте тогда белорусско-литовский крест поставим перед лесом. А потом и другие будут ставить памятники в один ряд». Примерно там, где звонница сейчас, где предполагалась когда-то стена с именами. Не хотелось нам так ставить, трудно было противостоять, но все равно мы не могли миновать ни одну инстанцию без согласования, а это и Администрация Петербурга, и архитекторы-авторы проекта. Хангу с нами поехала в Левашово, замечательный архитектор. Мы ходили по кладбищу, смотрели. И она говорит: «Никто бы нам всем не запретил поставить тут памятник, но это какая-то искусственная идея. А посмотрите, сколько на кладбище естественных площадок. Ну, найдите себе какую-нибудь. Пусть эти белорусы подыщут». Вскоре была делегация из Белоруссии. Мы снова ходили-ходили, и когда повернули налево от центральной площадки и дошли до поляны, которая стала теперь поляной памятников, корреспондент белорусского телевидения вдруг остановился на дорожке и говорит: «Смотрите, пять берез. На их фоне пусть и станет белорусский памятник». Споров не было. 8 мая 1992 года состоялось открытие, освящение. Мы пригласили православного священника, католического и раввина. Раввин попросил быть ему первым, потому что иначе ему нельзя по правилам. Всё сошлось, и всё состоялось миром. Вот он и был открыт 8 мая 1992 года, первый земельно-конфессиональный памятник.

Рабочий кладбища Алексей Волчёнков, свидетель возведения левашовского забора в 1937 году, в день накануне открытия и освящения поставил в центре кладбища самодельный православный крест-голубец.
И с тех времен все вопросы в Левашове решались согласием. Уже через год в центре кладбища открывали русский православный и польский памятник, потому что одновременно родились оба проекта и сошлись авторы проектов, два замечательных человека — Дмитрий Иванович Богомолов от общества «Мемориал» и Леон Леонович Пискорский от общества «Полония».

Леон Леонович говорил: «Мы не можем поставить наш польский памятник раньше, это будет выглядеть нехорошо, если он встанет раньше православного. Давайте двигаться параллельно». Стали думать. Дмитрий Иванович нашел камень, вытесали крест, он сам написал икону. А «Полония» собирала деньги и здесь и в Польше. Собрали деньги на камень и на крест. Пискорский говорит: «Должна быть единая композиция. Центр, Голгофа — будет православный крест и ваш русский камень, а наш католический простой формы крест будет несколько наклонен к Голгофе.  Открывать и освящать будем одновременно». Так и вышло в День памяти жертв политических репрессий 30 октября 1993 года. В канун национального польского Дня поминовения.

Это всегда трогательный день в Левашове. После панихиды поляки крестным ходом обходят все памятники — это очень подкупает, очень здорово. Как и слова, воспроизведенные на польском памятнике. Они не идентично переведены на русский как «Прощаем и простите нас». А дословно: «Прощаем и просим о прощении». Это слова из послания в честь 20-летия окончания войны немецким священникам. Поляки знали, что писать в Левашове. И Катынь есть, и все наши проблемы — в этом месте, в Левашове, мы прощаем и просим о прощении. Казалось бы, из самых сложных и драматических моментов. А как он решился в Левашове? Согласием.

И последующие памятники так же ставили: Ингерманландский финский, Еврейский, Немецкий, Псковский, Норвежский, Вологодский (насельницам Горицкого монастыря), Эстонский, Ассирийский, Украинский, Латышский, Литовский, Итальянский, расстрелянным энергетикам, расстрелянным глухонемым... Теперь все памятники воспринимаются естественно. А ведь были случаи, когда кто-то испытывал или даже выказывал настороженность к тому или иному из них.

Считаю, что в своё время мы не зря походили по инстанциям, с большой пользой. Ведь нам пришлось научиться переубеждать, преодолевать страхи, которые, как правило, реализуются в возражениях такого рода: А не помешает ли такой памятник тому-то или тем-то? А не пойдут ли тогда ставить памятники те-то и те-то? Возражения, хорошо известные с советского времени.

Но пока страх жив, мысли, порождаемые им, воспроизводятся. Однажды меня пригласили в Париж для участия в семинаре, посвящённом мемориализации мест массовых казней. Французы представили рассказ о сожжённой во время войны и хорошо у нас известной деревни Орадур (Орадур-Сюр-Глан) и еще нескольких мемориалах. От России пригласили представителя Бутовского полигона с рассказом о Бутове и меня — рассказать о Левашове. Левашово на собравшихся произвело значительно более сильное впечатлении по оформлению, по воплощению идеи. При обсуждении московский исследователь, хорошо мне знакомый историк, у которого есть книжки по репрессиям, задал «проблемный» вопрос: «Вы говорите, что в Левашове ставят самые разные индивидуальные памятники. А регламент? Есть ли правила? Кто разрешает? Ведь расстреливали и уголовников. А может быть, уголовники захотят поставить себе там памятники. И что вы будете тогда делать?». Историк практически воспроизвёл возражение тех ветеранов спецслужб, которые пугали изначально: «Ну, как это там можно ставить памятники? А вы знаете, что там и расстрелянные блокадные людоеды лежат…». Ответил коллеге, что не отказываюсь от приоритета «позволять» перед «запрещать». Посмотрите на левашовские памятники. Они все, что называется, хорошие. Я не знаю, чтобы кто-то хотел поставить памятник «уголовникам».

В Левашове другие проблемы. Регламент кладбища много раз обсуждался, есть Положение о кладбище, есть определённый порядок. К примеру, установка каждого конфессионального или группового памятника должна пройти согласование на уровне городской администрации, подобное тому, как прошёл его белорусско-литовский памятник. Индивидуальные памятники ставят по согласованию с дирекцией кладбища.

Из самого серьёзного: многие родственники расстрелянных добивались права, чтобы их там тоже «подхоронили». В петербургской комиссии по реабилитации вопрос обсуждался. Все кто мог и лично я были против. Но важно, как именно людей переубедить, отговорить и не огорчить. Мы много раз объясняли, что, во-первых, кладбище мемориальное, современных захоронений нет. Во-вторых, практически ни об одном расстрелянном нельзя точно утверждать, что он погребён в какой-то конкретной братской могиле. Если вы стремитесь подхоронить прах к праху, то это не точно, это не верно. Левашово стало символическим местом памяти о всех расстрелянных. И не только расстрелянных, но и погибших в ГУЛАГе.

О других проблемах много, до сердечных приступов, говорилось, когда мы сами обсуждали левашовский регламент. Помню, сильно подивило меня предложение убрать все индивидуальные памятники и поместить их на щитах вдоль забора кладбища, чтобы посетители ходили по бывшей собачьей охранной тропе и на них смотрели. Кто-то возражал против так называемых «групповых» памятников (обсуждали идею памятника глухонемым): «Хорошенькое дело? Сегодня — глухонемые, завтра безногие, а потом безрукие захотят поставить...». Возражение странное: истребили Общество глухонемых в 1937 году. И потомки погибших хотят в Левашове, официально признанном месте погребения расстрелянных, поставить памятник. Как можно этому препятствовать. Почему это должно какое-то сомнение вызывать? А где же им памятник ставить? Да, глухонемые, да, расстреляны. Если бы безногих расстреляли всех, они бы пусть себе памятник поставили. Кому мешает? Рассуждения удовлетворили участников парижского семинара.

А вы не думали о том, что часовня там должна быть экуменической?

А.Я.Разумов: Об этом думали, когда существовали фонд «Левашовская пустошь» имени Богомолова и его проекты. Такая идея одно время обсуждалась, не помню автора. Как и многие идеи головные, она не реализована, никто не предложил никакой такой формы, чтобы всех удовлетворила, и это можно было бы сделать. Идея ушла в прошлое. А вот идея обычной православной часовни жила. Несколько лет состоялось выездное заседание Комиссии по реабилитации, обсуждали возможность поставить новый деревянный домик для администрации кладбища, а существующий отдать музею. И тут кто-то предложил хоть в этом новом домике или в пристройке соорудить часовню. Не экуменическую, православную. Потому что большая часть людей, кто хотел видеть в Левашове часовню, имели в виду обычную православную часовню.
В Левашове возникает все не искусственно, а так, как оно возникает.
Так, вскоре поставят свой памятник вологодцы. И ещё будет памятник всем католикам всех национальностей. Немцы недавно обновили свой памятник, прекрасный камень положили у подножия.
А какие-то памятники пока так и не поставили.

Просто не нашлось мотора, человека, который бы взялся довести это до конца.

А.Я.Разумов: Конечно. Но, может быть, не случайно не нашлось. Мне коллеги часто задают те же вопросы, которые вы мне задаете. Почему стоит то, а почему не это? Может быть, не вызрела идея, к ней никто не обратился. Может быть, не так больно звучит нужная струна. Придумывать что-то искусственно, специально за всех и для всех — это совершенно не тот ход, мне кажется.

Зато открыты пути. И кое-то придумано близкое.

У входа внутри кладбища стоят по правую сторону четыре флагштока. Сначала один появился, потом второй, сейчас четыре. Поставил их директор кладбища Валерий Анатольевич Артёменко. Молодец. Три флага — понятно было, какие поднимать: Россия, Петербург и Ленинградская область. Четвертый флаг подарили новгородцы. Флаги поднимаются в дни торжественных посещений кладбища. Мы думаем ряд флагштоков здесь продолжить, пусть флагами будут представлены земли, которые входили в Ленинградскую область, откуда возили на расстрел — Вологодская, Псковская, Мурманская, Новгородская. Может быть, ещё Карелия, потому что в 1937 году Карелия находилась в оперативном управлении Ленинградского НКВД, и очень много карельских людей здесь лежит. Может быть, и Тверская — тверичан много.

Когда-то я предлагал сделать в Левашове общий памятник пяти северо-западных земель, которые окружали Ленинградскую область. Наверное, идея была достаточно искусственная. Администрации стали думать: кто какую долю вложит, как этот памятник делать, да мы лучше сами… В итоге не состоялось. У псковичей есть свой скромный крест, который они хотели бы заменить более величественным памятником. Новгородцы поставили свой памятник. Вологодцы поставят. Других, может быть, и не будет. Но флагштоки поставим.
Идея-то в том, чтобы флаги соответствовали и землям России, и памятникам. Пусть не все памятники есть, но мы же мечтали о том, чтобы они появились.

И тогда по левую сторону центральной дорожки мы начали ставить флагштоки, соответствующие национально-конфессиональным памятникам в Левашове. Латвийский флагшток установлен, флаг Латвии подарен консульством. Литовское консульство подарило литовский флаг, ассирийское общество — флаг ассирийской диаспоры… Так флагштоки и протянутся по левую сторону. Здесь же мы поставили фрагмент старого забора, который обновлен, как и звонница. Старый забор тоже не изначальный, но это фрагмент того забора, при котором люди вошли сюда впервые. Пусть видят, что новый примерно такой же.

И большая светлая поляна слева от дорожки могла бы служить для развития иноконфессиональной части кладбища, если возникнут такие идеи. Ради Бога. Кто бы помешал?

Когда-то давно здесь была дорога и проезд в сторону существующей автостоянки. Стоянку создали под проект оформления кладбища в 1996 году, и она осталась заброшенной. Если будет что-то развиваться в этой части, можно бы и дорогу заново проложить, и второй вход открыть, благо, что при обновлении забора были изготовлены ворота, идентичные нынешним. Хранятся про запас.

Наше Левашово — место, согретое памятью. Очень своеобразное. Такое, как сложилось и складывается. Им интересуются и при оформлении или дополнительном оформлении других мемориалов, таких как Бутово под Москвой, Сандармох в Карелии, Дубовка под Воронежем…

Вернусь к храму, о котором мы говорили в начале интервью. Вот письмо из Москвы от коллеги и соратника — составителя восьмитомной Книги памяти «Бутовской полигон» Лидии Алексеевны Головковой: «Получила картинки. Храм очень хорошо вписывается в ландшафт. И вообще он удачный. И в традициях, и явно современный, что-то щемящее есть в этих узких окнах, какая-то острота цепляющая». Лидия Алексеевна по профессии художник. Дорого слышать.