Борис Габе - инженер, с 1987 член «Демократического союза», правозащитник,  активист антивоенного и антифашистского движений, публицист, основатель (совместно с Григорием Ивановым) историко-просветительского клуба «Вчера и сегодня».

- Вы были участником антивоенного пикета. Расскажите о нем, пожалуйста.

-Пикет существовал 8 лет. В это трудно поверить. Пикет проходил еженедельно, без перерывов в течение такого длительного срока. Сейчас пикета нет.

-Почему?

-Люди устали. Просто устали. 8 лет стояли без перерыва, но и без результата. Наступило разочарование. Конечно, большую роль сыграло то, что вынужден был эмигрировать человек, который являлся душой этого дела, - Петр Рауш. Очень многое держалось на его личном обаянии, его личных связях. Молодые анархисты приходили на пикет под влиянием Петра. Когда Петру пришлось уехать, они стали появляться на пикете сначала реже, а потом совсем перестали приходить.

- Молодые люди левых взглядов (члены Антифа, например), которые приходили на пикет, кто они и что собой представляли? Что с ними происходит сейчас?

- Я не очень хорошо знаю о том, как они живут сейчас. Связи прервались. У меня были знакомства в этой среде, но они появились и поддерживались именно через пикет. Когда пикета не стало, контакты в значительной мере были утрачены. Что касается их убеждений, то я бы не стал говорить, что все они – левые. Тут сложнее. Были группировки левых молодых людей, которые примыкали к участникам пикета. Но они давно (последних года четыре) не были постоянными участниками пикета. Они то появлялись, то исчезали. Кое-какие идеи анархизма их стали интересовать после того, как они увлеклись музыкой определенного толка. А к антивоенному пикету они примкнули из-за необходимости объединиться и драться с теми, кто нападал на них. В 2002-2003 годах нормой стало нападение нацистов на концерты групп, играющих определенную музыку (панк-рок, например). После нескольких драк они вдруг почувствовали, что единственное место, где к ним относятся серьезно и с пониманием, - это антивоенный пикет. Они какое-то время составляли довольно значительную часть активистов пикета. Потом стали приходить все реже.  А те, кто приходил на пикет постоянно, скорее могут быть отнесены к «чистым» анархистам, так же как и сам Петр Рауш. Они отрицали всякое государство (в отличие от левых).  Были на пикете и совсем другие люди: были члены «Мемориала». Я сам отнюдь не разделяю взгляды анархистов. Был Гена Логвиненко, который появлялся на пикете с флагом Украинской повстанческой армии. Многих молодых людей это шокировало. Были и те, кто, прежде всего, увлекался защитой животных. В разные годы количество участников пикета было различным. Были периоды, когда к нам приходили 70-80 человек. Но после отъезда Петра начались конфликты, многие просто перестали приходить. Мы продержались еще год, но, в конце концов,  пришли к выводу, что нет смысла в том, чтобы стоять втроем, вчетвером. Лучше прекратить эту деятельность, чем выглядеть посмешищем.

-А сейчас у Вас больше контактов с правым крылом оппозиции?

-Я всегда придерживался правых взглядов. Я пытался привлечь правых к антивоенному пикету. Ничего из этого не получалось. Может быть, они просто боятся уличных акций. Возможно, их отпугивало присутствие на пикете анархистов или представителей левых групп.

-А что собой представляют нынешние правые? Можно ли о них говорить как о серьезной оппозиционной силе?

- К сожалению, ничего они собой не представляют и никакой реальной силой не являются. Людей, придерживающихся либеральных взглядов, не так мало, но активистов, готовых к постоянной работе среди них нет. Они могут проводить отдельные акции раз в год, но смысла в таких акциях нет.

-А как Вы оцениваете общественное движение сегодня? Есть ли оно?

-Есть отдельные люди, они что-то делают в меру своих сил и возможностей, но общественной жизни нет. Я прекрасно помню 80-е годы. До самого конца 80-х не было возможности выходить на уличные акции, но брожение шло повсеместное. Всюду велись разговоры на политические темы. Самиздат ходил по Ленинграду в огромных количествах. А сейчас есть очень небольшое число людей, интересующихся тем, что происходит вокруг. Самая большая акция последнего времени – митинг против строительства Охта центра. Туда пришли все, кто вообще готов хоть в чем-то участвовать. Там было не более 5 тысяч человек. Это на весь город.

- Почему сегодня не удается заинтересовать людей общественными проблемами?

-Сегодня не удается заинтересовать людей не только общественными проблемами, но вообще хоть чем-то. Общество сильно изменилось за 20 лет. Это самое главное. Прежнего общества уже нет, а новое пока не родилось.

- Как ускорить рождение нового общества?

-Приучать людей собираться, обсуждать какие-то проблемы.

-Какую роль Вы отводите историко-просветительскому клубу «Вчера и сегодня»? Сколько времени работает клуб?

-Клуб работает третий (а может быть, и четвертый) год. Я сам уже путаюсь. Нашим клубом мы показываем людям пример. Пример того, что можно собраться, обсудить какие-то вопросы, высказаться. Каждый, кто приходит к нам на заседания клуба, может задать вопрос или озвучить свою точку зрения (отличную от нашей). Мы пытаемся показать людям, что можно жить иначе, не так, как они привыкли жить в последнее время, когда телевизор для многих стал членом семьи.

-Как Вы выбираете темы?

-Довольно случайно.

-А какие темы оказались наиболее востребованными?

-Как получается, что одни темы вызывают больший интерес, а другие - меньший, для меня самого загадка. Иногда тема, казалось бы, очень далекая от нашей сегодняшней жизни, оказывается востребована. Например, тема гражданской войны в Испании вызвала очень большой интерес. Это было для нас неожиданно. Какие-то темы закономерно привлекают внимание. Когда мы говорили о Пражской весне 1968 года, пришло много молодых людей левых взглядов. Молодежь приходит к нам далеко не всегда. Это, пожалуй, самый больной для нас вопрос. Я замечаю, что молодежь не приучена слушать, сосредотачиваться. Они быстро теряют нить повествования, устают от «умных разговоров», отвлекаются.  Возможно, это связано с проблемами в системе среднего и высшего образования. Работать надо с обществом с нуля, с пеленок.

-Какие еще пути возможны для изменения общественной ситуации?

-Мне бы хотелось, чтобы кто-нибудь занялся вопросами эстетики. Для многих эти темы могут оказаться более увлекательными.

- Это не уход от проблем?

-Думаю, все зависит от того, как говорить об искусстве.

-Нас ждет время, когда мы уйдем в литературу, в искусство? Как это было в 70-х годах?

-Это время уже наступило. Но нет людей, которые могли бы связать эстетические проблемы со «злобой дня».

-Может быть, сегодня нет «властителей дум» именно потому, что нет общественного запроса на них?

-Попытки рассуждений такого рода (об искусстве и о жизни)  есть и сейчас. Но они выглядят крайне беспомощно, поверхностно.

-Есть ли сегодня место уличным акциям? И каково оно?

-Уличные акции – довольно ограниченный инструмент. Мой личный опыт подсказывает, что новые люди очень редко присоединяются к таким акциям, вдохновившись примером тех, кто стоит в пикете, например. Пополнение рядов идет по другим каналам. Это знакомые участников. Когда круг «знакомых знакомых» был исчерпан, рост прекратился. Выход на улицу актуален для тех, кто дозрел до выхода на улицу. Созревание должно происходить в других условиях, не на улице.

-Что должно случиться, чтобы наша жизнь изменилась?

-«Случиться» – слово неподходящее. Должна накопиться определенная масса, а для этого нужно говорить с людьми в самых разных местах. Быстрого результата не будет, но цепная реакция, в конце концов, должна пойти.

-Что нас ждет в ближайшем будущем?

-Если ничего экстраординарного не произойдет, то наше ближайшее будущее не будет отличаться от нашего настоящего. Я не вижу признаков того, что ситуация в нашем обществе может стремительно измениться. Но возможно, изменения развиваются по экспоненте, когда в первой фазе кривая идет почти горизонтально, и только потом стремительно движется вверх.